Глава 12 Изгонят козла – не будет зла!

Всякий возвышающийся над обыкновенным уровнем подвергается почти всегда зависти и ревности. Те люди, которые не способны достигнуть его высоты, стараются унизить его презрением, злословием и клеветой. И кричат они тем сильнее, чем мельче сами, думая, что таким образом возвысятся, умалив его достоинства и заслуги. Отсюда и стремление навредить, сглазить, совершить действия, от которых человеку стало бы плохо. Они колдуют сами, идут с этой целью к чародеям. Достигают своей цели, радуются. Но всякое зло наказуемо. И рано или поздно таким людям приходится отвечать за свои нечистые поступки. А почему это неизбежно, может быть, нам объяснит Иван Щеголихин вот в этом отрывочке из своей повести «День Лазаря».

«Решение… просто – регуляция отбора из космоса. Устранение тела греховного… Напакостил – тут же сработал отказ твоему потомству, будто перегорела лампочка и дальше мрак. Персональный. „Смерть плохим, жизнь хорошим“.

Сколько же людей останется на Земле? Мало останется. Возможно, со временем никого не останется. Фильтр жесткий, требовательный и беспощадный…

Детали – тайна, а принцип прост. В момент совершения греховного дела у греховного тела возникает особое поле, едва уловимое отличие – и тут же бьет из космоса молниеносный импульс. Самый скрытый поступок в пустыне и в одиночестве, во мраке и в закрытом пространстве, где ни окон, ни дверей, не слышит никто, не видит, – грех будет неизбежно наказан отлучением от жизни. Лучом – отлучить. Любое непосредство, явное или скрытое, изменяет биоэлектрический потенциал особи, приходит искрение, а оно служит пуском для гамма-лазера. Не видно, не слышно. Ни запаха, ни цвета. Живи, как жил, – в настоящем. А будущего ты лишен, поскольку о нем не думал и не заботился. „Да будет потомство его на погибель, и да изгладится имя их в следующем роде“.

Для того чтобы люди были счастливы на Земле, надо, чтобы не было на ней недобрых людей, приносящих зло, вредящих другим. Богословы говорят так: надо, чтобы земля была населена только добрыми Духами – как воплощенными, так и бесплотными. А для этого необходимо, чтобы „все те Духи, которые очерствели во зле и своим пребыванием поселяли бы смуты, были бы удалены из нее“. И уже сейчас, говорит церковь, происходит борьба дряхлого прошлого, против молодого будущего. Выдвигается идея прихода Духов нового поколения, новой эры, возрождения человечества. „Настоящая эпоха есть эпоха переходная; элементы обоих поколений смешиваются. Находясь на точке промежуточной, мы присутствуем при уходе одного и приходе другого… Настоящее поколение исчезнет постепенно, и новое заступит его место“.

Злые духи будут сосланы в низшие миры и будут замещены лучшими. Видимо, это сделает Христос во время второго своего пришествия. Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престол славы своей, и соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую сторону, а козлов – по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: „Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира…“ (Матф, 25, 31–36. Евангелие, гл. XV).

Не будет злых духов, не будет злых людей, не будет порчи и сглаза. Но и не будут случаться с людьми всякие истории, связанные с колдунами, ведьмами и оборотнями, подобные тем, которые мы хотим привести в заключение нашей книги, поскольку эти злыдни тоже исчезнут с лица земли. Но это и лучше. Пусть все эти злые сущности живут только в сказках и легендах, которые, может быть, дойдут и до тех непостижимых для нашего ума времен, когда не будет никакого зла на Земле».

Колдунья

«О том, что моя жена колдует, я узнал случайно на пятнадцатый год супружества. Дело было так…

Прибыл я, значит, домой в самом наигнуснейшем расположении духа, наскоро поужинал, рассеянно взглянул на экран телевизора и, прихватив вечернюю газету, тихонько двинулся по направлению к спальне. Маневр мой не остался незамеченным супругой.

– Ты уже спать? – расстроенно спросила она.

– Спать, – подтвердил я и уже из дверей, желая оправдаться, добавил: – Сегодня день был на редкость тяжелый, неудачный день… я с ног валюсь.

– Конечно, конечно, – кротко согласилась моя жена. – Естественно, тебе надо отдохнуть. Твоя пижама под подушкой… Оказавшись в спальне, я облегченно вздохнул и с вожделением устремился к кровати. Здесь надобно оговориться.

