Глава первая. Истоки западной алхимии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава первая. Истоки западной алхимии

Алхимия известна, по меньшей мере, с середины первого тысячелетия перед Иисусом Христом, и, вероятно, возникла в начале железного века. Каким образом могла она существовать столь долго и в цивилизациях столь несхожих — Дальнего и Ближнего Востока. На этот вопрос большинство историков отвечают так: человек везде человек, он всегда подвергался искушению быстрого обогащения, тешась иллюзией трансмутации обячных металлов в золото или серебро, пока экспериментальная химия девятнадцатого столетия не доказала, что один металл нельзя обратить в другой. На самом деле, это не соответствует истине, а зачастую противоположно ей. Золото и серебро были сакральными металлами задолго до любых коммерческих трансакций: они есть земное отражение солнца и луны и всех реальностей духа и души, связанных с небесной диадой. До средних веков, по крайней мере, ценности двух благородных металлов определялись в зависимости от обращения двух небесных тел. На древних монетах часто изображались фигуры и знаки солнца и его годового цикла. Для людей дорационалистических эпох, отношение двух благородных металлов к двум небесным светочам было очевидно: понадобилась плотная туча механических понятий и предрассудков, дабы затмить ясность этого отношения и представить его простым эстетическим акцидентом.

Впрочем, не надо путать символ с обыкновенной аллегорией или пытаться видеть в нем отражение какого-нибудь коллективного бессознательного, иррационального и смутного. Истинный символизм подразумевает следующее: данности, различные по времени, пространству, материальной природе и другим параметрам, могут, однако, манифестировать единое эссенциальное качество. Они проявляются разными отражениями, разными воплощениями независимой от пространства и времени реальности. Поэтому нельзя безусловно утверждать, что золото обозначает солнце, а серебро — луну: два благородных металла и две звезды равно символизируют две космические или божественные реальности.

Магия золота зависит, прежде всего, от сакральной сущности этого металла или его качественного совершенства и только вторично от его экономической ценности. В силу магической сущности золота и серебра, получение их предполагало сакральную активность: логичным образом, чеканка золотой и серебряной монеты была исключительной привилегией сакральных центров. До сих пор металлургические процессы получения золота и серебра, сохраненные с незапамятных времен в так называемых примитивных обществах, изобилуют приметами их культового происхождения. В цивилизациях «архаических», где игнорируется дихотомия «духовного» и «профанического» и всякая вещь видится в перспективе внутреннего единства человека и космоса, работа с минералом и металлом всегда почиталась священной. Привилегия оставалась у жреческой касты, призванной к этой практике божественным установлением. Если подобного не случалось, как в некоторых африканских племенах, не обладавших подлинной металлургической традицией, кузнец, из-за своего вторжения в святая святых природы, подозревался в черной магии. Интуиция глубокой взаимосвязи человеческой души и природной иерархии кажется современному человеку суеверием. Однако человек «примитивный», не располагающий, сравнительно с нами, массой исторических сведений по обработке металлов, там не менее прекрасно знает, что извлечение минеральной породы из «внутренностей» земли и жестокое очищение огнем — операции зловещие и очень опасные. Для «архаического» человечества, рождение металлургии было не столько «открытием», сколько «откровением» — только божественным установлением разрешался доступ к подобной деятельности. И с самого начала это откровение было небезопасным — оно требовало особой осторожности со стороны деятеля. Как и внешняя работа с минералом и огнем связана с насилием определенного рода, так и влияние на дух и душу, неизбежные в данном ремесле, имеет характер энергетичный и обоюдоострый. Извлечение благородных металлов из смешанной породы с помощью элементов растворяющих и очищающих — например, ртути и сурьмы в соединении с огнем — невозможно без преодоления мрачных и хаотичных сил натуры; реализация «внутреннего серебра» или «внутреннего золота» — в их чистоте и нетленной озаренности — невозможна без преодоления иррациональных и темных тенденций души.

Следующий отрывок из автобиографии одного жителя Сенегала доказывает, что в некоторых африканских племенах выплавка золота и поныне расценивается как искусство сакральное.

