Пахнущие маки

Пахнущие маки

I

— Мистер Грегори Полсон, — произнес Тавернер, читая переданную ему визитную карточку. — Очевидно, младший сотрудник фирмы. Находится она в Линкольнз Инн, так что, по всей вероятности, это адвокатская фирма. Давайте на него посмотрим.

Работа всегда накладывает свой отпечаток на человека, и наш гость, сравнительно молодой человек, уже нес на себе печать своей юридической профессии.

— Я хочу проконсультироваться с вами, — начал он, — по поводу странного состояния. Я не могу назвать его болезнью, но, мне кажется, вы единственный человек, который сможет в этом разобраться, поэтому — хотя это может оказаться и не совсем по вашему профилю — я буду безмерно благодарен вам, если вы выслушаете меня.

Кивком головы Тавернер выразил свое согласие, и наш посетитель приступил к своей истории.

— Полагаю, вы слышали о старом Бенджамене Бурмистере, который во время войны сколотил чудовищное состояние? Мы — то есть фирма моего отца — его адвокаты и близкие друзья семьи или, если быть точным, семей его братьев, так как старый мистер Бурмистер не женат. Мы с сестрой росли вместе со всеми кузенами Бурмистера, как если бы мы были одной большой семьей. Моя сестра сейчас обручена с одним из сыновей Дэвида Бурмистера, он удивительно славный парень, по сути, мой близкий друг. Мы были очень рады их обручению, поскольку Бурмистеры славные люди, хотя два других брата и не богаты. Да, чтобы не затягивать рас¬сказ, скажу, что спустя примерно шесть месяцев после обручения Эдит и Тима моя семья обрадовалась этому обручению еще больше (не могу сказать, чтобы я тоже), так как старый Бенджамен Бурмистер составил новое завещание и все деньги отписал Тиму.

— Почему вы расцениваете это событие как неблагоприятное?

— Потому что люди, которым он оставлял свои деньги, имели несчастье кончать жизнь самоубийством.

— В самом деле?

— Да, — сказал наш посетитель, — и это случалось уже три раза. Завещание, которое я сейчас оформил в пользу Тима, — уже четвертое. Старший брат Тима Мурей, которого Бурмистер в последний раз избирал своим преемником, месяц назад спрыгнул со скалы недалеко от Брайтона,

— Вы говорите, что всякий раз, когда Бурмистер составлял завещание, его избранник совершал самоубийство? — спросил Тавернер. — А можете ли вы сообщить мне условия этого завещания?

— По моему мнению, они не достаточно порядочны, — ответил Грегори Полсон. — Вместо того чтобы разделить деньги между своими племянниками и племянницами, которые все бедны, он настаивает на выделении всего наследства одному племяннику. Его идея состоит в том, чтобы основать некую династию. Он уже добился заметного веса в стране и теперь хочет создать одного влиятельного Бурмистера вместо дюжины просто обеспеченных.

— Так, — сказал Тавернер, — и как только составлено завещание, очередной избранник кончает жизнь самоубийством.

— Именно так, — ответил Полсон, — за два года — три самоубийства.

— Ух ты, — воскликнул Тавернер, — так много? Вряд ли это можно считать случайностью. Кому же выгодны эти смерти?

— Только следующему наследнику, который вскоре тоже покончит с собой.

— Чем руководствуется ваш клиент при выборе наследника?

— Он выбирает племянника, который, по его мнению, способен лучше других оправдать его доверие.

— Не предпочитает ли он какие-то особые родственные связи?

— Ничего подобного. Он выбирает лишь по собственной оценке характера, предпочитая прежде всего энергичные натуры. Тим же значительно спокойнее и гораздо дальше от дел, чем его двоюродные братья, — я был довольно сильно удивлен, увидев, что выбор старого Бур- мистера пал на него, но вообще-то уже и не осталось большого выбора. После этих ужасных трагедий остались лишь трое возможных наследников.

— Один из этих троих, в конечном счете, выиграет, если другие покончат жизнь самоубийством?

— Именно так. Но крайне трудно представить такое преступное хладнокровие, которое позволяет уничтожать всю семью в надежде, что последний выбор может пасть на тебя.

— Что за люди эти оставшиеся трое?

— Генри — инженер, дела его идут очень хорошо, помолвлен. Он звезд с неба не хватает, но человек приличный. Это младший брат Тима. Боб, двоюродный брат Тима — типичный бездельник. Мы вынуждены были выпутывать его из разного рода неприятных историй типа нарушения обещаний и одной-двух других, но я должен сказать, что этот добросердечный, но безответственный малый, сам себе худший враг. И последний в семье — Ирвин, брат Боба, достаточно безобидный юно¬ша, но не любит добросовестной работы. Дети Джозефа Бурмистера никогда не были так прилежны, как дети Дэвида. Они скорее относятся к художественным натурам, мало приспособленным для практической работы, такие люди никогда не умели делать деньги.

Жена Джозефа, однако, имела приличный счет, и каждый из ее детей получал ежегодно около полутора сотен на расходы. Богатством это не назовешь, но это позволяло им не работать. Боб, кроме всего прочего, выполняет разные обязанности, в настоящее время он секретарь гольф-клуба. Ирвин, семейный гений, поста¬вил себе целью стать художником, хотя я и не думаю, что он что-то создаст. Его единственное занятие, насколько мне известно, — сочинение критических обзоров по искусству для газеты, где достаточным вознаграждением за написанную статью считается публикация.