Дело в том, что в последнее время я взял за привычку отходить ко сну в рань поднебесную: перекушу наспех, посижу для отвода глаз несколько минут в обществе жены и – на боковую… Если быть откровенным, то усталость, неприятности по работе тут совсем ни при чем. Все куда печальнее: я охладел к своей супруге. Что греха таить, с годами Лида стала не красавицей. В свои сорок лет она выглядела на полные пятьдесят. (Я же благодаря регулярным занятиям с гантелями и умеренной диете сохранил почти юношескую стройность). Все в ней теперь меня раздражало – и ее аляповатая, безвкусная манерам одеваться, и ее упорное пристрастие к брошкам, кулонам, сережкам, и то, что из из ноздрей у нее торчали черные волоски, и то, что щеки ее отвисали на манер брыльев собаки породы боксер… А так как я патологически не выношу ложь, общаться мне с ней было просто невыносимо. Попробуйте-ка целый вечер благодушно улыбаться, строить планы на лето, обсуждать покупку мебели, когда через два дома по той же улице вас ждет не дождется молодая, свежая, привлекательная, а главное – любимая женщина!..

…Про себя я давно решил уйти к Верунчику и начать новую жизнь, но все как-то мужества не хватало объявить об этом жене…

Проснулся я от каких-то странных толчков…

– Лида, – позвал тогда я жену. – Лида!

Лида не отозвалась… Мои надежды на то, что Лида засиделась в гостиной, не оправдались, свет был потушен. Я вышел в коридор. В коридоре тоже царила кромешная тьма. Не было супруги ни в ванной, ни в туалете. Оставалась кухня… Не успел я сделать по направлению к ней и двух шагов, как до меня донеслись удивительные звуки: бульканье – не бульканье, шипение – не шипение, мяуканье – не мяуканье. Подобных звуков я отродясь не слышал. Постепенно звуки перешли в негромкое заунывное завывание. Несколько мгновений я простоял в совершеннейшем оцепенении, не в силах сдвинуться с места. Завывание тем временем продолжалось. Скоро к нему присоединился резкий, тошнотворный запах, какой мне приходилось встречать возле мыловаренных заводов… Осторожно, на цыпочках, я приблизился к кухонной двери и припал к замочной скважине.

Обзор был неважный, но все же кое-что разглядеть было можно. Я увидел краешек стола, газовую плиту с зажженной конфоркой. Пламя от нее освещало кухню тусклым мертвенно-голубоватым светом. Временами мимо плиты мелькало что-то белое.

Я толкнул дверь, включил выключатель. Картина, представшая передо мной, на несколько мгновений лишила меня дара речи. Моя супруга, наряженная в белую простыню, притопывала, пританцовывала, размахивая руками. Волосы у нее были распущены, рот искривлен в дикой гримасе, глаза закатились и имели совершенно отсутствующее выражение.

– Гыуууу! – завывала она. – Ыуууу!

– Лида, – ошарашенно проговорил я. – Что все это значит?

– Ыыыыыуууу! – был мне ответ.

Тогда я приблизился к ней, схватил ее за плечи и несколько раз что было мочи встряхнул. Подействовало. Она перестала приплясывать, размахивать своими конечностями, с лица сошло животное выражение. Когда я отпустил ее, она обессиленно рухнула на стоявшую поблизости табуретку. Ее все еще продолжала бить дрожь, на губах проступила желтоватая пена, однако постепенно взгляд делался все осмысленнее и осмысленнее, казалось, она возвращается откуда-то издалека. Я дождался, когда она окончательно придет в себя, выдержал паузу и строго спросил:

– Ну и как мне это понимать? – Я обвел кухню широким жестом. – Эти пляски, вопли? Наконец эту нелепую простыню?

Лида молчала. Плечи у нее были безвольно опущены, она нервно покусывала губы и напоминала мне пятиклассника, которого родители застали за курением сигареты.

Уж не увлеклась ли она наркотиками? – мелькнула у меня мысль. – Интересно, что там у нее варится?

Я решительно шагнул к плите, снял с огромного чана крышку, наклонился над ним, чтоб получше рассмотреть содержимое, наклонился… и тут же с отвращением отпрянул: в чане варился Мурзик, черный кастрированный кот нашей дворничихи! Еще утром я видел, как он мирно пасся на лестничной площадке у ведра с пищевыми отходами, а теперь…

– Господи! – пробормотал я, чувствуя в желудке спазмы. – Что же это, Господи?!

