4
4
4 сентября 1968 года я поехал в Сонору, чтобы навестить дона Хуана. Выполняя его просьбу, я остановился в Ермосильо, чтобы купить самогонку из листьев агавы под названием баканора. Эта его просьба показалась мне очень странной, поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и положил их в ящик вместе с другими вещами, которые вез ему.
— Зачем ты купил четыре бутылки? — сказал он, смеясь, когда я открыл ящик. — Я просил тебя купить одну. Наверное, ты подумал, что баканора для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет отдать ее ему, как если бы это был твой собственный подарок.
Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было тогда двадцать восемь лет. Он был очень высокий — выше ста восьмидесяти сантиметров, и всегда был экстравагантно и хорошо одет для своих средств и по сравнению с окружающими. В то время, как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и домашнего изготовления сандалии, называемые гарачес, наряд Люсио состоял из дорогого жилета черной кожи со множеством черепаховых пуговиц, техасской ковбойской шляпы и сапог ручной выделки с монограммами.
Люсио обрадовался подарку и немедленно утащил бутылки в дом, очевидно, чтобы их спрятать. Дон Хуан заметил, что никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не прячет их, а убирает до вечера, когда он пригласит своих друзей, чтобы вместе выпить.
Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете карманного фонарика.
Дом Люсио представлял собой неуклюжее саманное сооружение с земляным полом и двумя комнатами. Длиной он был около шести метров и поддерживался довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как и дома всех индейцев яки, плоскую покатую крышу и трехметровую рамаду. Последняя является своего рода верандой, идущей вдоль всей фронтальной части дома. Крыша рамады никогда не кроется соломой; она делается из прутьев, уложенных с промежутками, так, что получается достаточно тени и в то же время воздух может свободно циркулировать.
Войдя в дом, я включил магнитофон, который находился в моем портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Считая дона Хуана, в доме было восемь мужчин. Они непринужденно расположились посередине комнаты под ярким светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон Хуан сидел на ящике. Я сел лицом к нему на краю двухметровой скамьи, сделанной из толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.
Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в лицо. Свет подчеркивал глубокие морщины на шее и лбу и заставлял его выглядеть темнее и старше. Я посмотрел на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой лампы все они выглядели уставшими и старыми.
Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что мы сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосильо. Он пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл и передал ее мне вместе с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил. Баканора оказалась намного более густой, чем обычный самогон, да и крепче тоже. Она заставила меня закашляться. Я передал бутылку, и каждый налил себе небольшую порцию, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее перед Люсио, который был последним по кругу.
Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко в горах Чиуауа.
Бутылка пошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили свои похвалы и начали беседу о заметной разнице между самогоном, изготовляемым около Гуадалахара и тем, что приходит с высот Чиуауа.
Во время второго круга дон Хуан опять не пил, а я налил себе лишь на глоток, но все остальные наполняли чашку до краев. Бутылка прошла третий круг и опустела.
— Принеси остальные бутылки, Люсио, — сказал дон Хуан.
Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил остальным, что я привез Люсио четыре бутылки.
Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель, который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал навестить его.
— Карлос изучает Мескалито, и я его учу, — сказал дон Хуан. Все взглянули на меня и вежливо улыбнулись. Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто не причастны к подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который был мексиканцем, или, как говорят яки, йори.
Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой баканоры. Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал по кругу. Разговор перешел на вероятность того, что американская компания обоснуется в Соноре, и о возможных последствиях этого для яки.
Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и посмотрел сколько там еще осталось.
— Скажи ему, чтобы не растраивался, — прошептал мне дон Хуан. — Скажи, что ты привезешь в следующий раз еще больше.
Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз собираюсь привезти не менее полудюжины бутылок.
Когда темы для разговора, казалось, иссякли, дон Хуан повернулся ко мне и громко сказал:
— Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с Мескалито? Я думаю, это будет намного интереснее никчемного разговора о том, что случится, если американцы придут в Сонору.
— Мескалито — это пейотль, дед? — спросил Люсио с любопытством.
— Некоторые называют его так, — сухо сказал дон Хуан. — Я предпочитаю называть его Мескалито.
— Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, — сказал Хенаро, высокий крупный мужчина среднего возраста.
— Я полагаю, глупо говорить, что Мескалито вызывает сумасшествие, — мягко сказал дон Хуан. — Потому что иначе Карлос не разговаривал бы сейчас с вами, а сидел бы в смирительной рубашке. Он принимал его, и взгляните-ка — с ним все в порядке.
Бахеа улыбнулся и смущенно сказал: «Кто знает?» — и все рассмеялись.
— Тогда взгляните на меня, — сказал дон Хуан. — Я знал Мескалито почти всю жизнь, и он никогда не повредил мне ни в чем. — Никто не засмеялся, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.