— В таком случае он не растолстеет, — прокомментировал Тавернер. — Как он умудряется существовать на свои полторы сотни?

— Он живет в квартире, состоящей из одной комнаты, и ест со сковороды. На деле это не так уж непривлекательно, как может показаться. У него прекрасный вкус, и он сделал свою маленькую квартирку совершен¬но очаровательной.

— Итак, это те люди, которые могут получить выгоду от завещания: степенный инженер, добродушный вертопрах и артистичный представитель богемы.

— Первоначально было семь возможных претендентов, гарантировавших старому Бенджамену осуществление его замыслов. Трое уже убрали себя своими собственными руками, теперь еще над одним навис смертный приговор…

— Что вы имеете в виду? — быстро прервал его Тавернер.

— О, — сказал Полсон, — это как раз то, что вызвало у меня ужасное подозрение и заставило прийти к вам. Три человека, которые уже мертвы, лишили себя жизни одним и тем же способом — бросившись с высоты. Тим вчера был в моем офисе. Наша адвокатская контора находится на верхних этажах здания. На мгновение он высунулся из окна, а когда я спросил его, что он там видит, он сказал: «Интересно, что чувствует человек при падении на асфальт вниз головой?» Я попросил его отойти от окна и не валять дурака. Но я ужасно расстроился, ощутив зарождение еще одного самоубийства, и пришел к вам.

— Но почему ко мне? — спросил Тавернер.

— Я читал кое-что об оккультизме и психологии, а также слышал, что в своей работе вы сочетаете обе эти науки, — ответил Полсон, — и мне показалось, что этот случай именно для вас.

— Существует что-то еще, о чем вы мне не сказали, — сказал Тавернер. — Ведь вы что-то подозреваете?

— У меня нет никаких улик. По сути, отсутствие улик заставило меня искать объяснения за пределами нормальных представлений. Почему эти совершенно здоровые мужчины средних лет расстались с жизнью без каких-либо видимых причин? Этого нельзя объяснить на основании принятых теорий, но если допустить возможность передачи мысли, с чем согласны очень многие, тогда, мне кажется, вполне возможно было с помощью мысленного внушения заставить этих людей покончить с собой.

— Это не только возможно, — сказал Тавернер, — но в менее крайних формах подобные упражнения с тайным давлением очень распространены. Я мог бы рассказать вам несколько любопытных историй в связи с Великой Войной в этой сфере. Не все люди, которые «чего-то достигли», сделали это, пользуясь своим карманом, многие добиваются этого, следуя каналами подсознания. Но продолжим. Есть ли кто-нибудь, за кем вы следите, если не сознательно, то подсознательно?

— Я рассказал вам все факты, которые можно рассматривать как доказательства. У меня нет улик, но я подозреваю Ирвина.

— На каком основании?

— Ни на каком, скорее из принципа «вы мне не нравитесь, мистер».

— Опишите мне ваше впечатление о нем, ничего не опуская.

— Он неискренен, сэр. Я его ни разу не поймал, но я ему не доверяю. Кроме того, мне никогда не нравилось его окружение. Они балуются гашишем, кокаином, обмениваются женами. Они безнравственны. Я предпочитаю Боба с его обществом покровителей бездомных кошек, чем Ирвина с его длинноволосыми единомышленниками.

В-третьих, Ирвин — последний, кому, по всей видимости, старый Бенджамен мог бы оставить свое состояние. Я думаю, если он должен будет оставить деньги Ирвину, то только потому, чтобы они не остались за пределами семьи, так как хоть он и ужасно гордится фамилией Бурмистер, но не очень любит этого парня. У них никогда не было контакта. Бенджамен грубый, прямолинейный малый, а Ирвин жеманный, как старая дева.

В-четвертых, если бы вы знали Боба и Генри, вам стало бы ясно, что сама постановка вопроса об их способности совершить нечто подобное неуместна, но Ирвин может — когда человек одурманен наркотиками, он может сделать все. Кроме того, он читает то же, что и я, фактически именно он первый подтолкнул меня к этим книгам.

— У вас есть основания считать, что Ирвин хорошо знаком с оккультизмом?

— Он интересуется оккультизмом, но мне трудно вообразить, что он когда-нибудь сможет изучить хорошо что бы то ни было. Он всего лишь любитель.

— Да, он не похож на того, кто может организовать мысленное убийство. Передача мыслей требует больше усилий, чем работа кувалдой. Если перед вами когда- нибудь встанет выбор, стать оккультистом или кузнецом, выбирайте работу по легче и отправляйтесь в кузницу, но не в Ложу.

Итак, вы подозреваете Ирвина? Если вы говорите, что нет доказательств, чтобы его поймать, мы просеем его через сито и увидим, что он за фрукт. Сближался ли он с наследниками старого Бурмистера после того, как завещание становилось известным?

