5. Школа

5. Школа

В первой главе я назвал этот период своей жизни серым не только по цвету школьной формы, а по главному назначению школы – выкрасить твою жизнь в унылый серый цвет, построить тебя и усреднить со всеми остальными. В принципе, взрослые это делают с детьми с самого начала детской жизни, но первоначально этим занимаются дилетанты – родители, а в школе за нас уже берутся профессионалы. В эти годы яркие жизненные моменты появляются не благодаря школе, а вопреки ей.

Долгое время воспоминания о школе вызывали во мне стойкое чувство омерзения, сейчас это прошло. Либо я перескочил какой-то порог добра и зла, либо за давностью лет, мне всё это стало безразлично. А, может быть, с годами я всё же выработал в себе отстраненность от событий? Как будто бы это всё происходило не со мной.

Стремление начать ходить в школу вполне естественно. Поступление в школу – это определенный этап взросления, от которого ждешь какого-то нового понимания жизни, нового её качества. Потом точно так же хочется поскорее окончить эту школу, окончить институт, вступить в партию (устаревшее), жениться, стать отцом, стать директором и вообще, самым главным. Но каждый раз наступление этого нового, казалось бы, этапа вызывает чувство разочарования. Никогда это не приносит счастья.

Я четко вижу себя 1 сентября 1962 года на подходе к школе. Серые брюки, серый пиджак и даже, серая беретка на голове. Правда, по случаю праздника – белая рубашечка. Перед школой тогда был большой пустырь и вообще, если идти сюда со стороны Новопесчаной улицы, так или иначе надо было преодолеть некоторое пространство с типично сельским пейзажем. За, выглядевшим как пруд, остатком взятой в трубы, реки Таракановки, были старые частные дома с приусадебными участками. Я думаю, еще раньше эти дома смыкались с поселком Сокол. Отсюда, большой угловой дом смотрелся океанским кораблем или островом города в деревне. Его нужно было миновать, и тогда открывался вид на нашу школу, белую, типовую, пятиэтажную.

Дорога у школы, также как и пустырь между парком и моим детсадом, была покрыта мелким черным шлаком. Как я сейчас понимаю, это были отходы с ТЭЦ, трубы которой с большими хвостами дыма видны были окрест отовсюду. Из-за этого дыма снег к середине зимы везде становился серым.

За белым заборчиком уже собрались ученики с родителями и с цветами. Совершался традиционный митинг, посвященный первому сентября и десятилетию школы. Меня поставили в колонну первого класса, который, слава богу, был один – 1 «а». В голове колонны стояла наша первая учительница Александра Юрьевна и держала за руку очень маленького мальчика – Костю, которого, в конце митинга, подхватил на руки длиннющий парень из одиннадцатого класса (это был последний выпуск одиннадцатилетки, остальные, и мы в том числе, учились десять лет). Косте дали в руки колокольчик. Он звенел им, сидя на шее парня, которого в дальнейшем мы звали «дядь, достань воробушка», и таким порядком въехал в двери школы. За ними подались и мы, горемыки.

Мы еще застали старые, настоящие парты с деревянными скамьями и откидывающейся маленькой столешницей, на которой следы старых надписей перочинными ножиками были закрыты многочисленными слоями краски. У нас у всех были пенальчики с карандашами и перьевыми ручками, к которым прилагалась специальная чистилка для перьев и чернильница непроливайка. Кстати, непроливайка она была только при условии очень аккуратного с ней обращения, но если, к примеру, огреть товарища портфелем по голове, то, находящаяся в нем чернильница вполне проливалась, поэтому тогдашние ученики, во всяком случае, лучшая их часть, ходили перепачканными в чернилах.

Социальный состав учеников нашей школы был разнородным, хотя доминировали дети военных, во-первых, потому что военных тогда вообще было много; во-вторых, наш край Москвы, между Соколом, Октябрьским полем и Беговой (Ходынка) был обильно заселен семьями офицеров.

Первые четыре года у меня были неплохие оценки. Где-то лежит даже почетная грамота за окончание начальной школы без троек. При всем при этом, констатирую, что учиться было совсем не интересно, что оценки ставились не за знания, а за прилежание, на которое в детском возрасте у меня еще хватало терпения. Вспомню здесь лишь о тех предметах, что к настоящему времени исчезли из употребления.

«Чистописание» – дисциплина мучительная, но необходимая. Необходимость, правда, у неё так же неясна, как у строевой подготовки в армии. Тетрадочки в косую линейку с обязательной розовой или голубой промокашкой и длинные ряды букв аааааа… ббббббб… и т. д. как солдаты в строю. Правда, солдаты, чаще всего бывали пьяными и качались в разные стороны.

