ГЛАВА 16

ГЛАВА 16

Поверьте, все же иногда бывают чудеса, даже в нашей беспросветной жизни вспыхивают они яркими звездами.

И вот он вспыхнул. Мастер — красивый, русоволосый, с такой же бородой, стройный, с великолепными сухожилиями и мягкой походкой молодого тигра. Он ходил так, как будто все, весь мир, принадлежит только ему, смотрел нежно, обволакивая своими синими глазами: дома, тротуары, каштаны и серебристые тополя. Женщины, дети и старики, глядя на него, влюблялись без памяти. Мужчины боялись.

Я завел себе еще одну овчарку. Насчет собак всегда был строг и поэтому выбрал самую лучшую.

Ох, уж этот дедушка Павлов! Я просил свою добрую черную овчарку, которую назвал в честь того, оставшегося в лесу.

Конфурик, позови Таньку!

И он шел на кухню, тянул ее за то, что на ней было: то ли халат, то ли спортивные брюки, бездумно, по-глупому, по собачьи (рефлекторно, как утверждал умный дедушка Павлов), отрывая куски. Интересно, какой же это был рефлекс? Она кричала, лупила его ладошками по здоровенной черной башке. А он мотал ее из стороны в сторону и тащил.

Бессовестный, — слышал я из кухни, — ты опять порвал мне колготы!

А он, негодяй, довольно урча, тянул ее ко мне — мой вечный, мой любимый Конфурик! Память о тебе идет из покрытых ряской прудов в большом зеленом лесу. Так и не понял я, какими же рефлексами мы общались и можно ли ими общаться. Но память о тебе спасла меня в этой жизни. Ты привел меня к самому главному — спасению, подарив настоящее кунг-фу.

Я вышел с ним прогуляться теплой ночью. Пес был гордым, как всегда. Он знал, что красив и силен. Высоко поднятая голова, длинная шея, широко расправленная грудь.

Ко мне, Конфурик! — грозно крикнул я, когда он попытался перебежать на другую сторону дороги. Вдруг из темноты вынырнул стройный черноволосый юноша и дерзко схватил меня за плечо.

Почему "Конфурик"? — спросил он и сразу по-детски завизжал на его крепкой руке повисла черная башка моей собаки. Я обиделся на пса. Молодой человек схватил меня беззлобно, у него были крепкие руки, руки кунгфуиста, но эти руки Конфурик ощутил сразу и поэтому вмешался.

Что ж ты делаешь, зараза! — я крутнул пса за ухо, он, обидевшись, перепрыгнул лавку и побежал к ближайшему скверу.

"Конфурик" потому, — сказал я парню, который зажал свою травмированную руку ладонью, — что я очень люблю кунг фу.

Я тоже, — кисло улыбаясь, сказал он

Успокойся, — в свою очередь сказал я. — Ночь черная, и он черный. Все нормально. Ты не успел, потому что очень молод.

Да просто уровня не хватает, — протянул парень. — А вообще он молодец! Не укусил, а ударил. Даже крови нет.

Но если не хватает уровня, давай научу! Парень мне поверил и сразу перешел на "вы".

Знаете, — прошептал он — У меня есть настоящий учитель. А я, я просто дрянь! Учитель дает все свои знания, свою боль. Он говорит учись, слабым быть очень плохо. И знаете, ведь слабость — это слабость духа, из духа, а не из временного ада нашего тела состоит человек!

Ну, тут я удивился. По тем временам да такие разумные речи! Еще и такой молодой! Мне почудилось, что я сплю. Говорил он как молодой, но чертовски правильно, так правильно, что морды комсомольцев замелькали перед глазами. Я засмеялся, а он лихорадочно продолжал. Прямо воспламенился!

Поймите, мы с вами никогда не попадем в ад. Ада не существует. Просто когда наше жаждущее удовольствия тело уйдет, растворится, будет очень больно за совершенные ошибки, за ошибки прошлого, Душа, наш дух, то есть мы, будет сильно страдать. Это и есть ад. Как много тело забирает у нас!

Его голова с короткой стрижкой дернулась

Я ненавижу себя порой! Но как бороться?! Все это было смешно до слез. Я взял его руками за оттопыренные уши и прижал к плечу. Пацан был выше меня на целую голову.

Ошибки прошлого ранят в самое сердце! — прошептал я ему в ухо.

Кто вы? — выдохнул он.

Да пошел ты… Кто твой учитель?

