Глава 17 Снова Пуна. Диагноз: отравлен таллием

Глава 17

Снова Пуна. Диагноз: отравлен таллием

Гераклит сказал: «Вы не можете войти в одну и ту же реку дважды». Ошо сказал: «Вы не можете войти в одну и ту же реку даже единожды».

Поэтому Пуны «снова» не существует.

Когда мы приехали в Пуну в начале января 1987 годя, я чувствовала себя так, будто повзрослела на несколько сотен лет, если не больше. Я прожила уже столько жизней, пережила столько смертей. Я видела цветущие сады и видела, как их уничтожали.

И все же Ошо не унывал. Он все еще пытался провести нас как можно дальше по пути к тому, что он считал естественным человеческим правом, данным от рождения, – к просветлению.

Именно в эти три года, с 1987-го по 1990-й, Ошо «наговорил» сорок восемь книг, учитывая еще, что треть этого времени он болел и лежал в постели. Это колоссально!

Ошо провел четыре месяца в Бомбее, но в ту ночь, когда мы приехали в Пуну, около четырех часов утра четвертого января, подъезд к ашраму был заполнен саньясинами, желающими его поприветствовать. Ошо лежал в машине на заднем сидении и спал. Когда мы подъезжали, он проснулся и махал людям рукой, не вставая. В этот момент он скорее был похож на маленького сонного ребенка, разбуженного посреди ночи.

Через три часа прибыли полицейские с предписанием не пускать Ошо в Пуну. Предписание должны были вручить Ошо перед въездом в город. Если бы ему вручили документ, когда он был еще в пути, то, въехав в Пуну, он нарушил бы закон. Однако мы уехали из Бомбея ночью, чтобы избежать жары и пробок на дорогах, и полицейские опоздали, пусть и на несколько часов. Они ворвались в ашрам, вошли в дом Лао-цзы и проследовали в спальню Ошо. Ошо еще спал. Никто не входил в его комнату, когда он спал. Поведение полицейских показалось нам вероломством и глубоким оскорблением. Мы с Вивек, Рафией и Миларепой стояли на лестнице, наверху. Поскольку мы были иностранцами, то решили не вмешиваться. С полицейскими разговаривали Лакшми и Нилам. Из комнаты Ошо до нас доносились крики, был слышен и голос самого Ошо. Перепалка продолжалась десять минут. Вивек не выдержала и пошла к ним. Войдя в спальню Ошо, она предложила полицейским чаю! Она сказала, что они выглядели так, как будто у них камень с души свалился. Они столкнулись с чем-то неизмеримо большим, выходящим за рамки их понимания, и были рады поскорее убраться из ашрама.

10 января во время дискурса Ошо рассказал нам о том, что произошло:

«Я был в Бомбее. Один важный человек, президент какой-то влиятельной политической группировки, написал главному министру письмо, а мне отправил копию. В письме говорилось, что мое присутствие в Бомбее может отрицательно сказаться на атмосфере.

Я сказал себе: „Мой бог, еще есть кто-то, кто может отрицательно повлиять на атмосферу Бомбея – самого грязного города в мире?..“ Я жил там четыре месяца, я ни разу не выходил на улицу, даже в окно не выглядывал. Двери в мою комнату были заперты, и все же я чувствовал вонь… как в туалете! Таков Бомбей.

…После этого на моего друга саньясина, хозяина дома, в котором я гостил все эти четыре месяца, власти стали оказывать давление. Ему присылали письма с угрозами: если я не уберусь из его дома, то его и его семью сожгут вместе с домом.

То ли смеяться, то ли плакать.

…Я уехал из Бомбея в субботу вечером, а на следующее утро его дом был окружен пятнадцатью вооруженными полицейскими.

…Сюда я приехал в четыре утра, и через три часа полиция – уже тут как тут. Я спал. Открыв глаза, я увидел в своей комнате двух полицейских. Я сказал себе: „Вообще-то мне никогда не снятся сны, в особенности кошмары. Как эти придурки сюда попали?“

– У вас есть ордер на обыск? – спросил я, но у них ничего не было. – Тогда как вы оказались в моей частной спальне?

