ГЛАВА 20
ГЛАВА 20
Не знаю, с чем связать дальнейшие события, то ли с нашей поездкой в Минздрав, то ли просто с глупостью военкоматов — зачем им человек, отсидевший срок, которому несколько месяцев осталось до двадцати восьми?
Все же жизнь потихоньку налаживалась. В ней присутствовал Григорий Андреич, Игорь, Гончаренко, ребята — мои и их, ведь каждый кого-то учил. За нами ходили хороводы молодых ребят, жаждущих знания. Были разные, иногда попадались такие, которым готов был отдать все. Трудно было со временем, да и с деньгами. Ребята — кто учился, кто работал. Конечно — ни времени, ни денег. Они находили и то, и другое, платили за тренировки, поддерживая нас, и трудились. У Гончаренко, Игоря и меня двери вообще не имели замков. В квартире всегда была масса людей. Но со временем становилось легче.
Старшие ученики старались не пускать пустых людей и больных сначала пропускали через себя.
Советская власть на день рождения преподнесла мне просто чудный «подарок». Свой день рождения каждый раз жду с ужасом. Даже если не хочется, чтобы знали, когда он, все равно узнают, в особенности больные. Есть люди, которых очень жду, в основном это ребята из спортзала и старые друзья. Но больные… От них всегда открещиваешься и с радостью мечтаешь не увидеть никогда. Каждый больной понимает, что я отдал ему очень много сил и здоровья, но всякий раз они обижаются. Не помню никого. Хотят они или нет, хочу я или нет, но по всем законам я должен о них забывать. И когда приходят поздравлять человек триста больных, становится плохо. Может быть, что и печально. Далеко не каждый больной может стать другом. Кажется, что все болезни хором набрасываются в один день в этих поздравлениях — все болезни, которые уничтожил за свою жизнь.
"Что за физиономия? А — это рак!.." — проносится в мозгу. И вот так приходят поздравлять целыми толпами" Желудочно-кишечные тракты, Раки, Язвы, Диабеты и всякая остальная Жуть.
Когда справился со всем этим и мы веселой толпой сидели в комнате — друзья и ученики, — в незапертую дверь зашла Татьяна. В одной руке она держала сирень, в другой — бумажку. С первого взгляда было ясно, что бумажка — официальная. Как всегда, испуг кольнул сердце. Жена разулась, зашла на ковер. | — Повестка! — дрожащими губами произнесла она.
Куда? — не понял я Андреич взял у нее из рук бумажку, внимательно прочитал и бросил на стол.
В армию, Сереженька! — сказал он. — Съезди еще в ООН — и на Курильские острова пошлют!
И шо ж теперь? — спросил Игорь, усиленно жуя. День рождения был испорчен. Все менее близкие начали потихонечку расходиться. А я сидел, тупо уставившись на бумажный лоскутик. Когда щелкнул дверной замок, я пришел в себя. Оглянувшись, увидел самых близких друзей и учеников.
Да а… — протянул Игорь. — Тебе через год двадцать восемь. — И вдруг, не выдержав, заржал.
Ты чего? — спросил Гончаренко.
Ой, не могу! — дрыгал ногами бородатый. — Я представил, — захлебываясь, продолжал он, — нашего Корейца, который марширует в строю с ружьем. Или, — завизжал он, — зубной щеткой драящего парашу.
Дурак, — сказал я. — Параша — это на зоне.
Там тоже.
И что же мне теперь делать?
На моих ребят было страшно смотреть. Грусть неописуемая застыла в их глазах. Только начали постигать элементарные знания, только чему-то научились, и на тебе — забирают! Нелегко переходить от одного, который учит, к другому. Знания принимаются от того, кто учит, а значит — через него. Свое только потом, через долгое время начинает проявляться в принятом. Перейти к другому — это означало убить большую часть постигнутого. Тем более, что привык к определенной характерной выдаче.
Ладно, не страдайте. Что-нибудь придумаем, — успокоил Андреич — Значит, так, ребята. Давайте все домой. Останутся только двое. | Так будет легче всем.
Слушай, Игорек, — продолжал Андреич — Ты там в последнее время в психиатрии рылся. Покопайся в памяти, как Серому в армию не пойти.
Да ну! — замахал я руками. — Не хочу я косить под придурка. Не умею.
