ПРИЛОЖЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПЕСНЬ О ГРОТТИ

К изложенному необходимо добавить рассказ о также относящейся к области Нордической мифологии прославленной Песне о Гротти или Мельничной Песне, присутствующей во всех манускриптах Сэмундовой Эдды за исключением пергамента, хранящегося в Королевской Библиотеке Копенгагена.

Конунг Фроди (Frothi) посетил шведского конунга Фьолнира и купил там двух рослых и сильных рабынь — Фенью и Менью. В это время в Дании нашли два жернова, настолько больших, что никто не мог сдвинуть их с места. Жернова оказались такими, что могли смолоть все, что только пожелает мелющий. Мельницу эту звали Гротти. Отдал мельницу Фроди некий Хенгикьяптр (отвисшая челюсть). Конунг приставил рабынь к жерновам и приказал им молоть золото, мир и процветание для него, давая им времени для отдыха или сна не дольше, чем между двумя криками кукушки или между началом и концом ее песни. Рассказывают, что тогда они спели песнь, зовущуюся Гроттасавнгр, и прежде, чем их увели от жерновов, намололи выступившее против Фроди войско; ибо в ту же ночь явился морской конунг по имени Мисинг, убивший Фроди и взявший огромную добычу. Мисинг забрал с собой и мельницу Гротти вместе с Феньей и Меньей и приказал им молоть соль. В полночь они спросили, хватит ли ему соли? Он приказал им продолжать. Едва девы смололи еще немного, корабль утонул. На месте его остался водоворот в океане, где вода проливается в глазок жернова^а море от намолотой соли сделалось соленым.

Профессор Петерсен[270] полагает, что миф повествует о мирном возделывании земли и даруемом им благосостоянии, однако процветание рождает вожделение и войну. Эпизод с солью является позднейшей вставкой, ибо в конце песни сказано, что один из жерновов раскололся, пока мололи для Фроди.

ТРИ ВАЖНЫХ ЯЗЫЧЕСКИХ ПРАЗДНИКА[271]

В языческое время ежегодно отмечались три великих праздника, во время которых производились жертвоприношения богам. Первый отмечался в новогодие, что можно заключить из существования «материнской ночи», получившей свое название оттого, что в ней рождался новый год. Месяц, начинавшийся тогда в первое новолуние, носил название Юл (Juletungel), а по совершавшемуся тогда жертвоприношению назывался Тораблот (Torablot)[272]. Даже в наше время пора эта носит название Торсманад. Не только в Швеции, но и в Норвегии и Дании конунги и ярлы собирались в торсманад на священные собрания. Богатые землевладельцы готовили к Юлу пиво для друзей и родственников; а бедняки, не имевшие богатых родственников, устраивали в складчину пиры, на которых пили хополь (общее пиво). По сему поводу приносились жертвы богам ради процветания в наступающем году: Одину для успеха в войне и Фрейру ради доброго урожая. Забивали самых разных животных, однако основной жертвой служила свинья, особым образом посвященная Фрейру, так как считалось, что это животное научило людей вспахивать землю. Раскормленную свинью украшали; существовал обычай давать над священной свиньей обет о свершении великого деяния до следующего праздника Юла (Yulam?t). Последующий месяц был посвящен пиршествам, телесным упражнениям и игрищам, отчего и получил название sk?mtemaaad (веселый месяц).

Вторым великим праздником считался праздник середины зимы, отмечавшийся в первое новолуние после месяца Юла в честь Гёа или Гоа (G?a или Goa). Богиня эта ведала плодородием земли и считалась дочерью Тора. Поэтому во многих местах, услышав гром, люди говорят: Гоа проходит. В ее честь месяц февраль носил название Гойеманад (G?jemanad). В более позднее время жертвоприношение это получило название Дисаблот, когда поклонение знаменитой королеве Дисе, память о которой до сих пор сохранилась в преданиях шведов, едва не вытеснило почитание Фригг и Гоа на этом празднике. О королеве Дисе обыкновенно рассказывают следующее.

Когда в далекие языческие времена на Севере правил король Фрейр, а по другим источникам король Сигтруд, после долгого мира население настолько умножилось, что однажды в начале зимы оказалось, что собранный к осени урожай уже съеден. Тогда король созвал весь народ на собрание, чтобы найти средство от беды, и было решено, что всех старых, больных, искалеченных и ленивых надо убить и принести в жертву Одину. Когда один из советников короля, которого звали Сюстин, возвратился к себе домой в Уппланд, дочь его Диса спросила его о том, что произошло; и поскольку была она во всем мудра и справедлива, он обо всем рассказал ей. Услышав это, она сказала, что может дать лучший совет, и удивилась тому, что среди стольких людей нашлось столь немного мудрости. Слова ее в итоге дошли до короля, который был разгневан такой самоуверенностью и заявил, что сумеет положить конец подобному остроумию. Он пообещал вызвать ее на свой совет, но при условии, что она не придет к нему пешком и не приедет на конской спине, ни в телеге, ни под парусом, ни одетой и ни раздетой, ни в году и ни в месяце, ни ночью, ни днем, ни на растущей луне, ни на ущербной. Затруднившаяся с выполнением этого приказа Диса обратилась за советом к богине Фригг и отправилась к королю следующим образом. Она запрягла в сани двоих молодых людей, возле саней приказала вести козу; одной ногой она стояла на санях, а другой на козе, сама же оделась в сеть. Таким образом, она явилась к королю не пешком и не верхом, не на телеге и не под парусом, не одетой и не раздетой. Прибыла она не в текущем году и не в месяце, но за три дня до Юла, в один из дней солнцестояния, которые не считались принадлежащими к году, но были к нему как бы дополнением, а потому не принадлежали ни к одному месяцу. Явилась она не на растущей и не на убывающей луне, но в полнолуние; не днем и не ночью, а в сумерках. Подивившись подобной мудрости, король приказал, чтобы девушку привели к нему, и был настолько восхищен ее беседой, красотой и умом, что сделал своей королевой. Следуя совету Дисы, он разделил народ на две части, одну из которых по жребию снабдил оружием, охотничьими снастями, зерном на один посев и отправил в необитаемые северные края — поселиться там и возделывать землю. Королева эта дала много других мудрых советов, послуживших благу страны; король и народ любили ее и почитали, и столь ценили люди ее мудрость, что на зимнем жертвоприношении много трудных дел выносилось на ее суждение, почему и сам праздник получил имя Дисаблот или Дисатинг, о чем напоминает теперь великая зимняя ярмарка в Упсале.