– Женя, только ты, пожалуйста, не волнуйся! – вдруг быстро заговорила моя супруга, вскакивая с табуретки и порывисто беря меня за руку. – Я тебе все объясню… я…

Дослушать я ее не успел, так как заметил, что из-за уха у нее выползает коричневый волосатый паук с крестом на спине. (Правда, насчет креста я точно не помню, может, его и не было. Я вскрикнул и отскочил от Лиды метра на три).

– Что с тобой? – удивленно заморгала она.

– П-п-п-аук, – заикаясь произнес я, не в силах оторвать взгляда от мерзкого насекомого.

– Ах, это, – равнодушно произнесла она. – Убежал-таки, разбойник…

Она двумя пальцами сняла с себя паука и осторожно опустила его в трехлитровую банку из-под томатного сока, стоявшую на кухонном столе. Только тогда я дал отчет, что в этой банке кишмя кишели пауки. Судя по всему, они занимались тем, что пожирали друг друга. Премиленькое занятие!

Лида между тем сунула в банку столовую ложку и не спеша принялась там помешивать. Я поторопился отвести глаза в сторону. Не сделай я этого, непременно бы вывернуло.

– Женя, – как ни в чем не бывало продолжала жена. – Возьми себя в руки и постарайся вникнуть в то, что я тебе сейчас скажу. Видишь ли, дело в том… Только не паникуй, хорошо? Не будешь паниковать?

Я машинально пообещал, что паниковать не буду.

– Ну, так вот, дело в том, что в некотором роде я… – она замялась. – Ну, в общем, я колдунья…

– Кто? Что ты сказала? – я отказался поверить своим ушам.

– Колдунья, – едва слышно повторила она. – Мне, конечно, надо было тебе раньше об этом сказать, да я все как-то стеснялась… – Она потупилась.

…Ну и каким же образом ты колдуешь, можно узнать? – скептически поинтересовался я, с опаской косясь на банку, в которой резвились питомцы моей благоверной.

– По-разному, – неопределенно сказала Лида. – Все зависит от того, что я хочу наколдовать.

– Понятно, – протянул я, а сам про себя подумал, что если она тронулась умом, мне с ней не так-то легко будет развестись.

…Послушай, – нетерпеливо сказал я. – Брось пороть чушь! Выброси эту дрянь, – я кивнул в сторону плиты. – И пошли спать. Скоро уже три.

– Это не чушь, – обиженно возразила мне Лида. – Это чистейшая реальность!

– Какая, к черту, реальность! – воскликнул я. – Подумай, что ты плетешь: колдуны в наше время! В двадцатом-то веке!

– Для нашего занятия все времена одинаковы. И двадцатый век здесь совсем ни при чем. Если же что-то не укладывается в твоей голове, то это, скорее, проблемы твоей головы…

– Пусть так, – для виду согласился я. – А ты можешь конкретно указать, что ты наколдовала?

– О, – усмехнулась Лида. – Много чего. Помнишь хотя бы Самойленко? Вашего прежнего хромоногого декана, который тебя органически не переваривал и четыре года продержал почасовиком?

– Ну, – утвердительно кивнул я.

– И что стало с Самойленко?

– Он скоропостижно скончался от инсульта, – пожал я плечами, не понимая толком, куда она клонит. – И что из этого?

– То-то и оно, скоропостижно, – многозначительно произнесла моя супруга. Она ловко зачерпнула из банки несколько пауков и отправила их в чан с варящимся котом. Затем она туда добавила какой-то жидкости из пузырька, отчего из чана повалил фиолетовый дым.

– Ты хочешь сказать… – пробормотал я.

– Именно.

– Но это невозможно!

– Все возможно. А кто, по-твоему, последнего завкафедрой убрал? Того, чье место ты сейчас занимаешь?

– Ректорат, конечно…

– Ты уверен? – лукаво прищурилась моя супруга. – Может, это ректорат сделал так, что Валентин Яковлевич имя своей жены забыл?

Я молчал. Действительно, в истории с Валентином Яковлевичем было много белых пятен. Это был еще нестарый человек, всегда собранный, всегда подтянутый, прекрасный теннисист, заядлый любитель зимнего плавания, свободно говоривший на десяти языках, и вдруг ни с того ни с сего у него начались жуткие провалы в памяти. Валентин Яковлевич не узнавал своих сотрудников, путал дни заседаний кафедры. Стали ходить упорные слухи, что нередко, выйдя из дома, он напрочь забывал, куда держит путь, и для того чтобы выяснить маршрут, ему приходилось звонить себе же на квартиру и, изменяя голос, спрашивать, где находится Валентин Яковлевич… Да и назначение меня на его место было более чем неожиданным. Наиболее вероятным кандидатом считался Стаценко. На втором месте шел Степанов. Ну так вот, в последний момент Стаценко перевелся в Москву, а Степанов, никогда прежде не пивший, угодил в вытрезвитель, и оттуда на факультет пришла бумага…

– Еще доказательства требуются? – спросила Лида.