Гордый стал! — хмыкнул Игорь. — Ну, иди служить! Возьми оружие, — он кивнул головой в сторону висевшего на стене меча. — На плечо — ив строй!
Слушай, умник, — попросил я. — А чего там такое можно придумать, чтоб не сильно косить? Меня когда-то из-за плоскостопия не взяли.
Ну, дорогой, — сказал Андреич, — это ж когда было! Сейчас никак не пройдет. И не мечтай!
Так, а что ж делать?
А делать будем вот что! — решился Игорь. — Мы из тебя сделаем эпилептика, — радостно объявил он. — В армию не возьмут, но учти — ив космос не пошлют. На машине ездить нельзя будет, крановщиком работать не сможешь.
Ладно, — ответил я, — мне это не грозит. Тем более, машину в ближайшее время я себе не куплю. Ты мне скажи: тренировать смогу?
А какая тебе разница — сможешь или нет? Все равно в армию идти.
— Логично, — подтвердил я.
А чего? — дурацки пошутил Гончаренко. — Если б ты служил, я бы спал вдвойне спокойно.
Совещание продолжалось. Огромную роль во всем этом должна была играть моя жена. Она сидела возле журнального столика, на котором стояли цветы, принесенные учениками. Тогда они показались траурными. "Как венки! — мелькнула дурацкая мысль. — Всем был, эпилептиком только не был!"
В общем так. Серый. Приходим мы на не очень людное место. Желательно где- нибудь на пляже. Ты прикусываешь язык. — Я слушал, молча кивая головой. — Потом размазываем кровь, посыпаем тебя песочком, чтоб погрязней был, после чего ты мочишься в штаны.
Ну, уж нет, дорогой! Черта с два! Мочись сам! — не выдержал я.
А я здесь при чем? — невинно пожал плечами Игорь. — Не меня ведь в армию забирают.
Дальше! — Злоба меня переполняла.
Ну, а дальше выпьешь пачку димедрола.
Чего? — опять не выдержал я.
Не «чего», а эпилептическая кома после припадка. Коматозное, так сказать, состояние, — умно, как по-написанному, изрек Игорь.
Приедет "скорая помощь", которую вызовет один из твоих учеников, ты же знаешь, нам нельзя, слишком мы известны.
Ну, да уж, аферисты! — согласился я. — Кто ж вас не знает!
Вызовет Вовик. — Игорь указал пальцем на здоровенного двухметрового хлопца, сидящего рядом. — Он скажет приехавшим врачам, что гулял с тобой, любовался рекой, которую не каждая птица перелетит, а ты вдруг захрюкал, начал корчиться, упал, немного подергался, а потом сел, и, как к тебе не обращайся, ты тупо мычишь — и ничего более. Так вот, второго друга, а это будешь ты! — он пнул пальцем лопоухого Шурика, — Вовчик оставит охранять тебя, а сам, договорившись со "скорой помощью", ждет ее возле какого-то магазина иди еще более приметного места. Слушай дальше внимательно, — продолжал Игорь. — Когда приедет «скорая», ты будешь мычать, ничего не говоря. Но, думаю, димедрол и так сделает свое дело, потому что не верю в твои особенные актерские способности. И учти, дорогой, мочиться нужно обязательно. Врачи — они всякие бывают, даже умные.
Игорь, — взмолился я, — а что припадков не бывает без этого?
Считай, что нет! — строго произнес он.
Сволочь! — не выдержал я. — Змей проклятый!
Не перебивай, а слушай дальше. Самое ответственное досталось твоей жене.
Татьяна сделала круглые глаза.
Один из друзей садится с тобой в машину, и вас везут домой. Дома жене будут предлагать тебя забрать, но она категорически должна всех убедить, что у тебя бывали странные состояния, и она очень боится, потому что так сильно еще не было. И умоляет, чтоб тебя увезли в больницу. Через несколько дней, а может и раньше, ты выйдешь из больницы и пойдешь к участковому врачу. Он звонит в больницу, получает подтверждение.
И все! Ты не идешь ни в какую армию! Как видишь, задача очень простая. Насильственного лечения не будет. Это твой первый припадок. Раньше были легкие отупения. Поэтому, дорогой, выпишут тебе какие-нибудь невинные лекарства для спуска в унитаз. В общем, понял.
