АРХИТЕКТОНИКА ОРГАНИЗМА И ФИЗИОЛОГИЯ СВОБОДЫ

АРХИТЕКТОНИКА ОРГАНИЗМА И ФИЗИОЛОГИЯ СВОБОДЫ

Поддается только наше тело

Скрытым в мраке судьбоносным силам.

Но избегнет ига времени любого,

С младости с природой породнившись,

Реющий свободно в светлых высях

Дух, подобный богу средь богов!

Шиллер

Вопрос о существе и возможности свободы воли, с тех пор как он однажды возник, всегда ощущался как центральный вопрос человеческого бытия вообще. Он тревожил мыслителей со времен Платона и Аристотеля. Религиозные люди Средневековья ощущали его как вопрос о предопределенности, вокруг него велась такая ожесточенная борьба, которую мы едва ли можем понять сегодня. Если религиозные мыслители (Августин, Фома Аквинский, Кальвин) склонялись к тому, чтобы рассматривать человека и душу как Божье творение, как полностью зависимую от его могущества (детерминизм), то в философии нового времени частично проявилась противоположная тенденция: присуждать человеку духовную свободу (Декарт, Кант, Фихте, Шиллер).

Но с начала естественнонаучной эпохи вместо философских аргументов все чаще звучали аргументы естественнонаучного характера, пока в новое время человек не стал объектом естественнонаучного исследования настолько, что вопрос о свободе почти полностью переместился из области философии в область физиологии. Философия и, прежде всего, психология отказались от подходящих для них методов в пользу естественнонаучных. Были зарегистрированы филологические связи душевной жизни, и отдельные душевные процессы стали рассматриваться вместе с физиологическими как звенья причинно-следственной цепочки. Человек со своей душой оказался природно-обусловленным, то есть несвободным существом. «Определенное действие при заданных внешних раздражителях и заданных представлениях происходит с той же природной необходимостью, что и лишенный опоры камень падает в определенном направлении с определенной скоростью. В этом смысле для физиологической психологии свободы воли не существует. Наши величайшие философы со времен Спинозы в этом вопросе были едины.» Теодор Циен, из «Физиологической психологии» которого взята эта цитата, однако, признает, что наши действия определяются не только внешними раздражителями, но при этом надо учитывать и наши представления. Но они для него суть не что иное, как воспоминания о прошлом опыте, то есть они также опираются на прошлые внешние раздражения и образуют, согласно Циену, звено в цепи причин, которые с необходимостью определяют нашу волю.

Попытаемся уточнить проблему на одном примере: Я голоден и вижу яблоко. Во мне возникает желание его съесть. Все это есть воздействие внешнего мира на меня посредством органов чувств. Но съем я яблоко или нет, зависит от того, могу ли я рассматривать его принадлежащим мне или нет. Представление «яблоко принадлежит мне» позволяет мне его взять, тогда как противоположное представление препятствует мне следовать телесному раздражителю. Однако представление о собственности могло развиться только на основе Я-сознания. Только существо, которое ощущает себя как «Я», может причислять другие объекты к себе, рассматривать их как свою собственность. Но появление представления о Я нельзя вывести из внешних обстоятельств, как это пытался сделать Циен. Для него Я - это «своеобразный комплекс ассоциативно-связанных воспоминаний ». То есть то, что он хочет объяснить, он одновременно и делает предпосылкой. Ибо в том и состоит проблема, чтобы собрать внутри образы воспоминаний. Они организуются вокруг центра, который мы ощущаем как наше «Я». «Я» удерживает впечатления и перерабатывает их в воспоминания и представления. Они есть результат деятельности Я, но не наоборот.

Что действительно может доказать естествознание, так это то, что явления, происходящие в органах чувств, продолжаются в нервных процессах, и что интактность душевной жизни зависит от интактности нервной системы. Однако это лишь условия, но не причины. Поэтому проблему свободы воли невозможно разрешить при помощи физиологических исследований.

Скорее этого можно достигнуть, как показал Рудольф Штейнер в своей «Философии свободы», благодаря тому, что Я посредством мыслительного рассмотрения осознает все условия воли. Тогда можно будет узнать, что свобода воли - это не некое пребывающее состояние, но идеал, к которому стремится Я и к которому оно приближается тем более, чем более оно осознает мотивы своих действий.

С другой стороны, несомненно, душевная жизнь связана с физиологическими условиями организма, и именно Рудольф Штейнер мог дать основополагающие объяснения этих связей, поскольку он был знаком с результатами как философских, так и естественнонаучных исследований.

