2. Шаманы возвращают к жизни

2. Шаманы возвращают к жизни

Вот как выглядит шаманистская практика такого возвращения к жизни. Специальное лицо – у хантов «исылта-ку» – ложится рядом с умершим, лицом вниз и находится в таком положении не менее трех дней. Все это время в дом не должен заходить ни один человек. Через трое суток, по рассказам хантов, либо они выходят из дома вместе, либо «исылта-ку» выходит один, объявляя: «Кэллох-Торум взял его себе».

Представление о некой энергетической субстанции, носительнице жизненной силы, продолжающей существовать и после гибели тела, активно присутствует в сознании человека всю историю его бытия. Практика возвращения к жизни, о которой говорю я, предполагает, что «исылта-ку», или шаман, вступает в контакт с этим энергическим сгустком, с душой, покинувшей тело, понуждая ее вернуться обратно. Для этого лицо, которое осуществляет такую попытку, приводит себя в определенное состояние, состояние транса, когда считается, что душа его тоже покидает тело, а органы чувств перестают воспринимать окружающее.

Социальный опыт говорит, что подобная практика не могла бы существовать века и тысячелетия, если бы она пусть изредка, время от времени не подкреплялась каким-то положительным результатом. Поскольку речь здесь идет о народах бесписьменных, сведения о таких результатах могла бы хранить только человеческая память. И такие сведения действительно есть. Причем некоторые из них относятся к событиям, происходящим в довольно близкое от нас время. Вот одно из них, записанное в 1935 г. в Таймырском национальном округе.

«Жил старик шаман Порбин. С ним в одном чуме жила старуха вдова, тоже Порбина. У старухи было два сына. Один уже большой парень, промышленник, другой маленький. Старуха была совсем бедная…» Однажды из зимнего леса, где было захоронение, старик шаман привез зашитое в ткань тело своей умершей дочери.

«Шаманить буду, – говорит старик. – Хочу сделать девку живой. Ну ты, парень, давай мне шаманскую парку и бубен.

Парень принес шаманскую парку и бубен.

– Ну, теперь поезжай! Тут близко есть молодой шаман. Пусть он приедет шаманить – может быть, у меня одного силы не хватит.

Парень поехал к соседям и привез того молодого шамана Турдагина.

Когда молодой шаман приехал, чум старика был уже полон гостей. А сам старик лежал на полу, головой в сторону тундры, потому что ушел уже в нижнюю землю.

Сильно дышит, головой мотает, словно олень бежит. Всегда так шаман подражает оленю, когда идет в нижнюю землю.

Потом молодой шаман лег рядом со стариком и стал тихонько говорить, что он там видит. Один человек из гостей сел у его головы, слушает и передает другим людям.

– Пришел я в нижнюю землю, – говорит молодой шаман. – Большая очень быстрая река сейчас передо мной. Старик шаман стоит перед этой рекой на берегу и не может через нее перейти».

Молодой шаман переходит через реку и в конце концов добирается до ящика в чуме мертвецов.

«Пять сердец лежит в нем, – продолжает он. – Четыре из них совсем черные. Одно наполовину еще белое. Я думаю, это сердце дочери шамана».

На обратном пути он снова пересекает реку и в конце концов возвращает дочь старого шамана к жизни.

«…Девка поднялась и села. Только глаза остались у нее мутные. Дунул тогда ей шаман в лицо, и стало оно белым, и глаза светлыми. Встала она и присела к огню.

…Теперь говорит старик шаман молодому шаману:

– Сделал ты мою дочь живой, теперь бери ее в жены вместо платы за шаманство».

Поведал эту историю исследователям местный житель по имени Номоптэ, тоже Порбин, член этого рода. Известна и другая запись рассказа. Завершая ее, рассказчик пояснил: «Не сказка это, а старая жизнь. Старик шаман и ребенок-шаман оба были авамскими самодями».

Сообщения о таких путешествиях шаманов в страну умерших, чтобы вернуть душу, не так уж редки. Об этой практике рассказывают и исследователи американских индейских племен. Маньчжурские шаманы оговаривают опасность подобных путешествий, они решаются на них не чаще одного раза в год.

