Глава 6 Будь способен танцевать

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Будь способен танцевать

Первый вопрос:

Ошо, вчера ты сказал, что у внутреннего путешественника есть только направление, но нет пункта назначения. Пожалуйста, объясни, в чем между ними отличие?

Отличие очень тонкое, такое же, как между умом и сердцем, между логикой и любовью, между прозой и поэзией.

Пункт назначения – очень определенная вещь, направление – интуитивно. Пункт назначения – это что-то внешнее, больше похожее на вещь. Направление – это внутреннее чувство, не объект, но сама ваша субъективность. Вы можете чувствовать направление, но не можете его знать. Вы можете знать пункт назначения, но не можете его чувствовать. Пункт назначения находится в будущем. Как только он определен, вы начинаете манипулировать своей жизнью, чтобы туда попасть, вы начинаете направлять к нему свою жизнь.

Как вы можете что-то решать о будущем? Кто вы такой, чтобы принимать решения о том, чего вы не знаете? Разве можно планировать будущее? Будущее – это то, что неизвестно. Будущее – это возможность. Если вы фиксируете пункт назначения в будущем, ваше будущее перестает быть будущим, потому что оно больше не открыто, оно сужено до размеров вашего представления о нем. Вы выбрали лишь одну возможность из множества. До этого все возможности были открыты перед вами, и будущее было будущим. Теперь все возможности отброшены, выбрана только одна из них. И это уже не будущее, будущее стало прошлым.

Прошлое решает за вас, когда вы решаете, каким будет пункт назначения. Решает ваш прошлый опыт, ваше прошлое знание. Вы убиваете будущее. Вы продолжаете повторять прошлое – может быть, немного измененное, немного улучшенное, подправленное для вашего удобства, для вашего спокойствия; может быть, оно заново покрашено, отштукатурено, но и в таком виде оно – ваше прошлое. Так человек теряет свое будущее: определяя для себя пункт назначения, он теряет будущее. Человек становится мертвым. Человек начинает действовать как механизм.

Направление – это что-то живое, его суть – в мгновении. Оно ничего не знает о будущем, оно ничего не знает о прошлом, но оно пульсирует, бьется здесь и сейчас. И из этого пульсирующего здесь-и-сейчас создается следующее мгновение – не решением с вашей стороны, а просто тем, что вы живете в это мгновение и проживаете его так тотально, так всецело любите это мгновение, что из этого мгновения рождается следующее мгновение. У такого мгновения будет направление. Это направление не задано вами, не навязано вами – оно спонтанно. Именно живущего так человека баулы называют сахадж мануш, спонтанный человек.

Спонтанный человек – это путь к настоящему человеку, к сущностному человеку, к внутреннему богу. Вы не можете определить направление, вы можете только прожить этот момент, который вам доступен. Из этого переживания возникает направление. Если вы танцуете, следующий момент будет моментом более глубокого танца. Не потому, что вы так решили, а просто потому, что вы танцуете в этот момент. Вы создали направление, но вы не манипулируете им. Следующий момент будет еще больше наполнен танцем, а следующий за этим моментом момент – еще больше…

Пункт назначения фиксируется умом; направление вырабатывается жизнью. Пункт назначения должен быть логичным: человек хочет быть врачом, человек хочет быть инженером, человек хочет быть ученым или политиком, хочет быть богатым, знаменитым – это и есть пункты назначения. Направление? – человек просто проживает мгновение в глубоком доверии – жизнь все решит сама. Человек проживает это мгновение тотально, и из этой тотальности рождается свежесть. В этой тотальности прошлое растворяется, и начинает принимать форму будущее. Но эта форма не задана вами, эта форма заслужена вами.

Когда умирал один дзенский мастер, Риндзай, кто-то спросил его:

– Мастер, когда тебя не станет, люди будут спрашивать, в чем суть твоего учения? Но ты говорил о стольких вещах, что нам будет очень трудно объяснить это людям. Прежде чем ты уйдешь, пожалуйста, скажи нам свои самые важные слова, чтобы мы могли сохранить их как сокровище. Тогда каждый раз, когда люди, не знавшие тебя, будут спрашивать, мы сможем передать им суть твоего учения.

Едва уже дыша, Риндзай открыл глаза и издал дзенский крик – львиный рык. Все были потрясены. Никто не мог понять, откуда у этого умирающего человека взялось столько энергии. И хотя мастер всегда был непредсказуем, все равно никто не ожидал, что при последнем вздохе, в свой последний миг, он издаст такой львиный рык! И когда они замерли, потрясенные, а их ум остановился от неожиданности, от растерянности, – Риндзай сказал: «Вот оно!», закрыл глаза и умер.