Я привезу его. Далеко? — спросил он.

Жутко. Через улицу!

Когда?

Сейчас ночь. Завтра будет утро. Значит, утром. Получится? — испугавшись, спросил я

— Да.

Ну что ж, завтра утром!

Когда?

Его глаза засветились такой радостью и надеждой, что у меня закружилась голова. Этого не ощущал я давно.

Утром, понимаешь, мальчик, утром. Утро — это тогда, когда солнце выходит из- за черной линии и освещает все то, в чем мы живем. Утро — это то, что дает нам надежду. И каждый нормальный человек всегда немного боится, что оно может не наступить. А я каждое утро не могу понять, почему же оно наступило. Ведь мы не заслужили его. Приходите утром. Может, ты думаешь, что я не буду ждать? Или думаешь я буду спать?

Я приду, — прохрипел парень — Приду, — повторил он, опустившись на колено, соблюдая этикет, созданный мудрецами много тысяч лет назад. Потом крутнул подбежавшего Конфурика за нос и растворился в темноте.

Я стоял, обалдевший "Куда же он приведет своего учителя? Он так к нему ломанулся, что забыл об этом спросить!"

Я решил немного постоять. Минут через пятнадцать послышалось тяжелое дыхание Под чьими то сильными ногами грохотал асфальт. Мой пес не насторожился, а только удивленно ждал.

Вы не ушли? — вынырнув на свет, еле дышал лопоухий.

— Вон, смотри! — Я показал свое светящееся окно. Оно выплескивало свой мертвый свет на корявый мокрый асфальт, который недавно положили на такую же мокрую землю, и он, растрескавшись, напоминал пустыню, пострадавшую от засухи. Пустыня в центре города.

Я всегда плохо спал. Но в эту ночь, конечно же, не сомкнул глаз. Курил без остановки самые крепкие сигареты. Были такие — «Памир». Памир, Крыша Мира! Интересно, кто же курит на Памире эти страшные сигареты? Может, там растет табак? Памир — это чистый горный воздух. Тогда я еще не был в горах, но на сто процентов был уверен, что горный воздух не такой.

Примерно так рассуждая, досидел до утра. В Общине курение не поощряли, но и не запрещали. Хотя курили табак, который выращивали. Конечно, он был не такой страшный, как остальные сигареты. Плохому научиться легко. Но именно «Памир» без ароматизации крепостью напоминал об Общине.

Утро было чудесное, потому что в шесть мои открытые двери мягко толкнул русоволосый и бородатый. Так же мягко войдя, он улыбнулся и совершенно бесшумно сел на предложенное место. В нем почувствовалась незнакомая, но мощная Школа!

Жил я тогда, как и сейчас, в однокомнатной квартире, перехитрив всех. На сорок сантиметров по периметру стен сделал столы с дверцами, на стены повесил коллекции бабочек, в которых разбирался, завел себе змей и даже сильного крупного варана из Китая. Он жил в подвешенном на стене террариуме, большом и удобном. Только появлялись у меня деньги от богатых больных, я сразу покупал то, что было близко к природному движению.

Конечно, можно упрекнуть за то, что я мучил братьев своих меньших, но все же у меня им было гораздо лучше. Да, я виноват, что австралийских лягушек, которых купил у одного, китайского варана, которого забрал у другого, южноамериканских улиток и змей и все остальное не смог выпустить на родине. Как бы я довез их туда? Так и живем до сих пор с этим добрым пучеглазым контрабандным товаром — они, я и жена.

Утро неумолимо. Кто остановит его, когда оно желает быть?

Он сел на мой пол, застеленный татами, с удивлением посмотрел на коллекции, ящики с бабочками и висящие на стенах террариумы. Сколько связано у меня с этими стенами! Веселые строители сдали дом со стенами, в которые не вбивались никакие гвозди. Стены даже нельзя было просверлить. Кто-то из друзей притащил мне ящик дюбелей. Клепал я их своим большим молотком, оставшимся по наследству от дедушки. Удивлялся, потому что слышал, кроме специального молотка, похожего на пистолет, заряженного капсюлями, дюбеля не вбиваются никак. Делюсь, я нашел способ: "бах!" — и по шляпку! Плохо "бах!" — согнул. Ну, а уж если очень плохо, дюбель с кошмарным звоном срывался, ударялся в противоположную стену или в потолок, настойчиво пытаясь воткнуться мне в голову. Я был молод. "Карма!" — говорил я себе. Фиг вам, фиг… Карма? А кто ее делает? Для кого она? Ох эта карма! Спасибо дюбелям… Пожалели они меня, вместе с кармой, не воткнулись в мою дурную голову!