— С другой стороны, — продолжал дон Хуан, — справедливо то, что Мескалито сводит людей с ума, как ты сказал, но только тогда, когда они приходят к нему, не зная, что они делают.
Эскуере, старик возраста дона Хуана, слегка хмыкнул, покачав головой.
— Что ты хочешь сказать, Хуан, этим «зная»? — спросил он. — Прошлый раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.
— Люди сходят с ума, когда наглотаются этого пейотльного снадобья, — продолжал Хенаро. — Я видел, как индейцы уичоль ели его. Они вели себя так, как будто у них горячка. Они несли какую-то чушь, блевали и ссали повсюду. Употребляя это проклятое снадобье, можно получить эпилепсию. Это сказал мне однажды мистер Салас, правительственный инженер. А ведь эпилепсия — это на всю жизнь, заметьте.
— Это значит быть хуже животных, — торжественно добавил Бахеа.
— У индейцев уичол ты видел только то, что хотел видеть, Хенаро, — сказал дон Хуан. — Ты не удосужился выяснить у них, что значит быть знакомым с Мескалито. Насколько я знаю, Мескалито никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер — йори, и я сомневаюсь, чтобы йори знал что-либо об этом. Ты ведь не думаешь, что все те тысячи людей, которые знают Мескалито, — сумасшедшие, не так ли?
— Они должны быть сумасшедшими или очень близко к этому, раз делают подобные вещи, — ответил Хенаро.
— Но если все эти тысячи людей сумасшедшие, то кто будет делать их работу? Как они ухитряются выжить? — спросил дон Хуан.
— Макарио, который приехал с «той стороны» (из США) рассказывал мне, что всякий, кто принимает пейотль, отмечен на всю жизнь, — сказал Эскуере.
— Макарио лжет, если он так говорит, — сказал дон Хуан. — Я уверен, что он не понимает о чем говорит.
— Он действительно все время лжет, — сказал Бениньо.
— Кто такой Макарио? — спросил я.
— Он индеец яки, который живет здесь, — сказал Люсио. — Он говорит, что он из Аризоны и что во время войны был в Европе. Он рассказывает всякое.
— Он говорит, что был полковником! — сказал Бениньо.
Все рассмеялись, и разговор ненадолго перешел на невероятные рассказы Макарио, но дон Хуан снова вернул его к теме Мескалито.
— Если все вы знаете, что Макарио лжец, то как же вы можете верить ему, когда он говорит о Мескалито?
— Ты имеешь в виду пейотль, дед? — спросил Люсио, как если бы он действительно пытался определить смысл термина.
— Да, черт возьми!
Тон дона Хуана был резким и грубым. Люсио невольно распрямился, и на секунду я почувствовал, что все они испугались.
Затем дон Хуан улыбнулся и продолжал спокойным голосом:
— Разве вы, друзья, не видите, что Макарио не знает того, о чем говорит? Разве вы не видите, что для того, чтобы говорить о Мескалито, нужно знать?
— Опять ты об этом, — сказал Эскуере. — Что, черт возьми, это за знание? Ты хуже, чем Макарио. Тот, по крайней мере, говорит то, что у него на уме, знает он это или не знает. Уже много лет я слышу, как ты говоришь, что нам нужно знать. Что нам нужно знать?
— Дон Хуан говорит, что в пейотле есть дух, — сказал Бениньо.
— Я видел пейотль в поле, но я никогда не видел ни духов, ни чего-либо вроде этого, — добавил Бахеа.
— Мескалито, пожалуй, похож на духа, — сказал дон Хуан. — Но чем бы он ни был, это не становится ясным до тех пор, пока не узнаешь его. Эскуере жалуется, что я говорю это уже много лет. Что ж, действительно это так. Но не моя вина в том, что вы не понимаете. Бахеа говорил, что те, кто принимает его, становятся похожими на животных. Я так не думаю. По-моему те, кто думает, что они выше животных, живут хуже, чем животные. Взгляните на моего внука. Он работает без отдыха. Я бы сказал, что он живет для того, чтобы работать, как мул. И все, что он делает неживотного, так это напивается.
Все рассмеялись. Виктор, очень молодой человек, который, казалось, еще не вышел из подросткового возраста, смеялся звонче всех. Элихио, молодой фермер, до сих пор не произнес ни слова. Он сидел на полу справа от меня, опершись спиной на мешки с химическими удобрениями, сложенными внутри дома от дождя. Он был одним из друзей детства Люсио, выглядел сильным и, хотя был ниже Люсио ростом, был более подтянут и лучше сложен. Элихио, казалось, интересовали слова дона Хуана. Бахеа пытался опять сделать замечание, но Элихио его перебил.
— Каким образом пейотль изменил бы все это? — спросил он. — Мне кажется, человек рожден работать всю свою жизнь, как мул.
