Глава 13. Между Лехом и Хотаном
Глава 13. Между Лехом и Хотаном
1
Ладакх— страна призраков. Здесь больше верят астрологам, чем политикам. Жильцы древнего края находятся во власти многочисленных примет и духов местности. В своем доме аборигены стараются закрашивать красной охрой углы и щели жилища, так как в них поселяются привидения, доводящие до бессонницы и безумия. Отшельники, обитающие в пещерах, искушенные в тантре и способные подчинить себе демонов ночи, обладают в Ладакхе непререкаемым авторитетом. В печальном краю верят, что черепа баранов, собак и конечно же человека, водруженные над входом в жилище, отгоняют привидений, что копья, сложенные на крыше, пугают злых духов и что всем нам угрожают двадцать четыре опасности от ста тысяч свирепых демонов. За сходную плату, в ненастье любой лама прочтет вам мантру об усмирении стихии и выплеснет в прямом смысле на ветер спиртной напиток, дабы умилостивить духов местности. Духи везде, духи во всем, весь мир пронизан невидимыми злобными существами. Это обитатели Ладакха усваивают с детства. Их жизнь— это беспрестанная борьба за выживание в бесплодных горах, где температура зимой такая же, как в полярной тундре. Но здесь люди доживают и до ста шестидесяти лет: их существование — томительное мучение среди буддийских божеств и ледников Малого Тибета.
Столица Ладакха — Лех — известна своей древней крепостью, вставшей над городом в 1620 году. У ее стен расположился рынок, и в 1925 году здесь слышалась разноплеменная речь Азии, мелькали яркендские халаты, тибетская бирюза и шкуры снежного барса. Лехская крепость внешне напоминала дворец Далай-ламы в Лхасе. Местный монарх позволил экспедиции Рериха поселиться в его просторном доме-замке, сам он предпочитал жить скромнее.
Стоянка в Лехе растянулась с 26 августа до 19 сентября. Здесь наняли двух опытных караванщиков — афганца Омар-хана и синзянского тюрка Назар-бая. Пополнили и запасы фуража. Но все же пребывание оказалось действительно долгим. И дело было не в найме новых животных и караванщиков, способных преодолеть высокогорный Каракорумский перевал. Экспедиция ждала «Ламу».
2
Гарм был маленьким районным центром Советского Таджикистана. В середине августа 1925 года сюда прибыл товарищ Петровский. Он приехал в этот пыльный край как сотрудник акционерного общества «Шерсть». У местной милиции и ОГПУ визит оптовика не вызвал никакого интереса. Два-три дня Петровский вертелся на базаре, шатался по улицам, отправлял какие-то телеграммы родственникам, встречался с одним из памирских проводников и… вдруг исчез. Точнее, отправился «за закупками в кишлаки». В день исчезновения из того же Гарма выехали два конных мусульманина, принадлежавших к секте исмаилитов. Один из них был памирцем Назар-Шо, отлично знавшим горные тропы, а второй еще недавно являлся товарищем Петровским, а еще раньше Яковом Блюмкиным.
О появлении секретного агента в Горном Бадахшане не знали ни комиссар памирского погранотряда Алехин, ни полномочный представитель ОГПУ в Таджикистане. Да и зачем было дразнить людей Трилиссера и Ягоды? Для них, как и для многих других, Блюмкин в это время работал в Наркомторге, ишачил на госслужбе от зари до зари. Уезжал на работу очень рано, а приезжал очень поздно. И тут же засыпал богатырским сном. В общем, отдыхал от ОГПУ.
В действительности в Москве оставалась его тень или тени — но это уже была забота Спецотдела. А живой Блюмкин в то время ехал за проводником на каурой лошадке по узкой тропе, петлявшей по кручам. Персидский язык Яков выучил еще в 1921 году, когда по заданию Коминтерна создавал компартию в Иране. Говорил он на нем лихо и даже мог цитировать Хайяма.