«…По знаку моего отца подручные привели в действие два кожаных меха справа и слева от горна и соединенных с ним глиняными трубками… Отец длинными клещами схватил котел и поставил на огонь. В мастерской замерло всякое движение: пока золото плавится, а затем охлаждается, нельзя поблизости работать с медью или алюминием, дабы частицы этих низких металлов не попали в котел. Только сталь не мешает делу. Но те, кто хлопотали близ нее, закончили работу или подошли к подручным, стоявшим вокруг горна. Слишком стесненный, отец их отстранил простым жестом: он не сказал ни слова, никто ничего не говорил, даже колдун. Слышалось только посвистывания мехов и легкое шипение золотой массы. Но если отец и не произносил слов, я знал, что они рождаются, шевелят его губы, когда, склонившись над котлом, он перемешивал уголь и золото концом палки, которая сразу воспламенялась и приходилось ее менять. Какие же слова шевелили его губы? Не знаю, не знаю точно, ничего мне не сообщалось. Но что другое, если не инкантации? Не заклинал ли он духов огня и золота, огня и ветра, ветра, священного в трубках, огня, рожденного из ветра… не заклинал ли он свадьбу золота и огня, не призывал ли духов на помощь? Да, там плясали они, и без них ничего бы не было… И не удивительно ли, что маленькая черная змея подползла и свернулась вокруг одного из мехов. Она отнюдь не часто являлась в гости к отцу, но всегда присутствовала при плавке золота… Тот, кто плавит золото, должен предварительно тщательно вымыться и, конечно, воздерживаться на все время работы от сексуальной близости…»

Есть внутреннее золото, вернее, золото обладает реальностью внутренней и внешней, это очевидно для созерцательного разума, способного видеть одну и ту же «эссенс» в золоте и солнце. Здесь и только здесь корень алхимии.

Ее начало — в сакральном искусстве древнего Египта. Данная алхимическая традиция распространилась по всей Европе и Ближнему Востоку, повлияла, возможно, на весьма аналогичную традицию в Индии. Ее основатель — Гермес Трисмегист (Трижды Величайший), которого идентифицировали с богом Тотом древнего Египта — покровителем всех сакральных искусств и наук, наподобие Ганеши в индуизме. Слово «alchimia» происходит от арабского «al-kimiya», рожденного, очевидно, от древнеегипетского «kemi», относящегося к «черной земле»: так называли Египет и слово символизирует, вероятно, materia prima алхимиков. Не исключена коннотация греческого «chyma» (плавление). Во всяком случае, самые древние алхимические тексты сохранены на папирусах, датируемых последней эпохой египетской цивилизации. Отсутствие более ранних документов объяснимо — сакральное искусство алхимии передавалось только устно: необходимость письменной фиксации — первый знак декаданса или страха эвентуальной гибели традиции. Вполне понятно, что Corpus Hermeticum, обнимающий все тексты, приписываемые Гермесу-Тоту, дошел до нас не на египетском, а на греческом. И если спросят, почему в этих текстах ощутима типично платоническая лексика, мы ответим: можно с таким же успехом сказать, что сочинения Платона отмечены безусловной сигнатурой герметизма. Духовная потенция и широта герметических текстов доказывает: здесь подлинная традиция и ни в коей мере не псевдо-архаическая фабрикация. К текстам Corpus Hermeticum относится и так называемая «Изумрудная Таблица». Она представляется откровением Гермеса Трисмегиста и всегда почиталась арабскими и латинскими алхимиками сводом законов их искусств. Мы не обладаем оригинальным текстом, до нас дошли только арабские и латинские переводы — таково настоящее положение вещей, — но содержание текста — лучшее свидетельство его подлинности. В пользу египетского происхождения алхимии Ближнего Востока и Запада говорит следующее: серия технических процессов, имеющих отношение к алхимии и соответствующие символически выражения первоначально упоминались в папирусах финально — в книгах средневековья. Цели и проблемы вполне аналогичны: наряду с разнообразными рекомендациями по работе с металлом и приготовлении тинктур, так находятся рецепты по выделке искусственных драгоценных камней и цветного стекла — эти ремесла всего пышней расцветали именно в Египте. Впрочем, даже дух египетского искусства, его тенденция к извлечению из материи редких и таинственных «квинтэссенций», родственен алхимии.

Со времен античности можно различить два течения в алхимии. В одном — характера прикладного и ремесленного символика «внутреннего магистерия» проявляется как нечто параллельное профессиональной активности и упоминается только от случая к случаю; в другом металлургические процессы суть аналогии. Можно усомниться, что речь идет о двух разных дисциплинах — алхимии прикладной (неправомочно считающейся самой древней) и алхимии мистической, более поздней. В принципе, здесь только два аспекта единой традиции.

Спросим теперь, каким образом алхимия с ее мифологической основой интегрировалась в монотеистические религии — иудаизм, христианство, ислам? Поскольку присущая алхимии космологическая перспектива органически связана с древнейшей металлургией, ее адаптировали просто как науку о природе (physis) в самом широком смысле: точно так же ислам и христианство усвоили пифагорейскую традицию в музыке и архитектуре и ассимилировали соответствующую духовную перспективу.

С точки зрения христианской, алхимия — своего рода натуральное зеркало Откровения: философский камень, изменяющий низкие металлы в серебро и золото — символ Христа, возникновение этого камня из «необжигающего огня» сульфура и «перманентной воды» меркурия напоминает рождения Христа — Иммануила.