Приведенную выше сагу толковали по-разному. В соответствии с мнением некоторых Диса представила королю значение и необходимость сельского хозяйства; сама она, не одетая и не раздетая, символизирует землю ранней весной, когда трава повсюду только начинает пробиваться, но еще не покрывает землю зеленым ковром; ветви еще только покрываются зеленым облачком, лишь предвещающим пышное летнее одеяние. Путешествовать ни в санях, ни в повозке не слишком удобно; но земледельцу надо следить за временами года, за изменениями и влиянием солнца и луны, за погодой, за известными исстари знаками и признаками, ведение которых унаследовано им от предков. Третий великий праздник ежегодно отмечался в начале весны ради процветания и побед на суше и на море, а более всего ради успеха в морских набегах или vikingaf?rder, в которых был теперь готов принять участие почти каждый рожденный свободным мужчина. На празднике этом в основном призывали Одина.

РЯБИНА, ИЛИ ГОРНЫЙ КЛЕН[273],

В соответствии с суеверием, восходящим к языческим временам, рябина, или горный клен[274], обладает великими оккультными достоинствами. Считалось, что сделанный из нее посох предохраняет от чар. В древние времена люди изготовляли из рябины отдельные детали своих кораблей, полагая, что это может защитить их от насланных богиней Ран бурь. Источником суеверия стала услуга, оказанная этим деревом Тору[275].

О МЕСТАХ ПОКЛОНЕНИЯ[276]

В честь богов во многих местах Скандинавских стран были воздвигнуты просторные и великолепные храмы, возле которых находились группы камней или алтари, использовавшиеся для жертвоприношений. Такой языческий алтарь носил название horg, а обслуживавшие его жрецы кменовались horgabrudar. Возле каждого хорга или храма находилась священная роща или отдельное дерево, на которое вешались жертвоприношения. Считалось, что подобные деревья способны оказывать великую помощь при исцелении болезней. Даже в наше время к некоторым деревьям относятся с суеверным почтением, особенно к липе и тем из деревьев, в которых обнаруживаются «эльфовы отверстия», образованные двумя сросшимися ветвями. Их иногда срубают для использования в продиктованных суеверием целях. Часто сквозь эти отверстия протаскивали рожениц, испытывавших затруднения в родах, отчего иные из них расставались с жизнью; суеверные родственники уносили больных детей в лес, чтобы протащить их сквозь подобное отверстие.

Возле каждой священной рощи располагался ключ или источник, в котором омывали жертвоприношения.

О ВЕДОВСТВЕ И ЧАРОДЕЙСТВЕ[277]

Кроме обыкновенных жрецов, скандинавские народы прибегали к помощи мудрых мужчин и женщин или прорицателей. Основными формами колдовства являлись сейд (seidr) и галдр (galdr); хотя, возможно, существовала и третья разновидность, поскольку пророчицы (v?lur), пророки (vitkar) и сейдотворцы (seidberendr) различаются между собой и восходят к различным источникам. Слово «галдр» является производным от gala, петь[278], и умение это заключалось в произведении сверхъестественного эффекта с помощью особых песен или путем вырезания некоторых рун. Занятие это, возможно, не являлось преступным, поскольку существовала и такая разновидность колдунов, как мейнгалдр (от mein, вред и т. п.), прибегавших к услугам злых сил. Гроа пела над камнем, попавшим в лоб Тора, Оддрун — над Боргни, когда последняя никак не могла родить. Особенную разновидность галдров представляли валгалдеры, пробуждавшие мертвецов и заставлявшие их говорить, чтобы узнать из их уст волю судьбы. Такая способность приписывается Одину, который сидел под повешенным и уговорил его заговорить, или спускался в потусторонний мир, разбудил усопшую валу и заставил ее пророчествовать. Нам известно также, что ХардгреЙе (Hardgrepe) вырезал песни на древе и приказывал положить их под язык трупа, чтобы тот поднялся и заговорил[279]. Хильд своей песней пробудила павших воинов Хёгни и Хедина, чтобы те смогли вернуться к битве[280]. В качестве примера таких песен можно вспомнить ту, которой Хервор пробудил Ангантюра, и так называемую молитву Буслы и стих Серпы[281].