– Мы должны вручить вам уведомление, – пролепетали они.

Иногда думаешь: „Эти люди что, спят на ходу, когда говорят?“ Разве так вручают уведомления? Разве так ведут себя служащие, которые служат людям? Они – слуги народа, мы им платим. Они и должны вести себя, как подобает слугам. Они же ведут себя как хозяева.

– Я не совершил никакого преступления. Я просто спал три часа, это что, преступление? – спросил я.

Один из них сказал:

– Вы человек, появление которого вызывает бурные дебаты, и полицейский комиссар опасается, что в городе могут начаться беспорядки. А в уведомлении…

Я его прервал:

– Прочитайте, в чем меня обвиняют? В том, что я человек, к которому люди относятся по-разному? А скажите, пожалуйста, вы вообще видели когда-нибудь известного человека, к которому люди относятся одинаково?

Вызывать споры среди людей – это не преступление. На самом деле, вся эволюция человеческого сознания происходила благодаря людям неоднозначным, таким как Сократ, Христос, Гаутама Будда, Махавира, Бодхидхарма и Заратустра. Им повезло, что никто из них не въезжал в Пуну.

Полицейский повел себя грубо. Я лежал на кровати, и он кинул уведомление мне в лицо! Я не мог терпеть такого варварского поведения. Я тут же разорвал эту бумажку и выкинул ее. А полицейским я сказал:

– Идите, доложите своему комиссару.

Знаю, уведомление нельзя рвать, но всему есть пределы! Во-первых, законы должны быть написаны для людей и уважать человеческое достоинство. Только тогда можно ожидать, что и люди будут их уважать» («Мессия», том 1).

Полицейский комиссар отказался отменить распоряжение, но согласился отложить его на неопределенный срок при определенных условиях, которые он выдвинул ашраму как «нормы поведения». Это был список из четырнадцати условий, определяющих содержание и продолжительность дискурсов, проводимых Ошо. Ему нельзя было обличать религии или говорить то, что могло вызвать серьезные споры. На территории ашрама могли находиться не больше ста иностранцев, и лишь тысяча человек могла посещать ашрам единовременно. Все иностранцы должны регистрироваться в полиции. Условия предписывали, сколько должно быть в день медитаций, сколько они могли длиться по времени, и что полицейские оставляют за собой право входить в ашрам в любое время суток и должны обязательно присутствовать на дискурсах.

Ошо ответил на эти условия львиным рыком. Когда во время дискурса он нам рассказывал об этом, он весь горел:

«Разве же это свобода, за которую тысячи людей отдали свои жизни?

Это храм бога. Никто не может запрещать нам медитировать больше часа…

И я буду высказываться против религий, потому что все они фальшивы. Среди них нет ни одной истинной. А если ему (полицейскому комиссару) хватит ума доказать обратное, то вперед…

Мы не верим в страны, не верим в нации. Для нас все равны, среди нас нет иностранцев».

Относительно полицейских, разгуливающих по ашраму, он сказал: «Нет, это храм бога, и вы должны вести себя в соответствии с нашим правилами» («Мессия»).

Ошо сказал, что если полицейского комиссара и тех двоих, что среди ночи ворвались в его спальню, не уволят, то он подаст на них в суд.

В третью неделю января Вивек на три месяца уехала в Таиланд. Я заняла ее комнату и стала выполнять ее работу. Мы вновь были в опасности. Вилас Тупе, тот самый, который пытался убить Ошо в 1980 году, бросив в него нож, заявил в прессе: «Мы не позволим Ошо жить здесь спокойно». Он требовал ареста Ошо в соответствии с Национальным актом безопасности и угрожал, что двести каратистов и дзюдоистов, участников его организации (индуистской секты Андолан) ворвутся в ашрам и насильно заберут и выдворят Ошо из города. Городские власти тоже не остались в стороне: они поставили у наших ворот несколько бульдозеров, которые запросто могли снести ашрам с лица земли.

