Последняя песнь лебедя

Последняя песнь лебедя

Перевод – О. Колесников

Я смотрю вперед своих народов на века

И пробираюсь по терновому пути,

И терн впивается шипами в мою плоть.

Что ж, пусть погребут меня

В узкой расщелине извилистой дороги;

И там, где я лежал, люди обретут лучшие времена,

И прекрасные песни запоют они,

Путешествуя там, где я брел совершенно один…

Теодор Паркер

Откуда взялось поэтическое, но весьма невероятное поверье – взятое из в мифов – о том, что лебеди поют свои погребальные песни? Об этом гласит одна северная легенда, но она появилась не раньше средневековья. Многие из нас изучали орнитологию; и в молодые годы мы, как правило, уже знаем о лебедях очень много подробностей. В те доверчивые годы вечного солнечного света существовала загадочная притягательность между нашей вредоносной рукою и белоснежными перьями короткого хвоста этого грациозного, но хриплоголосого короля водяных птиц. Одна рука вероломно протягивала печенье, в то время как другая вытягивала одно или два пера, и в результате этого часто страдал слух. Когда она пронзительно кричит, эти несколько шумов можно сравнить с какофонией – будь это «свистящий» лебедь (Cygnus Americanus) или «трубач». Лебеди фыркают, трещат, хрипло и визгливо кричат и шипят, но, безусловно, не поют, особенно, когда ощущают унижение от неправедного нападения на их хвосты. Однако послушаем легенду. «Когда лебедь чувствует скорую смерть, он высоко поднимает голову и издает долгую мелодичную песнь – душераздирающую песнь смерти; эта благородная птица посылает в небеса мелодичный протест, плач, жалобу, которые вызывают у человека и животных слезы, и трепет пронизывает сердца тех, кто ее слышит».

Совершенно верно, «тех, кто ее слышит». Но кто когда-нибудь слышал песнь, исполняемую лебедем? Мы не колеблемся принять подобное утверждение в обычном значении этого слова, даже как поэтический вымысел, одним из многочисленных парадоксов нашего несообразного века и человеческого разума. У нас нет веских возражений, чтобы не применять этот эпитет – на основании личных ощущений – к Фенелону, архиепископу и оратору, которого окрестили «Камбрейским лебедем», но возражаем против довольно сомнительной подобной похвалы в отношении Шекспира. Бена Джонсона опрометчиво называли величайшим гением Англии, и он мог похвалиться тем, что его окрестили «эвонским лебедушкой», а то, что Гомера прозвали «Лебедем Меандра» – это просто посмертный ярлык, чего наш журнал «Люцифер» никогда не одобрил бы, высказывая это вполне однозначно.

—

Давайте применим эти вымышленные идеи скорее к предметам, нежели к людям, вспомнив, что лебедь – символ Высшего Брахмы и одна из аватар влюбчивого Юпитера – был также символом циклов; во всяком случае, заключительной частью каждого значительного периода человеческой истории. Какой необычный символ, наверняка подумает читатель, и как трудно это объяснить. И все-таки здесь есть свое raison d’?tre.[567] По-видимому, подразумевается то, что лебедь любит летать кругами, любит сворачивать свою длинную изящную шею в кольца, а ведь это вовсе не такой уж неуместный символический знак. В любом случае, более древняя идея оказалась более выразительной, относящейся к делу и намного логичнее более поздней, наделившей горло лебедя музыкальными модуляциями и сделавшей из него сладкоголосого певца и провидца близящегося конца.

Последняя песня нынешнего «Лебединого Цикла» звучит для нас зловещим предзнаменованием. Некоторым этот скрипучий крик напоминает сову или карканье ворона, как у Эдгара По. Комбинация чисел 8 и 9, упоминаемые в последней статье месяца,[568] уже принесла свои плоды. Едва ли нам стоит говорить о благоговейном ужасе, который испытывали цезари и мировые властелины древности к числу 8 – требующем равенства для всех людей, – и его роковой комбинации с числом 9 – что отображает землю, существующую согласно принципам зла, – когда этот принцип начинал совершать печальные разрушения среди несчастных властителей и Высших Десяти – их подданных. Последнее жуткое и загадочное предпочтение к королевской власти продемонстрировала Инфлюэнца. Одного за другим она уравняла членов королевской семьи через смерть, добившись их совершеннейшего равенства с их слугами и поварихами. Sic transit gloria mundi![569] Ее первою жертвой стала вдовствующая императрица Германии; затем – экс-императрица Бразилии, герцог д’Аоста, принц Уильям гессе Филиппштальский, герцог Монпасье, принц Шварцбург Рудольштадтский и супруга герцога Кембриджского; кроме того – множество генералов, послов, государственных деятелей и их приемных матерей. Где, когда, и как ты остановишь свою смертельную косу, о «невинная» и «безвредная» Инфлюэнца?