Христианская вера духовно оплодотворила алхимию, тогда как последняя привела христианство к пути «гнозы» посредством созерцания природы.

Еще легче герметика проникла в спиритуальную вселенную ислама, ибо его последователи всегда были склонны признать древние знание, которое под аспектом «мудрости» (hikmah) представляло наследие прежних пророков. В мусульманском мире Гермес Трисмегист часто идентифицировали с Энохом (Idris). Доктрина «единства бытия» (wahdat al wujud) — изотермическая интерпретация кодекса исламской веры — дала герметически новую духовную ось или, другими словами, вернула широту его духовному горизонту.

Как и всякая живая традиция, алхимия притягивает элементы, родственные ее собственному «космосу» — отсюда частая теоретическая интерпретация мифов и символов иных традиций. Однако она всегда хранит определенные черты, печать своей подлинности: это план «магистерия» в его разных фазах, описанный в специфических терминах и обозначенный чередованием «цветов».

Поначалу алхимия проникла в христианство из Византии, затем, более интенсивно, через завоеванную арабами Испанию. В мусульманском мире алхимия расцвела необычайно. Ябир Ибн Хайян, ученик шестого шиитского имама, основал в восьмом веке нашей эры школу, откуда расходились сотни алхимических текстов. И, вероятно, потому, что имя Ябира стало как бы гарантией подлинности традиции, автор Summa Perfectionis — итальянец или каталонец тринадцатого века — взял его себе под латинизированной фермой Гебера.

В эпоху ренессанса, вместе с великим вторжением греческой литературы, по Западу прошла новая волна византийской алхимии. В шестнадцатом и семнадцатом столетии были напечатаны многочисленные алхимические произведения, известные доселе в рукописях только малому кругу посвященных. Изучение герметики достигло новой вершины, но лишь для того, чтобы вскоре ослабеть и сникнуть. Часто считают семнадцатый век апогеем Европейской герметики. На самом деле, декаданс начался уже в пятнадцатом, прогрессируя одновременно с развитием западной мысли в сторону гуманизма и рационализма, поскольку зашатался самый принцип любой доктрины или метода, основанных на интуитивном познании. Правда, в течение некоторого времени непосредственно перед современной эпохой элементы подлинной гнозы, отображенные из области теологии в силу исключительно эмоционального движения позднего христианского мистицизма и агностического хода реформации, нашли прибежище в спекулятивной алхимии. Этим несомненно объясняются отзвуки герметической традиции в произведениях Шекспира, Якоба Беме или Иоганна Георга Гихтеля.

Спровоцированная алхимией медицина прожила дольше. Парацельс назвал ее «спагирией», что соответствует алхимическим «solve» и «coagula».

В общем и целом, европейская алхимия ренессанса и постренессанса имеет фрагментарный характер: это спиритуальное искусство, лишенное метафизических основ. Данное замечание особенно применимо к восемнадцатому веку, несмотря на то, что среди «сжигателей угля» числились такие гениальные люди, как Ньютон и Гете.

Нам кажется уместным заметить здесь весьма категорически, что не существует «свободомыслящей» алхимии, враждебной религии. Принимая человеческую симпатию со всеми ее достоинствами и ущербностью, любое спиритуальное искусство не может игнорировать путей спасения. Наличие дохристианской алхимии не доказывает ничего противного: алхимия всегда была органической частью традиции, обнимающей все аспекты человеческого бытия. Что касается истин, явленных христианством, более или менее скрытых от античности, алхимия могла их принять, не опасаясь самоубийства. Серьезно заблуждаются те, кто почитают алхимию самодостаточной религией или даже тайным язычеством. Подобная позиция парализует силы, собранные для реализации внутреннего магистерия. «Дух веет, где хочет», это верно, и нельзя догматически лимитировать его манифестации: однако он не веет там, где в средоточии — Духе Святом — отрицают одно из его откровений.

Мы не собираемся долго распространяться об истории алхимии, в подробностях, впрочем, неизвестной, поскольку любое изотермическое учение всегда передавалось устно. Надо, однако заметить напоследок: алхимические тексты, как в отношении источников, так и в отношении авторов, часто представлены именами воображаемыми и без какой-либо хронологической связи. Это никак не снижает ценность данных текстов: историческое мировоззрение и алхимическое знание не имеют ничего общего. Имена (как в случае Гебера) призваны указать некую «цепь» традиции, а не конкретного автора. Что касается подлинности герметического текста, то есть вопроса, отражает ли он реальное познание, реальный герметический эксперимент или является фактом допустимым и случайным, здесь нельзя ответить ни филологически, ни сравнением с научной химией: главный критерий — духовное единство традиции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.