К тому же полицейские могли явиться к нам в любой момент, прервать мою визу и отправить обратно в Англию. Много ночей я провела без сна, опасаясь вторжения полиции. У нас была сигнальная сирена, с помощью которой мы могли бы предупредить об опасности всех жителей ашрама, и каждый из нас должен быть охранять определенное окно и дверь. Я спала за стеклянными дверьми, ведущими в комнату Ошо. Если полиция вздумает ворваться в его дом, то им придется перешагивать через наши трупы, прежде чем они смогут добраться до самого Мастера. Полицейские появлялись дважды ночью и много раз днем, но ни разу не входили в дом Ошо.

После нескольких месяцев борьбы в судах, которую вели наши юристы-саньясины во главе с храбрым саньясином Рамом Джетмалани, полицейские постепенно перестали нас травить, а Виласу Тупе было запрещено посещать Корегоан Парк. Мэр Пуны принес Ошо свои извинения и отменил постановление о сносе ашрама. Однако индийские консулы по всему миру еще целых два года предвзято относились к саньясинам и отказывали в визе, если подозревали, что те едут в ашрам к Ошо. Многих саньясинов задерживали в Бомбейском аэропорту, тут же сажали на самолет и отправляли туда, откуда они приехали, без каких-либо объяснений. Но, несмотря на это, волна иностранных учеников, прибывающих в ашрам, нарастала, как во время прилива.

Похоже, война закончилась. Мы могли вновь жить в тишине и спокойствии со своим Мастером.

А потом Ошо начал с нами танцевать. Он танцевал, когда входил в зал Чжуан-цзы и когда выходил. Звучала неистовая музыка, и я чувствовала, как энергия сначала изливается на меня мощным потоком, а потом взрывается и горит ярким пламенем в те минуты, когда я орала на Ошо в «Джибереше». Не понимая собственных слов, я просто что-то выкрикивала, не в силах удержать в себе столько энергии. Затем начались упражнения «Стоп», в которых Ошо доводил нас в танце до безумия, а потом неожиданно замирал, подняв вверх руки. Мы тоже останавливались. Обычно в это время он смотрел кому-нибудь в глаза. У того человека появлялась потрясающая возможность увидеть свою собственную пустоту, отраженную в зеркале Ошо.

Эти практики напомнили мне энергетические даршаны в прежней Пуне, но я понимала, что Ошо предстоит проделать еще много работы, чтобы восстановить ту энергию, которая наполняла это пространство до его отъезда. По возвращении в Пуну нам было горько видеть, в какое запустение пришел ашрам. Здания давно не ремонтировались, а сады стояли неухоженные, словно компания останков людей, некогда здесь обитавших. Люди же, населявшие ашрам, были похожи на разношерстную толпу: вокруг них не было того сияния жизненности и энтузиазма, какое обычно исходит от саньясинов. В первые дни наша компания состояла из нескольких придурков из Гоа – приезжих с Запада, путешествующих по Индии и ненадолго посетивших ашрам, нескольких новоиспеченных саньясинов и небольшой группы саньясинов, основательно потрепанных жизнью. Я смотрела, как Ошо танцует с нами: в нем чувствовались такие тотальность и сила, которые мы никогда не смогли бы проявить по отношению к нему. Атмосфера в аудитории накалялась, становясь густой, насыщенной электричеством, когда он с жаром рассказывал нам о чем-то во время дискурсов. Ему пришлось начать все с нуля. Но какую бы магию он ни применил, это сработало. В ашрам снова начали приезжать люди. Поначалу они вели себя осторожно. В последние годы нам всем пришлось усвоить не один жизненный урок, и многие саньясины, уехав из ашрама, обосновались в обычной жизни: у них были дома, машины, служебное положение. Конечно, им не хотелось со всем этим расставаться. Однако сотни людей бросали все и приезжали к нам, открытые, с широко распахнутыми глазами. К концу февраля жизнь в ашраме постепенно закипала, подобно воде в кастрюле, греющейся на маленьком огне! Параллельно с празднованием бытия Ошо рассказывал нам о своем видении ситуации, сложившейся в современном мире.