Каждый из этих королевских и наполовину королевских Лебедей спел свою последнюю песню и отправился «к тому ручью», куда «возвращается каждый путешественник», – несмотря на то, что этот афористический стих означал обратное. Да, теперь они разрешат для себя эту великую тайну, а теософия и ее учение получит больше приверженцев и последователей среди королевских особ «на небесах», чем среди вышеуказанных лиц на земле.

A propos[570] инфлюэнца – неверно названная «русской», скорее, похоже, в качестве козла отпущения, в то время как на самом деле она охватывает землю за грехи оплошностей и ошибок медицинских факультетов и модных докторов, – что же она все-таки такое? Медицинские светила уже отважились произнести некоторое количество слов, звучащих весьма учено, однако почти ничего и не поведали нам об истинном характере этого недуга. Похоже, они всё пытаются ухватить ключ этой патологической цепочки, очень слабо (если вообще) указывающей на то, что инфлюэнца происходит по вине бактерий; однако как всегда они оказывались очень далеко от разрешения этой проблемы. Практических уроков, полученных из многочисленных и разнообразных случаев болезни, было немало, однако выводов из них, похоже, получено совсем немного. Не говоря уже о том, что все эти выводы – весьма и весьма неудовлетворительны.

Что же представляет собою в реальности этот неведомый монстр, путешествующий со скоростью, ничуть не уступающей какой-нибудь сенсационной новости о постыдном поступке какого-либо человека? Инфлюэнца почти повсеместна. И откуда берется такая необычная проницательность в отборе ее жертв? Почему она нападает на богатых и могущественных гораздо чаще, чем на бедных и незначительных? Неужели дело действительно только в «умном микробе», как заставляет нас считать доктор Симс Томсон? Неужели это совершенная правда, что инфлюционная бацилла (здесь не подразумевается никакой каламбур[571]), только что открытая в Вене докторами Джоллесом и Вейшелбаумом – всего лишь западня или обман, как и много других вещей? Кто знает? И все же «лик» нашего незваного гостя – так называемой «русской инфлюэнцы» – по сей день пребывает под завесой, хотя ее проявление – тяжело для многих, особенно для старых и слабых, и почти неизменно смертельно для инвалидов. Крупнейший медицинский авторитет по эпидемиям доктор Зедекер только что заявил, что это заболевание ранее всегда предшествовало холере – во всяком случае, в Санкт-Петербурге. Это, мягко выражаясь, весьма необычное заявление. То, что теперь назвали «инфлюэнцей», прежде было известно как грипп, а эпидемии последнего были известны в Европе за несколько веков до того, как холера впервые появилась в так называемых цивилизованных странах. Биография и история инфлюэнцы, известной под названием «грипп», может оказаться интересной некоторым читателям. Вот что мы извлекли и собрали воедино из различных авторитетных источников.