Есть и другие рассказы о таких шаманских возвращениях к жизни. Причем камлание продолжается иногда по нескольку ночей.

Конечно, с точки зрения современной реаниматологии подобная практика возвращения к жизни, как описана она наблюдавшими со стороны, выглядит довольно фантастично. Впрочем, не более фантастично, чем достижения той же реаниматологии, если взглянуть на них глазами предшествующей медицинской практики.

Упоминания о каких-то приемах возвращения к жизни не единичны. Они представлены в разных эпохах и культурах, образуя как бы поток, идущий из прошлого и присутствующий в настоящем. Возможно, с подобной практикой связаны некоторые случаи, относящиеся и к нашему времени. На эту мысль наводит сообщение, несколько лет назад промелькнувшее в газетах. В нем говорилось о монгольском мальчике, который оказался ночью в открытом поле при 34-градусном морозе и замерз. «Пролежав там двенадцать часов, – писал корреспондент „Известий“, – мальчик уже не подавал признаков жизни, тело его одеревенело». После многочасовых усилий монгольским врачам удалось вернуть его к жизни. Случай это феноменальный. В сообщении не говорилось, к каким конкретным методам прибегли врачи.

Можно предположить, что в числе прочих был какой-то из приемов, традиция применения которых жива в этой стране.

Интересен в этой связи и рассказ советского исследователя, который провел ряд лет в Индии, в том числе среди племен и в местах, не открывавшихся глазу стороннего наблюдателя. В одном из тибетских монастырей бон[4] ему довелось наблюдать совершение «рланга», цель которого помочь душе в посмертном ее состоянии. При большом стечении народа – жителей ближайших деревень, монахов, родственников умершего – его приносят и кладут на монастырском дворе. Перед ним «в позе лотоса» располагается лама. Все совершается в полной тишине. Проходит какое-то время, и умерший медленно подымается. Глаза его все так же закрыты, лицо остается лицом мертвого человека. Двигаясь, как автомат, он трижды обходит по кругу место, где лежал, ложится снова и замирает, готовый к погребению.

Для наблюдателя со стороны, европейца, самым пугающим была почему-то неестественность, механистичность его движений, это был как бы автомат, манекен, кукла, которую принудили вдруг идти.

Возможно, прием, примененный здесь, близок тому, что использует шаманистская практика. Прием, основанный на уверенности, что, даже когда нет жизненных функций тела, какие-то уровни сознания, какое-то начало в человеке продолжают воспринимать окружающее.

Рассказы некоторых реанимированных подтверждают это. Известны случаи, когда находившиеся в состоянии клинической смерти потом могли последовательно воспроизвести все усилия врачей, возвращавших их к жизни, пересказать реплики и команды, которые произносились при этом.

«После введения препарата, – вспоминает одна из реанимированных, – у меня остановилось сердце. Я слышала, как рентгенолог, работавший со мной, подошел к телефону, и очень ясно слышала, как он сказал: „Доктор Джеймс, я убил вашу пациентку миссис Мартин“. …Когда они пытались реанимировать меня, я слышала, как они обсуждали, сколько кубиков чего-то мне ввести…» В другом случае перед тем, как хирург должен был оперировать больную, у нее остановилось сердце. «В течение некоторого времени, – рассказывает он, – мы пытались вернуть ее к жизни, но безуспешно, и я сказал другому врачу, работавшему со мной: „Давай попробуем еще раз и после этого прекратим“. На этот раз ее сердце начало биться, и она пришла в себя. Позже я спросил, что она помнит о своей смерти. Она ответила, что почти ничего, кроме моих слов: „Давай попробуем еще раз и после этого прекратим“.»

Объектом воздействия реаниматоров может быть только тело. В отличие от иной практики, о которой говорю я. Если время реаниматора ограничено всего двадцатью минутами, эта практика располагает значительно большим интервалом. Возможно, днями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.