Как-то, рассказывая нам про Халиля Джебрана и его «Пророка», Ошо сказал:

«Халиль Джебран никогда не пытался воплотить свои мечты. Я же, напротив, предпринял не одну попытку и обжегся.

Путешествуя по миру, я обнаружил с потрясающей ясностью, что человечество зашло в тупик. Ждать чего-то от этих людей, по меньшей мере, глупо. Возможно, есть пара человек, которых еще можно спасти. Именно для них я и строю свой Ноев ковчег (состоящий из осознанности), зная наверняка, что когда он, наконец, будет построен, скорее всего, не останется никого, кому бы он мог понадобиться. Все эти люди уже пойдут своим путем» («Скрытое великолепие»).

В своем дискурсе под названием «Лезвие бритвы» Ошо привел пять причин грядущей смерти человечества:

1) атомное оружие;

2) перенаселение;

3) СПИД;

4) экологическая катастрофа;

5) расизм, национализм и религиозный шовинизм.

Ошо сказал, что миру нужно не меньше двухсот просветленных.

«Но где их взять? Им придется родиться среди вас – вы должны стать теми двумя сотнями. Но вы растете так медленно! Боюсь, что когда вы станете просветленными, этого мира уже не будет.

Вы не вкладываете всю свою энергию в медитацию, в осознанность. Медитация – это то, чем вы занимаетесь параллельно со многими другими вещами. Она даже не на первом месте в списке ваших приоритетов.

Я хочу, чтобы она стала для вас делом номер один. Я пугаю вас концом света, потому что как еще мне вас убедить, как зажечь внутри вас страстное стремление медитировать?

На вас лежит огромная ответственность, ведь больше нигде в мире люди не пытаются достичь просветления, медитировать, быть любящими и радостными. Мы с вами – малюсенький остров в мировом океане, но это не имеет значения. Если можно спасти хотя бы нескольких людей, то все человеческое наследие, наследие всех мистиков, всех пробужденных может быть сохранено с вашей помощью».

Это была слишком горькая пилюля.

Сарджано спросил Ошо: «Почему в глубине души я начинаю смеяться каждый раз, когда мне кажется, что ты используешь целый мир в качестве инструмента для нашего роста и в то же время используешь нас как инструменты, с чьей помощью можно спасти мир?»

Ошо: «Сарджано, тебе нужно прекратить смеяться по этому поводу. Это не инструмент. У нас нет времени на разные инструменты. Твои смешки – это всего лишь рационализация: ты не хочешь поверить в то, что этого мира скоро не станет, потому что не хочешь перемен. Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что это всего лишь инструмент, и тогда ты можешь расслабиться и продолжать жить в соответствии со своими старыми моделями поведения и восприятия. Но я не могу тебе врать.

Когда я использую что-то в качестве инструмента, я вам так и говорю: это инструмент. Но сейчас речь идет не об инструментах. Либо вы трансформируете мир, либо он трансформирует вас. Я попросту констатирую очень печальный факт. Твое хихиканье – не что иное, как попытка сделать мои усилия напрасными.

Смейся по любому поводу, только не по поводу трансформации. Этот смех идет из подсознания. С его помощью ты себя обманываешь, убеждая себя, что будущее существует, что волноваться не о чем.

…Я хочу заронить в самую глубину вашего существа зерно понимания, что мы подошли к концу пути. Нам остается только танцевать и веселиться. Чтобы вы научились жить СЕЙЧАС, мне придется полностью уничтожить ваше завтра. Я забираю его вместе с вашим умом, неразрывно связанным с разного рода завтра…

Просветление – это лишь то, что ваше сознание концентрируется в одной-единственной точке, в здесь и сейчас.