На следующий день мы решили действовать. Легко сказать! Но сделать…
Когда на город стал опускаться вечер, Гончаренко, Игорь и Андреич с Вовиком и Шуриком, изо всех сил подбадривая, провожали меня к пляжу. На душе было тоскливо. Врать не любил никогда. А тут — целый спектакль! И еще столько людей подбадривают, видите ли! Я представлял, как они потешаются надо мной втихаря. Ну что ж, действовать все равно необходимо. Как я оставлю друзей, учеников и больных? Какое все же идиотство — забирать в армию бывшего ЗеКа, с испорченной психикой и в преклонном возрасте! Я вздрогнул, представив, как двадцатилетний сержант будет командовать, поддавая мне под зад. Жизнь опять сдавила своими неумолимыми тисками. "Господи, — думал я, — за что же это меня так? Нужно бежать к Учителю! За ошибки, наверное. Жизнь не щадит. Да и за что меня щадить? Взял на себя слишком много. К Учителю бежать надо!"
Я глубоко вздохнул, когда почувствовал под ногами песок. Мы все ступили на пляж. Недалеко от реки присели.
— Ну что, закурим напоследок? — хмыкнул Игорь. Все закурили. Игорь вытащил из сумки пол-литровую баночку, плотно закрытую крышкой.
А это что? — спросил я.
А димедрол ты что, сухим жрать будешь? Водички тебе взял. Видишь, побеспокоился!
Заботливый ты мой! — Я вырвал у него банку. Вывалив весь димедрол в жменю и засыпав в рот, запил. Потом опять закурил, не ощущая дыма деревянным языком.
Прошло время.
Ну что. Серый? — спросил Андреич.
Не действует, зараза! — удивленно ответил я.
Как, вообще? Так уже ж время!
Не действует — и все! — Я чуть не плакал. Игорь, усмехнувшись, вытащил из кармана новую пачку.
Подействует! — ласково похлопал он меня ладонью по плечу.
Игорек, я не сдохну? Может, еще подождем?
Куда ждать? — прошипел он в ответ. — Ночь скоро! Я вздохнул и сожрал вторую пачку.
Да, — вдруг вспомнил Андреич. — А язык прикусывать. Серый? Давай!
Еще минут десять я пытался прикусить свой, оказывается, твердый и скользкий язык. Кто б мог подумать, что это невозможно!
Не могу! — стонал я. — Инстинкт самосохранения не позволяет!
Позволяет-не позволяет, а морда в крови должна быть! — сердито сказал Игорь.
В общем так, Вовчик, — нашелся я. — Я высовываю маленький кончик языка, машу тебе рукой, а ты бьешь по челюсти.
Не, я не могу! — Вовчик испуганно отшатнулся.
А кого это интересует, можешь ты или не можешь, — сказал Игорь. — Надо — значит, будешь!
Не могу! — мычал Вовчик. — Давайте лучше вы! Рука на Учителя не поднимается.
Интересно! Ты думаешь, на друга поднимется?! И вообще — делай, что сказали, — приказал Игорь.
Все были злые и уставшие от этого идиотского приключения, которое на словах казалось простым.
Слушай, дорогой, — поинтересовался Гончаренко, — а когда ж тебя от димедрола развезет? А это хоть димедрол был?
Не умничай! — рассердился Игорь. — Вон бумажки лежат, посмотри!
Ну не берет! — застонал я.
— Ладно, Серый. Клади язык на зубы, только чуть-чуть! Я положил язык, поднял руку и махнул ей. Вовик чего-то ждал.
Ну? — толкнул его в плечо Андреич.
Не буду! — упрямо повторил Вовик.
— Вова! — устало и жалобно попросил я его. — Надо. Понимаешь, надо! И давай побыстрее. Сил уже нет.
Язык у меня заплетался немного, и это от двух пачек димедрола.
— Ладно! — решился Вовик. — Готов!
Он мужественно сжал кулаки и стал похож на партизана перед расстрелом.
Я снова положил кончик языка на зубы и махнул рукой. В глазах вспыхнули искры, повело в сторону.
Что ж ты, паразит, делаешь! — завопил я, вскакивая на ноги. — Ты ж мне челюсть вывихнул! Куда ж ты бил?! Вырубить хотел, что ли? Снизу хлопнуть надо было. Свинья!
А что? — удивился парень.
Что-что, кретин! Кто ж сбоку бьет!
Усталость была адская. От димедрола в голове что-то дергалось. Я готов был разорвать двухметрового Вовика на тысячи частей. И вдруг почувствовал, что язык прикушен, с губ потекла кровь. Это Андреич, пока я возмущался, слегка махнул ладошкой.