—

Самое первое ее посещение, зафиксированное медицинской наукой, имело место в Мальте в 1510 г. В 1557 году еще молодая инфлюэнца выросла в чудовищную эпидемию, которая перенеслась из Азии в Европу, чтобы после утихнуть в Америке. В 1580 году Европу поразила новая эпидемия гриппа, перешедшая затем в Азию и Америку, убивая стариков, слабых и инвалидов. В Мадриде смертность была огромной, а в Риме от этой болезни умерло 9000 человек. В 1590 году инфлюэнца появилась в Германии; оттуда в 1593 году она перенеслась во Францию и Италию. В 1658–1663 она появилась только в Италии; в 1669 году – в Голландии; в 1675 – в Германии и Англии; и в 1691 году – в Германии и Венгрии. В 1729 году вся Европа ужасно пострадала от этого «невинного» гостя. В одном лишь Лондоне она унесла 908 человек всего за неделю; от нее пострадало более 60 000 человек, а в Вене 30 % умерло от катара или инфлюэнцы. В 1732 и 1733 гг. в Европе, Азии и Америки вспыхнула новая эпидемия гриппа. В 1737 и 1743 гг. она была почти повсюду, когда в Лондоне за одну неделю умерло больше 1000 человек. В 1763 г. она разразилась в британской армии в Германии. В 1775 г. уничтожила почти бесчисленное количество крупного рогатого скота и других домашних животных. В 1782 году в Санкт-Петербурге ею заболело 40000 человек, причем за один день. В 1830 году инфлюэнца совершила успешное путешествие вокруг света – только один раз – в качестве первопроходца холеры. Снова она возвращалась в 1833–1837 гг. В 1847 году она скосила в Лондоне больше людей, чем сама холера. И еще раз она приобрела характер эпидемии во Франции в 1858 году.

Из Санкт-Петербургского «Нового времени» мы узнали, что доктор Хирш доказал, что с 1510 по 1850 гг. имело место свыше 300 случаев сильнейших эпидемий гриппа или инфлюэнцы, широких и местных, сильных и слабых. Согласно вышеуказанным данным, тем самым, небольшую эпидемию инфлюэнцы, имеющую место в этом году в Санкт-Петербурге едва ли можно назвать «русской». То, что известно о ее качествах, напротив, доказывает ее весьма повсеместный характер. Исключительная скорость распространения оправдывает данное ей в Вене название Blitz catarrhe.[572] Это не имеет ничего общего с обычным гриппом, который очень просто подхватить на холоде и в сырую погоду; похоже, что подобное не вызывает специфического заболевания, которое может быть локализовано, а оно роковым образом действует на нервную систему и особенно – на легкие. Большинство смертей от инфлюэнцы происходит в результате паралича легких.

—

Все это очень показательно. Заболевание, которое считают эпидемическим, все же не заразно; оно распространяется повсюду, в чистых, как и в загрязненных местах, в местах, где процветает гигиена, равно, как и в тех, где она отсутствует, – отсюда вполне очевидно, что центров, откуда происходит инфекция, нет; эпидемия возникает мгновенно, подобно воздушному течению, охватывая целые страны и части света; одновременно поражая и моряка в открытом море, и королевского наследника во дворце; голодающего бродягу в центре Уайтчепела, питающегося отбросами, и аристократа в доме на холме, на вершине гигиены, как Давос в Энджадине,[573] где были приняты все меры гигиены – такое заболевание нельзя сравнить с обычными эпидемиями, т. е. например – с холерой. Равно как нельзя относиться к ней как к болезни, вызванной паразитами или микроскопическими микробами того или иного рода. Чтобы доказать ошибочность этой идеи в данном случае, старая добрая инфлюэнца наиболее свирепо напала на самого «убийцу микробов» – Пастера и его помощников. Следовательно, не покажется ли так, что причины, вызывающие инфлюэнцу, скорее космические, нежели бактериологические, и что должно искать не где-нибудь еще, а скорее в необычных изменениях в нашей атмосфере, которая за последние несколько лет смешала и привела в смятение времена года по всему земному шару?

Недавно появились утверждения, что все эти загадочные эпидемии, как нынешняя инфлюэнца, происходят из-за чрезмерного обилия озона в воздухе. Несколько врачей и химиков уже согласны с оккультистами насчет того, чтобы признать, что безвкусный, бесцветный и лишенный запаха газ, известный под названием кислород – «жизненная поддержка» всего живого и дышащего – порой вступает в фамильные трудности со своими коллегами и братьями, когда пытается перепрыгнуть через их головы по силе и весу и стать тяжелее, чем имеет обыкновение быть. Короче говоря – кислород становится озоном. Что, по-видимому, можно считать предварительными симптомами инфлюэнцы. Опускаясь на землю и распространяясь по ней с исключительной скоростью, такой кислород, разумеется, создает еще большее окисление: отсюда и страшный жар в теле больного, и паралич его достаточно ослабевших легких. Вот что говорит Наука по поводу озона: «Его изобилие, вызванное, например, мощными разрядами электричества в воздухе, вызывает у нервных людей неизбывное чувство страха и подавленности, которое часто испытывается перед грозой». И еще: «количество озона в атмосфере изменяется вместе с погодными условиями по законам, пока еще не известным науке». Как мудро заявляют ученые: некоторое количество озона необходимо для дыхания и кровообращения. С другой стороны, «избыток озона раздражает органы дыхания, а превышение его более чем на 1 % в воздухе убивает того, кто им дышит». Это и было причиной некоторых оккультных строк. Настоящий озон – это Эликсир Жизни, – как говорится в «Тайной Доктрине» (Том 1, стр. 144, примечание 2-е). Пусть читатель сравнит вышенаписанное с тем, что он обнаружит в той же работе по поводу кислорода с точки зрения герметики и оккультизма (см. том II, стр. 113 и 114), и он сможет лучше понять мнение некоторых теософов касательно нынешней инфлюэнцы.