«Ритмика». Актовый зал, блестящий, натертый мастикой до блеска паркет. И… раз, и… два, и… три… из третьей позиции с места. Мальчики-девочки, парочки вкруг… Единственное, что очень запомнилось и сильно мешало восприятию – сильный запах чеснока от учителя танцев. Позже на его место пришла тётушка без этого запаха, но у неё как-то не задалось.

Одновременно со школой я получил два дополнительных занятия: плавание в бассейне и музыку. Начнем с приятного:

Бассейн (ЦСКА естественно) – огромное, как мне казалось, здание с колоннами был частью комплекса ЦСКА на Ленинградском проспекте. В вечно полутемном вестибюле плавал смешанный сырой запах хлорки и соков из буфета. Вход в мужскую раздевалку был с правой стороны. Нужно было сложить свои вещи в шкафчик, пройти через душ, потом в плавках и вьетнамках ты появлялся собственно в бассейне со стороны тумбочек и вышек для ныряния. Забыл еще один обязательный предмет гардероба – тряпичная шапочка с завязками. Большой бассейн с зеленоватой водой и белыми полосами дорожек впечатлял. С обеих сторон от ванны уходили вверх трибуны.

Учили плавать нас в лягушатниках, расположенных с мелкой стороны бассейна. Вода в них была очень теплая, от неё всё время шел пар. Наша группа, человек в пятнадцать мальчиков и девочек по команде тренера по одному забиралась в лягушатник, и мы начали исполнять упражнение «поплавок», прижимая коленки к животу и буркая в воду. После поплавка мы по очереди перебирались через весь лягушатник, цепляясь руками за дно и пытаясь плыть. Приблизительно то же происходило и на втором занятии. Наш тренер солидный мужчина по фамилии Басов, как и все тренеры, был в белой униформе, имел светлые волосы с залысиной спереди и действительно мощный бас. На первых двух занятиях всё шло хорошо, но на третье для меня занятие тренер не явился, заболел или что? Нам дали другого, по фамилии Бородин. Он был в возрасте, но маленький и писклявый в сравнении с Басовым. Этот тренер походил на персонажа старого фильма и всё время повторял: «Забодай тебя комар». Для группы, собственно, это было не третье занятие, а пятое или шестое. Он посмотрел по графику и решил, что пора переводить группу в спортивный бассейн.

Группа построилась и гуськом идет к лесенке в большой бассейн. Я где-то в середине. Сказать, что я еще не умею плавать, я постеснялся. По очереди спускаемся в воду. Ужас! Во-первых, холодно (18 градусов), во-вторых, я же не умею плавать! Я цепляюсь за бортик и висю. Элегантной походкой в мягких тапочках подходит тренер.

– Ты что? забодай тя комар, в бортик вцепился, плыви давай!

И я поплыл.

Сначала родители платили за абонемент 2 руб. 40 коп. в месяц, потом, когда на очередной курсовке (такие маленькие соревнования) я уложился в норматив разряда, мне выдали пропуск, красную картонку с фотографией – я стал спортсмэном.

С бассейном у меня связано еще одно яркое воспоминание. Прежде чем перейти к нему, необходимо пояснить кое-что. Возникновению этого события способствовали два судьбоносных фактора. Дело в том, что ЦСКА, хоть и находился, вроде бы, рядом, но добираться до него было неудобно. Было два основных пути: либо как-то добраться пешком или на троллейбусе до Сокола и оттуда ехать на трамвае; либо второй путь – идти пешком через третью Песчаную и Ходынское поле. Второй путь был интересный, но долгий. Надо было войти на вторую территорию ЦСКА, где было тренировочное поле футболистов и легкоатлетов, гостиница, где тогда жила хоккейная команда, пройти через лесок, вдоль речки, потом выйти на аэродром (тогда там еще садились самолеты типа ИЛ-18). И так заборчиком… мимо вертолетной площадки и попадаешь на основную территорию с другой стороны.

Был третий путь – оптимальный, через «каркасы» и Чапаевский переулок. Каркасами у нас назывались развалины старого фундамента. Там после войны затеяли большое строительство, даже начали возводить стены из красного кирпича, но ошиблись с грунтами. Фундаменты стали трескаться, и строительство забросили на долгие годы. Так и остались «каркасы». Сейчас на этом месте ничтоже сумняшеся поставили высотку, ну-ну… Я бы в ней жить не хотел.