После утомительного путешествия спутники оказались в Хороге. Здесь они омыли руки и лицо в реке Пяндж и поселились в доме Саида Юсуф-Али-Шо. Гостеприимный хозяин был известным исмаилитом и личным представителем на Памире живого бога Ага-хана. Все последователи божества каждый день возносили ему молитву, оканчивая ее непременным: «Нет Бога, кроме Бога, и Ага-хан пророк Его!». Пророк обитал в Индии. Он жил в роскошном дворце в Пуне, недалеко от Бомбея. Каждый год на Памире собирали священную дань Богу, и к нему уходил караван паломников. В Пуне они передавали оброк Ага-хану, а он в ответ вручал исмаилитам грамоту со своим священным автографом.
Для пилигримов путь в Индию был сопряжен с тысячью проблем, но главной из них являлась политика. Советы и Британия, владевшая Индией, находились в жестких отношениях. Настолько жестких, что северный пограничный район, к которому примыкал Памир, англичане именовали прифронтовой полосой. Здесь ограничивалось любое передвижение, и ни один человек не мог беспрепятственно проникнуть на север Индии. Особо свирепствовала туземная милиция в административном центре Читрал, где находился офис британского политического агента подполковника Стюарта. Правда, тот любил отдыхать в комфортабельных бунгало Малаканды и бывал у себя лишь наездами. Но даже в его отсутствие контроль не ослабевал.
«Согласно мнению стратегов, в прочности Читрала заключается ключ к контролированию разведывательных устремлений Советов, быстро усиливающихся в Средней Азии», — писала колониальная газета «Пионер»[83].
Однако все драконовские меры, применявшиеся к пришельцам с севера, не распространялись на религиозных паломников-исмаилитов. Благополучие их путешествия гарантировал сам британский резидент в Кашмире сэр Джон Бари Вуд.
С исмаилитским караваном и вышел в конце августа «дервиш» Блюмкин. Паломники отправились в путь из советского кишлака Кизил-рабат, миновали узкую полоску Афганистана и через перевал Вахджир проникли в Индию. Долина реки Хунза вывела их в город Балтит. По прибытии туда, под вечер, когда пилигримы укладывались спать в местном караван-сарае, Блюмкин был схвачен туземной полицией. Кто его выдал, он так и не понял. Яков всю ночь во время заточения в местной тюрьме, находившейся в подвале балтитской цитадели, ломал голову над этим вопросом.
Утром третьего дня заточения узнику объявили, что туземная милиция передает его в распоряжение английских властей и они решат его судьбу. Спустя несколько часов задержанный был отправлен с британским конвоем, сопровождавшим почту в Читрал, к подполковнику Стюарту. Там его ожидал допрос и, видимо, расстрел. Во время первого привала, воспользовавшись халатностью охраны, Яков бежал, прихватив с собой сообщения и документы английского агента в Балтите, адресованные подполковнику. Блюмкина преследовали до вечера, но безрезультатно. А в сумерках это было уже бесполезно.
3
Семнадцатого сентября, под видом монгольского ламы, Яков прибыл в столицу Ладакха Лex, расположенный на территории Британской Индии, и присоединился к экспедиции Рериха.
Вот как сам художник описывает эту встречу: «Приходит монгольский лама и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама, уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающа эта организация лам! Толкуем с ламой про бывший с нами случай около Дарджилинга»[84].
Далее абзац из дневника почти дословно повторяет историю встречи с Таши-ламой на шоссе в Сиккиме. Интерес «ламы» к этой теме очевиден.
Блюмкин же обрисовывает ему ситуацию с Таши-ламой, когда последний после бегства в Сикким решил через территорию Тибета перебраться в Монголию, рассчитывая на покровительство третьего иерарха буддоламаизма, еще живого наместника Урги — Богдо-гегена. «Последнее бегство Таши-ламы носило героический характер, — сообщал «Лама». — Триста вооруженных лам сопровождали идейного беглеца. Каждый из них и сам Таши-лама вел в поводу запасную лошадь, ибо бегство было спешным и отовсюду грозила погоня. Вовремя была получена весть о пятистах лхасских всадниках, спешивших перерезать путь из Лхасы на перевал Нагчу. Успели свернуть в сторону и пробраться ущельем. Поднялась снежная буря, и погоня была отрезана»[85].