Задолбали! — произнес он. — Ничего сами не можете сделать. Может, за тебя еще и в больницу поехать?
Ну, — восхитился я, — и не больно совсем!
Естественно, — подтвердил Андреич и, оттянув резинку на моих спортивных штанах, быстро влил туда оставшиеся полбанки воды.
Холодно! — заорал я благим матом.
Да достал ты. Серый! Тебя потом еще до утра уговаривать уписаться, маленький ты мой! Ну все. Серый, пока. Через пару дней придем в гости. Нам тут уже не место. Ну, Вовунчик, вызывай «скорую», а ты, Шурик, стереги Корейца. А то вдруг димедрол подействует! И сопрут его у нас с концами.
Ребята попрощались и ушли. В темноте еще долго слышалось ржание Гончаренко. Вовик побежал за "скорой помощью". Я, вздохнув, положил голову на колени.
Поздний вечер был холодным, в штанах — мокро и противно.
Я задремал.
"Учитель, Учитель!"
"Скорая".
Открыв глаза, я увидел едущую по берегу пляжа "скорую помощь", а сбоку, как пехотинец за танком, бежал здоровенный Вовик, указывая дорогу. Я лег на песок, изображая кому.
Ребята погрузили мое окровавленное и мокрое тело в машину, и она помчалась на встречу с женой.
В машине было тепло и уютно. Я лежал с закрытыми глазами, раскачиваясь. Димедрол начинал потихонечку действовать. "Отосплюсь в больнице", — думал я.
Машина затормозила, и через неопределенное время послышался голос жены.
Конечно-конечно, — испуганно говорила она. — Если вы считаете нужным, он отлежится дома. Придет в себя. Конечно, я не отдам его в больницу. Потом приведу.
Но вы смотрите сами!
Дверь отворилась, и они с доктором заглянули в машину.
Ну, что вы решили? — послышался грозный голос доктора.
Нет, я не отдам его! — Татьяна запрыгнула в салон и начала вытирать руками кровь на лице.
Подумайте! — настаивал доктор.
"Черт знает что! — пронеслось у меня в голове. — По-моему, она забирает меня. Но не могла ж она перепутать. Должна ведь наоборот — сплавлять в больницу! Или, может быть, я с ума сошел от этого димедрола?"
Меня кто-то вытащил из машины. Через мгновение послышался звук захлопывающейся двери — и "скорая помощь" укатила.
Я открыл глаза, и первое, что увидел, — толпу любопытных зевак возле подъезда, соседей, высунувшихся из окон, потом — сдержанно рыдающую жену. Шурик и Вова крепко держали меня за руки.
Придурки! — завопил я, вырываясь. — Что вы наделали! — И, не выдержав этого напряжения, подпрыгнул, закатав ладонью Вовчику в ухо.
А чего! — жалобно проныл он. — Чего! Я носить вас должен был, а жена — забирать!
Зеваки испуганно начали разбегаться.
А ты чего? — набросился я на жену.
Сереженька, родной, — всхлипывала она, — на тебя страшно было смотреть. В такой позе, окровавленный, в мокрых штанах. Не могла я отдать тебя.
Дура! Ведь мы же договаривались… — Язык начал заплетаться. Димедрол действовал все сильнее и сильнее.
Пойми, я же женщина! Какая бы женщина отдала своего любимого в таком состоянии!
В каком, дура?! — заплетающимся языком грозно спросил я.
Сам дурак! — вдруг, не выдержав, заорала Татьяна. Потом размахнулась и, сколько было сил, врезала мне по шее. — Пойди посмотри на себя в зеркало. Артист! Переиграл ты малость. Напугал меня до смерти!
Ну вас к черту! — Это было последнее, что я мог сказать. Димедрол почему-то поздно, но сделал свое дело.
Ребята, схватив под руки, на радость и удивление соседям, поволокли меня по лестницам на седьмой этаж. Лифт не работал.
Проснулся от дикого холода, что в общем-то удивило. Когда попытался поднять голову, то показалось, что к ней привязана двухпудовая гиря. Язык камнем лежал во рту. Все же приподняв голову, первое, что увидел, — это ногу, в которой торчала здоровенная серебряная игла. Посмотрев чуть влево, увидел Андреича.