— Не более, чем обычно. Они все единая семья и постоянно видятся друг с другом. Единственное, что вы¬ходило за рамки обычного, это стремление Ирвина украшать их комнаты — он обладает прекрасным вкусом в подборе цветов, — но это же он делал и для многих из нас, кроме того, он конструировал женские одежды. Он необычный парень, сделавший себе хобби из подобных занятий. Он знает все лавки на отшибе, где можно при¬обрести сомнительные сорта кофе и сигарет, а также рестораны, где можно отведать необычную пищу. Мне всегда казалось, что его увлечения больше подходят женщине, чем мужчине.

— А! — сказал Тавернер, — он занимался интерьером их комнат. Это особенно важная подробность: чело¬век, обустраивающий место, где вы живете, может оказать сильное влияние на вашу жизнь, если знает, как использовать свои возможности. Но прежде чем мы двинемся дальше, постарайтесь вспомнить, не было ли у покойников чего-либо общего в образе жизни, общих склонностей или черт характера, чего-нибудь, что отличало бы их от других.

На несколько минут Полсон погрузился в размышления.

— Единственное, что я могу припомнить, — сказал он наконец, — это какой-то странный запах, который Ирвину удается поддерживать в комнатах и передавать своим близким друзьям. Он делает из этого великую тайну, но он вообще любит делать тайны из пустяков, это помогает ему чувствовать свою значимость.

— Это уже ближе, — сказал Тавернер, — мы наконец напали на горячий след. Психологическое воздействие запаха очень велико. Что же разыгрывает наш друг со своими таинственными запахами?

— Я не знаю, — ответил Полсон. — Он, вероятно, приобретает их в лавках. Однажды у него был удивительный чай, который, как он сказал, был привезен прямо из Лхасы, а мы нашли там лондонскую этикетку. Вот какого рода этот парень.

— Но что вы можете сказать об этом запахе? Он его передавал каждому из умерших и больше никому?

— Обычно он устраивал это близким приятелям в знак особого расположения. Одним из его любимых трюков было раздобыть крупные маковые головки, продающиеся аптекарями для припарок, раскрасить их во все цвета, какими пользуются футуристы, набить ароматической смесью из лепестков и прикрепить к длинному гибкому тростнику. Похожие на крупные яркие цветы, они действительно хорошо выглядели в вазе. Мне он однажды тоже вручил пучок, но я не был удостоен того священного аромата, который сохранялся в его собственной квартире. Такой же букет был у Перси (одного из погибших), дал он пучок и Тиму. Но я не уверен, имели ли они запах.

— Следовательно, лучшее, что вы можете сделать, это сходить к вашему кузену, взять эти маковые головки и принести их сюда, чтобы я мог взглянуть на них.

Полсон бросился выполнять эту миссию, и, когда дверь за ним закрылась, Тавернер повернулся ко мне.

— Вот вам преимущества интуиции, — сказал он. — У Полсона не было ничего, от чего он мог бы оттолкнуться, но он инстинктивно не доверял Ирвину. Когда воз¬никли подозрения в грязной игре, он стал проверять свою интуицию, основываясь на наблюдениях, что является очень эффективным методом работы, так что вы сможете увидеть, как использование интуиции дает возможность наметить плодотворную линию поиска и с по¬мощью едва уловимых субъективных впечатлений выйти на путь, обещающий твердую почву под ногами. Одна¬ко, прежде чем начать теоретизировать, мы должны посмотреть, что покажут маковые головки. Ничто не может сбить с толку больше, чем предвзятое мнение, и очень легко так исказить факты, чтобы они ему соответствовали.

Мы занялись другими больными и уже заканчивали свои назначения, когда слуга сообщил, что вернулся мистер Полсон и опять хотел бы нас видеть. Он вошел, держа в руках длинный сверток, его глаза сверкали от волнения.

— Тим получил особый запах, — воскликнул он еще с порога.

— Как вам удалось завладеть головками мака? Вы сказали ему, для чего они вам нужны?

— Я сказал, что хочу показать их другу. Не следует беспокоить его, пока у нас нет ничего определенного, он может совершить самоубийство под воздействием самовнушения.

— Мудрая мысль, — сказал Тавернер. — Не зря вы читали книги.

Полсон развернул сверток и выложил на стол с полдюжины великолепно раскрашенных маковых головок. Они походили на волшебные тропические фрукты и, конечно, представляли вполне подходящий подарок. Тавернер осмотрел их одну за другой. Осмотр пяти из них ничего не дал, кроме множества мелких черных зернышек, но шестая испускала тяжелый странный аромат и тарахтела при встряхивании.

— Эта маковая головка, — сказал Тавернер, — предназначена для Того, чтобы принести несчастье, и он с силой ударил по ней газетой. На промокательную бумагу выкатились три или четыре зернышка, похожих на засушенный изюм, и среди них лунный камень прекрасной формы.

При виде этого мы дружно вскрикнули. Зачем кому- то было нужно помещать самоцвет ценой в несколько фунтов стерлингов в маковую головку, где его никто и никогда не увидит? Тавернер перевернул темные предметы своим карандашом.

— Какие-то ароматизированные семена, — заметил он и передал их мне. — Понюхайте их, Роудз.

Я взял их и осторожно понюхал.

— Как вы их находите? — спросил мой партнер.