Ниже приведены строки, которые некий мистически настроенный корреспондент опубликовал в «Новом времени» (№ 4931, 19 ноября по старому стилю, 1889 г.). В них он дает благоразумный совет о предмете инфлюэнцы, появившийся совсем недавно – причем, этот человек знал, о чем говорил. Кратко его мысль можно выразить следующим образом:

…Тем самым становится очевидным, что истинную причина моментального распространения эпидемии по всей Европе, причем при самых разных климатических условиях и изменениях – следует искать где угодно, кроме неудовлетворительных гигиенических и санитарных условий… Поиски причин, вызывающих это заболевание и способствующих его распространению, не относятся только к докторам, а должны быть обязанностью метеорологов, астрономов, физиков, а в основном – естествоиспытателей, официально и в значительной степени отделенных от работников медицины.

Это вызвало бурю профессионального возмущения. Это скромное предложение было табуировано и осмеяно; а в одной азиатской стране – на этот раз, в Китае – даже пожертвовали козлом отпущения греху Фохата и его слишком активному потомству. Когда членов королевской семьи и правителей этой подлунной империи значительно скосило инфлюэнцей, а остальных родственников – неизвестная болезнь, лишь тогда наступила очередь дидимов Науки. Это было только справедливое наказание за их презрение к «оккультным» наукам и принесение в жертву правды ради личных предрассудков.

—

Тем временем, началась последняя песнь кружащегося Лебедя; только немногие из нас обратили на нее внимание, когда большинство имели уши, дабы не слышать, и глаза – дабы не видеть. Те же, кто услышали эту циклическую песнь, сочли ее печальной, очень печальной и гораздо более мелодичной. Они утверждают, что кроме инфлюэнцы и других зол, половине населения земного шара угрожает страшная смерть, на этот раз из-за тщеславия людей точной Науки и всех тех, кто охвачен спекулятивным самомнением. Потому что это новое помешательство «электрическим освещением» обещает всем крупным городам стать трупами еще до наступления смерти. Это – факты, а не какие-нибудь «безумные спекуляции невежественных теософов». Недавно «Рейтер» посылал почти ежедневно такие благодушные предостережения об электрических проводах вообще, а в частности – в Америке:

Еще один фатальный инцидент, возникший из-за системы подвешенных над землей электрических проводов. О нем сообщается сегодня из Ньюбурга, штат Нью-Йорк. Случилось так, что лошадь, проходя мимо, коснулась носом металлической части опорного столба и упала, как мертвая. Человек, поспешивший на помощь лошади, чтобы поднять ее, коснулся ее недоуздка – и тотчас же упал замертво, а второй человек, попытавшийся поднять первого, получил сильнейший шок. Причина этого инцидента, была в электрическом проводе, висящим между этим столбом и зданием: сильный ток протекал через столб в землю. Изоляционный материал провода, пропитавшись дождевой водой, пропускал электричество. (Morning Post, 21 января).

