Язык и дуальность

Язык и дуальность

Одна из причин, по которым нам требуются символы, обозначающие ощущение недуальности, заключается в том, что язык по природе своей подтверждает дуальность каждым словом. Каждое слово является означающим, представляющим означаемое. Если означающее не указывает на означаемое, мы воспринимаем его как бессмыслицу. Возьмем для примера стоп-сигнал: чтобы он был эффективным, нам нужен сам знак и водитель, который понимает значение символа. Точно так же, если я скажу пирожное, то это будет означающее, указывающее на некую разновидность десертов. Но если я скажу корасум, то у этого означающего не будет означаемого. Это тарабарщина, не имеющая семантического содержания (хотя, как я уже говорил, она может иметь содержание прагматическое, зависящее от интонации, с которой я ее произношу). Соответственно, вся семантика зиждется на дуализме означающего/означаемого. Более того, грамматическое или синтаксическое значение также строится на бинарных оппозициях. Каждое словосочетание состоит из двух частей: ядра и дополнения[193]. Дополнение завершает ядро. Так, в предложном словосочетании в доме, предлог в – ядро, а доме – дополнение[194]. Чтобы фраза была завершенной, или синтаксически значимой, в ней должны присутствовать обе части. Одно словосочетание может выступать в качестве ядра другого, и такая «модульность» делает язык бесконечно продуктивным. Я могу составить бесчисленное множество предложений, просто соединяя словосочетания. Но если высшая реальность, как говорят мистики, действительно едина, то язык не может отображать ее восприятие, поскольку он бинарен по сути своей.

Но действительно ли это так? Жак Деррида обращает внимание на то, что при ближайшем рассмотрении наши бинарные оппозиции противоречат сами себе[195]. Свет обнаруживается во тьме, мужское – в женском, и наоборот. Мы творим значение, не распознавая бинарные различия, но создавая их. Возможно, что человеческое сознание бинарно само по себе. И это подтверждается тем фактом, что синтаксическая структура языка бинарна на самом глубоком, наиболее абстрактном уровне: каждое словосочетание разбивается на две, и только на две части: ядро и дополнение. Более того, наш мозг тоже бинарен: левое полушарие отвечает за логику, а правое – за интуицию[196]. Но даже если наше сознание бинарно, то высший разум, частью которого оно является, не таков. Мы знаем это, поскольку можем анализировать наши оппозиции в реальности и наблюдать их «схлопывание». К примеру, жизнь и смерть кажутся абсолютно противоположными категориями. Огонь делает нечто похожее на то, что делает жизнь: распространяется, дышит, съедает, оставляя после себя мусор, но он неживой. Или вирусы: они не способны размножаться самостоятельно и не имеют метаболизма – и то и другое необходимо, чтобы считаться живым. Но их нельзя считать и мертвыми, так как они передают генетическую информацию и эволюционируют – а это тоже свойства жизни. Мы не знаем, где проходит эта грань, потому что в действительности жизнь и смерть – это вовсе не бинарная оппозиция, но части одного и того же процесса.

Основополагающее понимание реальности не бинарно, но унитарно[197]. Мы знаем это, поскольку видим, что его манифестация – реальность – унитарна. Существуют тысячи вещей, но все они работают вместе. Я осознал это, когда стал больше задумываться о пище, которую ем. Например, если я ем много фаст-фуда, то чувствую вялость и головную боль. Но когда подкреплюсь собственноручно приготовленной едой из свежих продуктов, мне гораздо лучше. Я также начал размышлять о том, в какой момент еда в процессе пищеварения становится мной, и не смог зафиксировать данный момент. Возможно, это происходит еще до того, как я почувствую вкус пищи, то есть прежде чем соответствующие молекулы прикрепятся к вкусовым рецепторам. Как известно, это временная связь, но ведь и протеины, которые поступают в мои клетки сразу после ланча, находятся там лишь временно. В конце концов они заменяются другими. Процесс жизни – это процесс постоянного изменения.