Если свобода возможна, то это предполагает определенные отношения между душой и телом, которые мы обозначаем «здоровыми». В чем состоит эта «норма», определяется не иначе, чем отсутствием влияния телесности на душевную жизнь. Нам без дальнейших объяснений понятно, что человек, находящийся в состоянии опьянения, не может находиться в состоянии волевой свободы, поскольку алкоголь так сильно влияет на его душевное состояние и на способность к суждению, что оба качества становятся характерными для действия алкоголя, а истинно характерные черты индивидуальности истираются. Эти и другие нарушения процесса сознания, и тем самым свободы, в результате изменений физиологического состояния под влиянием внешних и внутренних воздействий относятся к области «патологии свободы» и выходят за рамки нашего рассмотрения.

Что же мы понимаем под нормальным отношением Я к телесности? Очевидно то, что Я может ощущать себя в состоянии свободы. Это звучит очень просто, но должно быть соблюдено много условий, чтобы стала возможной эта простота. Ибо «свободным деянием может быть только такое, в котором никакого участия не принимают природные явления внутри и вне человека» (Рудольф Штейнер). Однако фактом является то, что человеческий организм связан с внешними природными явлениями - иначе он не смог бы жить. «Итак, чтобы иметь возможность переживать импульсы свободы, человек должен быть в состоянии приостановить определенные природные влияния, действующие из Космоса на его существо. Это приостановление происходит в бессознательном, когда в сознательном разворачиваются силы, которые представляют жизнь Я в свободе» (Рудольф Штейнер).

Тот, кто проследил предыдущее изложение, может возразить: из всего этого как раз следует, что все духовные и душевные переживания человека теснейшим образом связаны с физиологическими процессами телесности, так что для свободы уже не остается места. Достаточно представить себе связь мышления с нервной системой, чувств с ритмической системой, воли с системой обмена веществ; вспомнить о зависимости сознания от содержания сахара и кислорода в крови, от содержания в организме кальция.

Так возникает проблема: как может человек своим организмом быть частью природы, и все же своим Я-существом так отделиться от нее, чтобы реализовать состояние «свободы»?

Человеческий организм образовался в результате взаимодействия земных и космических процессов. Из тяжелой земной материи космически-эфирные силы формируют человеческий облик. Первоначальная круглая форма таким образом дифференцируется в направлении вверх-вниз, что в формировании нижней организации преобладают силы тяжести, а в верхней организации - силы света. Так внизу костная система формируется как поддерживающий, опорный орган, а вверху - как оболочка для органов чувств и головного мозга, которые сами являются выражением космической силы. И как земные силы втягивают организм в область тяжести, так и космические силы вырывают его из-под действия этих сил. Но, как мы уже видели ранее (стр. 59), космические силы внедряются не в готовый организм, а в процессы образования. Вся архитектоника человеческого организма - это выражение взаимодействия земных и космических сил.

Рудольф Штейнер указывал в этой связи на примечательный факт, что мозг полностью окружен спинномозговой жидкостью и поэтому в соответствии с принципом Архимеда теряет большую часть своего веса, так что на основание черепа мозг давит весом всего 20 г. Р. Штейнер видел в этом важный для мышления факт, ибо мозг, находящийся под властью законов тяжести, мог бы также втянуть и мышление в эти закономерности. Только эмансипированный от земных закономерностей мозг получает способность к мышлению, которое по своему существу имеет космическую природу.

Итак, в архитектонике организма поднимающая вверх сила так вплетена в образующие процессы, что мозг почти вышел из-под влияния тяжести; да и весь организм представляется нам полностью соответствующим своему смыслу только в положении прямостояния.

Уже в первой главе мы рассматривали прямостоячие человека как характерный признак его существа. Оно заложено с точки зрения архитектоники (в костной системе), оно должно реализовываться физиологически (прямостояние) и психически (прямота характера). Оба последних могут быть осуществлены только в состоянии бодрствования, то есть когда Я пронизывает телесность. Выпрямленное положение одновременно указывает на направление, в котором организм сильнее всего проникнут Я.

В выпрямленном состоянии исходящее от земных сил притяжение должно быть преодолено. Ибо телесность подлежит воздействию Земли как масса, ею овладевают силы тяжести. Тяжесть может быть преодолена при определенной затрате сил, и можно было бы подумать, что тем самым устанавливается абсолютно неподвижное соотношение между тяжестью и подъемной силой. Но если человек несет тяжелый груз, то ему будет легче, если он распределит вес груза равномерно на обе стороны тела, или (как это еще сегодня делают в некоторых странах женщины, когда носят кувшины с водой) будет балансировать, неся его на голове. В этот момент безразлично то, что обычно для нас важно с точки зрения красоты: то, что человек благодаря прямостоянию и ловкости преодолевает тяжесть, является для нас радостным и прекрасным символом человеческого достоинства и свободы.

Предпосылкой выпрямленного положения человеческого тела является и то, что в его архитектонике наряду с вертикалью заложена и симметрия. Идея прямостояния в человеческом организме не материальна, но осуществляется на основе двухсторонней (билатеральной) симметрии; ибо удивительным образом в организме нет ни одного, действительно расположенного по вертикальной оси органа. То, что от организма в целом мы получаем впечатление выпрямленности, основано на том, что он построен из двух почти зеркальных половин. Вертикаль существует только оптически, как направление мысленно проведенной через тело плоскости симметрии.