Рерих восхищался спутником: «Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ он готов и оружие взять. Шепнет: «Не говорите этому человеку — все разболтает», или: «А теперь я лучше уйду». И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижение!»[86].
4
На рассвете 19 сентября караван вышел из Лexa. Цепочка животных растянулась на полкилометра. Недолгое время экспедицию провожала процессия местных женщин. На прощание они смазали освященным молоком яков лбы животных и людей. Процедура была проста и таинственна. Так желали удачной дороги жители средневековых крепостей.
Экспедиция медленно поднималась в гору. Впереди ее ожидал многотрудный перевал Кардонг. Но «Лама» покинул караван еще ночью. Он легко затерялся среди хибар и хижин Леха, а к утру, наверное, уже брел в одиночестве по узкой горной тропе. О своем уходе Блюмкин предупредил лишь отца и сына Рерихов, сообщив, что вновь соединится с караваном через три дня и будет ждать путников на конспиративной явке в приграничном монастыре Сандолинг. «Лама» отправлялся на изучение района.
Подъем на Карадонг вызвал кровотечение у людей и вьючных животных. Но спуск по крутому склону оказался не менее трудным. Только внизу, в долине реки Шайок, экспедиция нагнала главных караванщиков Омар-хана и Назар-бая.
Спустя трое суток путники добрались до монастыря Сандолинг, расположенного чуть в стороне от главной трассы. Николай Константинович и Юрий вошли под своды буддийской кумирни. Здесь находился большой алтарь Майтрейи. Юрий спросил у первого встреченного ленивого монаха о «Ламе». Тот ответил: «Был и ушел еще рано утром по дороге к границе». 22 сентября экспедиция заночевала в селении Панамик, находившемся на берегу реки Нурба. Для многих караванов это был последний населенный пункт Британской Индии перед китайской границей. Утром, как только экспедиция вышла в путь, Рерих заметил местных жителей, ремонтировавших мост под наблюдением колониального британского чиновника и солдат. Представитель власти заинтересовался документами «американцев». Англичанин с явным неудовольствием просмотрел экспедиционный паспорт и спросил о здоровье ученых.
«Таинственная починка пути встречалась нам и в других пограничных местах», — отметил художник в путевом дневнике[87].
Ничего таинственного в спешном ремонте не было. Просто переправы, мосты и дороги подготавливались к проходу регулярных войск. Это должен был быть второй поток, который с юга поддержит северную группировку, двигавшуюся по долине реки Сарыкол. Так шла обычная подготовка к наступлению. В противном случае мосты бы разрушали.
Ночь 23 сентября караван встретил у подъема на перевал Караул-даван. В сумерках взошла луна и неожиданно появился «Лама»-Блюмкин. «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток»[88]. Осторожность «Ламы» была вполне понятна — на мосту находились британские часовые и их очень интересовали ночные богомольцы, шлявшиеся по стратегическим дорогам. Однако «Лама» оставался в лагере всего несколько часов. Вооружившись топором и фонарем, он вновь отправился к пограничным достопримечательностям. «На перевал «Лама» пойдет ночью…»[89].
Он проводит интенсивное обследование участка. На карты наносятся блок-посты, пограничные кордоны, удобные высоты. Уточняется протяженность отдельных участков, степень трудности их преодоления и состояние коммуникаций. На следующую ночь, 24 сентября, «Лама» вновь объявляется на стоянке. На этот раз он в костюме уроженца Китайского Туркестана, мусульманина-купца из Яркенда. И здесь Рерих впервые занес в дневник ошеломляющую подробность: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей»[90]. Что это за общие знакомые? Их как минимум двое. Первый — это Агван Доржиев, бывший агент Русского Генштаба в окружении Далай-ламы, затем консультант советской разведки, с ним Рерих познакомился до революции во время отделки и росписи буддийского храма в Санкт-Петербурге. Второй — это народный комиссар иностранных дел Чичерин, известный Рериху еще со времен учебы в университете, главный генератор тибетских интриг.