Вот оно!

Этот миг, этот безмолвный миг, неразвращенный мыслью; это молчание, окружающее нас со всех сторон; эта неожиданность; этот последний львиный рык перед лицом смерти – вот оно!

Да, направление приходит из живого опыта этого момента. Это не что-то такое, что вы сами устраиваете и планируете. Это происходит, это очень тонко… И вы никогда не можете быть в нем уверены. Вы можете только его почувствовать. Именно поэтому я говорю, что направление – ближе к поэзии, чем к прозе; ближе к любви, чем к логике; ближе к искусству, чем к науке… Неуловимое – и в этом его красота; неуверенное, колеблющееся, как капля росы на травинке, оно скользит, не зная, куда, не зная, зачем. Капля росы на утреннем солнце, скользящая по травинке…

Направление очень тонко, прозрачно, хрупко. Именно поэтому каждый выбирает пункт назначения. Общество пытается зафиксировать ваш пункт назначения; родители, учителя, культура, религия, правительство – все они пытаются дать вам четко определенную модель жизни. Они не хотят, чтобы вы были свободны, предоставлены самому себе и спонтанно двигались в неизвестное. Но именно так они создают скуку. Если вы знаете будущее заранее, это уже скучно. Если вы знаете, что будете тем-то и тем-то, это уже скучно.

Мухаммед говорит о рае, но он делает его таким предсказуемым, таким похожим на пункт назначения, что такой рай теряет всякую ценность. Слово «рай» и его мусульманский эквивалент, фирдаус, происходят от одного корня, который означает «огражденный сад». В этом огражденном саду Бога все определено, разграничено, зафиксировано и разлиновано. Воображению не остается никакой работы. В этом раю текут реки вина, люди отдыхают в прохладной тени. Это естественно: Мухаммед, должно быть, очень страдал от жары в пустыне. Так что люди сидят в прохладной тени и наслаждаются своими женами – не женой, а женами, потому что у Мухаммеда было девять жен. Что еще им делать? Делать больше нечего, кроме как пить вино из рек, сидеть на диванах под сенью деревьев и наслаждаться женами…

Но один момент все-таки беспокоил Мухаммеда: ведь к тому времени, как вы умрете, ваша жена тоже состарится. Что делать? – он предусмотрел и это: для хороших людей, проживших жизнь согласно Его учению, Бог сделает жен снова молодыми. Но если вы нехороший человек, вы останетесь со старой женой. И застрянете с ней в раю на целую вечность. Так что ведите себя хорошо! А в остальном – все, что угодно… у вас будет множество слуг, чтобы исполнять любые желания…

Но только подумайте об этом!

Все заранее подготовлено, организовано, расписано: теряется весь смысл. Индуисты, джайны, буддисты – они намного тоньше. Буддисты тоньше всех. Они не говорят о нирване. Они говорят: чтобы ее узнать, человек должен ее узнать; чтобы ее узнать, человек должен в ней быть – другого пути нет. Они ее не описывают. Они не дают описаний, потому что все описания будут искажением. Слова, готовые определения уничтожают тайну.

Будущее должно быть направлением, а не пунктом назначения. Оно должно быть как нирвана. Это слово, используемое Буддой, означает: ничего такого, что вы знаете, там не будет. Это его определение нирваны: ничего такого, что вы знаете, там не будет; ничего подобного тому, что вы пережили, там не будет; ничего подобного тому, кем вы себя считаете, там не будет – а будет нечто совершенно новое, нечто такое, что вы не можете понять, потому что у вас нет слов, чтобы это понять, нет опыта, чтобы это понять. Нечто абсолютно новое… И об этом нельзя говорить. Нирвана – это направление. Фирдаус, рай, христианский или мусульманский – это пункты назначения, четко определенные.

Посредственный ум требует четких целей, потому что ему страшно – он не доверяет собственной осознанности, он не доверяет жизни. Посредственный ум очень боится открытий, а открытие – величайший в жизни секрет. Быть готовым удивляться, быть всегда готовым удивляться – это значит, что вы невинны и пытаетесь делать открытия. А жизнь такова, что вы можете бесконечно что-то открывать для себя. И чем больше вы открываете, тем лучше понимаете, что неоткрытого еще больше. Это бесконечный процесс. Направление – это бесконечный процесс. Помните: направление – это процесс, движение; пункт назначения – это нечто мертвое.