…Я еще раз говорю: нет такого будущего, которое было бы связано с какими-то проблемами. Начало любого будущего в вас. Если вы сумеете его отбросить, отбросить так, чтобы и следов от него не осталось, у вас тут же появится возможность просветлеть. И это хорошо, потому что будущее на самом деле ИСЧЕЗАЕТ СЕЙЧАС. Но пусть даже в самом отдаленном уголке сознания у вас не будет и мысли о том, что это тоже может быть инструментом. У ума очень много разных способов и стратегий, из-за которых вы так и остаетесь все теми же прежними зомби» («Скрытое великолепие»).

Но Ошо говорил не только на такие серьезные темы. Он много шутил, рассказывал анекдоты. Рядом с ним было невозможно воспринимать происходящее всерьез. Мы относились ко всему искренне, но не серьезно. Во время дискурсов он часто подшучивал над Анандо, изображая из себя привидение, когда шел через ее комнату в зал для бесед. Они оба смеялись и разыгрывали друг друга. Бывало, Ошо выходил из аудитории, оставив изумленных слушателей, которые не понимали, закончился дискурс или нет, и с ехидной улыбкой шел прямиком в ванную Анандо. Он знал, что она там спала. (На дискурсы в Чжуан-цзы собиралось так много народа, что яблоку было негде упасть, вот она и забиралась в ванну, обложив себя подушками и одеялами. Оттуда было тоже хорошо слышно.) Ошо любил постучаться к ней в дверь и слышать, как она вскрикивает от неожиданности. Однажды она спряталась в шкафу для полотенец. У этого шкафа одна стена была лишь имитацией. Анандо помахала Ошо рукой из-за двери в ванную, и когда тот вошел, то увидел пустую ванную. Он открыл шкаф и начал сильно толкать заднюю стенку. Тут же послышался озорной смех, и перед небольшой группой удивленных людей, стоящих в коридоре, предстала Анандо во всей своей красе. Я очень любила эти игры, потому что они напоминали мне рассказы Ошо о его юношеских проделках. Он очень любил, когда мы его разыгрывали. Лучше всего это получалось у Анандо.

Она рассказывала нам, что иногда ночью просыпалась от какого-то непонятного стука в ее комнате. Ошо смеялся и говорил, что это привидение. Однажды посреди ночи Ошо позвал меня и предложил разыграть Анандо. Он попросил меня постучаться в дверь, затем медленно ее открыть и втолкнуть в комнату инвалидное кресло, на котором сидела кукла человека. Эту куклу сделала сама Анандо. Она посадила ее в кресло и выставила в коридор, чтобы Ошо наткнулся на нее, когда утром пойдет на дискурс. Фигура сидела, положив ногу на ногу, и читала газету. Я никогда не видела, чтобы что-то могло вывести Ошо из равновесия. Годами он ходил по этому коридору в Чжуан-цзы дважды в день. Мы изо всех сил старались сделать так, чтобы ничто не мешало ему на пути. И тем не менее, в то утро, когда Ошо наткнулся на совершенно незнакомого человека, сидящего в кресле и читающего газету, расположившись, словно в собственной гостиной, он нисколько не смутился, а, слегка усмехнувшись, подошел поближе, чтобы рассмотреть это странное явление. Зато… наша шутка удалась на славу. Мой стук встревожил Анандо. И когда я вкатила в комнату инвалидную коляску, она вскочила с кровати, полусонная, и увидела «его», освещенного лишь тусклым светом фонаря, горевшего на улице за окном. Анандо не узнала собственное творение и закричала.

«Столько игры, столько детской непосредственности, столько жизни – это и есть дзен».

Когда мне выпадала честь заботиться об Ошо, я всегда вела себя с ним очень тихо, находясь в каком-то благоговейном ужасе. Ошо называл меня «молчаливой». Очень редко я рассказывала ему какие-либо новости или сплетни, и когда он спрашивал меня о том, что творится в мире, я мало что могла рассказать, потому что моим миром были несколько деревьев, на которых только что распустились новые листики, и сад, в который время от времени прилетала райская мухоловка.