Путь хороший, слов нет, но был один нюанс. В том месте, где надо бы сойти с трамвая был очень длинный пролет между остановками. Одну остановку проехать мало, а две – много. Это противоречие разрешилось вторым судьбоносным фактором. В нашей школе возле буфета висела цветная агитка. На ней были красочно изображены те безобразия, которых ни в коем случае не следует делать школьнику. В частности, там два пионера с портфелями ехали на буфере трамвая. Я никогда, до этой картинки, не предполагал, что можно ездить столь вольготно, и у меня созрел план.

В очередной раз, выходя из бассейна, я устроился на заднем буфере трамвая и двинулся в сторону дома. Ехать было весело и довольно удобно, ноги стояли на плоском основании, держаться было за что. Проехав одну остановку, я соскочил, убедился, что это легко, забрался опять и приготовился к самой ответственной части плана. Трамвай должен был притормозить на повороте, в этот момент надо было спрыгнуть и пойти спокойно в сторону дома. Трамвай притормозил, но не так чтобы совсем как надо, скорость была великовата, однако я решил прыгать. И прыгнул… Совершенно неожиданно для меня, земля не приняла мои ноги ласково, а поддала по ним с большой силой и, в результате я дважды перевернувшись в воздухе, приземлился между рельсами совсем не тем местом, каким хотел. Я тогда еще не играл в хоккей и не умел правильно падать, но почему-то второй раз приземлился очень мягко, будто кто-то подхватил меня в воздухе и аккуратно положил на землю между рельсами. Мне было совсем не больно, ужас состоял в другом – я не взял с собой сумку. Моя розовая клеенчатая сумка с плавательными принадлежностями покачиваясь на крючке, за который я держался, пока ехал, уезжала вместе с трамваем. Катастрофа! Что я скажу дома? Что бы сделали вы? Я побежал за трамваем. Но трамвай, к сожалению, ездил быстрей, чем я бегал. Даже его стояние на остановке не помогло, народу, выходяще-входящего, было мало, и я не успел.

Что делать? Сажусь в следующий трамвай, размазывая по щекам слезы, забираюсь в кабину вагоновожатой, тётенька, дескать, помоги, не выдай. Излагаю правдивейшую историю о том, как злые мальчишки отобрали у меня сумку и по злобе повесили её на проходящий трамвай. Тётенька наддала, но догнать идущий впереди трамвай нам так и не удалось. Мы несколько раз видели висящую сумку, но мешали светофоры или еще что-нибудь.

Так я доехал до конечной. Это где-то за нынешней Войковской. Злополучный трамвай, бортовой номер которого я знал уже наизусть, стоял здесь же с открытыми дверями, но сумки на нем не было. Тётенька меня успокоила, сказав, что сумку наверняка сдали в диспетчерскую. Мне повезло, сумка действительно лежала на столе у диспетчера, но всё же, повезло мне не так, как хотелось. Рядом стояла еще одна вагоновожатая, которая встретила меня со словами: «Ага! Это тот самый пацан, что на подножке катался!». Не знаю, за что мне было стыднее, за то, что я проехал не так, как должен был, или за то, что я так безбожно врал «тётеньке», но мне было очень стыдно. Можно было и не ругать меня так, но меня ругали долго и нудно. Сумку отдали, но приклеили к ней записку с описанием моих преступлений.

Я доехал на трамвае обратно до Сокола и мимо своего бывшего детсада, парком поплелся домой. Ноги меня не несли в ту сторону, потому что клей оказался очень крепким, и я никак не мог отодрать эту проклятую записку. Однако, голь на выдумки хитра. Возле кинотеатра Ленинград, выявилась большая лужа. Я положил в неё сумку и стал ждать. Ждать пришлось долго, но окаянная записка все же размокла, куски клея до конца удалить не удалось, но бумаги не осталось и следа. Довольный выполненной работой я вприпрыжку, как это умеют делать только счастливые дети, поскакал в сторону дома. Слава богу, уже совсем рядом.

На этом бы и закончить рассказ, но возле дома меня ждало душевное потрясение ничуть не меньшее, чем все предыдущие вместе взятые. Возле дома я увидел свою мать и со спокойной душой поскакал в её сторону, постепенно замедляясь, потому что начал понимать, что что-то не так. Мать просто ревела белугой. Оказалось, что проболтался я больше пяти часов, и меня уже считали, если не погибшим, то уж точно пропавшим без вести. Увидев мать в таком состоянии, я тут же разрыдался в ответ. Мы так и ревели посреди улицы, пока соседка довела нас плачущих до квартиры. Вопрос о ругани меня и наказаниях как-то отпал сам собой. Вечером уже, когда все успокоились, я рассказал, как всё было на самом деле, за исключением некоторых нюансов.