— Мескалито меняет все, — сказал дон Хуан. — и, однако же, нам все равно придется работать, как и всем остальным, как мулам. Я сказал, что внутри Мескалито есть дух, потому что то, что меняет людей, — это что-то вроде духа. Дух, которого мы можем увидеть и ощутить, дух, который меняет нас, иногда даже против нашей воли.
— Пейотль сводит тебя с ума, — сказал Хенаро, — а там ты, конечно, веришь, что изменился, верно?
— Как он может изменить нас? — настаивал Элихио.
— Он обучает нас тому, как правильно жить, — сказал дон Хуан, — он помогает и защищает тех, кто его знает. Та жизнь, которую вы, ребята, ведете — это не жизнь вовсе. Вы не знаете того счастья, которое проистекает из деланья вещей осознанно. У вас нет защитника.
— Что ты имеешь в виду?! — возмущенно спросил Хенаро. — У нас есть наш господь Иисус Христос и наша Мать Дева и маленькая Дева Гваделупская. Разве они не наши защитники?
— Хорошая компания защитников, — сказал дон Хуан насмешливо. — Разве они научили тебя лучшему образу жизни?
— Это потому, что люди их не слушают! — запротестовал Хенаро. — Они обращают свое внимание только к дьяволу.
— Если бы они были настоящими защитниками, они бы заставили тебя слушать, — сказал дон Хуан. — Если Мескалито станет твоим защитником, то тебе придется слушать его, понравится тебе это или нет, потому что ты сможешь его видеть, и ты должен будешь следовать тому, что он скажет. Он заставит тебя относиться к нему с уважением. А не так, как вы, ребята, привыкли относиться к своим защитникам.
— Что ты имеешь в виду, Хуан? — спросил Эскуере.
— Я имею в виду, что для вас прийти к вашим защитникам означает, что один из вас будет играть на скрипке, а танцор наденет свою маску и погремушки и начнет танцевать в то время, как остальные будут напиваться. (У индейцев Центральной и Южной Америки католические праздники проходят как карнавалы с обязательными костюмированными танцами, длящимися иногда несколько дней. Танцоры, как правило, проходят курс обучения в монастырях.) Вот ты, Бениньо, ты был танцором когда-то — расскажи нам об этом.
— Я бросил это через три года, — сказал Бениньо. — Это тяжелая работа.
— Спроси Люсио, — сказал Эскуере с сарказмом. — Он бросил это дело через неделю.
Все рассмеялись. Все, кроме дона Хуана. Люсио засмеялся явно раздраженно и выпил два огромных глотка баканоры.
— Это не трудно, это глупо, — сказал дон Хуан. — Спроси Валенсио, танцора, нравится ли ему танцевать. Ему не нравится! Он привык к этому, и все. Я много лет видел, как он танцует, и каждый раз я видел одни и те же плохо выполняемые движения. Он не гордится своим искусством, за исключением тех случаев, когда говорит о нем. Он не любит его, поэтому год за годом он повторяет одни и те же движения. То, что было плохого в его танцах в самом начале, стало фиксированным. Он больше не видит этого.
— Его научили так танцевать, — сказал Элихио. — Я тоже был танцором в городе Торим и знаю, что танцевать надо так, как тебя учат.
— Во всяком случае, Валенсио — не лучший танцор, — сказал Эскуере. — Есть и другие. Как насчет Сакатеки?
— Сакатека — человек знания, он не из вашей компании, ребята, — сказал дон Хуан резко. — Он танцует, потому что такова склонность его натуры. Все, что я хотел сказать, это то, что вы, поскольку не являетесь танцорами, не наслаждаетесь танцем. Может быть, если танец хорош, некоторые из вас получат удовольствие. Однако мало кто из вас настолько знает танец. Поэтому вам остается весьма иллюзорная крошка радости. Вот почему, ребята, все вы пьяницы. Взгляните на моего внука.
— Брось это, дед, — запротестовал Люсио.
— Он не ленив и не глуп, — продолжал дон Хуан, — но что еще он делает, кроме как пьет?
— Он покупает кожаные жилеты, — заметил Хенаро, и все слушатели захохотали.
Люсио выпил еще баканоры.
— И как пейотль может изменить все это? — спросил Элихио.
— Если бы Люсио стал искать защитника, — сказал дон Хуан, — то его жизнь изменилась бы. Я не знаю в точности, как именно, но я уверен, что она стала бы иной.
— Он бросит пить, ты это хочешь сказать? — настаивал Элихио.
— Может быть, он бросил бы. Ему нужно что-то еще помимо самогона, чтобы его жизнь стала приносить ему радость. И это что-то, чем бы оно ни было, может быть предоставлено защитником.
— Тогда пейотль должен быть очень вкусным, — сказал Элихио.