Сейд в соответствии с мнением некоторых состоял в разновидности кипячения (от stoda, кипятить), хотя в оригинальных источниках нет непосредственного указания на этот процесс[282]. Асы научились этому способу колдовства от Фрейи; он считался недостойным мужчины и практиковался только женщинами: однако мы тем не менее имеем дело с мужчинами-сейдами. Сейд и галдр практиковал и сам Один. Женщина-сейд восседала на высоком престоле с четырьмя столпами. Любые перемены в природе, например гашение огня, умиротворение моря, укрощение ветра, пробуждение усопших, похоже, считались прерогативой галдра, в то время как сейд позволял определить участь человека и проконтролировать будущее; с помощью срйда можно было причинить другим несчастья и болезни, забрать у кого-то силу и ра^ум и передать другому, устроить бурю и т. д. Поскольку сейд считался злым делом, мужчины считали его недостойным себя, и мужчин-сейдов преследовали и сжигали. Женщина-сейд за деньги делала мужчин стойкими к железу.

Наиболее замечательной разновидностью женщин-сейдов были так называемые валы или вёльвы. Мы находим их присутствующими при рождении детей, где они, похоже, замещают норн. Свое знание они получали с помощью сейда, ночью, когда все в доме спят, а утром изрекали свои оракулы; они также получали внезапное озарение из пения определенных песен, без которых колдовство не могло совершиться. Подобные женщины встречаются по всему Северу. Их приглашал глава семьи, и они являлись — одетыми в особого рода облачения, иногда со значительной свитой, например в обществе пятнадцати юношей и пятнадцати девушек. За свои пророчества они получали деньги, золотые кольца и прочие драгоценности. Иногда их приходилось принуждать к пророчеству. Приведенное ниже старинное описание такой валы, переходившей от собрания к собранию, предсказывая судьбу, способно дать наилучшее представление о таких женщинах и их делах.

Торбьерг зимой посещала собрания по приглашению тех, кто желал определить свою судьбу или характер будущего года. К приему ее готовились самым тщательным образом. Поставили высокое сиденье с набитой пером подушкой. Навстречу ей послали человека. Она прибыла вечером, одетая в перевязанное ремешками синее платье, до края подола усеянное камнями; на шее ее было ожерелье из стеклянных бусин, на голове капюшон из шкуры черного ягненка, отороченный белой кошачьей шкуркой; в руке ее был посох, набалдашник которого был сделан из меди и украшен камнями; тело ее охватывал пояс из сухого дерева (kn?ske), с которого свисала сумка с ее колдовским прибором; ноги ее покрывали грубые башмаки из телячьей кожи с длинными шнурками и оловянными пуговицами; на руках ее были перчатки из кошачьей шкурки, сшитые внутрь мягким белым мехом. Все почтительно приветствовали ее; сам хозяин подвел ее за руку к сиденью. В первый день она не изрекла никакого пророчества, только провела ночь под кровом. Вечером следующего дня она поднялась на высокое сиденье, приказала женщинам разместиться возле нее и спеть известные песни, что и сделали они чистыми и сильными голосами. Потом она пророчествовала о наступающем годе, после чего все приблизились и стали задавать ей подобающие случаю вопросы, на которые получали ясные ответы[283].

Кроме галдра и сейда, вне сомнения, существовали и другие виды колдовства. В частности, считалось, что финны умеют вызывать бурю и отводить глаза своим врагам, так что камни, которые они бросали на пути, превращались в высокие горы, а снежки разливались реками. Возможно, искусства эти следует считать более древними, чем знание асов. Начальствовавший над датскими кораблями Одде умел без корабля пересечь океан, заклинаниями навлечь бурю на врагов и так отвести их взгляд, что мечи данов казались им испускающими лучи и сверкающими как огонь. Гудрун настолько зачаровала зрение воинов Ярмерика, что они повернули мечи друг на друга. Прочие, подобно Гунхольм и Хильдигер, умели волшебными песнями притупить края мечей. Колдуны и ведьмы могли подобно Хартгребе принимать различные обличья, делаться большими и маленькими, уродливыми или симпатичными; а также придавать себе вид кита или другого животного, как колдун, которого Харальд Блатанд послал в Исландию, и ведьма, которая, чтобы убить конунга Фроди, превратилась в моржиху, а своих сыновей превратила в моржат. С помощью приготовленных из змей яств любого человека можно было наделить силой, мудростью и успехом на поле брани. Приворотные зелья и зелья забвения использовались, чтобы забыть прежнюю любовь и добиться новой. Тот напиток, который Гримхильд дала Гудрун, состоял из спиртного, ледяной воды и крови; к питью этому были подмешаны различные могущественные (злотворные) компоненты, такие, как сок различных деревьев, желуди, сажа, внутренности убитых и отварная печень свиньи, способствующая уменьшению ненависти. На рог с этим зельем были нанесены руны.

Считалось, что колдуны умеют пользоваться помощью различных животных: так обретение способности понимать птичьи голоса понималось как источник великих открытий. Существенное значение в этом отношении имела ворона, так же обстояло дело и с вороном, о чем свидетельствуют птицы Одина Хугин и Мунин. Кошка также упоминается как особая любимица колдунов. Рассказывают, что у искусного исландского мага Торольфа Скегге было никак не меньше двадцати крупных черных котов, которые при необходимости дружно выступали на защиту своего хозяина и отважно защищали его, доставив немало хлопот восемнадцати мужчинам.