Пораженный всезнанием и болтливостью Блюмкина, Рерих снова записывает в дневнике: «Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклами разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия как корнями пронизана этой странствующей организацией»[91]. Вот так, удивляясь и восхищаясь своим «ламой», вожди экспедиции дошли до китайской границы и 3 октября уже держали курс на Хотан.
5
Душа покойного губернатора Кашгара с некоторых пор стала вселяться в тело хотанского наместника, и виной тому был мистер Скрайн. Этот прилизанный джентльмен, поклонник прямого пробора и бриолина, служил британским консулом в Западном Китае. Английская миссия находилась в Кашгаре — столице одноименной провинции. В 1923 году, когда губернатор Ма Фусин был еще жив, Скрайн часто наведывался в огромный дворец деспота, хозяина гарема, состоявшего из пятидесяти жен. Губернатор был кровожадным садистом. Он терроризировал местное население, устраивал экзекуции с обрубанием пальцев и рук, с отрезанием ушей и выкалыванием глаз. Незначительный проступок мог привести к кровавой вакханалии или узаконенному государством членовредительству — к казни «10 000 кусочков».
Обычно Скрайн приходил во дворец в белом парусиновом костюме и черном галстуке, который менял иногда на бабочку а-ля Липтон. Губернатор— толстый, круглолицый старик— был настоящим китайцем, любителем водки, обильно стекавшей по его опущенным седым усам. Беседы со Скрайном проходили чинно и касались общего положения дел в провинции, рынка шерсти и новейших британских нефтеперегонных заводов. Голову Ма Фусина украшала армейская французская фуражка с воткнутым в нее страусиным пером. Мундир китайца имел эполеты — но он плохо сидел на властителе Кашгара, и Скрайн знал почему.
Как-то, во время очередного визита, Скрайн сообщил губернатору о том, что британские власти подробно осведомлены о его желании отделиться от Синцзяна и объявить Кашгар независимым. Англичане, — продолжал консул, — поддержат правителя провозглашенной страны, если он уступит Тибету, где сейчас в связи с волнениями находятся британские отряды, оазисы Хотан и Керия. Губернатор был взбешен этим предложением, и встреча окончилась скандалом. Возвратившись в консульство, Скрайн написал письмо к генерал-губернатору Синцзяна Ян Дуту и отправил его с курьером. В своей депеше он предупреждал давнего врага Ма Фусина, что этот сепаратист вот-вот заявит об отделении Кашгара.
Получив сообщение, генерал-губернатор объявил мобилизацию и двинул войска в направлении Кашгара. Командовать авангардом карательной экспедиции вызвался начальник учтурфанского гарнизона Ма Дажэнь. Его отряд лихим маневром обошел Кашгар и 1 июня 1924 года ворвался в город с тыла— со стороны гор. Вооруженные группы мятежников были застигнуты врасплох и рассеяны. Только отряд охраны губернатора забаррикадировался со своим правителем во дворце. При штурме резиденции Ма Фусин был ранен и пленен. По приказу победителя пленника распяли на низком кресте, так что он фактически стоял на коленях. Руки Ма Фусина были привязаны к перекладине. Ма Дажэнь подъехал на коне к своей жертве и воскликнул:
— Ты узнаешь меня, Ма Фусин?
— Да, ты — Ма Дажэнь, — ответил распятый.
Победитель выстрелил в жертву, и брызги крови испачкали мундир триумфатора, а это считалось дурной приметой.
За успешное проведение операции генерал-губернатор назначил Ма Дажэня правителем оазиса Хотан. Там им и овладел дух жертвы, и он временами терял рассудок.