Пункт назначения принадлежит эго; направление принадлежит жизни, существу. Чтобы двигаться в мир направления, нужно очень большое доверие, большая вера, потому что вы идете в опасность, вы идете в темноту. Но в темноте тоже есть свой трепет: без всяких карт, без всякого путеводителя вы движетесь в неизвестное. Каждый шаг – открытие, но вы открываете не только внешний мир, вы открываете что-то и внутри себя. Путешественник открывает не только объекты. Открывая новые и новые неизвестные миры, он продолжает открывать и самого себя – это происходит одновременно. Каждое открытие – это и внутреннее открытие. Чем больше вы знаете, тем больше вы узнаете о знающем. Чем больше вы любите, тем больше вы узнаете о любящем.

Я не собираюсь давать вам пунктов назначения. Я могу дать только чувство направления – неуловимое, пульсирующее жизнью, неизвестное, всегда удивительное, непредсказуемое. Я не буду давать вам карт. Я могу дать вам только страсть к открытию. Да, карты не нужны, нужна страсть первооткрывателя. Потом я оставлю вас в одиночестве, и дальше вы пойдете сами. Двигайтесь в безграничное, в бесконечное и постепенно научитесь доверять ему. Отдайте себя в руки жизни, ибо жизнь есть бог. Когда Иисус говорит: «Да придет царствие твое, да свершится воля твоя», он говорит о величайшем доверии! Даже если бог даст смерть, бояться нечего. Ведь это он даст смерть – значит, должна быть причина, должна быть скрытая тайна, должен быть какой-то смысл. И тогда откроются двери…

Человек веры, человек духа даже на пороге смерти предчувствует новую радость и трепещет – и он может издать львиный рык. Даже умирая – поскольку он знает, что ничто не умрет, – в самый момент смерти он может сказать: «Вот оно!» Потому что «оно» здесь, в каждый момент. Это может быть жизнь, это может быть смерть; это может быть успех, это может быть поражение; это может быть счастье, это может быть горе. В каждый момент… «Вот оно!»

Именно это я называю настоящей молитвой. И тогда у вас есть направление. Вам не нужно о нем беспокоиться, не нужно его фиксировать; вы можете ему верить.

Второй вопрос:

Ошо, пожалуйста, объясни, почему надпись на дельфийском храме в Греции гласит «Познай себя», а не «Люби себя»?

Греческий ум одержим познанием. Греческий ум живет категориями знания, все время задается вопросом – как познать? Именно поэтому греки создали величайшую в мире философскую школу, дали миру столько великих мыслителей, мастеров логики, мастеров рационального. Но их страсть – к знанию.

Я считаю, в мире есть два типа ума: греческий и индийский. В греческом уме заложена страсть к знанию, в индийском уме – страсть к бытию. Индийская страсть стремится не столько к тому, чтобы знать, сколько к тому, чтобы быть. Сат, бытие – вот основной предмет поисков индийского ума – познать, кто я? Но не познать логически, а утонуть в собственном существовании, чтобы испытать его, быть им – потому что нет иного способа по-настоящему знать. Если вы спросите индийцев, они скажут, что есть только один способ знать – быть. Другого способа нет. Как вы можете узнать любовь? Единственный способ – влюбиться. Будьте влюбленным, и вы узнаете. А если вы пытаетесь оставаться вне этого опыта и просто смотрите со стороны, вы можете узнать о любви, но вы никогда не узнаете любовь.

Современная наука – создание греческого ума. Современная наука требует, чтобы человек оставался бесстрастным, стоял в стороне, наблюдал отстраненно, непредвзято. Будьте объективны, будьте беспристрастны. Это основные требования, если вы хотите быть ученым – будьте беспристрастны, не позволяйте эмоциям влиять на вас, будьте объективны, почти безразличны в каждой гипотезе. Просто наблюдайте факты, оставайтесь в стороне. Не участвуйте. Это греческая страсть – бесстрастный поиск знания.

Такой подход оказался результативным, но только в одном направлении – в направлении познания материи. Это путь к тому, чтобы узнать материю. Узнать ум таким способом вы никогда не сможете – только материю. Вы никогда не сможете прийти к сознанию таким способом. Так вы можете узнать только внешнее, но никогда не узнаете внутреннего – потому что внутри вы уже вовлечены. Нет способа стоять и смотреть со стороны. Вы уже внутри! Внутреннее есть вы. Как вы можете отойти в сторону от себя? Я могу наблюдать камень, скалу, реку – бесстрастно, потому что я – это нечто отдельное от них. Но как я могу бесстрастно наблюдать самое себя? Я вовлечен, я не могу быть «вне» себя, я не могу свести себя к объекту. Я остаюсь субъектом – и всегда останусь субъектом. Что бы я ни делал, я – не знаемое, я – знающий.