Анандо была более приземленным человеком, и в ее отношениях с Ошо была какая-то необыкновенная легкость. Она рассказывала ему обо всем, что творится в ашраме и за его воротами. Однажды я слышала, как она говорила Ошо что-то о политике. Ее отношение к индийским политическим деятелям впечатляло. Она знала их всех по именам, знала названия всех партий. Анандо и Ошо болтали, как два старинных друга, понимающих друг друга с полуслова. Мне кажется, что мы с Анандо отлично дополняли друг друга.

Вивек же была похожа на нас обеих. Такое впечатление, что она вобрала в себя обе наши личности. Ее отношения с Ошо были для меня всегда большой загадкой: они казались мне очень древними. В эти три года она несколько раз уходила из ашрама, но каждый раз, когда она возвращалась, Ошо принимал ее с радостью и тут же давал ей возможность решить для себя, хочет ли она взять на себя какие-нибудь обязанности или станет просто расслабляться и ничего не делать. Она всегда была свободна в своем выборе и могла делать в ашраме все, что захочет. Это исключение Ошо делал только для нее и больше ни для кого. Не бывает правил без исключений, да и Ошо всегда относился ко всем по-разному. Не было ни одного человека, к которому он не относился бы как-то особенно. На один и тот же вопрос, заданный разными людьми, он мог дать совершенно противоположные ответы.

Теперь мы заботились об Ошо все вместе. Из-за его слабости и плохого здоровья мы часто менялись друг с другом обязанностями. И хотя Амрито, врач Ошо, был британцем и к тому же мужчиной, он часто подменял нас с Анандо. Он стал очень мягким и даже женственным, но всегда сохранял ясность ума и умел справляться со своими эмоциями. Я ни разу не видела, чтобы он колебался или не хотел что-то делать, если речь шла об Ошо. Сам Ошо часто говорил, что Амрито очень скромный человек.

У Ошо начали сильно болеть зубы, и в течение трех недель ему часто приходилось обращаться к дантисту. Во время лечения обычно присутствовали Гит, ее помощница Нитьямо, стоматологическая медсестра, Амрито, Анандо и я.

Однажды я сидела на полу рядом с креслом Ошо, и он сказал мне: «Перестань болтать. Помолчи». Я растерялась. Вообще-то я сидела молча, думая, что медитирую. Но медитация была для меня явлением новым, и поэтому я никогда не знала наверняка, на самом ли деле я медитирую, или все это лишь мое воображение. При малейшем признаке появления того, что не подходило под мое определение медитации, я говорила себе: «Ну, к черту все это» и вообще переставала практиковаться. Вместо этого я размышляла на заданную тему. Например, я сознательно представляла себе картину, которую я нарисую. Мой опыт медитации показывает, что это очень уязвимое и хрупкое состояние, и очень легко попасть во власть мыслей о том, что «все это полнейшая чушь». В начале так и было, а «в начале» я была очень и очень много лет.

Поэтому, несмотря на то, что я думала, что медитирую, каждый раз, когда Ошо просил меня замолчать, я страшно смущалась и злилась. Он говорил, что мой ум болтает без умолку, как самая отъявленная сплетница, и мешает ему. Я же не понимала, что он имеет в виду.

Это продолжалось больше недели, и каждый день я закрывала глаза и пыталась уйти в себя как можно глубже, стремясь достичь того места, где слова Ошо не будут меня задевать. Весь день я пыталась расслабиться, но как только Ошо заходил в кабинет дантиста, я испытывала напряжение. Я злилась и сильно расстраивалась. Однажды он сказал всем присутствующим: «Видите, как Четана на меня злится?»

Я же думала про себя: «Почему он выбрал именно меня? Можно подумать, все остальные уже превзошли свой ум! Они что, погрузились в тишину?»

На самом деле, именно это меня так огорчало, как будто я единственная не умела медитировать. Я, у которой было столько мистических переживаний!