Он снова улыбнулся и своими требовательными глазами вгляделся в мои. "Ну-ну, — подумал я, — смотри. Ты увидишь, что хочешь".

В его глазах я почувствовал любовь, ту любовь, которая выражается в ощущении и понимании духа, в невысказанных страданиях, в невыплеснутых чувствах и знании. Все это понимают только те, кому нужно, а нужно тому, кому дано. Его слова были великолепны:

Чем вы занимаетесь? — спросил он. Ни имени, ни "здравствуйте!" Было понятно, что от всего этого он устал.

Я иду по Школе и пытаюсь понять то, что окружает меня.

На чем все это основывается?

То есть? — нахально спросил я.

Через какой символ идет это?

Через символ движения, понимания жесткости — во имя мягкого. Через символ понимания мягкости — во имя жесткости, и смешения того и другого. Разве не из этого состоит окружающее?

То ли от отчаяния, то ли от безнадежности я обнаглел окончательно, переходя на какой-то школьный, но полусофизм.

Вы занимаетесь кунг фу? — сжались его губы.

Да, я пытаюсь делать движения в мире хаоса, чтобы понять его.

Да, хаос — это высшая гармония, — он усмехнулся.

Так, может, сделаем несколько движений? — с надеждой спросил я.

— Конечно, если вы не боитесь за свои прекрасные террариумы.

А разве мало места?

Более чем достаточно!

Учитель, это один из тех технических моментов, когда мне очень жаль, что ты не видел. Мы дрались по высшему классу! Понимали, что разбить нос или пах — это просто. Мы ведь не были врачами и поэтому любили друг друга, безжалостно пинаясь всеми частями тела и так, и этак, как только могли. Потом, часа через полтора, одновременно рассмеявшись, мокрые и счастливые, успокоились. Да, он был неплох…

Откуда ж ты такой? — улыбаясь, спросил мастер.

А как тебя зовут?

Игорь, — ответил он.

Как хорошо, Учитель, что ты нас не видел потом. Мы напились, как свиньи. Пусть и нельзя это понять, но, наверное, как-нибудь можно оправдать.

Несовместимое не только нужно совмещать, хотя это возможно, несовместимое нужно понять. Крайность — удел сумасшедшего. Мы живем в обществе и потребляем созданное им. И если общество говорит на кого-то, что это дурак, то он дурак действительно. Поэтому, если не дурак, он создает втайне от общества и пытается не спеша, аккуратно отдать созданное тому, кому это нужно. Это называется оккультизм.

Нельзя увидеть того, чего нет. Но бывает, если увидел, не говори никому. Другие не видят — значит, этого нет. Нельзя увидеть то, чего нет. Можно увидеть то, чего не хотят другие. Вот так получаются сумасшедшие. От этого не уйти. И бросаются они из угла в угол в смирительной комнате на мягкие стены, все равно разбивая свои больные, натруженные, «видящие» головы. Судьба иногда одаривает их качествами «видения», но кто их понимает? И бьются они о твердые или мягкие стены. Может, наоборот, может, к слишком добрым людям приходит истина, которую ненавидят другие. ВЫПИСКА ИЗ УЧЕБНИКА ПО ПСИХИАТРИИ

"Вечером была привезена больная. Она плакала, тихо, беззлобно протягивая ко всем руки.

Люди, люди! — причитала она. — Не делайте плохого… Не обижайте ближних своих. Люди, люди! — умоляла она. — Нужно понять детей. Не вы даны им, а они вам. Зачем же вы так жестоки?

Больную укололи успокоительным. Утром лечащий врач спросил:

Как вы попали к нам? Она молчала.

Так как же вы попали к нам?

Через дверь, — жалобно глядя, произнесла больная". Диагноз — маниакально- депрессивный психоз".

Но разве не через дверь пришла она? Разве через окна тащили эту больную, несчастную, «видящую» женщину, отягощенную внезапным и непонятным знанием? Через дверь внесли ее те, кто были слишком разумны.

Мой новый друг Игорь оказался удивительным человеком, у которого хватило сил не попасть в сумасшедший дом. И для того чтобы понять, кто он, необходимо немного погрузиться в прошлое.

