Страх

Страх

Пока я не знаю, кто я есть на самом деле, моей жизнью в значительной мере управляют мои страхи.

Возможно, именно страх порождает веру в начало и конец.

Именно страх потерять себя питает и поддерживает мое стремление выжить и продолжать существование, и больше всего я хочу и боюсь исчезновения моего «я».

Из страха перед слабостью я стараюсь обрести контроль над ситуацией; из страха перед близостью держусь отстраненно; из страха перед подчинением пытаюсь доминировать; из страха перед заурядностью ищу оригинальности.

Причины для страха неисчерпаемы, ибо, преодолев один страх, я заменяю его другим.

В присутствии осознания страх отчетливо воспринимается как абстракция: тревога о будущем, порожденная тем или иным отпечатком в памяти. Если отбросить ту историю, которая стала источником страха, остается только сырое и живое физическое ощущение. Теперь оно перестает руководить мной и занимает в мире подобающее место. То же самое касается физической и душевной боли. Стоит перестать присваивать это переживание себе, и я освобождаюсь от его бремени, воспринимая его просто, как оно есть.

Если не обозначать страдание как нечто «плохое» и «мое», можно воспринимать его просто как определенную форму энергии, и тогда оно обретает свой собственный вкус, который может глубоко погрузить меня в присутствие.

Природа страдания состоит в том, что оно призвано служить ярким напоминанием о существовании другой возможности. Однако стремясь к наслаждению и избегая страдания, я раскалываю надвое самый фундамент этой возможности.

Чувство вины можно испытывать только тогда, когда судишь о себе исходя из системы верований, привитой в процессе обучения или созданной самостоятельно. Любые самостоятельно выстроенные верования точно так же могут быть порождены лишь прошлым опытом жизни в мире времени. И все эти концепции так или иначе связаны с представлением о движении к какой-то цели, о некоем пути к очищению.

Присутствие чуждо становления или привязанности к цели. Нет необходимости соответствовать каким-то стандартам или вести себя определенным образом, чтобы стать достойным.

Пока человек тратит энергию на поддержание иллюзорного чувства вины и на попытки утолить его, он отвергает возможность освобождения. Драма греха или кармы несет в себе определенную притягательность и большие возможности потакать себе, ибо маскирует человеческое стремление избежать открытия, кто я есть на самом деле. Мы с упоением занимаемся построением иллюзорных представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, чтобы уклониться от чего-то, лежащего за пределами обеих этих категорий.

Присутствие не знает долга, поскольку оно не знает истории, не знает «я». В любой ситуации человек либо чувствует себя отделенным от того, что есть, либо ощущает присутствие. В состоянии отделенности он будет оставаться отделенным, что бы ни произошло. В состоянии присутствия «я» исчезает и остается только то, что просто есть.

В любой ситуации есть завершенность. Каждый миг содержит награду в самом себе. Вот он есть, а вот он уже прошел. И не остается долга, взывающего к расплате.

Пока мы прибегаем к услугам безжалостного судьи, который измеряет и оценивает все дела, нам не выбраться из темницы борьбы, вины и страданий: нам не позволит выйти оттуда грозный бог, являющийся всего лишь нашей собственной проекцией.

Существует только знание или незнание. Если я чего-то не понимаю, значит, я этого просто не вижу, а тьма — это всего лишь тьма. Она не хороша и не плоха.

Все представления о добре и зле, первородном грехе, карме или каком бы то ни было долге суть продукты непробужденного ума, запертого во времени и в стремлении поддерживать и питать собственные представления о маме, папе и «я».