16. Прозрение

16. Прозрение

Тот переходный к новой жизни Новый год мы встречали в Костерёво, на охотбазе. Организовал это безобразие Витя, хозяин папы нашего пса. Витя тогда еще был подполковником генерального штаба. Всё мероприятие было на собачей основе. Там была и мама нашего пёсика и братья, с хозяевами, конечно. Акимыч тоже тогда взял щенка здесь же, и тоже был со всей семьёй. Компания собралась большая. Мы встретились еще засветло на выезде из Москвы.

Всё организуемое на основе собачьих знакомств, почему-то очень сумбурно и наперекосяк. Сначала долго не могли собраться вместе, потом, почти сразу пошел густой снег, машины еле ползли. По дороге было несколько страшных аварий. Приехали уже поздно, измученные дорогой. От самого Костерёво еще пробирались по нетронутому снегу, пока не уперлись в разобранный мост.

Еще бы чуть-чуть и Витя получил бы канделябрами, но я решил привести общество к гармонии. Налил всем водки, женщинам понемногу, а мужикам по полному стакану. Женщины, которые здесь уже бывали, отказывались идти через этот мост ночью, потому что местные жители часто видят под этим мостом чертей. Это они говорили на полном серьезе. Наконец водка подействовала, женщины взяли детей и из вещей кое-что, и пошли пешком на базу. Мужики зачем-то остались возле машин.

Чайный стакан водки натощак - это серьезная штука. Водка сделала свое дело, переломила ситуацию. Я услышал от Вити, что где-то рядом есть брод, сел в машину, посадил с собой и его, свернул с дороги в поле и поехал вдоль речки. Лед уже был приличный, а на броде глубоко не провалишься. Я на газах преодолел речку и выехал прямо к базе, в тот самый момент, когда туда подходили женщины. Витя всё-таки получил своё по полной программе. Все машины потом перебрались по моему следу.

Только мы распаковались и собирались отдохнуть по-человечески, как из соседней комнаты раздался детский крик. Витькин сын упал и сильно ударился головой об острый край железной кровати. До сих пор вспоминать страшно: вся кожа со лба у него повисла на глаза, оголив часть черепа. Пока женщины перевязывали хоть как-то, я уже развернул свою Ниву, чтобы ехать в больницу. В больнице, конечно же, не оказалось ни одного врача. Пришлось ехать дальше в Петушки. Там, слава богу, помогли, наложили швы, перебинтовали, как следует.

Мы там были дня три и все три дня в том же духе. Наверное, действительно, там черти живут. Но я вспомнил об этой поездке не поэтому. Тридцать первого числа приехал еще один именитый приглашенный. Витя тогда уже собирался увольняться из армии и подбирал спонсора для дела, которое задумал. Буду называть того парня просто Толстый.

Толстый приехал с двумя девчушками, рядом с ним смотревшимися совсем маленькими. Мы разговорились с ним. Мы были здесь два капиталиста, проблемы почти одни и те же, интересы сходные, но чем больше я с ним говорил и наблюдал за ним, тем тоскливее мне становилось. Это был тот же я, только в гипертрофированном виде. Этот глупый чванливый тип как бы пародировал меня.

Я никогда не носил малинового пиджака и, благодаря врожденным зачаткам интеллигентности, закрывал острые углы своего поведения, но всё это дерьмо, которое пёрло сейчас из всех пор этого типа, во мне несомненно было. Я, конечно, не соскочу с вагонной полки спросонок и не закричу, как Моня, что я здесь самый главный, но еще за полчаса до появления этого Толстого, я здесь был самым главным, это несомненно.

Деньги и власть портят людей - это прописная истина, но испытать эту истину на себе может быть приятно только людям совсем глупым и нечувствительным. Звездной болезни противостоять тяжело, почти невозможно. Когда все вокруг постоянно говорят тебе, что ты самый умный, самый удачливый и даже самый красивый, хочешь не хочешь, а начинаешь верить в это. Постепенно вместо друзей ты становишься окруженным массой льстецов, с тобой все согласны во всем, женщины влюбляются в тебя все поголовно.

Очень тяжело устоять.

Для меня такое положение было не только неприятно, но и не выгодно, почти гибельно. Я вдруг понял, что мои люди на работе и даже в семье перестали высказывать свое мнение, боясь моего гнева и даже простого неодобрения. Они перестали проявлять какую-либо инициативу, просто сидят и ждут моих указаний. Это ведь даже не я сам, это они делают меня таким. Но я же не могу и не хочу всем постоянно давать указания. Я все время считал себя нормальным человеком и демократичным руководителем, а глядя на Толстого, я понял, что это не так. Я постепенно становлюсь деспотом и хамом.

В эту Новогоднюю ночь я первый раз, может еще и не понял до конца, потому что есть много и противоположных аргументов, но задумался об этом точно. В такое положение легко попасть - выбраться из него очень тяжело. Тебе просто не поверят, если ты вдруг изменишься, ага, дескать, знаем мы - это он проверяет нас. Есть один только способ радикально избавиться от этого положения - уехать туда, где тебя никто не знает, в тайгу, к черту на куличики.

Так вот начался этот високосный год, один из самых тяжелых в моей жизни. Как будто бы включился неведомый механизм и время пошло в какую-то непонятную сторону.

В феврале умерла мать. Это было совсем неожиданно. Она пошла в магазин, на улице ей стало плохо. Скорая помощь ничем помочь не смогла. Хоронили её на Пятницком кладбище, рядом с бабушкой, умершей за семь лет до моего рождения. Я как знал, за год до этого, вместо сгнившей оградки, поставил там металлическую часовенку. С момента её смерти и до похорон мне было очень плохо. Мне всё казалось, что я не договорил с ней чего-то, что она ушла обиженной.

Последнее время она была простой пенсионеркой, а она не привыкла к бездействию и подчиненному положению, всю жизнь проработав на руководящих должностях. Она всё стремилась быть полезной, хоть обеспечить нас продуктами, отстояв очереди в пустых тогда магазинах.

С оформлением свидетельства о смерти тоже были проблемы. Борух помог, он быстро утряс вопрос с патологоанатомом и принес мне свидетельство без вскрытия. У этого врача были потом неприятности с милицией. В общем, всё наперекосяк.

А на кладбище произошло чудо. Отпевал мать молоденький рыжий священник. Он

очень старался и по молодости своей, и потому что я дал ему большую пачку денег, не считая.

Чудо было моим внутренним, но от этого не менее удивительным. Когда мать выносили из церкви, я вдруг почувствовал, что моё безнадежно тоскливое настроение пропало, мне стало даже весело, что вроде бы было совсем не к месту. Я попробовал собраться и опять стать печальным и не смог, веселье стало только более торжественным. У меня было такое ощущение, что это не я радуюсь, а она, мать. Как будто бы ей стало хорошо после этого обряда.

С этой минуты я поверил в бога, верней захотел верить христианским обрядам. После следующих поминок здесь же я окрестился, потому что в детстве меня не крестили. Рыжий священник тогда сказал мне, что положил все деньги, куда нужно было, и записал меня в книгу почетных жертвователей или как она у них там называется. Я стал читать христианскую литературу, пробовал молиться истово, но у меня ничего из этого не вышло, никакой благодати я не почувствовал ни от молитвы ни от таинства крещения, и окончательно бросил это дело после похорон отца, когда всё получилось с точностью до наоборот.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.