Во время еды я нередко совершаю своего рода молитву, но в отличие от христиан не изливаю ее в словах. Поглощая пищу, я представляю происхождение каждого из ее компонентов и думаю о том, что должно было произойти, чтобы эта еда стала для меня доступной. Самый обыкновенный сандвич требует полей пшеницы, солнечных и дождливых дней, фермеров разных специальностей, поездов и кораблей, гуртов скота, океанов рыбы, целых экосистем. Сандвич, который я ем на ланч, – это фундаментальный и необходимый компонент известной мне Вселенной. Возможно, зерно для сандвича мог бы вырастить и другой фермер, но тогда это был бы уже другой сандвич. Я навсегда становлюсь участником всего хорошего и всего плохого, что было связано с приготовлением этого куска пищи. Если с животными плохо обращались, я причастен к этому – пусть не виновен, но все-таки причастен. Если с животными обращались хорошо, то в это есть и мой вклад. Я – участник мира, я и есть мир.

Не существует дуализма «Я» и Иного – мы становимся одним в языке, так как в противном случае общение было бы невозможно, а Вселенная лишилась бы красоты, которую она в себе несет. Представьте, что у нас нет абстракций и каждая вещь имеет свое собственное имя, собственное название. Имя есть у каждого дерева, у каждого животного, а не просто у каждого вида, а моя рука называется не так, как ваша. При таком бесконечном множестве слов общение было бы невозможно. Мы должны обобщать – это наша тюрьма. Но это и ключ, открывающий двери, поскольку при помощи абстракции мы можем общаться, а за счет общения я могу воспринимать вас как вас. И я беру эту чашку кофе, и вдыхаю его аромат, и пью его так, словно это что-то отдельное от меня. Но я знаю, что в действительности кофе, я, мое рабочее место, моя квартира, мой город, моя страна, мой мир – все это атомы, которые на ином уровне реальности состоят из витков вероятности, которые на следующем уровне реальности являются морями информации со своими приливами и отливами. Но на этом уровне реальности язык покидает нас, и мы сталкиваемся с невыразимым.

Когда Уильям Джеймс писал свое «Многообразие религиозного опыта», он выявил ряд общих черт, объединяющих религиозные переживания во всех религиях мира. Одной из них была невыразимость опыта – в большинстве случаев его невозможно описать[198]. Эта невыразимость кажется загадочной, поскольку у нас редко возникают проблемы с выражением той или иной идеи при помощи языка. Но все эти идеи и впечатления основаны на дуальности, а мистический – как и магический – опыт выходит за ее пределы. Один студент недавно спросил меня: «Когда мистик переживает опыт недуальности, возвращается ли он затем в обычный мир или остается в этой недуальности?» Я задумался на несколько мгновений, так как, хотя и мог ответить на этот вопрос, любой ответ был бы неполным. И наконец сказал: «Ваш вопрос предполагает оппозицию обычного мира и опыта недуальности, которой на самом деле здесь нет». Это был неудовлетворительный ответ. Это был вообще не ответ. Но это было лучшее, что я мог сделать, описывая непостижимое.

Я мог бы объяснить, что мистик должен вернуться обратно к языку – как рыба, выпрыгнув из воды, должна в нее вернуться, – но уже измененный опытом недуальности, и с этого момента он будет относиться к языку более внимательно. А то иногда мистик перестает воспринимать человека как часть целого, которой, как он знает, тот является, и начинает относиться к нему как к отдельной личности. Мы бываем крайне разочарованы, когда такое случается с нашими духовными лидерами или кумирами: если папа носит Prada – значит, он материалист. Если мастера дзен застали пьяным – значит, он все время нас обманывал. Но мы исходим из представления о том, что есть совершенное и несовершенное и что наши духовные лидеры должны быть совершенны. В действительности все есть совершенное несовершенство и все мы участвуем в нем не как сторонние наблюдатели, а как игроки.

Я слышал и еще одно объяснение: дескать, дуальности, к которой можно было бы вернуться после опыта недуальности, больше нет, поэтому мистик остается совершенным. Несовершенны представления окружающих, поскольку они находятся в плену дуальности. Когда просветленный мастер дзен напивается, он делает это, чтобы чему-то нас научить. Когда адепт, находясь за рулем, орет на других водителей (как я сам частенько делаю, особенно в одном пригороде Чикаго), он просто таким необычным способом выражает свое сострадание.