Пример hamhlaup, или способности принимать различные обличья, нам дает сам Один, который мог изменять свою внешность (hamr), и в виде птицы, рыбы или другого животного переноситься в далекие края; о том же свидетельствуют и соколиные оперенья богинь (valshamr, fiathrhamr), которые они могли на время предоставлять другим богам, и конечно же лебединые перья валькирий. Аналогичным образом считалось, что люди могут магическими средствами приобретать волчий облик, который можно было оставить только в определенное время. Некоторые верили в то, что надев на голову волшебную шляпу или капюшон (dularkufl, hulidshplmr), они могут сделать себя невидимыми или неузнаваемыми для других[284], или с помощью определенных искусств изменить облик окружающей страны. Обо всем этом неоднократно упоминается в сагах. Ведьма Льот собиралась изменить облик страны в чужих глазах, подняв ногу над головой, сделав несколько шагов назад и поглядев между ногами, однако потерпела в этом неудачу, поскольку враждебная сторона заметила ее первой. Сван, желая скрыть другого, окутывала его голову козьей шкурой и говорила: «Да будут туман и страсть и великие чудеса тем, кто будет искать тебя». Человек приобретал freskr, то есть способность видеть спрятавшегося колдуна, поглядев в кольцо, образованное упертой в левый бок рукой другого человека. Чрезвычайное воздействие приписывалось даже взгляду, иногда благое, как было со Сванхильдой, когда лошади могли затоптать ее, или с Сигурдом, удерживавшим своим острым взглядом на расстоянии самых свирепых псов; иногда злотворное. Нейтрализовать и то и другое можно было, набросив на голову мешок, благодаря чему колдун терял свою силу. Об одном из них рассказывают, что в мешке оказалась дырка, и колдун своим взглядом погубил целое поле. Отсюда пошло верование в сглаз. Колдуньи и злые демоны (uvaettir), как Хюррокин, ездили на волках, пользуясь в качестве поводьев змеями. Подобного рода поездки происходили обыкновенно по ночам, и герои преследовали и убивали порождения мрака. В старинном повествовании о подобного рода погоне сказано, что тролль ехал на посохе; однако о собраниях ведьм и колдунов на горах, — Блакулле в Швеции, Тромсе в Норвегии, Гекле в Исландии, Блоксберге на севере Германии, о которых так много рассказывается в средневековых легендах в наших источниках, мы не найдем никаких сведений: суеверие это возникло с введением христианства или после него.

Особый род колдовства носил название «высиживания» (utiseta, от sitja ?ti); при исполнении его сидели ночью и посредством неизвестных ныне магических процедур, чаще всего связанных с «галдером», вызывали троллей или усопших, чтобы расспросить их.

В более сказочных сагах содержатся упоминания о разнообразных суевериях, например о деревянной фигуре, оживленной с помощью «галдера» и посланной в Исландию, чтобы убить Торлейва Ярласкьялда; о вызывании волшебной непогоды с помощью потрясания особым мешком (vedrbelgr), из которого вырывалась буря; о веровании в то, что некоторые мужчины каждую девятую ночь становятся женщинами; и что мужчина, положив особую траву под голову женщины, может добиться ее любви; что человека можно заклинаниями приморозить к месту, так что он не сможет с него сдвинуться; что существуют выпряденные эльфами плащи, с помощью которых можно проверить верность женщин и чистоту девиц, и т. п. и т. д. Некоторые из таких верований могли действительно существовать на Севере, хотя многие из них, вне сомнения, являются поздними выдумками.

Чары можно было также наложить и на одежду, — чтобы сделать ее обладателя неуязвимым или чтобы причинить ему раны и смерть. О вожде Торирё Собаке рассказывают, что финны сшили для него несколько кафтанов из оленьей шкуры, наложив на нее заклятия, благодаря которым ни одно оружие не могло пробить или прорезать их; в битве при Стикластаде один из этих кафтанов защитил Торира от меча св. Олава, когда король нанес удар в плечо своему врагу. Рассказывают, что Харальд Хаконсон, ярл Оркнеев, погиб, надев зачарованный наряд, изготовленный его собственной матерью и сестрой, которые намеревались использовать этот костюм против сводного брата Харальда, Пал Ярла. Иногда заколдовывали и мечи, чтобы их обладателям была дарована победа в бою, и чтобы нанесенные ими раны исцелялись только после того, как их проглаживали «камнем жизни» (lifsteinn). Чтобы такие мечи не теряли своего воздействия, принимались особые меры: например, знаменитый меч Скёвнунг, извлеченный из могильного кургана Хрольва Краки, нельзя было обнажать в присутствии женщин, солнце не должно было освещать его рукоять, чтобы он не утратил некоторой доли своей силы.

Наиболее эффективный и возвышенный способ желания зла другому носил название nid (вражда) и заключался в постановке шестанит (nith) от reisa nid. Процесс этот описывался Саксоном, рассказывающим, как шест вражды был воздвигнут против Эйрика Красноречивого: «Голову коня, принесенного в жертву богам, насадили на шест, раскрыв челюсти деревянными палками. Это подтверждают и саги. Когда Эгиль Скаллагримссон собрался объявить ниду норвежскому королю Эйрику Кровавая Секира и королеве Гуннхильде в Норвегии, он взял посох из орехового дерева, поднялся на горную вершину, с которой были видны внутренние области страны, и, насадив конскую голову на шест, изрек следующее проклятие: «Здесь воздвигаю я шест вражды, и обращаю свой «нит» против короля Эйрика и королевы Гуннхильды, поворачивая при этом голову в сторону страны. Я обращаю свой «нит» также против ландветтиров, обитающих в этой земле, чтобы они скитались, не зная дома или пристанища, пока не изгонят короля Эйрика и королеву Гуннхильду из страны»». После этого он вонзил шест в щель между камнями и вырезал на нем руны с тем же проклятием[285]. Точно соответствуют этому законы Ульвлиота[286], согласно которым нельзя было подплывать к берегу, обращая к нему раскрывшее пасть изображение на носу корабля, чтобы не испугать этим ландветтиров, божеств-хранителей земли. Их других повествований нам известно, что на грудь убитого коня ставили вырезанную из дерева человеческую голову. Другую разновидность «нита» совершали с помощью рун, которые должны были каким-либо образом подействовать на врага или его имущество: для этого чародей вырезал руны на дереве, мазал их кровью, произносил над ними галдр, обходил их противосолонь и бросал в море, пожелав, чтобы волны вынесли дощечку туда, где находится предмет его проклятия.