Без дополнительных рассмотрений нам не удастся установить, какое значение имеет это зеркально-симметричное построение организма для душевной жизни, поскольку у нас нет построенных иначе возможностей для сравнения; здесь нам приходится обходиться лишь определенным интуитивным ощущением. Однако нам известно, что любой шрифт, выученный правой рукой, можно сразу повторить левой рукой в зеркальном отражении. Все движения одной руки обусловливают «латентное научение» с другой стороны, но в зеркально-отраженном виде. Таким образом, даже кажущиеся односторонними движения в эфирном теле производятся зеркально с двух сторон.

Мы можем принять, что отражение процессов одной стороны тела на другой стороне имеет основополагающее значение для становления переживания-самого-себя в собственной деятельности, и здесь, возможно, кроется смысл билатерально-симметричного построения человеческого организма вообще. С одной стороны, организм благодаря содержанию в коже кремния (см. стр. 171) выделил для себя собственное внутреннее пространство из пронизанного земными и космическими силами общего пространства. С другой стороны, благодаря симметричному построению организма Я получило возможность поднимать до уровня сознания чувственные, двигательные и в определенной мере даже жизненные процессы, «взвешивать» их, отражая те на другой стороне тела. Это связывание обеих сторон отчетливо проявляется, например, в перекресте нервных путей (см. ниже).

Но если бы силы, действующие в архитектонике организма, воздействовали так, чтобы импульсы справа и слева от плоскости симметрии находились в полном равновесии, тогда образовалась бы совершенно симметричная организация. Однако в такую организацию, словно вплетенную в космос и находящуюся в полном внутреннем равновесии, Я не смогло бы активно включиться; оно смогло бы только наблюдать отражения процессов в своем организме.

Здесь следует обратить особое внимание на тот удивительный факт, что в раннем эмбриональном периоде организм сначала полностью билатерально-симметричен, а потом выступает образующая тенденция, которая полностью асимметрично оформляет симметрию, особенно в полостях тела. Как нам кажется, исключение составляет урогенитальная система, поскольку в ней снова появляется симметрия в нижней части тела, однако это обусловлено эволюционно (см. III том, главу «Почки»).

Хотя голова в основном построена симметрично, в действительности же у многих людей обе половины лица значительно различаются между собой. Эта асимметрия в большинстве случаев доходит вплоть до костной структуры и частично основана на том, что правая глазная впадина несколько выше, а левая несколько шире и ниже. (К слову, у женщин эта асимметрия встречается значительно чаще, чем у мужчин).[97]

Однако к этой легкой архитектонической асимметрии добавляется как более существенный элемент асимметрия лица, обусловленная душевным отпечатком. Обычно, на правой стороне мускулатура несколько сильнее, правая сторона лучше сформирована и имеет более бодрствующее, сознательное выражение, чем левая, часто имеющая мечтательное, «идеальное» выражение.

В. Вольф[98], проведший многочисленные эксперименты, фотографируя людей и портреты точно в фас, разрезая их по средней линии и при помощи зеркально-симметричного удвоения создавая «правые» и «левые» портреты, пришел к выводу, что на правом образе больше проявляется индивидуальность, а на левом - больше коллективный тип; любое непредвзятое наблюдение подтвердит эти результаты.

Но оба двойных образа производят несколько неприятное впечатление вследствие абсолютной симметричности, застылости, «пустоты» впечатления, кроме того, они исключительно скучны. Только в действительном, состоящем из двух половин образе мы видим всего человека, с двумя «душами », из которых одна обращена к внешнему миру, а другая - к «стране далеких предков» (Гете).

Различие двух половин лица - это только частный случай асимметрии организма.[99] В этом отношении особенно интересно рассмотрение среднего организма, который хотя внешне и представляется симметричным, но вследствие сдвига сердца влево и наличия на этой стороне только двух долей легкого (тогда как в правом легком образуются три), обладает гораздо более глубокой асимметрией, чем голова. То, что образование только двух легочных долей с левой стороны вызвано не пространственными ограничениями со стороны сердца, доказывает то, что при эмбриональном развитии с самого начала зачаток легких справа больше, чем слева. Далее, мы уже упоминали, что инвагинация легких постольку связана с инвагинацией нервной системы, что в среднем организме она является органообразованием, соответствующим нервной системе и происходящим под воздействием астрального тела. Итак, астральное тело (а в нем и Я) уже в эмбриональном периоде интенсивнее воплощается в правой стороне среднего организма, чем в левой, и здесь, по-моему, может лежать общая причина «подчеркнутости правой стороны» (и тем самым праворукости) большинства людей. Все теории, существовавшие до сих пор (лучшее кровоснабжение левой - соответствующей правой половине туловища - половины головного мозга, положение эмбриона в матке и т. п.) ищут причину в физическом, которое есть только выражение динамики, господствующей в организме.[100]

Праворукость, так же как подчеркнутость правой половины лица - это следствие «динамических» явлений. У ребенка в первые месяцы жизни это явление еще не наблюдается. Примерно до седьмого месяца он одинаково использует обе руки, и лишь после восьмого месяца устанавливается явное предпочтение правой руки, даже при полном отсутствии внешних влияний. Но несмотря на все воспитательные приемы, 4-5% детей оказываются леворукими.