Это я на всякий случай, — улыбаясь, ответил он. — Спишь ты уже вторые сутки.
Холодно, — еле выдавил я.
Конечно, — согласился Андреич, резким движением вытащив иглу из моей ноги. Собравшись с силами, я сел. Рядом сидела дорогая моему сердцу неизменная троица.
Все смотрели с сожалением и любовью.
Жена меня предала, — еле ворочая языком, попытался я сострить.
— Ладно, молчи! — Андреич махнул рукой. — Все учли, а психологию женщины — нет!
— Да, Серик, прокололись, — сказал Гончаренко.
Конечно, вы прокололись, — прохрипел я. — Интересно, когда димедрол выйдет? Тут вмешался умный Игорь:
Серый, это самое легко выветриваемое лекарство. В крови держится всего ничего.
Вот сожрешь столько — и увидишь, сколько в крови оно держится, умник! Меня стало тошнить. Вскочив и шатаясь от стены к стене, я побрел на встречу с унитазом. Покричав в него минут десять и вернувшись к ребятам, сед рядом.
Что будем делать? — изрек Андреич.
А! — махнул я рукой. — Возьму повестку и пойду в военкомат.
Ну и? — поинтересовался Андреич.
Да что «и»! Буду косить, как могу!
— А как можешь? — поинтересовался умный Игорь.
На глухого.
Да! — Игорь махнул рукой. — Это самое сложное. Ничего у тебя не получится.
Понимаешь, Борода, — не выдержал я, — мне надоело мочиться, жрать димедрол, прикидываться, что я в состоянии комы, корчиться во всяких судорогах и валяться в грязи. Все! Отныне у меня восемьдесят процентов потери слуха! И запомни это, дорогой друг.
Смотри, — сказал Гончаренко, — войдешь в роль, действительно глухим станешь.
Лучше глухим, чем то, что было! Чем ходить с распухшим прокушенным языком и челюстью, которая еле двигается после Вовкиной клешни!
Когда идешь? — спросил Андреич.
Завтра, — твердо решил я.
Целый день и ночь ребята поддерживали меня и давали разные советы. Я очень не хотел идти в армию, так же как и они не хотели меня отпускать.
Утром, проснувшись в шесть часов, выслушав кучу наставлений от жены и друзей и напившись зеленого чая, я мужественно к восьми часам пошел в военкомат.
Во дворе военкомата толпилась целая куча молодежи. У всех на лицах было четко написано, что в армию они не рвутся. Кого здесь только не было! Стояли кучками — дети разных сословий. Различия были очень яркими. Пьяный прапорщик выходил через каждые несколько минут неуверенным шагом из дверей и вызывал пофамильно. Я настроился и полностью вошел в образ глухого. И когда вошел, сразу понял, что это невероятно тяжело.
"Ну, — думаю, — Община дала мне для этого силы. Если все получится, — поклялся я себе, — обязательно в ближайшее время поеду к Учителю!"
Из покореженных зеленых дверей вышел пьяный прапорщик и громким хриплым голосом объявил мою фамилию. Я стоял рядом. Он прокричал раз, второй, потом, толкнув меня плечом, грозно спросил фамилию. Я ответил.
Чего стоишь? Глухой что ли?
Ага, — подтвердил я.
Гы-гы! — в ответ сказал прапорщик и подтолкнул меня к двери. Я зашел в небольшую комнату. Молоденькая медсестра приказала раздеться.
А? — спросил я, подставив ухо к ее губам.
Раздевайся, голубчик, — сказала она
Совсем? — удивился я.
До трусов. И в ту дверь. — Она указала пальцем. Комнатка была полутемная. Быстро сбросив все, в трусах и носках я зашел в дверь. Яркий свет ударил в глаза. Длинная комната, длинный стол, за которым сидело человек восемь. Они глянули на меня и ахнули. А я уставился вперед, глядя на строгую женщину, у которой округлились глаза.
Ни хрена ж себе призывник! — сказали справа, очевидно глядя на мои наколки. — И повестка есть. Третьяковская галерея?
Я хранил глухое молчание, преданно глядя на строгую женщину. А та, в свою очередь, с удивлением уставилась на меня.
Послушай, мальчик… гм м… — поправилась она, — … молодой человек, у вас повестка есть!?
Я сощурил глаза и вытянул шею в ее сторону, вспомнив, что именно так делают люди с очень слабым слухом.