Но как заклятия могли принести другим несчастья и неприятности, так можно было добрыми пожеланиями принести другим удачу и счастье; считалось, что удача отца может распространиться и на жизнь сына, удача щедрых и добрых предков на последующие поколения, а конунг или предводитель способен передать свою удачу другим. Так, об Одине рассказывают, что он благословлял своих людей на битву, возлагая на них руки; об ОлавеТрюггвасоне говорят, что он передал свое счастье Хальвреду и прочим; об исландце Хёскульде Далаколссене рассказывают, что перед смертью он передал своему сыну кольцо вместе с удачей своей и родни; а Свенд Твескьяег (Tveskiaeg), образовавший торговое общество с Ванхелдс-Роу, передал своему сыну часть своего благополучия.

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ГЕРМАНСКОЙ[287] МИФОЛОГИИ

Германцы не получили от предков своей Эдды, и ни один из писателей старины не потрудился собрать остатки германского язычества. Ранние немецкие авторы, принадлежавшие к римской школе и оторванные ото всех воспоминаний об отечестве, напротив, старались не сохранить языческие предания, но изгладить сам след своей древней веры[288]. Поэтому существенная доля древних германских мифов оказалась безвозвратно утраченной, и я обращаюсь к уцелевшим источникам, отчасти представляемым письменными документами, — отчасти — никогда не останавливающимся потоком живых преданий и обычаев. Литературные памятники, сколь далеко ни заходили бы они в прошлое, оказываются фрагментарными и неполными, в то время как существующие обряды висят на нити, связывающей их с древностью[289].

Итак, основными источниками сведений о германской мифологии являются:

I. Народные повествования (былины);

II. Суеверия и древние обряды, в которых присутствуют следы языческих мифов, религиозных идей и способов поклонения богам.

Народные повествования подразделяются на три группы:

I. Героические предания (Heldensagen).

II. Народные предания (Volkssagen);

III. Народные сказки (M?rchen).

Присущие им общие элементы — прослеживающиеся только в христианские времена, — сохраняют существенную долю языческих воззрений, что подтверждается тем, что многие из персонажей этих преданий, вне сомнения, относятся к области язычества, то есть гномы, водяные и так далее, в которых нет недостатка в любой вере, которая, подобно германской, обладает представлением о личностных богах[290].

Основными источниками германских героических преданий являются несколько поэм, передававшихся, начиная с восьмого, десятого, но в основном с двенадцатого по пятнадцатое столетие. Поэмы эти основаны, как было достаточно убедительно доказано, на народных песнях, собранных, отредактированных и составленных в единое целое в основном профессиональными певцами. Герои, основные действующие лица повествования, должно быть, некогда были богами или героями, и ушедшие глубокими корнями в народную почву сказания о них дошли до нас сквозь христианские времена в измененной и искаженной форме. Подобное предположение более чем справедливо в отношении великого германского героического предания — повести о Зигфриде и Нибелунгах, поскольку песнь о нем даже в языческие времена была широко известна на Севере[291].

Если в героических преданиях мифологический материал, в частности тот, который составляет основу повествования, часто оказывается замаскированным, в народных преданиях (Volkssagen) он нередко проступает более очевидным образом. Последним термином мы называем те повествования, которые в огромном количестве и удивительном согласии между собой распространены по всей Германии и рассказывающие о скалах, горах, озерах и других объектах. Собирательство этих еще хранимых простым людом преданий после произведенного братьями Гримм издания Deutsche Sagen достигло значительного прогресса. Конечно, среди подобных повествований многие не затрагивают избранную нами тему; некоторые из них представляют собой неясные исторические воспоминания, другие обязаны своим происхождением этимологическим интерпретациям, даже изваяниям и резьбе, которые народ пытался объяснить на собственный лад; в то время как другие явным образом возникли в христианские времена или являются плодом литературного вымысла. Тем не менее, среди них присутствует значительное количество таких, которые были созданы в древние времена, и германская мифология до сих пор надеется получить некий доход с народных преданий, поскольку те из них, с которыми мы уже знакомы, предлагают изобилие мифологического материала, без которого наши познания в области германского язычества претерпели бы существенный ущерб[292].

Народные сказки (Volksm?rchen), обыкновенно не знающие ни имен персонажей, ни времени и места действия, содержат, касательно предмета нашего исследования, в основном мифы, вырванные из первоначальной взаимосвязи и представленные в видоизмененной причудливой форме. Живое воображение, соединение первоначально не связанных друг с другом повествований, адаптация к тому времени, в котором они пересказываются и к меняющимся вкусам слушающей молодежи, передача от одного человека к другому настолько маскируют и искажают мифические элементы народных сказок, что истинная сущность их, в отношении, во всяком случае, к мифологии, становится почти неразличимой[293].

Однако народные предания и народные сказки в конце концов в большей своей части являются зависимыми источниками, способными приобрести любую заметную ценность только в сочетании с более достоверными повествованиями. Еще более несамостоятельный источник представляют собой суеверия, до сих пор бытующие среди сельского населения, значительная часть которых, по моему мнению, не имеет никакой связи с германской мифологией; хотя в последнее время проявилась тенденция считать каждое собрание народных суеверий, представлений и словоупотреблений вкладом в нее[294].