— Неплохо, — сказал я, — но они слегка раздражают слизистую оболочку. Такое чувство, как будто собираешься чихнуть, но вместо этого раздражение переходит в голову и вызывает ощущение, как если бы на мой лоб подул холодный ветерок.

— Этим они возбуждают эпифиз, не так ли? — сказал Тавернер. — Мне кажется, я вижу, каким способом доводят человека до сумасшествия. А теперь возьмите лунный камень в другую руку, начинайте нюхать семена, глядя на лунный камень, и говорите мне, какие мысли приходят вам в голову, как если бы вы были на приеме у психоаналитика.

Я сделал все, как он сказал.

— Я думаю о мыльной воде, — начал я, — я думаю, что неплохо было бы помыть руки. Я думаю об ожерелье моей матери. Я думаю, что этот камень будет очень труд¬но найти, если уронить его на ковер. Еще труднее обнаружить его, если выбросить в окно. Мне интересно, ка¬кое ощущение появится, если броситься с высоты? Будет ли…

— Достаточно, — сказал Тавернер и забрал у меня лунный камень. Я удивленно поднял глаза и увидел, что Полсон закрыл лицо руками.

— Боже мой! — произнес он. — И я играл с ним мальчишкой.

Я удивленно переводил глаза с одного на другого.

— Что все это значит? — спросил я.

— Эго значит вот что, — ответил Тавернер. — Кто-то изобрел поразительно остроумный способ хранения психической энергии. Человек, который лишен развития и сам неспособен пошевелить мозгами, получает возможность купить немного оккультных способностей. Должно быть, где-то налажено производство этого редкого товара, куда неразборчивые мерзавцы типа Ирвина могут приходить и покупать понемногу, унося его в бумажном пакете.

Я всегда считал, что оккультная работа может выполняться лишь людьми с необычными природными данными, посвятившими долгие годы своему развитию, и эта идея — встать в очередь у прилавка и приобрести скрытые силы, подобно каплям, поразила мое воображение. Только выражение лица Полсона не дало мне рассмеяться. Но я видел, какие смертоносные возможности скрываются в плане, так гротескно изображенном Тавернером.

— В этой схеме нет ничего оригинального, — сказал Тавернер. — Это просто коммерческое использование определенных природных законов, известных оккультис¬там. Я всегда говорил вам, что в оккультной науке нет ничего сверхъестественного, это просто ветвь знания, которое обычно не используется и имеет свою специфику, поскольку его преподаватели не торопятся обнародовать свои результаты. Этот чрезвычайно ловкий трюк с лунным камнем и ароматизированными семенами — просто применение определенного оккультного знания в преступных целях.

— Вы имеете в виду, — сказал Полсон, — что в этой маковой головке есть нечто вроде психического яда? Я могу понять, что запах этих семян может оказывать влияние на мозг, но какова роль лунного камня?

— Лунный камень настроен на ключевую идею, идею самоубийства, — сказал Тавернер. — Кто-то — не Ирвин, у него на это не хватит ума — создает очень четкую ментальную картину самоубийства, осуществляемого с помощью прыжка с высоты, и запечатлевает эту картину (я не буду говорить, каким образом) на этом камне, так что любой, кто войдет в достаточно близкий контакт с лунным камнем, получит отпечаток этой кар¬тины в мозгу точно так же, как человек, находящийся в депрессии, может заразить своей депрессией других, да¬же не говоря им ни слова.

— Но как может неодушевленный предмет испытывать какие-то эмоции? — спросил я.

— Не может, — ответил Тавернер. — Но существует ли такая вещь, как неодушевленный предмет? Оккультная наука учит, что таких вещей нет. Один из наших принципов гласит, что разум заложен в минерал, он спит в растении, дремлет в животном и бодрствует в человеке. Достаточно понаблюдать, как усик душистого горошка ищет опору, чтобы понять, что движения растения целенаправленны. Хорошо известна также работа, связанная с усталостью металла. Спросите у своего парикмахера, устает ли его бритва, и он скажет вам, что он регулярно дает ей отдых, иначе уставший металл утратит способность сохранять остроту лезвия.

— Допустим, — сказал я. — Но не хотите же вы сказать, что этот камень обладает достаточным сознанием, чтобы усвоить идею и передать ее в подсознание человека?

— Именно это я и хочу сказать, — ответил Тавернер. — Кристалл — это вершина развития минерального мира, и в этом камне на столе вполне достаточно ума для усвоения определенной информации, если на него будет оказано достаточно сильное воздействие. Вспомните историю о «Бриллианте Надежды» и других известных коллекционерам драгоценных камнях. Ментальное развитие кристаллов дает им преимущество, которое используется при изготовлении талисманов и амулетов. С незапамятных времен для этих целей применялись драгоценные камни, а позже — и драгоценные металлы. Этот лунный камень является амулетом дьявола.

— Тавернер, — сказал я, — не хотите же вы сказать, что верите в колдовство?

— Конечно! А вы разве не верите?

— О Небо, в наш просвещенный век? Нет, не верю.

— Мой дорогой мальчик, если вы сталкиваетесь с верой, которую пронесли через века народы, не имеющие никаких связей между собой, — можете быть уверены, что в этом что-то есть.

— То есть, грубо говоря, — сказал Полсон, который до этого молча смотрел на Тавернера, — вы верите, что некто научил этот лунный камень, как оказывать гипнотическое внушение?