«По некоторым сведениям, — сообщала советская разведка, — он за последнее время сделался психически ненормальным человеком. В отношении к населению принимает репрессивные меры, произвол и безобразие гуляют по всему хотанскому даоинству (округу. — О. Ш.) К англичанам относится недоброжелательно»[92].
6
Четырнадцатого октября 1925 года экспедиция Рериха въехала в ворота Хотана. До начала нового приступа безумия губернатора оставались считанные дни. По первоначальному плану караван должен был проследовать через оазис далее на восток и, достигнув городка Керия, подтвердить или опровергнуть информацию о появившихся здесь британских отрядах. Но сделать этого не удалось, так как, едва вступив в город, экспедиция попала под жесткий контроль Ма Дажэня.
Нет, Ма Дажэнь только казался сумасшедшим. Его соглядатаи уже с первых часов появления экспедиции в Хотане установили наблюдение за караваном. Даотай внимательно изучал иностранцев. Он пригласил незнакомцев к себе в резиденцию на торжественный прием по случаю прибытия экспедиции. Гости пили чай и ели диковинные восточные сладости. Кроме того, на столе находилось около сорока различных блюд, но прием назывался завтраком. Он длился шесть часов. Хозяин задал за это время несколько очевидных вопросов и раздал гостям свои визитные карточки — это были квадратики цветной бумаги желтого и красного цвета, испещренные иероглифами, сообщавшими его имя и звание.
В целом иностранцы произвели на Ма Дажэня приятное впечатление. Но дело было не в его симпатиях. Даотай твердо знал, что любая иностранная научная экспедиция, пребывающая в Синцзян, имела прежде всего разведывательные цели. Вот почему он наложил ряд ограничений на действия членов каравана. Это прежде всего касалось всяких зарисовок, производившихся профессором, — их разрешалось делать только в помещении, которое снималось Рерихами у одного афганского аксакала. Далее Ма Дажэнь довел до сведения путешественников, что он не признает выданного по приказу Пекинского правительства паспорта и не может разрешить дальнейшее движение каравана в Центральный Китай. К экспедиции был приставлен и официальный надзиратель Керим-бек. Впрочем, вскоре у китайских властей появились еще более серьезные причины для беспокойства. В доме, где проживали Рерихи, появились два карашарских калмыка.
Калмыки издавна жили в Карашаре. Среди местного населения они назывались тургутами. В последние годы калмыки управлялись Тойн-ламой— буддийским монахом аристократического происхождения, сыном князя. Он сумел обучить и вооружить три кавалерийских эскадрона с помощью русских инструкторов из отряда белого атамана Бакича. Для Синцзяна это была мощная боевая единица. Карашарские калмыки серьезно подумывали об отделении от Китая, как это уже сделали монголы Халхи, образовавшие МНР. Это и вызывало тревогу китайских властей.
И хотя ни Керим-бек, ни Даотай не знали о сути разговора двух карашарцев с Рерихом, они инстинктивно чувствовали — здесь таится опасность.
Сообщение о встрече в доме Рериха было передано генерал-губернатору в Урумчи, и оттуда последовал резкий приказ— выслать экспедицию тем же путем, каким она пришла в Хотан: через перевал Санджу. Но выполнить это было невозможно, так как горную дорогу уже завалил снег. Даотай в конце концов согласился с этим доводом, но довел до сведения экспедиции, что с этих пор оружие у каравана конфисковывается и передается специальной китайской охране, которая теперь будет приставлена к сотрудникам миссии Рериха. Это означало арест. 29 декабря в доме художника произошел обыск, и тучи над экспедицией стали сгущаться. Впрочем, «Лама»-Блюмкин успокоил Рериха. «Когда они (китайцы. — О. Ш.) увидят, что дальше идти нельзя в наглости и в жестокости, они будут уверять, что вообще ничего не было, что нам все только показалось, а они всегда были друзьями. Обратите внимание, они все передают устно, и запуганные беки откажутся от всего ими виденного и слышанного. Единственное доказательство— это расписка в отнятии оружия»[93], — поучал он художника.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.