Ничего не скажешь, это обещает веселую перспективу, и выглядит она и в самом деле так, словно это «последняя песнь лебедя» практической цивилизации. Но это же – бальзам Галаада – даже в одиннадцатый час нашего хищного и не признающего истину века. Бесстрашное духовенство собралось с духом и публично осмеливается выражать свои истинные чувства с презрением к «совершеннейшей нелепости дешевой „религиозной болтовни“, существующей в наши дни».[574] Ежедневно они собирают новые силы; и до сих пор оголтелые консервативные газеты не боятся позволять своим корреспондентам, когда для того подвертывается случай, набрасываться на почтенные лица Канта и миссис Гранди. Воистину, публикация, поднимающая благотворную, хотя и нелицеприятную правду в Morning Post, ценна именно тем, что является исключением из подобного. Корреспондент, мистер У.М. Хардинг, рассказывающий о сестре Розе Гертруде, которая только что прибыла на остров Прокаженных в Молокаи, предполагает, что… «портрет этой молодой леди почему-то должен быть добавлен в одну из наших национальных галерей», и при этом говорит:

Мистер Эдвард Клиффорд безусловно стал бы подходящим для этого художником. Что касается меня, я бы тоже охотно поучаствовал в сохранении этого на века, если бы нашелся отвечающий всем требованиям живописец, чья манера написания лица сохранила бы бесконечную святость души. Такая тема – увы, слишком редкая в Англии, – должна быть более плодотворной, чем заповедь.[575]

Аминь. На заповеди и хвастливые разговоры в модных церквах люди вполне могут рассчитывать; однако истинной практической христианской работы в повседневной жизни – кроме тех случаев, когда она ведет к восхвалению и упоминанию имен филантропов в публичных газетах – мы не видим. Кроме того, такая тема, как добровольная Голгофа, избранная сестрою Розой Гертрудой – появляется «слишком редко» повсюду, не только лишь Англии. Юная героиня, как и ее благородный предшественник Отец Дамьен[576] – истинный теософ в повседневной жизни и поступках – самый недавний величайший идеал для каждого истинного приверженца религии-Мудрости. Для такой работой, настолько практической теософии, мало даже самого эзотерического знания, независимо от религии и догмы, теологических и схоластических различий, а необходимы дополнительные принадлежности и неожиданные условия. Все это нужно превозносить, чтобы остальное исчезало пред Альтруизмом (разумеется, истинным альтруизмом Будды и Христа, а не теоретическим пустословием позитивистов), как мерцающие языки газового света в уличных фонарях бледнеют и пропадают на фоне восстающего солнца. Сестра Роза Гертруда – не только великая и святая героиня, а также духовная загадка, пример Эго, которое невозможно постичь исходя из просто интеллектуальных или даже духовных особенностей. Истинная правда, что мы слышали о целых женских монастырях, добровольно проделывающих такую же работу на Молокаи, и мы с готовностью верим в это, хотя сделано это утверждение более для прославления Рима, нежели Христа и Его труда. Но даже если это и так, эта попытка не имеет себе равных. Нам известно о монахинях, готовых преодолеть целую прерию, охваченную огнем, чтобы избежать монастырской жизни. Некоторые из них признавались в мучительных и отчаянных муках, что смерть была сладкой и даже перспектива физических пыток в аду им предпочтительнее жизни в монастыре и его нравственных мучений. Таким образом, перспектива купить несколько лет свободы и свежего воздуха ценою смерти от проказы – это едва ли жертва, а скорее выбор меньшего из двух зол. Однако случай сестры Розы Гертруды совершенно иной. Она отказалась от жизни, личной свободы, спокойствия домашнего очага и любимой семьи, от всего дорогого и близкого для юной девушки, чтобы смиренно выполнять работу, требующую величайшего героизма, чтобы исполнить самую неблагодарную задачу, при которой она даже не могла спасать от смерти и страданий своих собратьев, а только смягчала и уменьшала их нравственные и физические мучения. Она не искала славы и криков восхищения, ни даже помощи от людей. Она просто старательно выполняла распоряжение своего Мастера. Она была готова стать неизвестной и невознагражденной в этой жизни до самой смерти, проводя годы в непрестанных физических муках от самой зловещей и вредоносной из всех болезней. И она делала это, не так, как книжники и фарисеи, которые исполняли предписанные им обязанности на открытых улицах и в синагогах, полных людей, а точно так, как наказал ей ее Мастер: в полном одиночестве, в уединенном убежище своей внутренней жизни и лицом к лицу только со «своим тайным Отцом», стараясь скрыть от всех самый великий и благородный из всех человеческих поступков так, как другие скрывают преступление.