— Грубо говоря, да, — ответил Тавернер, — если сейчас на пианино нажать клавишу ноты «до», струна соседнего пианино начнет звучать в унисон на ноте «до».

— Как же лунный камень осуществляет гипноз? — спросил я, боюсь, не без злости.

— Вот для этого он нуждается в помощи этой штуки, — сказал Тавернер. — Вот откуда появились эти пахнущие семена, и трудно себе представить устройство, которое бы отличалось большей дьявольской изощренностью.

Не каждый поддается гипнозу, поэтому надо было изобрести какое-то устройство, которое бы позволило на время вызвать чувствительность у флегматичных приземленных Бурмистеров, против которых это устройство направлено. Даже вы, Роудз, согласитесь, что существу¬ют некоторые наркотическое вещества, способные изменять условия деятельности и состояние сознания — для одних это алкоголь, для других хлороформ.

На Востоке, где об этих веществах известно значительно больше, чем у нас, было проведено тщательное изучение наркотиков, способных вызывать изменение, и там знакомы с множеством веществ, о которых понятия не имеет британская фармакопея. Существует большое количество наркотиков, которые способны, по крайней мере на время, вызвать состояние ясновидения, и эти темные семена из их числа, Я не знаю, что это за семена, я с ними не знаком, но я постараюсь найти их, хотя они не могут быть общеизвестными, тогда мы сможем проследить их происхождение и уничтожить эту дьявольскую кухню.

— Следовательно, — сказал Полсон, — вы считаете, что кто-то запечатлел идею в душе этого лунного камня так, что он может оказывать влияние на любого достаточно чувствительного человека, а потом добавил семена со своей дьявольской ароматической смесью, чтобы под их наркотическим воздействием обычный человек при¬обретал повышенную чувствительность и становился восприимчивым к влиянию лунного камня?

— Абсолютно верно!

— И какой-то дьявол производит эти вещи и потом продает их опасным дуракам вроде Ирвина?

— Это мое мнение.

— Тогда его следует повесить!

— Я не согласен с вами.

— Вы позволите этому хладнокровному убийце безнаказанно уйти?

— Нет. Я считаю, что наказание должно соответствовать преступлению. Оккультные дела всегда совершаются оккультными средствами. Помимо погружения в сметану есть много других способов лишить кота жизни.

II

— Я думаю, решение этого вопроса не отнимет у вас много времени, — заметил я Тавернеру, когда Полсон ушел, рассыпавшись в благодарностях.

— Если вы думаете, что это конец, — сказал мой коллега, — вы глубоко ошибаетесь. Ирвин наверняка сделает еще одну попытку, и, естественно, я этого так не оставлю.

— Если вы обратитесь в полицию, вы только нарветесь на оскорбления, — сказал я ему. — Если вы счи¬таете, что двенадцать британских бакалейщиков в суде присяжных повесят Ирвина, то вы тоже ошибаетесь- Они скорее попросят судебного священника навестить вас и посмотреть, не сможет ли он заставить вашу семью что- нибудь сделать с вами.

— Все это я знаю, — ответил Тавернер. — В случае оккультного нападения абсолютно бесполезно обращаться к закону, но, как вам известно, существует такая вещь, как полиция медиумов. Члены всех регулярно собирающихся Лож связаны клятвой либо разбираться самим, либо сообщать в свои братства о всех случаях ментального злоупотребления, которые становятся им известны, и у нас существуют свои способы добиться справедливости.

— Вы намерены преподнести Ирвину некоторую порцию контрвнушения?

— Нет, я не буду этого делать. У нас нет абсолютной уверенности в его виновности, хотя все выглядит очень подозрительно. Я разберусь с ним другим способом, и если он не виновен, то останется невредим, ну а если виноват, будет наказан в соответствии со своим преступлением. Однако первое, что нужно сделать, это встретиться с ним, не вызывая его подозрений. Как бы вы приступили к этому делу, Роудз?

— Пусть Полсон представит меня, — сказал я.

— Полсон и Ирвин не в слишком хороших отношениях, более того, я, к несчастью, достаточно известен, и Ирвин почует неладное в ту же минуту, когда я появлюсь. Попытайтесь еще.

Я отважился сделать еще несколько предложений, начиная от попытки обратиться к нему с просьбой покрасить маковые головки до падения в судорогах у его ног, когда он будет выходить из своей квартиры. Все это было отвергнуто Тавернером как имеющее мало шансов на успех и могущее вызвать его подозрения и помешать повторной попытке загнать его в угол, если первая окажется неудачной.

— Вам следует работать с учетом его интересов, и тогда он сам свалится к вам в руки, как спелый горох. Какая польза от изучения психологии, если вы никогда ее не используете? Держу пари, что еще до конца недели Ирвин будет умолять меня, как о великом благе, совершить над ним суд.

— Какое начало можете предложить вы? — спросил я.

Тавернер задумчиво перекатывал зернышки карандашом:

— Тут не может быть общего подхода. Сначала я выясню, что это такое и где он их взял. Пойдемте со мной на Бонд-Стрит. Там есть один парфюмер, который, возможно, в состоянии сказать мне то, что я хотел бы узнать.