— Я бы этого не сказал, — ответил дон Хуан.
— Но как, черт возьми, можно наслаждаться тем, что невкусно? — спросил Элихио.
— Он дает возможность полнее наслаждаться жизнью, — сказал дон Хуан.
— Но если он невкусный, то как же он может заставить нас наслаждаться жизнью? — настаивал Элихио. — Это не имеет смысла.
— Смысл, конечно же, есть, — сказал Хенаро с нажимом. — Пейотль делает тебя сумасшедшим, и ты, естественно, думаешь, что имеешь лучшее время своей жизни, что бы ты ни делал.
Все опять засмеялись.
— Смысл появится, — продолжал дон Хуан, как ни в чем не бывало — если вы подумаете о том, как мало мы знаем и как много могли бы увидеть. Это выпивка делает людей безумными. Она все искажает. Мескалито, напротив, делает вещи ясными. Он дает возможность видеть очень хорошо. Очень хорошо!
Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и улыбнулись, как если бы уже слышали это раньше. Хенаро и Эскуере стали более беспокойными и начали говорить одновременно. Виктор смеялся, перекрывая все остальные голоса. Казалось, единственным заинтересованным был Элихио.
— Как пейотль может это сделать? — спросил он.
— В первую очередь, — объяснил дон Хуан, — ты должен захотеть познакомиться с ним. Я думаю, это самый важный момент. Затем ты должен оказаться представленным ему. Потом тебе нужно будет повстречать его много раз прежде, чем ты сможешь сказать, что знаешь его.
— И что случиться тогда? — спросил Элихио.
Хенаро вмешался:
— Ты будешь срать на крыше, а жопа останется на земле.
Присутствующие покатились от смеха.
— Что случится потом, полностью зависит от тебя самого, — продолжал дон Хуан, не теряя контроля над собой. — Ты должен приходить к нему без страха, и мало-по-малу он научит тебя, как жить лучшей жизнью.
Наступила длинная пауза. Мужчины, казалось, устали. Бутылка была пуста. Люсио с явным внутренним сожалением принес и открыл следующую.
— У Карлоса пейотль тоже является защитником? — спросил Элихио шутливым тоном.
— Я не знаю, — сказал дон Хуан. — Он принимал его три раза. Попроси его рассказать об этом.
Все с любопытством повернулись ко мне, и Элихио спросил:
— Ты действительно принимал его?
— Да. Принимал.
Казалось, дон Хуан выиграл раунд у своих слушателей: они были или заинтересованы в моем рассказе, или слишком вежливы, чтобы смеяться мне в лицо.
— Он скрутил тебе рот? — спросил Люсио.
— Да. У него ужасный вкус.
— Зачем же ты тогда его ел? — спросил Бениньо.
Я начал подробно рассказывать им, что для западного человека знание дона Хуана о пейотле является одной из самых захватывающих вещей, какие только можно найти. Я сказал, что все рассказанное им верно и что каждый может проверить это на самом себе.
Я заметил, что все улыбаются, как бы скрывая свое отношение. Я пришел в сильное раздражение, и, сознавая собственную неуклюжесть в передаче того, что в действительности хотел сказать, говорил еще некоторое время, но потерял нить и стал повторять слова дона Хуана.
Дон Хуан пришел мне на помощь и ободряюще спросил:
— Ты ведь не искал защитника, когда впервые пришел к Мескалито, не так ли?
— Я сказал, что не знал, что Мескалито может быть защитником, и что мною двигали только любопытство и большое желание узнать его. Дон Хуан подтвердил, что мои намеренья были безукоризненны и сказал, что из-за этого Мескалито оказал благоприятный эффект на меня.
— Но он заставил тебя блевать и ссать повсюду, так? — настаивал Хенаро.
Я сказал, что он действительно подействовал на меня таким образом. Все рассмеялись с облегчением. Я почувствовал, что они стали еще более предубеждены ко мне. Они не казались заинтересованными, кроме Элихио, который смотрел на меня.
— Что ты видел? — спросил он.
Дон Хуан попросил пересказать им все или почти все ключевые детали моего опыта, поэтому я рассказал последовательность и содержание того, что ощутил. Когда я закончил говорить, Люсио сказал:
— Если пейотль такой дьявол, то я рад, что никогда не ел его.
— Все так, как я сказал, — прокомментировал Хенаро, обращаясь к Бахеа. — Эта штука делает тебя ненормальным.
— Но Карлос сейчас нормальный. Как ты объяснишь это? — спросил дон Хуан у Хенаро.
— Откуда мы знаем, что он нормальный? — ответил Хенаро.
Все рассмеялись, включая дона Хуана.
— Ты боялся? — спросил Бениньо.
— Конечно, боялся.
— Тогда зачем ты это делал? — спросил Элихио.