А! — вдруг осенило меня. — Да-да! — Я выскользнул в раздевалку и вернулся с повесткой. — Вот! — И положил ее на стол перед женщиной.
А сколько ж тебе лет, сынок? — послышалось уже слева. Я продолжал стоять, преданно глядя на женщину.
Вы, наверное, плохо слышите? — спросила она. Я утвердительно кивнул головой.
Да, он, видно, по губам читает! — раздалось справа.
У вас зрительное восприятие звуковой речи? — спросила женщина.
Да нет! — ответил я. — Если громко, то нормально слышу.
Очевидно, женщина была главной. Она взяла какой-то бланк, недолго на нем писала, потом, перевернув, с обратной стороны поставила адрес.
Идите туда, а после — к нам.
— Спасибо! — поблагодарил я.
И, взяв бумажку, пошел одеваться.
По данному адресу я поспешил в больницу к сурдологу, понимая, что самые тяжкие испытания будут у него.
Зайдя в кабинет, я ужаснулся. За столом сидела злобная, толстая и грязная бабка.
Шо надо? — спросила она. Я молча протянул направление.
В армию не хочешь? — злобно поинтересовалась она снова.
А? — спросил я.
Сейчас ты у меня поакаешь! — хихикнула старуха. — У нас для призывников особенные проверки!
У меня мелко задрожала селезенка. "Наверное, попался!" Старуха взяла камертон, ударила по столу и ткнула его в мочку уха.
Слышишь! — рявкнула она.
Ага! — ответил я.
Старуха ударила камертоном снова и приставила к черепу над ухом.
Слышишь?
Слышу!
Где лучше?
В мозгу пронеслась мысль: "Глухой должен слышать лучше там, где чувствует вибрацию, а значит, на черепной коробке".
Второй раз лучше, — ответил я.
Ну-ну!
Кабинет был темным" полуподвальным. Глаза начали привыкать. Она встала и поманила меня пальцем к другому обшарпанному столу, на котором стоял станок, напоминающий приспособление для пыток. "Что же будет?" — лихорадочно думал я. Создалось такое впечатление, что кончится статьей за отлынивание от Советской Армии. Как мне все это надоело! Жизнь иногда казалась невозможной, осточертевшей, как зубная боль. "Неужели никогда я не смогу спокойно жить и работать?!" На душе стало уныло, как в слякотную погоду.
Клади руку! — Старуха указала на какую то металлическую пластину.
Я лихорадочно пытался понять, что же сейчас будет, но на ум ничего не приходило. Я положил.
Бабуля-садистка пробежала руками по каким то кнопкам. Где-то за спиной у меня раздался негромкий звук. Он длился секунд пять, после чего замолк, а через секунду меня довольно таки прилично бахнуло током. Рука соскочила с пластины. И тут я понял, что попался. Я знал, что последует дальше. Еще так пару раз — а потом после звука через секунду разряд не ударит, но руку я отдерну все равно, а это значит, что я кошу и вовсе не глухой. Мысль сработала быстро и четко. Я заорал, вскочил и опрокинул стул.
Что ж вы делаете! Ай я яй! У вас там что-то сломалось! Вы знаете: меня током ударило? — Я орал и орал, бегая по кабинету, тряся рукой. — Я на вас жалобу подам! — кричал я. — Вы не соблюдаете технику безопасности. Вы же врач, вы отвечаете за здоровье людей, а у вас аппаратура поломанная! Я призывник, я призван защищать рубежи нашей Родины, а вы меня здесь током бахаете!
И тут я вспомнил Игоря. Как он был прав! И как случай посмеялся надо мной! Приходилось играть и быть великим актером. Приходилось истинно косить. "Почему же не получилось так невинно поваляться в грязи с прокушенным языком? На фиг мне это надо!" — думал я, с воплями бегая по кабинету.
Бабушка в старом халате сидела за столом, подперев правой рукой голову. Она многое видела в своей жизни, и я четко понял: женщина любуется моими способностями и актерским талантом. Ее свирепое бульдожье лицо с мощными брылями растянулось в улыбку до ушей.
Не дамся! — бушевал я. — Вызывайте электрика!
Вызову, — сказала она, — парочку санитаров вместо электрика, и все будет нормально.
И тут меня вдруг начала заедать гордость. Я подошел к столу, сел на стул и положил ладонь на пластину.