Китай — страна чудес. Чудеса на каждом шагу. Все о них знают, и поэтому не буду перечислять подробности, а скажу о главном. Китай — он самый древний, начало начал. Из него вышло все, а значит — самое прекрасное и самое безумное, что только есть на Земле. Все ценности и все извращения человечеству дал именно он. И, как все самое древнее, он давно начал отживать, дряхлеть и разрушаться. Как у очень дряхлого старца, в мозгу иногда вспыхивает память об истинном и прекрасном. Эта память пробирается сквозь затуманенный разум, сквозь болезни и немощный организм. Особенно когда заводятся страшные разрушающие опухоли. Последнее, что добило окончательно древность. Великая зараза, память о ней не умрет никогда: — Мао Цзедун.

Нельзя упрекать великих мастеров Дао, которые отреагировали на культурную революцию по-своему. Они не боролись. А может быть, так и надо? Может быть, эта борьба была бессмысленной? Путь не-деяния — это великий Путь, если он неизвращенный. Нам сложно понять традиции и само Дао. Но кто будет спорить с великими Учителями? А сколько их погибло из-за Мао и орущей толпы хунвэйбинов? С трудом можно поверить, что не боролись племена уйгуров, дунган, да и сколько там еще этих воинственных племен!

Но, оказывается, по какому-то закону Космоса все это удивительное сокровище в виде знаний и Учителей, которые их несли, вновь расцвело, тайно, на территории нашего родного СССР. Не буду долго рассказывать, как голодные, едва идущие беженцы появлялись на Дальнем Востоке. Но многие, наверное, помнят, как в какую-нибудь приграничную воинскую часть попадали старики с трясущимися руками. Они прекращали страшные эпидемии дизентерии и других болезней, заваривая несколько крошечных пучков травы на огромные солдатские котлы. Кого гнали обратно, кого оставляли при части, а кто и сам исчезал неизвестно куда. Вот такая она была — культурная революция, обокравшая Китай с ног до головы.

Находка. Город ветров и кораблей, алкоголиков и бандитов.

Тысяча девятьсот пятидесятый год. Официальные кабаки в порту и тайные портовые притоны. Прокуренный бардак, орущие пьяные морды. Драки, поножовщина. Девочки, пришедшие добровольно и затянутые силой. Поножовщина идет вовсю. Здоровенные

портовые мужики крошат зубы кулаками, размахивают ножами, дерутся за тоненькую молоденькую девушку, испуганно стоящую в углу на заплеванном, забросанном окурками полу. Она дрожит, прижавшись к грязной стене. Вся эта бойня идет за нее, кто первый будет обладать ею, кто растерзает эту девочку. Ее лицо искажено страхом, но если присмотреться, то можно разобрать красивейшую китаянку. Наверное, такими были наложницы древних императоров.

По грязным и кривым портовым улочкам, прикрыв глаза, идет худой, сгорбленный годами длиннобородый старик. Он идет как слепой, но идет уверенно, почти не разбирая дороги.

Драка внезапно прекратилась. Китаянка шагнула от стены, протянув руку.

Отец, тебя долго не было. Я испугалась, — уже спокойно произнесла она.

На пороге стоял выпрямившийся старик. Его глаза открылись, оглядывая остолбеневшую толпу.

Красота — это дар демонов! — по-русски произнес он. — Я стар, — продолжал старик. — Это место далеко от нашего дома. А красота — это дар демонов, — старик устало прикрыл глаза. — Сядьте, — повелительно произнес он. Никто даже не пытался спорить. Это была жуткая сила.

То ли пришло время нам постигать мудрость древних, то ли какая-то часть благодарности за то, что страшная страна приютила мудрость. То ли этого хотел Космос, не знаю, но с грязного кабака началась история кунг-фу в нашей стране. Мне иногда кажется, что для многих людей это было истинное спасение. А если это спасение дал Фу Шин, Великий Учитель тайной секты Шаолиньского монастыря, неизвестно почему ушедший из Китая, — его, конечно, сберегли бы. Но он почему-то ушел…

Конечно, Фу Шин не был очень щедр, и можно себе представить, сколько мальчиков, парней и мужчин прошло через него. Он выбирал и выбирал. А люди объединялись, принимая мудрость древних, развивая свои собственные традиции, пропуская их через ту же мудрость, ведь в настоящей мудрости рождаются традиции. После этого во многих городах России появились тайные общества, несущие в себе целостность мысли и движения. Может быть, я преувеличиваю, но уверен, что лучших спортсменов и лучших врачей в нашей стране дало именно это великое движение кунг-фу. Но без извращений ничего не бывает. И поэтому власти преследовали, как могли, уничтожали, загоняли в лагеря. И разросшееся, уже ставшее огромным движение потихонечку уменьшалось, уходя все глубже и глубже в подполье. Но остались в нашей стране мастера, легенды о которых доходили и до Китая, и до Вьетнама, и даже до Лаоса с Таиландом.