— Он сказал, что хотел знать, — ответил за меня Люсио. — Я думаю, что Карлос собирается стать таким же, как мой дед. Оба говорят, что хотят знать, но никто не знает, что, черт возьми, они хотят знать!
— Невозможно объяснить это знание, — сказал дон Хуан Элихио, — потому, что оно разное для всех. Общим является только то, что Мескалито раскрывает свои секреты частным образом каждому конкретному человеку. Зная, как чувствует Хенаро, я не рекомендовал бы ему встречаться с Мескалито. И все же, несмотря на мои слова или его чувства, Мескалито может оказать полностью благоприятный эффект на него. Но только он сам может это проверить. Это и будет тем знанием, о котором я говорю.
Дон Хуан поднялся.
— Время идти домой, — сказал он. — Люсио пьян, а Виктор спит.
Двумя днями позже, 6 сентября, Люсио, Бениньо и Элихио пришли к дому, где я остановился, чтобы пойти со мной на охоту. Некоторое время, пока я работал со своими записями, они хранили молчание. Затем Бениньо вежливо засмеялся, как бы предупреждая, что собирается сообщить нечто важное.
После неловкой вступительной паузы он снова засмеялся и сказал:
— Вот Люсио говорит, что стал бы глотать пейотль.
— Это правда? — спросил я.
— Да, я не возражаю.
Смех Бениньо стал спазматическим.
— Люсио говорит, что он будет есть пейотль, если ты купишь ему мотоцикл.
Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и зашлись смехом.
— Сколько стоит мотоцикл в Соединенных Штатах? — спросил Люсио.
— Вероятно, долларов за сто можно найти, — сказал я.
— Это ведь не очень много, верно? Ты легко можешь купить его, разве не так? — спросил Бениньо.
— Хорошо, но сначала я спрошу у твоего деда, — сказал я Люсио.
— Нет, нет, — запротестовал он, — ты ему ничего об этом не говори. Он все испортит. Он чудак. И, кроме того, он слабоумный и не знает, что делает.
— Он когда-то был настоящим магом, — добавил Бениньо. — Я хочу сказать, действительно магом. Народ говорит, что он был лучшим. Но потом он пристрастился к пейотлю и стал никем. Теперь он слишком стар.
— И он вновь и вновь повторяет одни и те же идиотские истории о пейотле, — сказал Люсио.
— Этот пейотль такое дерьмо, — сказал Бениньо. — Знаешь, мы однажды его попробовали. Люсио утащил целый мешок у своего деда. Однажды ночью по пути в город мы попробовали его жевать. Сукин сын, он разорвал мне рот на части! Вкус просто адский!
— Вы проглотили его? — спросил я.
— Мы выплюнули его, — сказал Люсио, — и выбросили весь проклятый мешок.
Им обоим этот случай показался очень забавным. Элихио не сказал ни слова. Как обычно, у него был отсутствующий вид. Он даже не смеялся.
— Хотел бы ты попробовать его, Элихио? — спросил я.
— Нет, только не я! Даже за мотоцикл.
Люсио и Бениньо нашли утверждение чрезвычайно забавным и вновь захохотали.
— Тем не менее, — продолжал Элихио, — я должен сказать, что дон Хуан меня поражает.
— Мой дед слишком стар, чтобы что-то знать, — убежденно сказал Люсио.
— Да, он очень стар, — эхом отозвался Бениньо.
Я подумал, что мнение, высказанное о доне Хуане молодыми людьми было ребяческим и необоснованным. Я почувствовал себя обязанным защитить его, и сказал, что, на мой взгляд, дон Хуан и сейчас является великим магом, может быть, даже величайшим из всех. Я сказал, что чувствую в нем что-то действительно необычное. Я напомнил им, что ему уже за семьдесят, и, тем не менее, он энергичнее и сильнее нас всех, вместе взятых. Я предложил молодым людям проверить это самим и попробовать следить за доном Хуаном.
— Ты просто не сможешь следить за моим дедом, — сказал Люсио с гордостью. — Он — брухо.
Я напомнил им, что по их же словам, он слишком стар и слабоумен, а слабоумный человек не знает, что происходит вокруг него. Я сказал им, что с давних пор не перестаю удивляться алертности дона Хуана.
— Никто не может следить за брухо, даже если он стар, — авторитетно сказал Бениньо. — На него можно только наброситься толпой, когда он спит. Именно это произошло с человеком по имени Севикас, люди устали от его злой магии и убили его.
Я попросил их рассказать все подробности этого случая, но они ответили, что это произошло еще до их рождения, или когда они были совсем маленькими. Элихио добавил, что тайно люди верят, что Севикас был просто дурак, а настоящему магу никто не может причинить вреда. Я попробовал выяснить их мнения насчет магов, однако они не очень интересовались этим предметом; к тому же им не терпелось отправиться пострелять из ружья двадцать второго калибра, которое я купил.