Я не знал, что и думать. Здравый рассудок, материалистические убеждения подсказывали, что все это чистейшей воды бред, галиматья, что никакого колдовства, конечно, и в помине быть не может, и все же… и все же червь сомнения уже начал грызть меня…

– Постой, – вдруг осенила меня блестящая идея, – если ты и в самом деле ведь… то есть колдунья, я хочу сказать, тебе ничего не стоит сделать так, чтоб сгорела дача Волчика в Комарово? Ведь не стоит?

– Не стоит…

– Вот и отлично, с энтузиазмом потер я руки. – А то, видишь ли, лучшие лингвистические умы туда к нему съезжаются!

– А тебе его жалко не будет? Какой ни есть, человек ведь…

– А ты его не до конца, так, самую малость подпали… Для науки, чтоб впредь не хвастался.

– Хорошо, – пообещала супруга. – Сделаем.

– А как? – полюбопытствовал я.

– Вот об этом не говорят. Сила теряется… она выключила под чаном газ и бросила многозначительный взгляд на дверь.

– Ухожу, ухожу, ухожу, – понял я ее намек. – Ворожи себе на здоровье…»

Мы не будем, конечно, приводить здесь весь рассказ полностью. Разумеется, дача сгорела, и много чего еще «наколдовала» супруга этого персонажа из приведенного нами рассказа. Если вы заинтересовались дальнейшим развитием сюжета, можете найти этот рассказ и прочитать его полностью. Мы же просто хотели показать, что тема колдовства была актуальна во все времена, и сейчас многие наши современницы не прочь заняться колдовством для достижения своих целей, особенно когда это касается личных их взаимоотношений с противоположным полом. Колдуют, чтобы приворожить к себе мужчину, колдуют, чтоб навредить ближним…

Но с колдунами, олицетворяющими зло, боролись всегда и, конечно, побеждали в сказках, вроде той, отрывочек из которой читайте ниже.

«…Однажды на пастбище пришел какой-то мужичок из далекой горной деревни и, низко старому пастуху поклонившись, сказал, что, прослышав о здешнем знаменитом скрипаче, хочет пригласить его на свадьбу. Просьба эта не удивила ни старика, ни пастухов, потому что, как я уже говорил, слава Готфридовых песен разошлась по всей округе, на все свадьбы и крестины непременно его приглашали.

Старик был очень горд, что есть среди его пастухов такой музыкант, и охотно Готфрида отпускал. Но это человек ему не понравился: одет в какие-то шкуры, зарос шерстью, как волк, глаза злобно блестят, улыбка хитрая и ехидная.

Не хотелось старику Готфрида с ним отпускать, отвел он мальчика в сторону и говорит:

– Не знаю, кто он такой, но вижу: что-то недоброе замышляет, да и времена нынче лихие. Я от деда слышал, будто оборотень порой человечье обличье принимает, тогда легче ему игру вести. Не хотелось бы мне тебя с ним отпускать, но отказать неудобно, кто знает, может, это порядочный человек, да и пришел он издалека.

Обрадовался Готфрид, услышав эти слова, и думает: „Дай-то Бог, чтобы это и впрямь был оборотень, а не крестьянин, не знаю еще, что я сделаю, но только дьявольские выходки даром ему не сойдут“.

Вслух же он старику сказал так:

– Один старый горец, он к нам за молоком и сыром сюда спускался, тоже рассказывал, что оборотни гуляют иногда в человеческой шкуре. Да только неуютно им в ней, и они ее частенько, как платье, сбрасывают: то волчьи когти вместо руки покажутся, то глаз, налитый кровью, сверкнет. Но за ним я такого вроде бы не приметил. И к тому же зачем ему ради меня, простого пастушка, маскарад затевать? Мог бы меня просто украсть и погубить, как Яся Бездомного. Нет, это мужик, только весь зарос, да одет бедно, такие иногда в горных деревушках встречаются. Не хотелось бы его подозрением своим обидеть и отпустить ни с чем.

– Ну что же, ступай, коли такова твоя воля, противиться не стану, хоть на душе у меня и неспокойно, – сказал старик.

Взял Готфрид скрипку и, простившись со стариком и пастухами, с незнакомцем в путь отправился.