И греческий ум постепенно склонился на сторону материи. Этот девиз, эта надпись на дельфийском храме дала толчок всему научному прогрессу. И постепенно сама идея бесстрастного знания увела Запад прочь от собственного существа.

У другого типа ума, индийского, иное направление – это направление к существу. В Упанишадах великий мастер Удаллак говорит своему сыну и ученику Светкету: «То самое – есть ты» – татвамаси Светкету. «То самое – есть ты», нет разницы между ним и тобой. Это твоя реальность, ты есть реальность – различия нет. Нет возможности узнать ее, так, как вы знаете камень. Нет возможности узнать ее, так, как вы знаете другие вещи; вы можете только быть ею.

Разумеется, на дельфийском храме написано: «Познай себя». Это выражает особенность греческого ума. Поскольку храм был построен греками, то и формулировка греческая. Но если бы храм был в Индии, то надпись гласила бы: «Будь собой», потому что «То самое – есть ты». Индийский ум всегда интересовался внутренним миром человека, он продвигался глубже и глубже к внутренней сущности – именно поэтому индийский ум стал ненаучным. Он стал религиозным, духовным, но не научным. Он стал интровертным и поэтому потерял связь с внешним миром. Индийский ум стал очень богатым внутренне, но остался очень бедным снаружи.

Необходим величайший синтез, величайший синтез индийского и греческого ума. Это стало бы великим благословением для всей Земли. До сих пор это было невозможно, но теперь ключевые условия соблюдены и синтез возможен. Восток и Запад встречаются в том, что у них есть лучшего, в самом глубоком. Люди Востока приходят на Запад, чтобы стать учеными, овладеть наукой, а западные искатели стремятся на Восток, чтобы узнать, что такое религия. Происходит великое смешение и слияние.

В будущем Восток не будет Востоком, а Запад не будет Западом. Земля станет «глобальной деревней» – одной деревней, где все различия исчезнут. И тогда впервые возникнет синтез, величайший за все века – который не будет мыслить крайностями, который не будет думать, что если вы идете наружу, если вы ищете знания, то лишаетесь корней в существе; или, что если вы ищете свое внутреннее существо, то теряете корни в реальном мире, исключаете все научное. Обе возможности могут существовать вместе; и когда бы это ни произошло, тогда у человека будут оба крыла, чтобы лететь в самое высокое небо.

Иначе у вас будет только одно крыло.

В моем понимании индийцы однобоки, так же как и греки. По отдельности те и другие составляют лишь половину реальности.

Религия – это одна половина; наука – это другая половина. Должно случиться что-то, что сможет свести науку и религию в одно большее целое, где наука не отрицала бы религию, а религия не осуждала бы науку.

Почему надпись на греческом храме в Дельфах гласит «Познай себя», а не «Люби себя»?

«Любить себя» можно, только если ты умеешь «быть собой». Иначе это невозможно. Иначе единственная возможность – продолжать познавать, кто ты; и это тоже снаружи, это тоже внешнее наблюдение: кто ты? Это тоже объективный способ, не интуитивный.

Греческий ум дал миру большие логические возможности. Аристотель стал отцом всей логики и философии. Восточный ум кажется нелогичным – он такой и есть. Он настаивает на медитации, и это уже нелогично, потому что медитация говорит: вы можете познать, лишь когда ум отброшен, когда мышление отброшено, когда вы сливаетесь со своим существом так тотально, что нет ни единой мысли, чтобы вас отвлечь. Лишь тогда вы можете познать. А греческий ум говорит: вы можете познать, только если мыслите ясно, логично, рационально, систематически. Индийский ум говорит: лишь когда мышление полностью исчезает, есть возможность познать. Греческий и индийский умы всегда двигались и движутся в диаметрально противоположных направлениях, но их можно синтезировать.

Человек может использовать ум, работая над материей, тогда логика становится прекрасным инструментом. И тот же человек может отложить в сторону ум, когда входит в медитацию, в состояние не-ума. Потому что ум – это не вы, это только инструмент, как ваша рука или как ваши ноги. Если вы хотите ходить, вы пользуетесь ногами; если вы не хотите ходить, вы не пользуетесь ногами. Точно таким же образом вы можете пользоваться умом как логическим инструментом, если пытаетесь узнать о материи. Это совершенно правильно, это оправданно. А когда вы двигаетесь внутрь, отложите ум в сторону. Теперь ноги не нужны; мышление не нужно. Теперь нужно глубокое, безмолвное состояние не-мысли.