Нам не потребовалось много времени, чтобы добраться до места нашего назначения, и я стал свидетелем той забавной немой сцены, какие часто наблюдал, когда Тавернер нуждался в моей помощи. Из глубины лавки был вызван человек в грязном белом лабораторном халате, который явно совсем не знал Тавернера, мой компаньон сделал левой рукой неприметный для непосвященного знак, и немедленно отношение нового знакомого к нам изменилось. Нас провели в комнату за прилавком. Это была наполовину лаборатория, наполовину склад, и там, среди химических принадлежностей, ярких оберток, пучков трав и остатков пищи таинственные семена были подвергнуты изучению.

— Это из семейства Dipteryx, — сказал мужчина в белом халате, — тот же вид бобовых, что и Tonquin, называется Dipteryx Irritans. Его иногда используют в качестве примеси, добавляя к настоящим бобам Tonquin, когда ввозят их в измельченном виде. Конечно, малое его количество не может быть обнаружено никакими химическими средствами, но я бы вам не советовал держать это вещество среди ваших носовых платков — оно может вызвать сенную лихорадку и повлиять на зрение.

— Много ли его ввозят в нашу страну?

— Никогда, только в качестве примеси и только в измельченном виде. Он не имеет коммерческой ценности. Вы не сможете купить его здесь, если попытаетесь, по сути, вы не сможете купить его и на Мадагаскаре (откуда он родом), потому что ни один торговец ароматическими веществами не захочет держать его в своем доме. Вам бы пришлось самому собирать их с диких лоз.

— Есть ли у Вас рекламные проспекты изготовителей ароматических веществ?

— Нет, мы не получаем их, но вы сможете найти марку вещества в аптекарских журналах.

Мой коллега поблагодарил его за информацию, и мы вернулись на Харли-Стрит, где Тавернер принялся выводить объявление о том, что некий мистер Троттер хочет разместить партию Dipteryx Irritans и просит присылать заказы.

Около недели спустя мы получили через редакцию журнала письмо, в котором говорилось, что мистер Мински из Челси готов иметь с нами дело, если мы предоставим ему образец и назовем нашу минимальную цену. Получив это послание, Тавернер хмыкнул.

— Рыбка клюнула, Роудз, — сказал он. — Мы немедленно отправляемся к мистеру Мински.

Я кивнул в знак согласия и потянулся за шляпой.

— Не в этой одежде, Роудз, — сказал мой коллега. — Мистер Мински немедленно закроет свою лавочку, едва заметит приближающийся цилиндр. Давайте посмотрим, что мы сможем найти в моем карманном несессере.

«Карманным несессером» Тавернер называл старый чемодан с несколько сомнительной одеждой, служившей ему для маскировки, когда он не хотел раскрывать свою принадлежность к Харли-Стрит перед теми, кто не мог этого оценить. Через несколько минут я лишился своих обычных доспехов и был облачен в потрепанный коричневый костюм с претензией на моду; черные ботинки, которые когда-то были коричневыми, и мягкая фетровая шляпа завершили мой дискомфорт, а Тавернер, блещущий великолепием зеленоватого сюртука и побитой молью шляпы, заявил мне, что если бы не моя булавка с рубином (которая появилась из банки из-под печенья), он не согласился бы идти со мной рядом!

Мы доехали на автобусе до Виктория-Стейшн, а затем по Кингз-Роуд добрались до места нашего назначения, которое находилось на затемненной стороне улицы. Лавка мистера Мински несколько удивила нас — мы думали, нас ждет беседа с кем-то вроде старьевщика, но вместо этого обнаружили, что представшая нашему взору лавка не лишена некоторых претензий. Гончарные изделия Раскина и футуристические шторы украшали окна, а в ларце у двери висели украшения из самоцветов, выполненные руками частных ювелиров. Сам же мистер Мински в коричневом бархатном пиджаке с галстуком в виде миниатюрной ленты смотрел на Тавернера так, словно предлагал ему помыться!

Мой коллега ткнул в бархатный костюм владельца магазина указательным пальцем, специально испачканным сажей о решетку камина в приемной комнате.

— Вы тот господин, который хочет купить бобы Топquin? — спросил он.

— Мне не нужны никакие бобы Tonquin, мил человек, — ответил тот крайне раздраженно. — Я понял из вашего объявления, что вы хотели бы разместить партию Dipteryx Irritans. Бобы Tonquin принадлежат к другому виду, Dipteryx душистый. Я могу достать его, где угодно, но если вы можете добыть для меня бобы Irritan, мы можем заключить сделку.

Тавернер прикрыл один глаз, отвратительно подмигнув.

— Понимаете ли вы, о чем вы говорите, юный друг, — поинтересовался он у бархатной личности. — Вы покупаете эти орешки для себя или по заказу?

— Какое это имеет для вас значение? — надменно спросил мистер Мински.

— О, никакого, — сказал Тавернер, который был похож на старьевщика больше, чем когда-либо, — просто я предпочитаю заключать сделки с непосредственным заказчиком и всегда даю десять процентов посреднику за представление.