Некоторое время по пути к зарослям чаппараля мы молчали. Затем Элихио, который шел первым, повернулся и сказал мне:
— Может, это мы сумасшедшие? Может, дон Хуан прав? Посмотри, как мы живем.
Люсио и Бениньо запротестовали. Я попытался вмешаться. Я согласился с Элихио и сказал, что сам считаю свой образ жизни в чем-то неправильным. Бениньо возразил, что мне нечего жаловаться на свою жизнь, так как у меня есть деньги и машина. Я ответил, что легко могу сказать, что это они лучше живут, так как у них есть по участку земли. Они хором начали говорить, что хозяином земли является федеральный банк. Я ответил, что тоже не владею машиной, что ею владеет банк в Калифорнии, и что моя жизнь другая, но не лучше, чем их. К тому времени мы уже были в густых зарослях.
Мы не нашли ни оленя, ни диких свиней, но убили трех кроликов.
На обратном пути мы остановились у дома Люсио. Он сказал, что его жена приготовит жаркое из кроликов. Бениньо отправился в магазин, чтобы купить бутылку текилы и содовой воды. Когда он вернулся, с ним был дон Хуан.
— Уж не нашел ли ты моего деда в магазине, покупающим пиво, — смеясь, спросил Люсио.
— Я не был приглашен на эту встречу, — сказал дон Хуан. — Я просто зашел спросить Карлоса, не едет ли он в Ермосильо?
Я сказал ему, что собирался уехать на следующий день, и пока мы разговаривали, Бениньо раздал бутылки. Элихио отдал свою дону Хуану, и поскольку у яки отказаться, даже из вежливости, означает нанести смертельную обиду, дон Хуан спокойно взял ее. Я отдал свою бутылку Элихио, и тот был вынужден ее взять. Поэтому Бениньо, в свою очередь, отдал свою бутылку мне. Люсио, который, очевидно, заранее визуализировал всю схему хороших манер яки, уже заканчивал пить свою содовую. Он повернулся к Бениньо, у которого на лице застыло патетическое выражение, и заметил, смеясь:
— Они надули тебя на бутылку содовой.
Дон Хуан сказал, что не пьет содовую и отдал свою бутылку Бениньо. Мы сидели под рамадой в молчании.
Элихио казался нервным. Он теребил края своей шляпы.
— Я думал о том, что ты говорил прошлой ночью, — сказал он дону Хуану. — Как пейотль может изменить нашу жизнь? Как?
Дон Хуан не отвечал. Он некоторое время пристально смотрел на Элихио, а затем начал петь на языке яки. Скорее, это была даже не песня, а короткая декламация. Мы долгое время сидели молча. Я попросил дона Хуана перевести для меня слова.
— Это было только для яки, — сказал он, как само собой разумеющееся.
Я почувствовал себя отвергнутым. Я был уверен, что он сказал что-то очень важное.
— Элихио — индеец, — наконец сказал мне дон Хуан. — И, как индеец, Элихио не имеет ничего. Мы, индейцы, ничего не имеем. Все, что ты видишь вокруг, принадлежит йори. Яки имеют только свою ярость и то, что земля дает им бесплатно.
Довольно долго все молчали, затем дон Хуан поднялся, попрощался и вышел. Мы смотрели на него, пока он не скрылся за поворотом дороги. Все мы, как будто, нервничали. Люсио неуверенным тоном сказал, что его дед ушел потому, что ему не нравится жаркое из кролика. Элихио казался погруженным в свои мысли. Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:
— Я думаю, Господь накажет тебя и дона Хуана за то, что вы делаете.
Люсио начал хохотать, и Бениньо к нему присоединился.
— Ты паясничаешь, Бениньо, — спокойно сказал Элихио. — То, что ты сейчас сказал, не стоит и гроша.
15 сентября 1968 года.
Было 9 часов вечера субботы. Дон Хуан сидел напротив Элихио в центре рамады дома Люсио. Он поставил между ним и собой корзину с пейотльными батончиками и начал петь, слегка раскачиваясь взад-вперед. Люсио, Бениньо и я сидели в полутора-двух метрах позади Элихио, опершись о стену.
Сначала было совсем темно. Мы сидели внутри дома под бензиновой лампой, ожидая дона Хуана. Когда он пришел, он позвал нас на рамаду и показал, где кому сесть. Через некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Я мог ясно видеть каждого. Я увидел, что Элихио скован ужасом. Все его тело тряслось, зубы непроизвольно стучали, а голова и спина конвульсивно подергивались.