И это может происходить в одном человеке. И когда я говорю это, я говорю об этом, исходя из собственного опыта. Я делал и то, и другое. Когда надо, я могу быть логичным лучше любого европейца. Когда не надо, я могу быть более абсурдным и нелогичным, чем любой индиец. И когда я это говорю, я вкладываю глубокий смысл в свои слова – это не гипотеза. Я это пережил, испытал; это мой опыт. Ум можно использовать, а можно отложить в сторону. Это инструмент, прекрасный инструмент; но не стоит быть им одержимым. Не стоит зацикливаться на нем – тогда он становится болезнью. Только представьте себе человека, которому хочется сидеть, но он не может. Он говорит: «Как я могу сидеть? Ведь у меня есть ноги, я должен стоять!» Или представьте себе человека, которому хочется молчать, но он не может быть тихим и безмолвным, он говорит: «У меня есть ум! Я должен думать!» Это то же самое.

Человечество должно иметь такую способность… Человек должен уметь отложить в сторону, отключить даже свой ближайший и первый инструмент – ум. Это можно сделать, и это делалось, но не в больших масштабах. Масштабы будут увеличиваться. Именно над этим я работаю здесь с вами.

Я говорю с вами, рассматриваю определенные проблемы. Это логическая область. Это использование ума. А потом я вам говорю: «Отбросьте ум и двигайтесь в глубокую медитацию. Если вы танцуете, танцуйте так тотально, чтобы внутри не оставалось ни одной мысли, и вся ваша энергия становилась танцем. Или пойте – но тогда только пойте. Или сидите – но тогда только сидите; будьте в дзадзен, не делайте больше ничего. Не впускайте ни одну мысль. Просто будьте тихи, абсолютно тихи». Это противоречивые вещи.

Каждое утро вы медитируете, и каждое утро вы приходите слушать меня. Каждое утро вы слушаете меня – и идете медитировать. Это противоречиво. Если бы я был греком, я говорил бы с вами, общался на логическом уровне, но не заставлял бы вас медитировать; это глупо. Если бы я был индийцем, не было бы необходимости говорить с вами. Я мог бы просто сказать: «Идите и медитируйте. Какой смысл что-то говорить? Человек должен прийти в молчание». Я – и то, и другое. И я надеюсь, что вы тоже станете и тем, и другим – потому что тогда ваша жизнь очень обогатится, безмерно обогатится. Тогда вы ничего не теряете, тогда вы становитесь одним большим оркестром, тогда все полярности встречаются в вас.

Для греков сама идея «любить себя» была бы абсурдной, они сказали бы – и с точки зрения логики сказали бы правильно, – что любовь возможна только между двумя людьми. Вы можете любить кого-то другого, можете любить даже своего врага, но как вы можете любить себя? Есть только вы, одни. Любовь существует между двойственностями, полярностями; как можно любить самого себя? Для греческого ума сама идея любить себя абсурдна: для любви греческому уму обязательно нужен другой.

Индийский ум, Упанишады говорят: вы любите свою жену не ради жены, вы любите свою жену ради самого себя. В ней вы любите самого себя. Вы любите ее, потому что она дает вам удовольствие, – но глубоко внутри вы любите свое собственное удовольствие. Вы любите своего сына, вы любите своего друга, но не ради них, а ради самого себя. Глубоко внутри ваш сын делает вас счастливым, ваш друг дает вам утешение. Именно этого вы хотите. И Упанишады говорят: на самом деле вы любите самого себя. Даже если вы говорите, что любите других, это только такой способ любить себя, длинный и окольный путь к тому, чтобы любить самого себя.

Индийцы говорят, что другой возможности нет: вы можете любить только самого себя. А греки говорят, что нет возможности любить себя, потому что для любви нужны хотя бы двое.