Вторым дополнительным занятием была музыка. Родители купили пианино и поставили его слева от входа в большую комнату. Вместе с пианино у нас в доме появилась учительница музыки. Не помню имени, но отчество – Карповна. Она была и лицом похожа на рыбу из семейства карповых – на леща. Она все время носила черную гофрированную юбку, еще более подчеркивавшую её худобу. Садясь к инструменту, она картинно отбрасывала юбку, засвечивая при этом розовые удлиненные трусы и комбинацию. Сестра говорит, что окончила музыкальную школу, а я вот не сподобился. С моими короткими пальцами можно было и не начинать эту волынку. Это было мученьем для меня – выбивать из клавиш этого «Сурка» и что-то там еще. Я сопротивлялся, как мог. Вот типичный случай:

Я тыкаю в клавиши… мать сидит рядом со мной. Она в инструментальной музыке не бум-бум, хотя пела всегда хорошо. «… И мой сурок со мною» у меня получается хорошо, но потом сбой, на одном и том же месте. Мать начинает злиться, я начинаю шмыгать носом.

– Вытри нос и играй!

Я как бы не обращаю внимания и продолжаю тыкать пальцами клавиши, а течет уже не только из носа, но и из глаз.

– Где твой платок?

Я нервно выхватываю платок из кармана, и на белые клавиши пианино летят грязные окурки из кармана.

Далее без комментариев. Разве что по поводу окурков. Мы их распатронивали, делали самокрутки и играли в войну. Тогда почти все фильмы были про войну, даже если про любовь. А все настоящие герои отчаянно дымили самокрутками, особенно в трудные моменты.

Всплески памяти.

На середине пути от школы большая песочница. Мой товарищ Р научил меня падать в обморок. Я стою в песочнице (чтобы мягче было падать) глубоко вдыхаю воздух, а товарищ сзади, продев руки мне подмышки, крепко сжимает грудь. Тело моментально становится ватным, перед мысленным взором мелькают какие-то образы. Через несколько секунд просыпаешься на песке, встаешь и делаешь тоже самое с товарищем. Товарищ называл это упражнение – смерть на минутку.

Рассказал об этом чуде родителям – строго настрого запретили. Я был послушным мальчиком и соблюл запрет.

Недавно в Интернете я прочитал об этом способе внетелесных полетов. Не очень удивился тому, что этот способ известен автору статьи, удивительно другое – откуда мой товарищ узнал об этом?

В бассейне у меня был один странный случай. Он вспоминается как бы в полусне. Я прыгнул с тумбочки, намереваясь плыть по крайней левой дорожке, совершенно пустой в тот момент. Кто-то видимо занырнул с соседней дорожки на мою. Я этого не видел, только почувствовал удар во что-то не слишком жесткое, но прямо носом, и тут же отключился. Не смотря на отключку, я осознавал какую-то силу, поднявшую меня за плавки далеко вверх. Очухался я от холодной воды из-под крана, под которым держала меня чья-то сильная рука, Из носа текла кровь, но я оглянулся и увидел большого сильного человека в очках. Лицо его казалось очень знакомым. Он спросил меня, смогу ли я дальше обойтись самостоятельно. Я кивнул, и человек исчез. Тогда только я понял, кто это был. Это был ЮВ знаменитейший тогда спортсмен, чемпион мира по тяжелой атлетике.

В моей комнате старый письменный стол. Каждый год перебираю заветный ящик с особо ценными вещами: ножички, гильзы, ракушки, пуговицы и проч. С возрастом набор меняется. Что-то кажется уж совсем детским и выбрасывается. В этой куче у меня лежал револьверный патрон, заряженный. И однажды, ни с того ни с сего, я решил привести его в действие. Зажал патрон в тиски, направил пулю в стену и поднес горящую спичку к капсюлю. На меня затмение какое-то нашло. Спичка уже догорала, когда я понял всю глупость этого поступка. Я точно увидел, что будет дальше, бросил спичку и прикрыл патрон рукой. В этот момент патрон взорвался. Мою руку отбросило страшной силой. Сначала я побежал в ванну, подставил руку под холодную воду, чтобы остановить кровь, потом только вернулся в комнату посмотреть на последствия своей глупости. Тиски оказались пустыми. Пуля, оставив небольшую вмятину в стене, закатилась под диван. Остатков гильзы я не нашел, правда, три осколка остались у меня в правой руке, они и до сих пор там, куда им деваться, не растворились же.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.