Дон Хуан обратился к нему, уговаривая не бояться, довериться защитнику и не думать ни о чем другом. Он взял пейотльный батончик, протянул его Элихио и велел жевать очень медленно. Элихио взвизгнул, как щенок, и распрямился; его дыхание было очень частым, оно звучало, как шум кузнечных мехов. Он снял шляпу, вытер ею лоб и закрыл лицо руками. Я думал, что он плачет. Прежде, чем он восстановил контроль над собой, прошло довольно много времени. Это был очень напряженный момент. Затем он выпрямился и, все еще закрывая лицо одной рукой, взял пейотльный батончик и начал его жевать.
На меня нахлынули ужасные опасения. До этого момента я не отдавал себе отчета в том, что боюсь, пожалуй, также, как Элихио. У меня во рту появилась сухость вроде той, что дает пейотль. Элихио жевал батончик долго. Мое напряжение росло. Я начал невольно покачиваться, мое дыхание участилось.
Дон Хуан начал петь громче, затем он протянул Элихио второй батончик и после того, как Элихио закончил его жевать, дал ему сухих фруктов и велел жевать их тоже очень медленно.
Несколько раз Элихио поднимался, чтобы сходить в кусты. Один раз он попросил воды. Дон Хуан сказал ему не глотать воду, а только прополоскать рот. Элихио разжевал еще два батончика. Дон Хуан дал ему сушеного мяса. К тому времени, как он разжевал десятый батончик, мне было уже почти дурно от нетерпения.
Внезапно Элихио упал вперед, ударившись лбом о землю. Потом он перекатился на левый бок и конвульсивно дернулся. Я взглянул на часы. Было 23 часа 20 минут. Элихио катался, трясся и постанывал на полу больше часа.
Дон Хуан сидел перед ним в прежней позе. Его пейотльные песни были едва слышны. Бениньо, находившийся слева от меня, смотрел без внимания; рядом с ним на боку храпел Люсио.
Тело Элихио свернулось в калачик. Он лежал на правом боку лицом ко мне, зажав руки между коленей. Потом он резко подпрыгнул и перевернулся на спину, слегка согнув ноги. Его левая рука стала волнообразно покачиваться вверх и в сторону в удивительно свободной и элегантной манере. Потом то же самое проделала правая, а затем обе руки задвигались по очереди, выполняя медленные волнообразные движения, так словно он играл на арфе. Постепенно движения становились все более быстрыми. Его кисти ощутимо вибрировали и двигались вверх и вниз, как поршни. В то же самое время его предплечья совершали круговые движения от себя, а пальцы поочередно сгибались и разгибались. Это было прекрасное, гармоничное и гипнотизирующее зрелище. Я подумал, что этот ритм и мускульный контроль сравнить не с чем.
Затем Элихио медленно поднялся, словно преодолевая какую-то обволакивающую субстанцию. Его тело дрожало. Он качнулся, а затем толчком выпрямился. Его руки, туловище и голова тряслись, как если бы через них проходили разряды электрического тока. Казалось, сила, вне его контроля, определяла его позу и управляла им.
Пение дона Хуана стало очень громким. Люсио и Бениньо проснулись, некоторое время без интереса смотрели на происходящее и заснули снова. Элихио, казалось, забирался куда-то все выше и выше. Он явно карабкался. Он вытягивал руки и хватался за что-то, мне невидимое. Он подтягивался и замирал, чтобы перевести дыхание.
Я захотел увидеть его глаза и придвинулся поближе, но дон Хуан свирепо посмотрел на меня, и я вернулся на свое место.
Затем Элихио прыгнул. Это был поразительный прыжок. Он, очевидно, достиг своей цели. Он отдувался и всхлипывал от перенапряжения. Он, казалось, держался за какой-то выступ. Но что-то его пересиливало. Он вскрикнул в отчаянии. Его тело выгнулось назад, начав содрогаться с головы до пальцев ног; по нему проходила исключительно красивая, ритмичная дрожь. Волна дрожи прошла не менее ста раз прежде, чем его тело мешком рухнуло на землю.
Через некоторое время он вытянул руки перед собой, словно защищая лицо. Он лежал на груди, а его ноги были вытянуты назад и слегка приподняты. Это придавало его телу такой вид, будто оно скользит или летит с невероятной скоростью. Его голова была до предела откинута назад, а руки сцеплены перед глазами, защищая их. Я мог чувствовать, как ветер свистит вокруг него. Я невольно вскрикнул. Люсио и Бениньо проснулись и с любопытством взглянули на Элихио.
— Если ты обещаешь купить мне мотоцикл, я буду это жевать, — громко сказал Люсио.
Я взглянул на дона Хуана. Он отрицательно покачал головой.
— Вот черт, — пробормотал Люсио и снова уснул.