В ответ на это Мински вытаращил глаза, и я понял, что то, что предполагал Тавернер, было, по-видимому, правдой — Мински действовал от имени кого-то еще, кто мог быть, а мог и не быть Ирвином. Я также понял, что ему запрещено принимать комиссионные от любого из участников сделки. Он явно был вынужден скрывать личность своего заказчика, но было очень интересно узнать, насколько твердо он готов придерживаться инструкций. Наконец он сказал:

— Так как вы отказываетесь иметь дело со мной, я свяжусь со своим заказчиком и узнаю, готов ли он купить у вас товар напрямую. Приходите в среду в это же время, и я дам вам ответ.

Мы вернулись к цивилизации и отбросили унижавшее нас облачение до тех пор, пока не пришел назначенный срок и, опять облачившись в форму, как будто приз¬ванную замаскировать нашу бедность, мы вернулись в лавку мистера Мински. Когда мы вошли, мы увидели мужчину, сидящего в углу дивана и курящего ароматизированную сигарету. Это был человек тридцати одного — тридцати двух лет, болезненного вида, с землистым лицом и неестественно расширенными зрачками. Поза, в которой он откинулся на диванные подушки, говорила о том, что его жизненная энергия была невысока. Легкая дрожь окрашенных никотином пальцев довершала картину,

Тавернер даже в своих лохмотьях сохранял вполне импозантный вид, и человек на диване уставился на него с удивлением.

— Это вы желаете приобрести бобы Irritans? — спросил мой спутник.

Молодой человек кивнул, не вынимая сигареты изо рта и продолжая с удивлением смотреть на Тавернера, который в обращении с ним принял совсем другой тон, чем в разговоре с Мински.

— Бобы Irritans обычно предметом коммерции не являются, — продолжал Тавернер. — Можно мне поинтересоваться, для чего они вам нужны?

— Это не ваша забота, — ответил человек с сигаретой.

— Прошу прощения, но эти бобы, — сказал Тавернер, — обладают определенными свойствами, вообще не известными за пределами Востока, где они оцениваются по их реальной стоимости, и мне интересно знать, хотите ли вы воспользоваться этими свойствами, так как не¬сколько моих бобов приготовлены с учетом этого обстоятельства.

— Мне очень нужно нечто подобное! — неестественно блестевшие глаза говорившего вспыхнули еще ярче от нетерпения.

— Вы, случайно, не американец? — Тавернер заговорщически понизил голос до шепота.

Яркие глаза горели подобно лампам.

— Я безгранично заинтересован в них.

— Они достойны интереса, — сказал Тавернер, — но это детские забавы. — Он небрежно раскрыл свою ладонь, показывая черные семена, извлеченные из маковой головки, которые сейчас служили ему образцом предлагаемого товара.

Теперь сигарета покинула апатичный рот. — Вы хотите сказать, что знаете что-то о Кундалини?

— Огонь священной змеи? — спросил Тавернер. — Конечно, мне известны его свойства, но я лично их не использую. Я считаю их действие слишком сильным. Они способны выбить из колеи неготовый к этому ум. Я всегда использую свои ритуальные методы.

— Вы что, обучаете учеников? — воскликнул наш новый знакомый, почти вне себя от нетерпения.

— Да, временами, если нахожу подходящего человека, — сказал Тавернер, с отсутствующим видом играя черными семенами.

— Я чрезвычайно этим интересуюсь, — сказал муж¬чина на диване. — Не могли бы вы меня рассматривать как подходящего человека? Я убежден, что обладаю гипнотическими способностями. Я часто вижу в высшей степени необычные вещи.

Тавернер долго его рассматривал, пока собеседник ждал вынесения приговора.

— Вас, вероятно, будет нетрудно обучить навыкам астрального видения.

Наш новый знакомый вскочил на ноги. — Поехали ко мне, — закричал он. — Там мы сможем все обговорить в спокойной обстановке. — Я, полагаю, вам потребуется вознаграждение? Я не богат, но любой труд требует оплаты и я готов оплатить ваши усилия.

— Моя ставка пять гиней, — сказал Тавернер с выражением, достойным Урии Гипа.

Человек с душистой сигаретой издал вздох облегчения. Я уверен, что если бы Тавернер добавил к этой цифре еще ноль, тот уплатил бы и эту сумму. Мы прибыли в его квартиру — большую, хорошо освещенную комнату, расписанную самой невероятной смесью красок. Кушетка, которая, видимо, ночью служила посте¬лью, стояла в углу перед камином. Из ближнего угла комнаты шел тот неописуемый запах, от которого невозможно избавиться там, где накапливаются остатки пищи, — запах беконной шкурки и разлитого кофе, а невидимый протекающий кран сообщил нам, где умывается наш хозяин.

Тавернер предложил ему лечь на кушетку, вытащил из своего кармана пакет с черным порошком и вытряс несколько зернышек в медную курильницу, стоявшую на каминной полке. Тяжелые клубы дыма поплыли по квартире, подавляя доносящиеся из углов запахи, что навело меня на мысль о кумирнях и странных ритуалах, с помощью которых стараются умилостивить свирепых богов.