Если сравнить вес обеих рук, то по данным исследований Гулъдберга, перевес левой стороны в отношении костей обнаруживается у 12, 5%, в отношении мускулов - у 9%, тогда как функционально леворуких всего 4-5%, то есть анатомическая леворукость встречается значительно чаще, чем функциональная, что объясняется позднейшими ограничениями воспитательного характера, то есть функциональными импульсами, исходящими от Я и астрального тела. Этот антагонизм между исходящими от Я импульсами и биологически-обусловленными процессами вообще характерен исключительно для человека и образует основу для всякого воспитания и самовоспитания и тем самым для свободы.

Согласно представлениям Рудольфа Штейнера, для каждого человека уже потому является нормальным функциональное различие двух половин тела, что на правой стороне перевешивают действия физического, а на левой - эфирного тела. И современный вид сознания характеризуется как раз тем, что Я (при посредстве астрального тела) сильнее связывается с правой стороной (то есть с физическим миром), тогда как левая, менее «нагруженная» физическим, остается доступной космическим влияниям и сохраняет сознание, более склонное к мечтательности и образности.

Если же Я само по себе имеет мало склонности (причину пока оставим в стороне) соединяться с телесным (как это, например, в определенной мере конституционально заложено у женщин), то вследствие слабости правой стороны (обусловленной как раз слабым внедрением Я) левая сторона может получить такой относительный перевес, что и появляется леворукость. Это является причиной более частого появления леворукости у женщин. По данным Ломброзо, среди преступников у мужчин 14% леворуких, а у женщин - 22%. Однако то, что леворукость часто встречается и у людей искусства, может показаться гротескным противоречием всякому, кто отрицает сходство гениальности и безумия. Например, Леонардо, Микельанджело, Гольбейн, Менцель, Бега - были леворукими, и Гете сказал о себе, что природа заложила в него склонность к левосторонности, левая половина его лица была сформирована заметно лучше, чем правая.

Выше мы говорили, что человек только тогда может стать художником, если он в избытке наделен эфирными силами. Однако он станет художником только в том случае, если сможет «управлять» этими силами, то есть если его Я сильнее, развитее, чем в среднем среди людей. Если леворукость является следствием слабости деятельности Я (ее можно назвать «негативной леворукостью» в противоположность «позитивной леворукости» художников), то человеку требуется приложить больше усилий, чем праворукому, чтобы скомпенсировать лабильность и впечатлительность своей души. Он сильнее подвержен влияниям внешнего мира, и ему труднее удовлетворять требованиям этого мира. Во многих языках леворукость и неуклюжесть обозначаются одним словом. Напротив, праворукому, то есть человеку, который своим Я может хорошо связаться с физической телесностью, скорее грозит опасность подавить свои духовные импульсы практическими требованиями земного мира. Итак, задача человека состоит в том, чтобы поддерживать эти силы в равновесии.

С этой точки зрения понятно, что люди прежних эпох развития чаще были леворукими, чем современные люди. Находки каменного века показывают больший процент орудий, изготовленных для левой руки, чем это можно было бы ожидать из сегодняшних соотношений. Также среди современных примитивных народов леворуких больше, чем в цивилизованных странах. Таким образом, развитие праворукости является с точки зрения эволюции человечества выражением развития сознания.

Если мы рассмотрим соотношения симметрии в области нижнего организма, то мы увидим печень, сдвинутую в правую сторону, а желудок и селезенку - в левую. При этом правая сторона становится значительно более тяжелой, однако перевес правой стороны, включая значительно больший вес правой руки, у праворуких компенсируется тем, что левая нога приблизительно на 10-13 мм длиннее правой и соответственно тяжелее. У леворуких имеют место обратные соотношения. Вследствие этой «перекрестной асимметрии» организм снова приводится в состояние равновесия: и в этом отношении он проявляет себя как целостность.

Также интересно отметить, что, по Келликеру, «заячья губа» (порок развития верхней челюсти) на правой стороне встречается реже, чем на левой; среди 165 случаев 113 он обнаружил на левой стороне. С другой стороны, по Штрюмпелю, первичный рак легкого вдвое чаще встречается справа, чем на слева.