Элихио встал и начал ходить. Он сделал пару шагов в мою сторону и остановился. Я мог видеть, что он счастливо улыбается. Он попытался свистеть. Чистого звука не получилось, но гармония была. Это был какой-то мотив. Он имел лишь несколько переходов, которые он повторял вновь и вновь. Спустя некоторое время отчетливо стало слышно насвистывание, а затем оно стало ясной мелодией. Элихио бормотал невнятные слова. Эти слова были словами песни. Он повторял их часами. Очень простая песня с повторами, монотонная, и все же странно красивая.
Элихио, казалось, смотрел на что-то пока пел. Один раз он подошел очень близко ко мне. Я видел в полутьме его глаза. Они были стеклянными и остановившимися. Он улыбался и хихикал. Он ходил, садился, поднимался и начинал ходить снова, постанывая и вздыхая.
Внезапно что-то, казалось, толкнуло его сзади. Его тело выгнулось посредине, как если бы на него подействовала прямая сила. Какое-то время Элихио, изогнувшись колесом, удерживал равновесие на носках ног. Его руки касались земли. Затем он снова упал на пол — мягко, на спину, и, вытянувшись во всю длину, застыл в странном оцепенении.
Некоторое время он что-то бормотал и постанывал, а затем начал храпеть. Дон Хуан накрыл его пустыми мешками. Было 5.35 утра.
Люсио и Бениньо спали плечо к плечу, прислонившись к стене. Мы с доном Хуаном очень долго сидели молча. Он казался усталым. Я нарушил тишину, спросив об Элихио. Он сказал, что его встреча с Мескалито была исключительно успешной. Мескалито научил его песне уже при первой встрече, а это действительно необычно.
Я спросил, почему он не разрешил Люсио принять пейотль в обмен на мотоцикл. Он сказал, что Мескалито убил бы Люсио, если бы тот приблизился к нему на таких условиях. Дон Хуан признал, что он тщательно подготовил все для того, чтобы убедить своего внука. Центральной частью его стратегии была моя дружба с Люсио. Он сказал, что Люсио всегда был его большой заботой и что когда-то они жили вместе и были очень близки, но Люсио в возрасте семи лет очень серьезно заболел, и сын дона Хуана, набожный католик, дал обет Гваделупской Деве, что Люсио поступит в школу священных танцев, если его жизнь будет спасена. Люсио поправился и был вынужден исполнить обещание отца. Он одну неделю пробыл учеником и затем решил нарушить обет. Он думал, что в результате этого ему придется умереть. Он обхватил себя руками и целый день ждал прихода смерти. Все смеялись над мальчиком, и случай этот не забылся.
Дон Хуан долгое время молчал. Он, казалось, был погружен в свои мысли.
— Моя ставка была на Люсио, — сказал он, — а вместо него я нашел Элихио. Я знал, что это бесполезно, но когда нам кто-то нравится, мы обязаны должным образом настаивать, как если бы можно было переделать человека. У Люсио было мужество, когда он был маленьким мальчиком, а затем он потерял его.
— Можешь ли ты околдовать его, дон Хуан?
— Околдовать его? Зачем?
— Чтобы он вновь изменился и обрел свое мужество.
— Нельзя околдовать человека, чтобы он обрел мужество. Мужество — это нечто такое, что идет изнутри. Околдовывают для того, чтобы сделать людей безвредными или больными, или немыми. Нельзя околдовать так, чтобы получить воина. Для того, чтобы быть воином, надо быть кристально чистым, как Элихио. Вот тебе человек мужества.
Элихио мирно храпел под пустыми мешками. Было уже светло. Небо было равномерно синим. Не было видно ни одного облачка.
— Я отдал бы что угодно, чтобы узнать о том путешествии, которое проделал Элихио. Ты не возражаешь, если я попрошу его рассказать мне об этом?
— Ни при каких обстоятельствах ты не должен делать этого.
— Но почему? Я ведь рассказываю тебе все о своем опыте.
— Это совсем другое. В тебе нет наклонности держать все при себе. Элихио — индеец. Его путешествие — это все, что он имеет. Хотел бы я, чтобы это был Люсио.
— Разве нет ничего, что ты можешь сделать для Люсио, дон Хуан?
— Нет. К сожалению, нет способа вставить скелет в медузу. Это была всего лишь моя глупость.
Взошло солнце. Его свет слепил мои уставшие глаза.
— Ты много раз говорил мне, дон Хуан, что маг не может делать глупости. Я никогда не думал, что ты можешь их делать.
Дон Хуан внимательно посмотрел на меня, встал, взглянул на Элихио, а затем на Люсио. Надев шляпу, он похлопал ее по верхушке.
— Можно настаивать, по-настоящему настаивать, даже если мы знаем, что то, что мы делаем, бесполезно, — сказал он, улыбаясь. — Но прежде мы должны знать, что наши действия бесполезны, и все же действовать так, как если бы мы этого не знали. Это контролируемая глупость мага.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.