Среди суеверий следует учитывать заговоры или заклинания и произносимые клятвы, часто произносимые при соблюдении особых обрядов и словесных формул для исцеления от болезней или их предотвращения, отчасти сохраняющиеся среди простого народа, отчасти обнаруживаемые в документах[295]. По большей части они рифмованы и ритмичны и обыкновенно заканчиваются призыванием Бога Отца, Христа и святых. В начальной части их нередко звучат эпические нотки, а средняя часть отведена словам, способным подействовать на предмет заклинания. То, что многие из таких форм восходят к языческим временам, следует из того обстоятельства, что ими призывают бесспорно языческие по своему характеру сущности[296].

Другим открытым для нас источником являются немецкие манеры и обряды. Поскольку всякий народ стремится соблюдать прежние обычаи даже в том случае, когда предмет их перестает являться понятным, сохранились — или только недавно впали в забвение — многие обычаи, возникновение которых восходит к языческим временам, хотя связь с ними может оказаться либо забытой, либо настолько смешанной с понятиями христианства, что становится едва узнаваемой. Такое наблюдение особенно применимо по отношению к народным развлечениям и шествиям, происходящим в определенное время в различных частях страны. Мероприятия эти, часто совпадающие с христианскими праздниками, не обязательно находятся в связи с ними; по каковой причине многие из них можно считать пережитками языческих обычаев и празднеств. То, что дело действительно обстоит подобным образом, следует из того, что многие из этих праздников, например зажигания огня, во время обращения в христианство находились под запретом как языческие, и также обретаются среди языческого наследия других народов. Однако мы не знаем, с какими из божеств были связаны эти обычаи и в чью честь были учреждены эти праздники. Для некоторых первоначальный предмет удается установить с некоторой степенью достоверности; однако по большей части он так и остается неизвестным. Следует также отметить, что к германским обрядам примешивались славянские и кельтские[297].

По этому поводу Гримм[298] пишет:

«Иудейская и христианская доктрина начала проникать в языческие верования, языческие фантазии и суеверия, которым приходилось занимать всякое место, не занятое новой верой. Иногда христианские воззрения являются облаченными в языческие одежды, и язычество принимает облик христианства. (Примером этому может служить старинное тюрингское языческое заклинание, приведенное в данной книге выше, в статье о Бальдре. — Примеч. Б. Тopna.)

Как богиня Остара (Eastre) преобразовалась в идею времени, так Хеллия (Hel) сделалась воплощением времени. Древние эльфы и великаны преобразились в ангелов и бесов, но старые предания сохранились. Воден, Тор, Тюр сделались злокозненными, дьявольскими созданиями, и традиционные торжественные ежегодные шествия преобразились в сходки буйных фанатиков, от которых люди в ужасе отворачивались, хотя прежде они стремились поучаствовать в них.

Еще более удивительно то, что на Деву Марию были перенесены некоторые благие предания, касающиеся Хольд и Фрувы, норн и валькирий. Насколько восхитительны эти рассказы о Марии, какая другая поэзия способна сравниться с ними! С благими качествами язычества соединено для нас ощущение высшей святости, окружающей эту женщину. Имя Марии носят цветы и растения, изображения Марии носят в процессиях и помещают на лесных деревьях, в точности так, как это делали язычники; Богородица Мария, прядильщица, как добрая дева помогает всякому, кто призовет ее. Однако Мария не одна. И в греческих и в латинских церквях ее окружают сонмы святых, занимающих место богов второго и третьего класса, героев и мудрых жен языческой поры и наполняющих сердце, поскольку они становятся посредниками между человеком и высшим проявлением суровейшего Божества. Среди святых мужского и женского пола также существуют многочисленные деления, и те случаи, в которых они могут помочь, распределены между ними словно обязанности и должности… Героя, победившего дракона, сменили Архангел Михаил и Святой Георгий, языческая гора Сигберг была передана Михаилу; так во Франции из Mons Martis (горы Марса) получилась Mons mart у гит (Гора мучеников или Монмартр). Стоит отметить, что у осетин Марсов день сделался днем Св. Георгия, а день Венеры стал днем Марии. Вместо Одина и Фрейи теперь пьют за св. Иоанна и св. Гертруду.

В то время, когда религию скандинавов даже в том виде, в котором она дошла до нас, можно рассматривать как взаимосвязанное целое, в изолированных фрагментах германской мифологии можно усмотреть всего лишь руины некогда существовавшего здания, для восстановления которого не хватает всего лишь общего плана. Однако таковой план нам в существенной мере может предоставить Нордическая мифология, поскольку многие из германских руин превосходно согласуются с ней. Посему мы можем с уверенностью заключить, что религия германцев, если бы она дошла до нас в той же Сохранности, что и скандинавская, в целом подчинялась бы той же самой схеме, и потому нам вполне позволительно воспользоваться последней в качестве единственного способа размещения известных нам изолированных фрагментов[299].

Хотя сходство языков и обычаев свидетельствует в пользу тесного родства между германской и скандинавской мифологиями, предположение о совершенной идентичности обеих религий все-таки следует считать абсолютно недопустимым; тем более что единственный оригинальный источник по германскому язычеству, Мерзебургское стихотворение[300], при всем небольшом количестве заключенной в нем информации обнаруживает ряд заметных отличий от северной религиозной системы[301].