С этой латеральной дифференциацией организма также связана локализация речевого центра. У праворуких он находится в левой половине мозга, у леворуких - в правой, то есть он находится на той стороне, где и центр доминирующей руки, в своей локализации он следует заданному рукой направлению. Это станет еще понятнее, когда мы обратим внимание на то, что ребенок, еще задолго до того как научится говорить, объясняется, указывая на предметы рукой. Этот немой жест есть первое выражение постижения внешнего мира посредством Я. Речь - это его внутренняя метаморфоза. Поэтому локализация речевого центра должна рассматриваться как вторичное явление; она является следствием функции выражения в жесте и речи, а не их причиной. (Отсюда становится понятно, что леворукие дети, как часто наблюдали лечебные педагоги, начинают заикаться, если их слишком быстро стараются отучить от леворукости. )

Как речевой центр лежит на противоположной стороне доминирующей руки, так это справедливо для всех нервных центров: исходящие от периферии нервные пути проходят перекрест и попадают на противоположную сторону мозга.

В развитии позвоночных мы даже можем проследить, что перекрест зрительных путей тем более выражен, чем выше развит вид. Перекрест мы рассматриваем как исходящий от человека жест, когда он, например, складывает руки для молитвы, или скрещивает ноги при размышлении или опирается головой на ладони. В этих жестах выражается состояние внутренней душевной углубленности. Но человек делает тем самым только то, что в нем предусмотрено природой. И когда художник в своем произведении представляет такой жест (например, Микельанджело в своем «pensieroso» или Роден в «Мыслителе»), то он представляет не только душевное состояние, но одновременно он представляет, по словам Гете, «тайный закон природы». Ибо — и мы можем проследить это по развитию феномена перекреста — только в организме, симметричные стороны которого могут соотноситься друг с другом посредством перекрещивающихся нервных путей, человек может ощущать себя самого. И разве мы не можем сказать - продолжая мысль Брауса, что структура организма ориентирована на независимое от природных воздействий переживание-самого-себя?

Феномен перекреста зрительных осей при конвергирующем зрении можно рассматривать как встречу природно-предопределенной функции с исходящей от Я деятельностью. Возможность такого зрения также предопределена устройством глаза и глазных мышц; однако новорожденный младенец еще не может фиксировать взор. Только по мере того, как просыпается сознание, ребенок научается так использовать глазные мышцы, чтобы оба глаза смотрели в одну точку. Только посредством собственной деятельности человек осуществляет то, что природа заложила в нем в виде возможности. При помощи перекреста зрительных осей Я активно участвует в становлении своего образа мира. Один глаз сообщает нам плоский, двухмерный образ. Только при наложении образов, полученных от обоих глаз, объемное зрение приходит к познанию трехмерного пространства.

Итак, глаза не сообщают человеку полной картины мира; только если воля посредством глазных мышц вступает в акт восприятия, тогда образ достигает полной действительности.

Одновременно человек приходит к переживанию своего Я во внешнем мире. Когда во всех зрительных образах он всегда видит перспективную точку в середине, он бессознательно ощущает ту же динамику, что и в своей душевной жизни, когда весь свой опыт он относит к своему Я, как к середине. Та же динамика имеет место, когда человек своим Я проникает в тройственную телесность. (С этим связано, что только в эпоху пробуждения сознания Я, в эпоху Ренессанса, была открыта перспектива, и она использовалась с большим воодушевлением. ) В конвергенции зрительных осей Я динамически — хотя поначалу только в небольшой области — преодолевает расщепление своей организации на две половины. С другой стороны, благодаря внедрению своего Я в зрительный процесс человек освобождается от своей непосредственной зависимости от светового пространства.

Конвергенция осей, как и всякая деятельность, будь это хватание руками или речь, происходит в направлении вперед. Это направление идущей наружу активности, подобно тому как, с другой стороны, в выпрямлении проявляется деятельность Я, направленная на собственный организм. И там, где в верхнем человеке встречаются оба направления деятельности Я, там при помощи синтетизирующего влияния Я двусторонне-симметричное строение сплавляется в единое образование, голову, и образуется внешний «отпечаток » Я -лицо.

Итак, мы видим, что в первоначально-симметричное строение организма внесен вторичный асимметричный отпечаток. Эта асимметрия, если речь идет о предпочтении одной руки (и тем самым о локализации речевого центра) происходит из произвольной деятельности человека, то есть функциональна, это означает - обусловлена внедрением Я и астрального тела. Но чтобы Я вообще могло внедряться в телесность, оно должно жить в ней и иметь возможность сохранять определенную независимость по отношению к ней. Как это отражается в синтетическом обмене веществ, например, в том, что новорожденный приносит с собой запасы кальция, фосфора и железа, в том, что принятые с пищей вещества теряют свою собственную структуру и снова отстраиваются под действием Я, мы уже рассматривали в предыдущих главах. Там же было указано на то, что как раз прохождение питательных веществ через почти неорганическое состояние и выделение или отложение неорганических, то есть относительно мертвых веществ (например, в костной системе) образует органическую основу для Я-сознания. И все же это лишь некоторые из необозримого многообразия условий, которые должны быть выполнены в организме, если в нем должно жить Я, и которые, следовательно, необходимо обсуждать в «физиологии свободы». Можно также сказать, что это физиология находящихся в лабильном равновесии антагонистических процессов, и что это равновесие является предпосылкой для внедрения Я.