Прошли они совсем немного, а пришелец вдруг и говорит:

– Ух, как сильно солнце печет. Надо шапку да кожух снять.

Снял шапку, а из-под шапки волчья шерсть проглядывает…

Снял кожух, рубаха у него на груди нараспашку, а грудь вся звериной шерстью обросла…

Вытирает рукой вспотевший лоб, а на руке то ли пальцы, то ли когти…

„Эге, вот ты каков…“ – подумал Готфрид, но не сказал ни слова.

Идут дальше и опять спутник Готфрида говорит:

– Ох, до чего же сапоги жмут!

– А вы разуйтесь, хозяин, – говорит Готфрид, – босиком легче будет.

А тот в ответ:

– Снял бы я их, да боюсь, голых моих ног испугаешься.

– А с чего бы мне их бояться? – спрашивает Готфрид.

– Э… ноги у меня не такие, как у всех!

– Может, у вас на них копыта?

– Копыта не копыта… Но вечно по камням хожу и такие мозоли да шишки набил, что и впрямь на копыта похожи…

– Да, конечно, кожа с годами грубеет, – отвечает Готфрид. Вот и у дедушки моего мозоли! Ноги на два заскорузлых пня похожи. Снимите сапоги, да и не думайте ни о чем!

Обрадовался незнакомец несказанно.

– Вижу, ты малый понятливый! – говорит.

Сел на камень и снял сапоги, разулся. А на ногах-то у него вместо пальцев конские копыта, как обычно у чертей бывают, огромные на удивление.

Но Готфрид вроде бы и не заметил ничего, только улыбнулся и говорит:

– Что же вы, хозяин, ноете, как баба?! У моего дедушки еще не такие шишки на ногах, а он не жалуется!

Так он с незнакомцем вел разговоры, а сам с трудом сдерживал гнев: теперь-то он видел, что это за хозяин. И, наверное, схватил бы оборотня за горло и погиб бы не за грош, но вовремя Яся Бездомного вспомнил и подумал: „Не останешься ты неотмщенным, товарищ мой милый! Не будет чертово отродье людей терзать и мучить. Не дамся так легко ему в руки. Гнев свой попридержу, но что задумал – сделаю!“

Шли они день и ночь, пока не добрались до угрюмой и мрачной долины, где вся эта нечисть обитала…

…Оборотень вошел в дом, Готфрид за ним.

В избе было совсем темно, только посередине в печи горел большой огонь. В красном его блеске Готфрид увидел сидевшую у огня ведьму с желтым, как лимон, лицом, с блестящими, как у кошки, глазами, с длинным крючковатым носом, изо рта – длинный-предлинный зеленый зуб торчит, достает до подбородка.

– Вот, – говорит оборотень, – привел музыканта, он завтра играть на нашей свадьбе будет.

– Проголодались, небось, с дороги, – проскрежетала ведьма, словно несмазанное колесо, – прошу к столу, ужин готов.

И давай вытаскивать из огня горшки да горшочки, ни дать ни взять, человечьи черепа с каким-то варевом.

Но Готфриду вовсе не хотелось отведать ведьминого угощения, и, сославшись на усталость, он улегся в углу, притворился, будто спит…

…Ох, ну и гости собрались – было на что посмотреть, чему подивиться. И мерзкие ведьмы, которые только и думают о том, как бы людям напакостить, и вурдалаки, и упыри, сосущие кровь людскую, и страшные призраки, что прохожих ночью с пути сбивают. Ночь была лунная, и Готфрид со своего холма ясно видел, как вся эта компания в пары становится, заранее радуясь, что музыкант им играть будет. Ведь обычно у нечистой силы на свадьбах только ветер свистит да жабы квакают.

„Бог даст, это будет последний ваш танец“, – подумал Готфрид и провел смычком по струнам.

По всей долине разнеслась такая удалая, веселая музыка, что не только призраки, ведьмы, черти да упыри с оборотнем во главе пустились в пляс, но из домов выбежали метлы и пошли танцевать со своими хозяйками.

А танец становился все быстрее, все стремительнее, кровь ударяла в голову, искры сыпались из глаз, мутился рассудок…

– Вперед! Вперед! Ко мне! – позвала скрипка. И нечистая сила огромным клубком ринулась в ту сторону, откуда доносился манящий голос, позабыв, что на пути у них бездонное озеро…

…Перед водой вся нечисть вдруг на мгновение остановилась, но, теряя остатки рассудка, ринулась вперед, прямо в бездонное озеро.

Так Готфрид освободил всю округу от оборотня, ведьм, чертей и прочей нечистой силы…»