Естественным образом возникает вопрос о том, каким образом почитание Одина могло распространиться на значительную часть Германии и Нидерландов? Павел Диакон (Paulus Diaconus) (De Gestis Langobard, i, 8) сообщает нам о том, что Бодана почитали за бога все германские племена. Иона (Jonas) из Боббио («Vita St. Columbani», в Act. Bened., sec. 2, p. 26) упоминает о наполненном пивом сосуде, использовавшемся в качестве жертвоприношения Водану у свевов (аламаннов) на Констанцском озере (Lake of Constance)[302]. Отсюда можно с достаточной степенью обоснованности заключить, что почитание этого бога было распространено среди племен, которые согласно собственным преданиям и другим историческим заметкам перемещались с севера на юг[303]. Неясно, считали ли Бодана верховным божеством все германские божества, поскольку следов его почитания не сохранилось среди баварцев; к тому же название четвертого дня недели в честь этого бога характерно в основном на севере Германии и отсутствует в верхненемецком диалекте[304].

Вот что говорит Снорри о путешествии Одина от Танаиса к месту последнего поселения в Швеции: «Страна к востоку от Танаиса (Танаксвиля) в Азии зовется Асахейм; и главный город (борг) в этой стране звался Асгард. В этой стране жил вождь по имени Один (Водан), и существовало великое место жертвоприношений (offersted), и др.[305] В то время римские полководцы триумфально шествовали по всему миру, покоряя народ за народом; однако Один, будучи провидцем и обладая магической силой, знал, что его потомство займет северную половину мира. Оставив править в Асгарде своих братьев Вили и Be, сам он вместе с diar[306] и большим количеством людей направился на запад в Гардарики[307], после чего повернул на юг в Саксленд[308]. У него было много сыновей, и, подчинив себе внушительное по размерам королевство в Саксленде, Один оставил сыновей оборонять страну. После этого он отправился на север и поселился на острове, носящем название Оденсе на Фьоне[309]. Однако когда Один узнал, что есть хорошие земли к востоку от королевства Гюльви, он отправился туда, и Гюльви заключил с ним договор… Один поселился у озера Малар, в месте, теперь носящем название Сигтуна. Там он построил большой храм…..

Почитание Тунаэра или Донара, северного Тора, среди германцев может быть установлено лишь по нижнегерманской формуле отречения[310] и названию пятого дня недели[311].

Прямых упоминаний о боге Зио, идентичном скандинавскому Тю (Тюру), нигде не сохранилось, однако его право на присутствие в общем списке богов установлено в соответствии с тем, что ему был посвящен третий день недели[312]. Имя его, похоже, сохраняется в ряде топонимов на юге Германии.

Бальдр фигурирует в Мерзебургском заклинании под именем Фол (Phol).

Фризский бог Фосити (Fosite) по всей видимости соответствует скандинавскому Форсети. О нем сообщается, что в честь его был воздвигнут храм на Гельголанде, прежде называвшемся Фоситесланд. На острове находился источник, из которого можно было набирать воду, лишь пребывая в полном молчании. Никто не мог коснуться также посвященных богу животных, которых разводили на острове, да и ко всему прочему тоже. Св. Вилиброрд однажды весной крестил троих фризов и убил трех животных в пищу себе и своим спутникам, едва не заплатив жизнью за осквернение святыни, за каковое деяние, по мнению язычников, преступника настигала быстрая смерть или безумие[313]. Как сообщает Адам Бременский, в позднее время пираты считали остров священным[314].

Кроме упомянутых выше пяти богов, упоминаются и три богини: Фригг, жена Бодана, которую Павел Диакон (i. 8) называет именем Фреа (Frea)[315]. В Мерзебургском стихотворении ее зовут Фруа или Фрийя (Frua или Friia), она считается там сестрой Воллы, то есть скандинавской Фуллы. Шестой день недели назван или в ее честь, или по имени скандинавской богини Фрейи[316], которую германцы, вероятно, называли Фроува. Третьей является богиня Хлудана, которую Торлациус (Torlacius) отождествляет с Хлодюн[317].

О боге Саксноте нам не известно ничего, кроме имени, упомянутого в недавно процитированной формуле отречения. В генеалогии королей Эссекса Сеакснет (Seaxne?t) выступает в качестве сына Водена[318].

Полагаясь на свидетельство древних поэм, Тацит называет общим предком германских народов возникшего от земли героя или бога Туиско[319], у сына которого Манна было трое сыновей, давших свои имена трем племенам: ингевонам, обитавшим ближе всего к океану; герминонам, жившим посредине; и истевонам[320].

Вообще говоря, большей частью наших знаний о германском язычестве мы обязаны нескольким запретам, содержащимся в решениях соборов или объявленных судами. Из подобных источников наибольшую важность представляет Indiculus Superstitionum et Paganarium, находящийся в конце Капитулярия Карломана (743РХ), содержащемся в ватиканском манускрипте № 577, где приведен перечень языческих обрядов, запрещенных Лестинским (Lestines, Liptinae) собором в диоцезе Камбрай. В манускрипте этому перечислению предшествует уже приведенная формула отречения.

Хотя Indiculus часто публиковался, мы помещаем его в своей работе, учитывая всю важность этого источника для германской мифологии.