— Давайте! Продолжайте! — обреченно попросил.
Ну-ну! — понимающе закивала головой старушка. — Давай, милый!
А я тихонечко запустил мягкое дыхание через левую ноздрю. Сзади снова зазвонил звонок, приближая меня к испытаниям.
"Ты отдернешь руку, — приказал я себе, — только тогда, когда разряд пройдет первый замок — это кисть, второй замок — локоть и третий — плечо, после чего неприятно ударит в затылок. А это значит, что заряд действительно прошел. Ты, Серенький, запустил в действие рефлексы. Жди, родной".
Я сидел, пытаясь расслабиться полностью. Сзади прекратился звук. В копчике что- то дернуло, пальцы вздрогнули, а я сидел, ожидая удара в затылок. И когда в затылке страшно защекотало, я немножко продержался и одернул руку. Бабушка на меня смотрела квадратными глазами. Я уверен, за всю свою жизнь сурдолога ничего подобного она не видела.
Ну, ты даешь, внучек! — Старушка ехидно улыбнулась, напомнив мне чем-то нацистского палача — Еще разочичек! — сказала она.
Может, действительно глухой!?
Я вздохнул и снова положил руку на пластину.
И так — несколько раз.
Уже начали ныть все зубы, пальцы задеревенели С каждым ударом тока я к нему все больше привыкал и привыкал. Старушка с радостной улыбкой гуляла по кнопкам, и, казалось, этому не будет конца.
Единственное, что меня успокаивало, — что было несмертельно.
Пытки наконец закончились.
Старуха торжественно выписывала мне какую то огромную справку Она встала, и мне показалось, что хочет пожать мою мужественную онемевшую руку.
На, сынок! — громко сказала она — Только ты не думай На этом еще не конец.
"Как?!" — ужаснулся я про себя.
— Да, — подтвердила она, — Самое страшное еще впереди Так что — мужайся!
Я пообещал и вышел из подвала, держа в здоровой руке с трудом заработанную, драгоценную справку. Никогда еще ничего я так не боялся потерять.
Чудо, но в этот день я успел попасть снова на первую комиссию, которая уже собралась расходиться.
В военкомате, заглянув в справку, оставили ее у себя. Так мне и не удалось вставить ее в рамочку и навеки повесить над кроватью. Но эти пытки останутся в памяти навсегда.
Потом мне выписали справку в областной военкомат Через три дня я должен был пройти главную комиссию, которая навсегда избавит от рядов Советской Армии.
Три дня прошли как кошмар Меня успокаивали, как могли, после рассказа о пытках. Но я с ужасом ждал областного военкомата, помня обещание толстой бабушки.
Областной военкомат.
Казалось, я попал в дурдом. Очевидно, здесь собрались все больные по настоящему и те, которые косили, как я. Здесь были дергающиеся, хромые, кривые — в общем, все те, кто не могли или не хотели идти туда, куда не хотел и я.
Каждый пробегал по коридору кабинетов восемь, опять в носках и трусах. Бегая посвоей дистанции, я чувствовал себя экспонатом в картинной галерее. Меня рассматривали с интересом в каждом кабинете. Молоденькие медсестры хихикали, а старые вояки неприязненно рычали. В каждом кабинете приходилось «акать», «штокать», не забывая, что глухой.
И вот последний. Все так же щурясь и подставляя уши, я услышал слова, подобные
меду.
В мирное время, — объявила мне приятного вида женщина, — не годен к нестроевой службе.
Сердце возликовало.
Я радостно выскочил из кабинета и побежал в раздевалку. И тут, в конце коридора, за спиной меня кто-то четко позвал по фамилии. Я резко остановился, и мгновенно в мозгу вспыхнуло лицо доброй бабушки в грязном халате. "Вот оно, — понял я, — самое страшное! Слава Богу, что не повернулся!"
Нагнувшись, я не спеша поправил правый носок. В это время меня кто-то постучал по плечу.
А? — сощурившись, повернулся я.
Брат, это не тебя?
Сбоку стоял двухметровый, с приплюснутой головой человек, тоже в трусах и
носках.
Где? — не понял я.
Вон! — Он указал рукой.
Я повернулся и увидел в конце коридора врача из последнего кабинета. Рядом стоял
капитан.
Вы меня? — заорал я, тыкая себя в грудь.
Капитан махнул рукой, и они с женщиной зашли в кабинет. Я одержал победу.