Кроме окуривания, Тавернер повел обычную гипнотическую обработку, с чем я, благодаря своему медицинскому опыту, уже имел возможность познакомиться. Я наблюдал, как человек на кушетке быстро вошел в состояние глубокого гипноза, а затем в состояние расслабления почти с полным прекращением жизненных функций — уровень, до которого лишь очень немногие гипнотизеры могут или отваживаются доводить своего пациента. Затем Тавернер начал работать с одним из важнейших центров, где располагается нервное сплетение. В чем состоял его метод, я не мог себе ясно представить, так как Тавернер был обращен ко мне спиной, но это тянулось недолго и вскоре с помощью ряда быстрых гипнотических пассов он вернул свою жертву в нормальное состояние.

Наполовину окоченевший мужчина сел на кушетке, глупо мигая на свету. Вся процедура заняла около двадцати минут, и он достаточно ясно давал нам понять, что сеанс не стоит денег, которые он безо всякого удовольствия отсчитывал Тавернеру.

Тавернер, однако, не проявлял желания уйти, затягивая разговор и, как я заметил, внимательно следя за своим пациентом. Последний казался чем-то обеспокоенным и, поскольку мы не трогались с места, наконец сказал:

— Извините, мне кажется, за дверью кто-то есть, — и, пройдя через комнату, быстро открыл дверь и выглянул. Его взору предстал лишь пустой коридор. Он вернулся и возобновил свой разговор с Тавернером, но без должного внимания, время от времени бросая тревожный взгляд через его плечо.

Затем, внезапно прервав моего коллегу на середине предложения, он сказал:

— Я уверен, в комнате кто-то есть, у меня странное ощущение, как будто за мной наблюдают, — и он отдернул тяжелую штору, которая закрывала альков, но за ней не было ничего, кроме веника и щеток. Пройдя в другой угол, он открыл шкаф, заглянул под кровать и тщательно обыскал всю квартиру, осматривая все потайные места, которые едва ли могли скрыть ребенка. Увлекшись поисками, он, казалось, совсем забыл о нашем присутствии, но наконец повернулся к нам.

— Это очень странно, — сказал он. — Но я не могу избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Слов¬но сам дьявол находится здесь, прячась в комнате и выжидая, когда я повернусь к нему спиной.

Внезапно он посмотрел вверх. — Что это за странные шары света, движущиеся по потолку? — воскликнул он.

Тавернер дернул меня за рукав. — Пошли, — сказал он, — нам пора уходить. Маленькие друзья Ирвина — не слишком приятная компания.

Мы покинули хозяина, который столбом стоял среди комнаты и следил глазами за невидимым объектом, медленно прокладывающим свой путь вниз по стене. Что произошло, когда он достиг пола, я так и не узнал.

Выйдя на улицу, я с облегчением вздохнул. Определенно, в этой квартире было что-то неприятное.

— Какую чертовщину вы устроили этому человеку? — спросил я у своего спутника.

— То, что я пообещал сделать, — дал ему ясновидение, — ответил Тавернер.

— Как же он должен понести наказание за совершенные им жестокости?

— Нам неизвестно, чтобы он совершал какие-нибудь жестокости, — вежливо ответил Тавернер.

— Тогда чем же вы руководствовались?

— Именно этим. Когда человек получает способность ясновидения, первое, что он видит, — это свою обнаженную душу и, если этот человек тот, что мы предполагали, это будет, вероятно, последним видением, поскольку душа, хладнокровно подготовившая эти убийства, не вы¬несет их вида. Если же, с другой стороны, он просто обычный человек, не слишком плохой или хороший, тогда он обогатится интересным переживанием.

Внезапно где-то над нашими головами в сгущающихся сумерках пронесся леденящий душу пронзительный крик. Он был настолько страшен, что вызвал ужас у всех, кто его слышал, и другие прохожие, так же как и мы, замерли при этом звуке. С грохотом распахнулась дверь, отдавшись эхом по всему зданию, которое мы только что покинули, и мы увидели, как бегущий человек пересекает дорогу и направляется к реке.

— Бог мой! — сказал я. — Он же побежал к дамбе, — и хотел ринуться в погоню, но Тавернер остановил меня.

— Это его дело, а не наше, — сказал он. — И в любом случае я сомневаюсь, чтобы он встретился со смертью, когда дойдет до точки, — смерть, как вам известно, может быть очень страшной штукой.

Он был прав, так как звук шагов повернул вдоль улицы, и человек, который только что пронесся мимо нас, как слепой, устремился к ярким огням и человеческому стаду на ревущей Фулхем Роуд.

— Что же он увидел? — спросил я Тавернера, и холод пробежал по моей спине. Я нелегко поддаюсь панике, что бы я ни увидел, но, должен честно признаться, боюсь вещей, которых не понимаю.

— Он встретил Стоящего у Порога, — сказал Тавернер и замолчал. Но у меня и не было никакого желания расспрашивать его дальше. Я видел лицо Ирвина, когда он пробегал мимо, и оно сказало мне все, что мне следовало знать о природе этого странного Обитателя внешней тьмы.

Тавернер остановился, чтобы опустить пачку денег, которая была у него в руках, в ящик для сбора пожертвований онкологической больницы.

— Роудз, — спросил он, — вы бы предпочли умереть — и делу конец или провести всю свою жизнь в страхе смерти?

— Я бы предпочел десять раз умереть, — ответил я.

— И я тоже, — сказал Тавернер. — Пожизненный приговор хуже смертного приговора.