INDICULUS SUPERSTITIONUM ET PAGANIARUM

i De Sacrilegio ad Sepulchra Mortuorum. ii De Sacrilegio super Defunctos, id est Dadsisas. iii De Spurcalibus in Februario. iv De Casulis, id est Fanis. v De Sacrilegiis per Ecclesias. vi De Sacris Silvarum, quae Nimidas vocant. vii De his quae faciunt super petras. viii DeSacris Mercurii vel Jovis (Wodan or Thor), ix De Sacrificio quod fit alicui Sanctorum, x De Phylacteriis et Ligaturis. xi De Fontibus Sacrificiorum. xii De Incantationibus. xiii De Auguriis vel avium vel equorum, vel bovum stercore, vel stemutatione. xiv De Divinis vel Sortilegis. xv De Igne fricato de ligno, id est nod fyr. xvi De Cerebro Animalium. xvii De Observatione pagana in foco vel in inchoatione rei alicuius. xviii De Incertis Locis, quae colunt pro Sacris. xix De Petendo quod boni vocant Sanctae Mariae. xx De Feriis, quae faciunt Jovi vel Mercurio. xxi De Lunae defectione, quod dicunt Vinceluna. xxii De Tempestatibus et Cornibus et Cocleis. xxiii De Sulcis circa Villas, xxiv De Pagano Cursu, quem Frias (Vrias, Grim) nominant, scissis pannis vel calceis. xxv De eo quod sibi sanctos fingunt quoslibet mortuos. xxvi De Simulacro de consparsa farina, xxvdi De Simulacris de pannis factis, xxviii De Simulacro quod per campos portant. xx ix De Lignets Pedibus vel Manibus pagano ritu. xxx De eo quod credunt, quia Feminae lunam commendent, quod possint corda hominum tollere juxta paganos.

МАЛЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СУЕВЕРИЙ И ЯЗЫЧЕСКИХ ПЕРЕЖИТКОВ

1. О святотатстве по отношению к захоронениям мертвых. 2. О святотатстве над усопшими, именуемом Dadsisas. 3.0 февральских осквернениях. 4.0 кущах, то есть священных местах. 5. О святотатстве в церкви. 6. О священных рощах, которые называют Nimidas. 7. О тех, кто совершает обряды над камнями. 8. О святилищах Меркурия или Юпитера (Бодана или Тора). 9. О жертвоприношении кому-либо из святых. 10. Об амулетах и лигатурах. 11. О жертвоприношениях у источников. 12. О заклинаниях. 13. О предсказаниях либо по птицам, либо по лошадям, либо по бычьему навозу, либо по чиханию. 14.0 прорицаниях или пророчествах. 15. Об огне, добытом трением из дерева, то есть о том, что именуют nod fyr. 16. О мозгах животных. 17. О языческом почитании очага либо при начинании какого-нибудь дела. 18. О местах, которые неверно почитают за святыню. 19. О прошении того, что относят к милости Святой Марии. 20. О праздниках, которые посвящают Юпитеру либо Меркурию. 21. Об убывании Луны, которое называют Vinceluna. 22. О погоде, о воронах и об улитках. 23. О бороздах, проводимых около поместий. 24. О языческом шествии, именуемом Frias (Vrias у Гримма. — Примеч. автора), в рваных лохмотьях или башмаках. 25. О том, как представляют святыми каких-нибудь умерших. 26. Об изображении из окропленной муки. 27. Об изображениях, сделанных из лохмотьев. 28. Об изображении, которое возят по полям. 29. О языческом ритуале деревянных ног или рук. 30. О том, что верят, будто женщины препоручены Луне, и это может увлечь сердца людей, как полагают язычники[321].

Из германских народных преданий и сказок можно получить достаточно отчетливое представление о природе великанов и гномов, населяющих мир тевтонской фантазии. Как в скандинавских верованиях великаны обитают в горах, так и германская традиция называет местом их жительства горы и пещеры. Целые невысокие горы, песчаные дюны или острова образовались из земли, просыпанной девами-великаншами из фартуков при сооружении плотины или насыпи. Каменные россыпи и разбросанные по стране огромные камни, присутствие которых люди не могли объяснить иначе, также являются остатками их древних построек, или же песчинками, вытряхнутыми из башмаков. На таких камнях нередко обнаруживаются отпечатки их пальцев или же других частей тела. Другие предания рассказывают нам о превращенных в камень великанах, некоторые скалы получили прозвание великаньих дубинок[322]. Пролившаяся на землю кровь великанов, например Имира, часто служит причиной образования болот и топей.

В Германии также существуют следы представления бурных явлений природы в качестве великанов. Сохранилось предание, в котором Фасолта призывают для предотвращения бури[323]; в другой призывают властителя бури Мермеута. Великан Фасолт часто фигурирует в средневековой германской поэзии[324]; он являлся братом Экке, божества потопов и волн[325]. О Мермеуте нам ничего, кроме самого имени, не известно.

В германских народных сказках дьявол часто заступает место великанов. Подобно им он обитает в скалах[326], бросает огромные камни, на которых часто остаются отпечатки его пальцев или других частей тела[327], вызывает образование болот и топей или живет на них[328], вызывает вихри[329]. В соответствии с общим преданием с дьяволом часто заключаются сделки, согласно которым он должен за короткое время построить церковь, дом, амбар, насыпь, мост и тому подобное; однако завершению сооружения препятствует спасение души, служащей предметом сделки посредством какой-нибудь уловки. Например, заставляют петуха пропеть, потому что, подобно боящимся дневного света великанам и гномам, дьявол также теряет свою силу с рассветом. Перехитренный и обманутый дьявол являет удивительное сходство с великанами, также обладавшими колоссальной силой, но не знавшими, каким образом можно извлечь из нее выгоду, и потому всегда оказывавшимися побежденными в конфликте с богами и героями[330].

В то время как предания и сказки Германии обнаруживают существенную однородность, верованиям в гномов присуще заметное разнообразие; хотя ни одна из прочих ветвей германского народного повествования не обнаруживает подобной смеси с воззрениями соседствовавших с германцами кельтов и славян. Смешение германских и чуждых элементов становится особенно удивительным при сравнении германских и кельтских рассказов об эльфах, между которыми обнаруживается сильное сходство, которое едва ли можно объяснить сходством исходного материала вне зависимости от всякого взаимного общения[331].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.