Прошло две недели, а я так и не сумела утихомирить свой ум. В итоге Ошо сказал: «Сядь с другой стороны кресла». Во время лечения он повернулся к пустому месту и сказал: «Перестань разговаривать. Помолчи». По окончании процедуры он сказал, что болтала не я, на том месте было привидение. И добавил, что иногда призраки или духи проникают в тела людей, чтобы поболтать. Я оказалась подходящим экземпляром, и призрак не преминул мною воспользоваться. Ошо просил меня ничего не говорить поварам, потому что дверь кухни была в двух шагах от этого места. «Только не рассказывай поварам, иначе от испуга они не смогут работать», – тихонько прошептал он. Ошо пообещал, что когда-нибудь расскажет нам о привидениях. И тут я вспомнила, что это была та самая комната и то самое место, где в первой Пуне я медитировала и позволяла какой-то силе овладевать мною. Раньше я думала, что привидения, как сны, – бесполезны, их не стоит воспринимать всерьез. Они как еще один цвет в радуге, цвет, который мы не способны различить, но иногда чувствуем его присутствие.

Когда я осознала, что мой внутренний мир до сих пор является неисследованной территорией и что медитация – это, так сказать, наша «работа на целый день», тогда я поняла, почему Ошо не придавал большого значения эзотерике, со всеми ее духами и привидениями. Я могла потеряться в мирах призраков и монстров. К тому же насколько бы эзотерика ни была мистической, она находилась вне меня и соответственно никак не могла помочь мне становиться более осознанной.

Совершенно ясно, что существуют другие измерения, которые иногда просвечивают сквозь пелену нашей обычной реальности и которые мы никак не можем объяснить. Например, наши мысли. Из чего они состоят? Можно ли читать мысли других людей, если они не материальны?

Однажды Ошо проснулся, когда я оказалась запертой в ванной Анандо и взывала о помощи. Комната Ошо располагалась довольно далеко, и он не мог слышать мой голос. Но позже он спросил меня, что случилось и почему я кричала.

Более того, Ошо говорил, что иногда к нам в голову приходят мысли, о существовании которых мы даже и не подозреваем.

Впервые с тех пор, как я жила рядом с Ошо, он начала отменять дискурсы. Он был слишком слаб и иногда в течение нескольких дней не мог ни с кем разговаривать. У него страшно болели суставы. Он ничего не мог делать, кроме как целыми днями лежать в постели. Иногда я видела Ошо в ситуациях, когда он умел полностью отстраняться от боли. Например, когда ему вырвали зуб, в тот же день он провел двухчасовую беседу. В другой раз ему сделали укол прямо в сустав после массажа. Массаж делала ему Анубудда, одна из тех, кто занимается телесной терапией в ашраме. Мы с Ошо сидели на полу и разговаривали, пока врач готовил шприц и лекарство. Затем эта трудная процедура началась. Доктор никак не мог найти места между костями, куда нужно было вводить лекарство. От этого он тыкал иголкой несколько раз, и все не туда. Каждый раз, когда игла протыкала кожу Ошо, мы с Анубуддой вздрагивали, Ошо же продолжал расслабленно с нами беседовать. Его дыхание почти не менялось, а выражение лица и вовсе оставалось неизменным. Ошо сказал Анубудде, что просветленный на самом деле острее чувствует боль, только он может от нее отстраниться. Я ни разу не видела, чтобы Ошо беспокоился о чем-то или чего-то боялся. Про себя я знаю, что во мне страх боли чисто психологический. Он рождается оттого, что я не понимаю, что со мной происходит, и делает меня слабее.

В ноябре 1987 года Ошо подхватил, казалось бы, простую ушную инфекцию. Но ему потребовалось примерно два с половиной месяца, чтобы поправиться, несмотря на постоянные уколы антибиотиков и местную хирургическую операцию, сделанную ему в Пуне. Именно тогда его врачи начали подозревать, что он был отравлен.

Они взяли у него анализы крови и мочи, а также образцы его волос, сделали ему рентген и вместе с историей болезни отправили в Лондон лучшим экспертам в этом вопросе. После всестороннего и довольно утомительного исследования там пришли к выводу, что, судя по всему, симптомы, от которых Ошо страдает с тех пор, как побывал в американской тюрьме, указывают на отравление тяжелым металлом, таллием.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.