Вот так, более сорока лет назад великая мудрость тоненьким ручейком пролилась из древнего Востока и разлилась в тайное море по нашей бескрайней стране. И это море сейчас начало потихоньку проступать на поверхность. Об этом можно говорить бесконечно, можно писать книги с тысячами глав. Китайские мастера приживались, начинали общаться друг с другом, иметь своих учеников, обмениваться ими, иметь детей, учить и их. И когда Китай понял, что потерял, было поздно. Так истинная мудрость и знания древних получили новую родину.

Я слушал Игоря и не верил своим ушам. Неужели я не одинок, как собака, в этой стране? Неужели есть люди, которые знают столько, сколько и я, даже больше? Игорь усмехнулся.

Мой учитель, — сказал он, — это тот, который учился лично у Фу Шина и был одним из лучших и любимых его учеников.

Я чувствовал, что еще немножко, — и у меня будет истерика, держался, как мог, хотелось броситься в объятия этому бородатому сильному человеку, человеку, который буквально спас мою жизнь. "Я не одинок!" — хотелось закричать на весь мир.

Но, переборов себя, я с надеждой спросил:

А где он? И как можно его увидеть?

Я завтра еду к нему. Здесь недалеко, километров сто двадцать от города. Хочешь

— поехали.

И этим он убил меня наповал!

Я спал почему-то как убитый — первый раз после тюрьмы.

В семь часов утра меня разбудил лопоухий. Чмокнув жену в щеку и одевшись, я выскочил на улицу. Боже мой, там стояли желтые «Жигули», в них сидел улыбающийся бородатый, и мы покатили в ближайший город на встречу с первым в моей жизни великим украинским мастером кунг-фу. Учеником самого Фу Шина.

По дороге разговаривали без остановки Лопоухий слушал, шевеля изо всех сил ушами Он ехал в первый раз и был счастлив до чертиков. Мне было приятно сознавать, что его Игорь взял за знакомство со мной. Разговаривая в машине, мне вдруг стало особенно больно за свою Школу Что же я расскажу этому мастеру, что покажу? Ведь так мало знаю! Потом стало стыдно. А на середине пути вообще захотелось выйти из машины. Я поделился этим с Игорем.

— Ну, — усмехнулся он — Терпи. Еще и не такое будет. Сначала ты удачно ступил на Путь, но потом у тебя действительно были тяжелые годы пустоты и одиночества. Терпи, Серый, — посоветовал он — Андреич поймет тебя, поверь мне.

Машина остановилась рядом с Днепром, берег которого полностью зарос кустарником. И, что интересно, в центре зарослей стоял небольшой дом, комнаты на четыре, с разными сарайчиками и небольшими пристройками, а вокруг на берегу изо всех сил росли многоэтажные дома. Мы зашли в заросли, и у меня захватило дух. Я попал на великолепную площадку с тренажерами. Их было много, и некоторые я видел впервые. Площадка была идеально чистая.

И вот этого. Серый, скоро не будет, снесут дом нашего учителя, построят какую нибудь пятиэтажку. А куда его? Кто знает?

Давай перекурим? — попросил я.

Мы зашли за площадку. В кустах была небольшая аккуратная лавочка.

Игорь, мы так с тобой много говорили, а кто он, кем работает? Я совсем забыл, где мы живем.

Кем работает? Вообще-то во всех цивилизованных странах такие люди как достояние страны получают государственную зарплату, чтобы не было проблем и чтобы со всего мира можно было принимать гостей. Но у нас Ты же знаешь! А работает он в школе учителем физкультуры.

Ты что! — ахнул я.

Вот так вот, друг, — усмехнулся мой новый знакомый. Стриженый лопоухий печально кивал головой, слушая нас.

Ну что, идем? — спросил Игорь.

Я встал, расслабился, потом шумно выдохнул и наконец решился — Пошли!