Такие состояния равновесия устанавливаются между построением и распадом в общем, между кислородным и углекислым процессами, сердечным и дыхательным ритмами и т. п. Различные, установленные до сих пор «константы» в органических явлениях (уровень сахара в крови, кровяное давление) в действительности представляют собой положения равновесия между противоположными процессами.

При этом дело обстоит так, что полярные процессы переходят в болезни (гипергликемия /гипогликемия; гипертония /гипотония и т. д. ), а здоровье лежит посредине, как это было представлено в предыдущей главе. Но это среднее состояние не должно быть постоянным; это исключало бы возможность деятельности Я. Скорее, «физиологический диапазон» колебаний, например, кровяного давления, позволяет астральному телу включаться в большей или меньшей степени. Только односторонность, т. е. фиксация на одной стороне, является болезненным явлением. Также широта «душевного диапазона» является предпосылкой для богатой душевной жизни, которая в экстремальных случаях то возносится к «небесному ликованию", то спускается до «смертельной тоски». Оцепенение чувств не позволяет Я переживать и использовать душу.

На центральное значение терморегуляции для человеческого организма мы уже указывали. Здесь же мы кратко остановимся на тесной связи ее с волевой жизнью.

Благодаря собственной температуре тела человек всегда находится в определенных волевых отношениях с внешней температурой: под влиянием внешней жары он чувствует себя вялым, не желающим действовать; холод побуждает его к движению. Предположим, что «физическая терморегуляция» осуществлялась бы не в районе 20°, как это на самом деле происходит, а в районе 5°, тогда человек при современных температурных условиях был бы вынужден весь год то ускорять, то замедлять свой обмен веществ, чтобы поддерживать собственную теплоту. Это означало бы, что при высокой внешней температуре едва ли была бы возможна телесная работа, иначе собственная температура поднялась бы слишком высоко, тогда как при низкой температуре он все время побуждался бы к движению, которое бы в первую очередь имело бы целью производство тепла; или же из-за непроизвольных мышечных сокращений (дрожь, озноб) любая целенаправленная деятельность сильно затруднялась бы.

Очевидно, что возможность терморегуляции является предварительным условием свободной активности воли и возникновения человеческой культуры. Между состоянием паралича воли, вызываемого высокой внешней температурой, и усиленного движения, вызываемого холодом, человеку остается еще много места для вариаций. В этом диапазоне человек, свободный от непосредственного принуждающего действия природы, может чувствовать себя волевым существом, способным к культурной деятельности.

Но всем этим заданы лишь предварительные условия для внедрения Я в телесность. Если же оно действительно внедрилось, то это всегда ведет к изменению физиологических процессов и нарушению природных ритмов с соответствующими последствиями.

Мы уже говорили, что всякая мыслительная деятельность сопровождается процессами распада. Мышление оставляет следы в мозге, но само оно, вследствие этих отношений к мозгу, остается неизменным.

Далее, мы рассматривали связь чувств с ритмическими процессами дыхания и сердечной деятельности. Если бы дыхание полностью было включено в космические ритмы, то оно было бы источником сил для человека, но он не мог бы говорить. Сообщение того, что происходит в душе, было бы возможно каким-то другим способом, но мы не могли бы иметь при этом своеобразного ощущения, что, с одной стороны, в слушании мы переживаем душевные состояния говорящего, и в то же время своим свободным суждением можем противостоять сказанному. Чтобы индивидуальная душевная жизнь могла развиваться в чувствах и речи, человек должен прерывать дыхательный ритм.

Древние народы сознавали тесную связь сердечной функции с душевными процессами. И хотя современное научное исследование центральным местом для души выбирает головной мозг, мы все же говорим и сегодня: «на сердце камень», «сердце сжалось от страха», «остановилось от ужаса», «сердце точит печаль», «от всего сердца», оно «готово выпрыгнуть от радости» и т. п. Гений языка знает о непосредственном действии душевных процессов на сердце, в особенности таких глубоких ощущений, как любовь и ненависть, часто приобретающих большое значение для судьбы человека. Экспериментальная психология и медицина проследили эти связи и в большей степени подтвердили их.[101]

Сердце и кровообращение, как центральная система организма, вставлены между полярностями центральной нервной системы и системы обмена веществ. И такому разделению локализаций соответствует и разделение функций: в головном мозге свет сознания отражается как «мышление», в ритмах дыхания и кровообращения оно переживает себя как «чувство», в системе обмена веществ и конечностей оно, являясь причиной движения, спускается вниз как «воля».