Следовательно, мы правы, утверждая, что это – по крайней мере в нашем веке – пример сестры Розы Гертруды, как до нее и отца Дамьена – есть духовная тайна. Она представляет собой редкое проявление «высшего эго», свободного от препятствий всех сущностей низшего эго; воздействующего посредством этих сущностей только из-за ошибочности ее земных чувственных восприятий, – что касается религиозных форм, – и являет собой истинное свидетельство тому, чт? есть человеческое в ее Личности – а именно, сил ее разума. Отсюда – непрерывное и неустанное самопожертвование подобных натур, что может показаться религиозным долгом, но что, по трезвому мышлению, есть не что иное, как сущность и бытие смиренной Личности – «божественное сострадание», которое не «отличительная черта», а воистину «закон законов, вечная Гармония, Сама Алайя».[577] И это сострадание, выкристаллизованное в нашем бытие, эти бесконечные тихие вопросы к таким людям, как Отец Дамьен и сестра Роза Гертруда – «Может ли быть блаженство, когда люди страдают? Возможно ли для тебя спасение, когда другие кричат от боли?» И все-таки «Личность», из-за неустанного обучения и религиозного воспитания, слепая к реальному присутствию и природе «Высшей Самости» – не признает ее голоса, а впадет в замешательство в своем беспомощном невежестве к вечной и чуждой Форме, к которой учат относиться как к божественной Реальности, – отсылая на небеса и в запредельность вместо того, чтобы обратиться к их сердцу путем молитв, исполнение чего и есть их САМОСТЬ. Это выражено прекрасными словами Данте Россети, но с более мощной силой:

И вот! Проходит твой закон о том,

Что доказать должна моя любовь,

Что служит лишь тебе и почитает,

Я так и делаю; и радости моей несть конца,

Ибо я теперь – твой слуга.

Откуда же приходит ослепление и пускает глубокие корни в человеческой природе? Восточная философия отвечает нам двумя весьма многозначительными словами, выделяющимися среди множества других, не понимаемых нынешними поколениями – Майя и Авидья, или «Иллюзия», что с точки зрения эзотерической науки скорее будет противоположностью или отсутствием знания, а не «невежества», как это обычно истолковывают.

Большинству наших случайных критиков все вышеупомянутое, бесспорно, покажется набором ученых слов, аналогичным высказываниям миссис Партингтон. Те же, кто считает, что кончиками пальцев ухватились за все тайны природы, равно как и те, кто думает, что они одни поддерживает официальную науку и им дано право разрешить для Человечества проблемы, очень глубоко скрытые в сложном строении человека – никогда нас не поймут. И, не способные осознать наше истинное значение, они могут высказываться по образцу современных отрицателей, постараться, как они делали всегда, при помощи своих научных гримас оттолкнуться от вод великого океана сокровенного знания. Однако волны гупта видьи, едва достигнув тех берегов, пока создали только лужи и грязь, и серьезная борьба с ними докажет, насколько неравноправна борьба мадам Партингтон с водами Атлантического океана. Что ж, в любом случае не стоит обращать на это большое внимание, поскольку тысячи теософов поймут нас без труда. В конце концов, сторожевой пес, охраняющий землю и сидящий на цепи предрассудков и предвзятого мнения, может залаять и завыть на птицу, летящую сквозь непроглядный туман – но это никогда не остановит ее парения, как и не остановит наше внутреннее восприятие, сохраняемое благодаря нашим ограниченным пяти чувствам от поисков и открытий, а зачастую – от разрешения проблем, запрятанных гораздо глубже досягаемости последней, – и таким образом, это также находится за пределами способности улавливать для тех, кто отрицает в человеке шестое и седьмое чувство.

Истинный оккультист и философ, тем не менее, понимает и признает психические и духовные тайны и глубочайшие секреты природы как в каждой пылинке, так и в глобальном проявлении человеческой природы. Для него повсюду существуют доказательства вселенского Духа-Души, а крошечное гнездышко колибри заключает в себе не меньше проблем, нежели золотое яйцо Брахмы. Да, он признает все это, и с глубоким почтением поклоняется тайне своей внутренней святыни, и повторяет за Виктором Гюго:

Гнездышко, свитое птичкой, так мало,

Но же это целое событие.

Яичко, отложенное в лесном гнезде

Нарушает мировое равновесие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.