Если вы спросите меня, я – одновременно и индиец, и грек. Если вы спросите меня, я скажу, что любовь – это парадокс. Это очень парадоксальное явление. Не пытайтесь свести его к одному полюсу; нужны обе полярности. Нужен другой? Но в глубокой любви другой исчезает. Если вы посмотрите на влюбленных, они – двое и одновременно одно. В этом парадокс любви, и именно в этом ее красота: их двое, да, их двое; и все же они не двое, они – одно. Если этого единства не случилось, значит, не случилось и любви. Они могут делать что-то другое и называть это любовью. Но если их все еще двое, а единства нет, любовь не случилась. И когда вы одни, и никого больше нет, тогда любовь тоже невозможна. Явление любви парадоксально. Сначала для нее требуются двое, но в конечном итоге двое должны стать как одно. Это величайшая загадка; это величайшая головоломка.

Если вы кого-нибудь любили, вы поймете, что я имею в виду. Вы знаете, что другой есть другой, но глубоко внутри чувствуете, что нечто соединилось. Это все равно что плыть по морю и встретить остров. Он отделен от континента, да. Но глубоко внутри, под водой, земля одна. Остров соединяется с континентом; он на самом деле не отделен от него. Он отделен, и все же он соединен; именно это и есть любовь.

Так что, если вы спросите меня, я скажу, что любить себя можно, но тогда вам придется разделить себя надвое. Тогда вы сможете стать и влюбленным, и возлюбленным – и любящим, и любимым. И также можно любить другого, но тогда вам придется стать с ним одним целым. Любовь – это что-то такое, что случается между двумя людьми, но когда это случается, их больше не двое, они – одно.

Третий вопрос:

Ошо, один и тот же рассвет, одни и те же сумерки, одна и та же погоня, одна и та же мысль об осознанности, одни и те же разговоры об осознанности, одно и то же, и снова – одно и то же…

Все может быть по-разному…

В определенном смысле, все – одно и то же. Как может быть по-другому? То же самое солнце, одно и то же солнце встает каждое утро, один и тот же рассвет, да, но если смотреть пристально, увидишь ли ты когда-нибудь два одинаковых восхода солнца? Видел ты когда-нибудь одинаковые цвета в небе? Видел ты когда-нибудь одинаковые формы облаков вокруг солнца?

Два восхода не бывают одинаковыми; два заката не бывают одинаковыми. Мир есть прерывающаяся непрерывность – прерывающаяся, потому что в каждое мгновение происходит что-то новое; и все же непрерывность, потому что нет ничего абсолютно нового. Все связано. Обе поговорки правильны… Есть поговорка, в которой говорится: «Нет ничего нового под солнцем»; и другая поговорка, которая, кажется, ей противоречит: «Все ново под солнцем». Обе верны.

Нет ничего нового и ничего старого. Все постоянно меняется, в чем-то оставаясь прежним; и, оставаясь прежним, все продолжает изменяться. В этом красота, тайна, секрет. Нельзя свести его к какой-то категории: вы не можете сказать, что все одно и то же, но не можете и сказать, что все стало другим. Нельзя свести жизнь к категориям; ваши классификации будут просто бессмысленны. Когда речь идет о жизни, вам придется отбросить все классификации, все категории. Жизнь больше, чем все ваши категории, она трансцендентна. Она необъятна, и нельзя найти ни начала, ни конца.

Задавший вопрос говорит: «Один и тот же рассвет, одни и те же сумерки, одна и та же погоня, одна и та же мысль об осознанности, одни и те же разговоры об осознанности, одно и то же, одно и то же».

Да, в определенном смысле все – одно и то же; в другом смысле ничто не остается прежним. Вчера я тоже был здесь, но я был не такой, как сегодня. Как я могу быть таким же? – столько воды утекло в Ганге. Я на двадцать четыре часа старше, мне добавилось двадцать четыре часа жизненного опыта, двадцать четыре часа интенсивной осознанности. Я стал богаче; я стал другим; смерть подошла немного ближе. Ты тоже не прежний, и все же ты кажешься прежним, и я кажусь прежним.

Ты должен увидеть суть. Именно это я имею в виду, когда называю жизнь тайной: ты не можешь классифицировать ее, не можешь определенно сказать, что это такое. Когда ты это говоришь, то тотчас же осознаешь, что жизнь ввела тебя в заблуждение.

Те же ли это деревья, что были вчера? Какие-то листья опали, какие-то распустились; одни цветы отцвели, другие расцвели. Деревья выросли и стали выше. Как они могут быть одними и теми же? Смотри – сегодня кукушка не поет. Она так безмолвна. Вчера кукушка пела. То было другое молчание – полное песни. Сегодня молчание новое: оно не наполнено песней. Даже ветер не дует – все остановилось. Вчера дул сильный ветер. Сегодня деревья медитируют; вчера они танцевали. Ничто не может быть прежним, и все же все остается прежним.