Так сердце стоит между полюсами разрушения и построения, между сознательным и бессознательным, между покоем мозга и моторикой системы конечностей.

Кровеносная система не только должна обеспечивать организм питанием, она одновременно является центральным органом баланса жидкости, тепловой регуляции, гормональных и электролитных процессов. Все эти функции, влияющие друг на друга, часто проявляющие антагонистическое действие, удерживаются в крови в равновесии. И сердце, как регуляторный орган кровообращения, приспосабливает последнее к постоянно меняющимся требованиям организма. Сердце также тесно связано с дыханием, которое, со своей стороны, в своих ритмах непосредственно связано с душевной жизнью.

И как мышление, чувства и воля воздействуют друг на друга и незаметно переходят друг в друга, так и их физиологические основы постоянно и нераздельно связаны. Но как мышление, чувства и воля могут иногда находиться в противоречии друг с другом, так же по различным причинам могут быть нарушены отношения между дыханием, сердечной деятельностью и явлениями обмена веществ.

Чувства в первую очередь непосредственно действуют на дыхание. Но сердце и кровообращение под их влиянием также претерпевают различные изменения. То, что сила и частота пульса легко изменяются под влиянием аффектов, это древнее и легко проверяемое наблюдение. При этом могут наблюдаться даже экстрасистолы. Телесная работа и душевное напряжение ведут к повышению кровяного давления. Под влиянием аффектов изменяется форма капилляров и давление в них. Неоднократно описаны явления изменения величины сердца под влиянием аффектов.

Влияя на сердечную деятельность, дыхательная деятельность приводит представления, чувства и волю в живые отношения друг с другом. Если представления и чувства таковы, что без сопротивления воспринимаются волей, то дыхание гармонично вчленяется в сердечный ритм. Если же появляется неприятное представление или ощущение, то на кривой дыхания мы замечаем затруднение. Как мы инстинктивно задерживаем дыхание, если воспринимаем неприятный запах, так же происходит и тогда, когда в нас проникает неприятное представление.

Особенно отчетливо мы это видим тогда, когда речь идет не об относительно несимпатичном представлении, а о таком, которое, кажется, ставит под угрозу наше собственное существование, например, если наша жизнь внезапно оказывается в опасности. Подобное представление вызывает в нас сильный протест, ибо мы не можем допустить, чтобы оно перешло в нашу волю. Другими словами: сердечная деятельность противится принятию представления от дыхательного процесса. Но если представление все же навязывается нам ситуацией, и мы не можем его избежать, то дыхательная деятельность наталкивается на сердечную деятельность, и мы испытываем это состояние как страх.

Это можно легко наблюдать на себе, если, например, на автомобиле слишком быстро въехать в поворот и на полпути заметить, что дорога обледенела, и нам угрожает опасность перевернуться. Известно, что тормоза только увеличивают опасность. Тогда возникает искушение посредством давления на рулевое колесо или других совершенно бесцельных мышечных напряжений - которые мы инстинктивно так распределяем среди мышц-антагонистов, что они остаются без внешнего эффекта - удержать машину на повороте. Одновременно задерживается дыхание, и все эти судорожные двигательные импульсы переносятся как чрезвычайно неприятное давление на сердце, причем возникает ощущение страха, «замирания». Когда опасность миновала, напряжение разрешается в нескольких экстрасистолах и глубоком вздохе, затем дыхание и сердечная деятельность снова приходят к гармонии.

Как мне кажется, аффект страха всегда развивается подобным образом, будь это мания преследования у параноика или связанная со страхом сердечная боль при стенокардии. В обоих случаях дыхательная деятельность не может гармонично вчленяться в сердечную деятельность.

Итак, мы рассматриваем сердце как относительно самостоятельный орган по отношению к дыханию, который до определенной степени может противостоять исходящим от верхней организации импульсам. Это может показаться необычным, однако как взгляд на взаимосвязи сердца со всем организмом, так и наблюдения в клинике и экспериментальной физиологии подводят нас к тому, чтобы приписать сердцу, кроме его физиологической («механической») циркуляторной функции, еще и душевно-духовную функцию, а именно, функцию активного душевного органа равновесия.

Сегодня уже изучают влияние на сердце со стороны блуждающего и симпатического нервов, но сердце при этом всегда рассматривают как объект этих влияний. Но нет сомнения, что одни и те же впечатления у различных людей действуют на сердце по-разному, поскольку у одних людей сердце способно к большему «противодействию», чем у других. Например, если речь идет о пугающих впечатлениях, то реакция зависит не столько от внешней выносливости, сколько от характера человека и его внутреннего мужества. С древних времен сердце рассматривалось как орган, с которым связаны эти моральные качества, личность, Я человека. Сердце расположено между полюсами рассудка и инстинктивной воли. Перевес рассудочной деятельности ведет к моральной слабости, предрасполагает к малодушию. Перевес инстинктивной воли ведет к безрассудству, опрометчивости. Только равновесие между обоими полюсами дает устойчивый характер, чувство самоконтроля, благоразумие, являющееся психологической предпосылкой для настоящего мужества, которое состоит в том, чтобы, невзирая на опасность, сохранять спокойствие и свободно осуществлять правильные поступки.

