Тайна Иша Упанишады

Тайна Иша Упанишады

Прошло уже несколько тысяч лет с тех пор, как люди перестали изучать Веду и Упанишады ради самой Веды и самих Упанишад. С той поры, как ум человеческий в Индии, все больше интеллектуализируясь, все сильнее проникаясь пристрастием к вторичному процессу познания через логику и интеллектуальный рационализм, все дальше отходя от первичного процесса познания через опыт и непосредственное восприятие, начал ломать и дробить многогранную гармонию древней ведической истины, которую он распределил по различным философским школам, метафизическим системам, в центре его внимания оказались скорее постулаты позднейших Сутр и Бхашьев, нежели ранняя истина Писания. Веда и Веданта перестали быть проводниками к знанию, превратившись в простые рудники и каменоломни, из которых можно было добывать подходящие тексты, вырывая их из контекста, чтобы использовать как оружие в полемических диспутах метафизиков. Неподходящие тексты игнорировались или истолковывались в нужном ключе либо искажением смысла, либо умалением их ценности. Что не помогало и не мешало комментаторам достигать своих полемических целей, то кратко перефразировалось, а чаще оставалось прозябать в сумеречном забвении. Ибо язык ведантистов перестал быть понятен – образность, символика мысли, оттенки смысла устарели и стали невразумительными. Поэтому многие места, которые, если их постичь, раскрывают глубины знания и изящество тонкой мысли, кажущейся чудом по богатству и качеству, для невнимательного нынешнего читателя выглядят нагромождением детских, туманных и невежественных фантазий, характерных для несформировавшегося и незрелого мышления. Чепуха и лепет младенческого возраста человечества – так определил их видный западный ученый, не отдавая себе отчета в том, что чепуха и невежественный лепет – это его прочтение текста, а не сам текст. Хуже всего, что духовный и психологический опыт ведантистских искателей был в значительной степени утрачен для Индии, когда в ней сгустились помрачения Железного Века, когда ее знание сократилось, добродетель уменьшилась и былая духовная отвага потеряла дерзновенность и решительность. Не совсем, конечно, утрачен, ибо духовное знание и практика продолжали жить в пещере и приюте отшельника, ощущение и переживание их, ограниченные более исключительным кругом и самозабвенным рвением, сохранились и даже усилились от пульсирующей интенсивности Бхакти марги и неистовой внутренней радости ее бесчисленных последователей. Но и тогда это знание, лишившись былой полноты, оставалось неясным и туманным, тусклым по сравнению с их древней, лучезарной чистотой. Тем не менее, мы считаем, что поняли и владеем по меньшей мере половиной Вед. А Упанишады! Мы разобрались в нескольких основных текстах, да и то несовершенно, но в остальном корпусе Упанишад мы смыслим меньше, чем в египетских иероглифах; что же касается знания, запечатленного в этих великих произведениях, то им мы владеем в меньшей степени, чем мудростью древних египтян. Dabhram ev?pi tvam vettha brahma?o r?pam!

Я сказал, что в этой огромной национальной утрате повинна была возрастающая интеллектуализация индийского ума. Наши праотцы, которые открыли или которым открылась истина Веды, не пришли к ней ни путем интеллектуальных спекуляций, ни путем логических построений. Она досталась им через реальный и осязаемый опыт в духе – можно сказать, путем духовного и психологического наблюдения, а испытанное таким образом они осмыслили при помощи интуитивного разума. Но пришло время, когда люди почувствовали настоятельную необходимость рассказать себе и другим об этой высочайшей и древнейшей ведической истине, изложив ее в терминах логики, на языке интеллектуального рассуждения. Ибо поддержание интуитивного разума в качестве обычного инструмента познания требует железной моральной и интеллектуальной дисциплины как своей основы, колоссального беспристрастия мышления – иначе воображение и желания загрязняют чистоту действий разума, подменяют его собой, низлагают с престола и гордо щеголяют его именем и маской; ведическое знание начинает утрачиваться, жизненная практика и символика, построенные на нем, скоро заменяются формализованным действием и бессмысленными обрядами и ритуалами. Веда невозможна без Тапасьи. Это и было то русло, в котором тек поток мысли в согласии с нашей индийской традицией. Способность к Тапасье относится к Золотому Веку первого возмужания человека; она слабеет по мере старения человечества и движения цикла к Железному Веку, вместе с Тапасьей, основой, рушится или иссякает и божественное знание, опирающееся на эту основу. Тогда место истины занимает суеверие, иррациональное заблуждение занимает позицию там, где лежит погребенная истина, и возводит свой мишурный и фантастический дворец удовольствия на потерянных, спрятанных и освященных основах, используя обломки древней истины в качестве строительного материала для своего нелепого здания. Но такая узурпация не может долго продолжаться. Ибо поскольку у человека есть потребность в истине и свете, то божественный закон, главный аспект которого в том, что никакое справедливое требование души не может остаться навеки неудовлетворенным, поднимает Разум для изгнания Суеверия. Разум является как Ангел Божий, вооруженный мечом двойного отрицания (ибо природа интеллектуального разума такова, что за пределами истины объективного правдоподобия он не может уверенно и твердо утверждать что бы то ни было, а должен неизменно оставаться агностиком и сомневающимся в отношении фундаментальной истины, употребляя в качестве высшей степени утверждения слово «вероятно», а в качестве низшей – «может быть»), – он является и рубит направо и налево, часто теряя и себя в ярости отрицания, разумеется, отбрасывая суеверие, но ставя под сомнение и саму Истину за то, что она послужила основанием для суеверия или образовала своими камнями часть здания. Однако в любом случае Разум расчищает поле для более здравого труда; готовит tabula rasa[60] для более верных текстов. Ум древней Индии интуитивно ощущал – я не хочу сказать, что он осознавал или сознательно доказывал – необходимость, как один из способов избежания такого рода власти отрицания, необходимость передачи интеллектуальному разуму ведической истины в той мере, в какой она могла быть усвоена, и предоставления ее логического обоснования. Шесть Даршан стали результатом этого могучего усилия. Возник буддизм, неизбежный натиск отрицания, но буддизм не смог подорвать духовность, как на некоторое время она была подорвана европейским отрицанием в восемнадцатом и девятнадцатом веках; буддизму помешало огромное и устойчивое воздействие труда философов на индийский темперамент, и столь сильна была их власть, что даже великие Учители отрицания – даже Брихаспати, который утверждал материю, был в своем отрицании беспомощным ребенком по сравнению с буддистами – оказались не в состоянии полностью освободиться от характерного индийского представления о том, что субъективный опыт есть основа существования, объективный же – лишь внешнее его условие.

Но как бы ни был достоин восхищения и как бы необходим ни был этот огромный труд интеллектуальной систематизации, изощренный, самостоятельный и равных себе не имеющий по успешности, возведенный теперь на вершину славы как высочайшее достижение индийской ментальности, с точки зрения ведантистской истины он имел три существенных недостатка.

(Не завершено)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.