Все зависит от тебя – от того, как ты смотришь на жизнь. Если ты смотришь так, что все кажется одним и тем же, тебе будет скучно. И не перекладывай ответственность ни на кого другого. Это твой собственный взгляд на вещи. Если ты говоришь, что все одно и то же, тогда тебе будет скучно. Если ты видишь постоянные перемены, поток, вихрь, движение вокруг тебя, динамизм жизни, видишь, как в каждый момент исчезает старое и возникает новое; если ты видишь постоянное рождение, если ты видишь, что рука бога непрестанно творит, тогда ты будешь очарован, заворожен, твоя жизнь не будет скучной, твой ум останется острым, живым, молодым.

Все зависит от того, что ты хочешь. Если ты хочешь жить как мертвец… – быть дураком и занудой, унылым и скучным человеком – верь, что в жизни все одно и то же. Если ты хочешь быть молодым и живым, свежим, сияющим – тогда верь, что жизнь в каждое мгновение новая.

Старый Гераклит говорил: «Нельзя ступить в одну реку дважды».

Ты не встретишь одного и того же человека дважды, не встретишь дважды один и тот же рассвет. Если ты меня понимаешь, я скажу тебе: не выбирай. Если ты выберешь идею, что все старо, ты станешь стариком. Если ты выберешь, что все молодо и ново, ты станешь ребенком. Если ты меня понимаешь, я скажу: не выбирай – правильно и то, и другое. Тогда ты выйдешь за пределы всех категорий. Тогда ты не старик и не ребенок. Тогда ты становишься вечным. Тогда ты становишься похожим на бога. Тогда ты становишься похожим на жизнь.

Я слышал историю…

Судья Дунн заседал в бруклинском суде Нью-Йорка. Допрашивали очень, очень глупого свидетеля. Адвокат спросил его:

– Были ли вы на углу Четвертой авеню в день несчастного случая?

– Кто? Я? – сказал свидетель.

– Да, вы, – сдерживая раздражение, сказал адвокат. – Заметили вы или нет, приехала ли карета скорой помощи, чтобы позаботиться о раненой женщине?

– Кто? Я?

– Да, вы! Видели ли вы, была ли женщина серьезно ранена?

– Кто? Я?

К этому моменту лопнуло терпение у судьи, и он воскликнул:

– Ну конечно, вы, кто же еще? Почему, по-вашему, вы в суде?

– Для того, чтобы помочь правосудию*, – сказал свидетель.

– Кого? Меня? – взорвался судья Дунн.

Если ты веришь, что все одно и то же, все будет одно и то же – «Кто? Я?» – и тебе будет скучно. Повторение убьет тебя. Чтобы быть чутким и живым, человеку нужно что-то, что не повторяется. Новое, постоянно изменяющееся делает вас живыми, поддерживает в вас жизнь, поддерживает в вас бдительность.

Видели ли вы, как собака может спокойно лежать на месте? Например, перед ней лежит камень; ей нет до него никакого дела. А если камень начнет шевелиться… Привяжите к камню веревочку и потяните – собака тут же вскочит, начнет лаять, попытается схватить его. Вот и вас движение делает бдительным – весь «сплин» исчезает. Собака, видящая, что камень движется, больше не спит, она больше не мечтает о мухах и ни о каких других вещах, она просто стряхивает с себя сон. Потому что что-то изменилось!

Перемены дают вам движение, но если перемен слишком много, вы можете лишиться корней. Настолько же, насколько полное отсутствие перемен действует отупляюще, постоянные перемены лишают вас корней.

Это происходит на Западе; люди меняют все. Статистики говорят, что в Америке человек меняет работу в среднем раз в три года. Люди меняют работу, меняют города, меняют супругов, пытаются изменить все – каждый год меняют машину, меняют дом – все ценности изменились.

В Англии делают «роллс-ройсы». Идея в том, чтобы они служили вечно – по крайней мере, всю жизнь человека. В Америке делают отличные машины, но долговечность не их сильная сторона – какой американец будет всю жизнь ездить на одной и той же машине? Хорошо, если ее хватит на год! Когда американец покупает машину, он не заботится о стабильности; он ищет возможность обмена. Англичанин по-прежнему хочет стабильности, и если машина будет долговечной, он купит ее и будет ездить на ней всю жизнь. Он очень консервативен. Он никогда не разведется – даже с машиной. Если жениться – значит, жениться. Англичане моногамны – даже с машинами. Они очень основательные люди. Американец живет в мире перемен – для него все меняется, – но американец теряет корни.