Я предпочитаю первое из этих двух объяснений – второе кажется мне сомнительным, но на самом деле ни одно из них не является абсолютно верным или абсолютно ложным. В реальности этот вопрос не имеет смысла, поскольку он предполагает ответ там, где его быть не может. Оба варианта – ложь, потому что они выражены в словах, а опыт недуальности находится за пределами того, что можно выразить словами. В этом опыте мы поднимаемся над своими мелкими страхами и надеждами, чтобы за одно мгновение окинуть взглядом временной ландшафт нашей жизни, и возвращаемся с мыслью: «Значит, все хорошо». Но мы не можем объяснить, почему все хорошо, ведь то, что мы знаем, невозможно выразить словами. Граница языка – это граница дуальности.

Мы используем слова, чтобы ограничивать себя и еще одним, менее эзотерическим способом. Если вы на самом деле не стремитесь к видению неразличимого, то неспособность языка выразить его не слишком сильно влияет на вашу жизнь. Но для большинства из нас язык создает еще одно препятствие, влияющее на нашу повседневную деятельность. Психологи-когнитивисты говорят о бесконечном диалоге в нашем сознании как о внутренней речи. Внутренняя речь может быть позитивной или негативной. Наши настроения, чувства и даже действия обычно основаны на этой внутренней речи в гораздо большей степени, нежели на внешних раздражителях. Например, есть знаменитая дзенская притча о монахе, который путешествовал пешком по стране. Он сбился в темноте с дороги и пробирался, спотыкаясь, среди деревьев, камней и зарослей кустарника. Наконец, утомленный до предела и измученный жаждой, он упал, моля об отдыхе и воде. Его рука нащупала чашу, полную воды, он жадно напился и заснул, благодарный за дарованную ему влагу. Проснувшись утром, он увидел, что сосуд, принятый им за чашу с чистой водой, – это разбитый человеческий череп, полный личинок, червей и мерзкой зеленой тины. Его стало тошнить, и в этот момент он внезапно понял, что ему не было плохо до тех пор, пока он не осознал, что именно выпил. Если бы он остался в неведении, то никакой тошноты бы не было.

Внутренняя речь – это то, что мы говорим себе об увиденных вещах, которые вызывают у нас эмоции. Так, мы видим ярко окрашенные обертки, выброшенные в не предназначенном для этого месте, и думаем: «Как стыдно, что кто-то намусорил. Люди не должны разбрасывать мусор повсюду!» А ведь мы могли бы подумать: «Какие веселенькие яркие бумажки!» Конечно, мусорить нехорошо, и лучшее, что можно сделать, – это поднять бумажки и выбросить их в урну. Но суть здесь в другом: мы огорчаемся, когда размышляем о том, что люди должны делать, и чувствуем себя нормально, когда просто констатируем факт. Иногда мы вполне оправданно испытываем определенные эмоции и говорим себе определенные вещи – было бы бесчеловечно стать свидетелем трагедии и не подумать: «Это было ужасно!» Но гораздо чаще мы переживаем эмоции, основанные на негативной внутренней речи, которые не имеют почти никакого отношения к реальности. А это все равно что следовать неточным и даже намеренно искаженным картам.

Негативная внутренняя речь порождает ощущения тревоги, бессилия и депрессии. К примеру, перед вами может стоять какая-то неприятная задача – допустим, рассылка резюме, – и всякий раз, сталкиваясь с ней, вы чувствуете тревогу или желание отсрочить ее выполнение. Если вы тщательно проанализируете свои мысли и ощущения, то поймете, что ваш внутренний монолог становится примерно таким: «Будет очень много работы… Это в любом случае не поможет» и т. п. Психологи предлагают несколько способов борьбы с провоцирующими беспокойство внутренними монологами. Так, некоторые студенты чувствуют сильную тревогу во время экзаменов. Психологи предлагают бороться с негативными мыслями, просто говоря им «Стоп!», а затем заменяя более позитивными. Допустим, студент думает: «Мне надо больше заниматься. Наверное, я провалюсь!» В какой-то момент он может мысленно сказать: «Стоп! Я занимался шесть часов и повторял материал всю неделю. Я знаю достаточно, чтобы сдать этот экзамен». Можно заменять негативные мысли, записывая их и письменно на них отвечая. В процессе письма что-то помогает нам сохранять объективность по отношению к мыслям, которые, будучи невысказанными и ненаписанными, способны становиться всепоглощающими. Депрессивную мысль «Никто меня не любит» можно заменить чем-то вроде «Некоторые люди любят меня, в том числе моя жена и дети». Зачастую негативный внутренний монолог выглядит глупо или нелепо, когда нам удается его записать. Порой такой записи бывает достаточно, чтобы изменить его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.