Можно сказать, что как в прямостоянии Я находит свое самое внешнее, периферическое выражение, так сердце является его самым внутренним органом. Между двумя полюсами, нервно-чувственной системой и системой обмена веществ, свободно колеблется ритмическая система, являясь в своих ритмах удивительным и высокочувствительным инструментом душевной жизни - как струны скрипки совершают свободные колебания, которые возможны, только если струны натянуты между двумя твердыми опорами. И как музыкант своей игрой возносит нас в высший мир, где мы чувствуем себя свободными существами - хотя его инструмент подчиняется физическим законам -, так и Я может модулировать ритмы дыхания и сердечной деятельности, исполняя песню своей жизни, песню мужества и любви. Ибо мужество и любовь - это самые выразительные переживания человеческой свободы, хотя человек в обоих случаях уверен, что следует высшей необходимости.

Но человек как раз тогда переживает себя как свободное существо, когда следует высшей необходимости, и тем самым делает свою телесность носительницей высшего порядка. Он не мог бы этого делать, если бы телесность целиком подчинялась природным необходимостям. Последние нужно привести в равновесие, чтобы Я могло свободно внедриться в телесность.

Так, сердце располагается внутри полярности между созидающими и разрушающими процессами, как воспринимающий и одновременно действующий орган равновесия на центральном месте в организме, и с этим же связано его решающее значение для процесса смерти. Только когда сердце остановилось, мы можем сказать, что человек умер.[102] Но не только в этом случае мы можем говорить о процессе смерти. Как мы уже показывали, вся наша жизнь пронизана полярными процессами жизни и смерти. В своем высшем проявлении эти процессы встречается в крови. Освободившиеся в результате распада красных кровяных телец эфирные образующие силы используются для построения душевного организма. Он развивается в той же мере, в какой физический организм подвергается разрушению. В течение жизни все сильнее развивающийся процесс распада ведет нас к смерти. То есть смерть представляет собой физиологическую основу, на которой человеческое Я развивается по направлению к свободе.[103]

Если человек во время своей жизни не может соответствующим образом нести в себе процесс смерти и тем самым возможность душевно-духовной метаморфозы, то он душевно и духовно оказывается втянутым в природную необходимость и поэтому остается несвободным существом.

Поэтому физиология должна приобщить к динамическому рассмотрению и изучению сущность смерти и болезни. Конечно, речь пойдет и о выявлении отличий между животной и человеческой физиологией, однако важно здесь то, чтобы признать специфическое значение отдельных данных и симптомов — которые, возможно, присутствуют и у животного - для существа человека. Тогда окажется, что человек благодаря своеобразию физиологической организации предрасположен к тому, чтобы быть свободным существом. Только так можно найти и развивать человеческую физиологию в собственном смысле слова, то есть физиологию свободы.[104]

Этот ход мыслей сегодня многим людям еще кажется чуждым, ибо мы привыкли строго разделять духовное и физическое. Однако со времен Гете и Шиллера зерно духовно-научного синтеза уже было заложено в немецкую духовную жизнь. Так, двадцатиоднолетний кандидат медицинских наук Фридрих Шиллер дал своей докторской диссертации название «О связи животной природы человека с его духовной природой». В этой юношеской работе поэт, центральной темой жизни которого была свобода, пришел к заключению, что «свобода злоупотребляет механизмом[105] и смерть развивается из жизни, как из своего зародыша».

Насколько я знаю, Шиллер был первым, кто этой мыслью поставил перед медициной цель создать «физиологию свободы». Пусть в нашем изложении окажутся и слова, которыми он завершил свое рассмотрение, и которые являются предвосхищением духовнонаучного понимания развития Я после смерти: «Душа продолжает» - а именно, после отделения от телесности — «в других сферах упражнять свою мыслительную силу и наблюдать вселенную с другой стороны. Можно сказать, что она еще ни в малейшей степени не исчерпала еще эту сферу, что она могла бы покинуть ее в более завершенном состоянии, но разве мы знаем, что эта сфера для нее потеряна? Так мы откладываем книгу, которую не понимаем, но, возможно, через несколько лет мы поймем ее лучше».

Новалис отчетливо выражает только намеченную Шиллером мысль о повторяющихся воплощениях как следствии идеала свободы: «Бесконечная идея нашей свободы включает в себя также бесконечный ряд наших явлений в чувственном мире. Мы не связаны единственным появлением в нашем земном теле на этой планете». И он знает также о практике свободы: «Сила может быть заменена равновесием, и человек должен всегда пребывать в равновесии, ибо оно есть состояние его свободы».