Я всегда удивлялся: в моем старом городке, куда я иногда приезжаю, все остается прежним. Тот же кули встречает меня на вокзале – потому что он единственный кули на весь город; и та же самая тонга, та же самая дорога; и я видел, что по ней ходят те же самые люди. Все почти стоит на месте. Изредка кто-то умирает, изредка кто-то рождается; в остальном же все остается прежним. И даже когда люди умирают, на их месте оказываются их сыновья, и они все почти одинаковые. Ничто не меняется. Дома остаются прежними, слухи остаются прежними. Кажется, время не существует.

Я всегда удивлялся, возвращаясь в свой родной город. Это было первым, что бросалось мне в глаза: в этом городе время не существует. Все кажется вечно одним, одним и тем же. Но там у людей есть корни. От этого они тупеют, но у них есть глубокие корни. Им очень удобно, и они счастливы. Они не отчуждены друг от друга. Они не чувствуют себя чужими. Как они могут чувствовать себя чужими? – все так знакомо. Когда они родились, было то же самое; когда они умрут, будет то же самое. Все абсолютно неподвижно. Как вы можете быть чужим? Весь город живет как большая семья.

В Америке все наоборот, все без корней. Никто не знает, чему он принадлежит, откуда он родом. Утрачено даже самое чувство принадлежности. Если кого-то спросить: «Откуда ты родом?» – он только пожмет плечами; потому что он был во многих городах, во многих университетах, у него было много знакомых, много коллег. Он даже не может сказать с уверенностью, кто он такой, – потому что тождественность стала очень шаткой, расплывчатой. В каком-то смысле это хорошо, потому что человек остается живым и разбуженным; но корней нет.

Насколько я понимаю, обе точки зрения уже опробованы: стабильность, укорененность, «ничего нового под солнцем» – мы это уже пробовали в прошлом, много веков. От этого человеческий ум покрылся ржавчиной. Люди жили комфортно, но не были живыми.

Потом в Америке случилось что-то новое, и это распространяется по всему миру, потому что Америка – будущее мира. Все, что происходит там, рано или поздно начинает происходить везде. Америка задает направление. Там люди очень живые, но они лишены корней, и они не знают, откуда они родом. Но они почувствовали потребность, в них возникло глубокое желание принадлежности – быть где-то укорененным, в чем-то, в ком-то; кем-то владеть или кому-то принадлежать, иметь что-то долговечное, что-то стабильное, что-то похожее на центр. Потому что люди в Америке движутся как колесо, без всякого отдыха. А это огромный стресс: постоянные перемены, непрерывные перемены. И перемены ускоряются с каждым днем, становятся все быстрее и быстрее. Теперь говорят, что нельзя писать большие книги, потому что к тому времени, как вы закончите вашу большую книгу, она уже устареет. Знание меняется так быстро, что востребованы лишь небольшие буклеты. Они успевают дойти до людей – прежде чем знание изменится, они дойдут до людей. Иначе, прежде чем достичь рынка, книги уже станут устаревшими и превратятся в бесполезный хлам.

Все пребывает в состоянии перемен, беспорядка и хаоса, и человек испытывает огромный стресс, огромное напряжение и дискомфорт. В обоих случаях есть свои плюсы и минусы.

В моем понимании, в моем видении, между двумя этими ориентациями необходим синтез. Человек должен сознавать и старое, и новое одновременно: старое – потому что все прошлое присутствует в моменте настоящего; новое – потому что все будущее потенциально присутствует в моменте настоящего. Настоящий момент есть кульминация всего прошлого и начало всего будущего. В этом моменте скрыто все случившееся и также все, что случится в будущем. Каждый момент – прошлое и будущее вместе, пересечение прошлого и будущего. Что-то ново, что-то старо, и если вы можете сознавать то и другое одновременно, у вас будут и свежесть, новизна и корни. Вы будете расслабленны, без всякого стресса. И вы не будете тупеть, вы будете очень сознательны и бдительны.

Я слышал…

Однажды госпожа Мак-Магон впала в буйство. Она перебила в доме всю посуду и превратила свою сияющую чистотой кухню в груду руин. Прибыла полиция, и госпожу Мак-Магон увезли в городскую психиатрическую лечебницу. Главный врач послал за ее мужем.

– Знаете ли вы какую-нибудь причину, – спросил он, – из-за которой ваша жена могла внезапно сойти с ума?

– Я так же удивлен, как и вы! – ответил господин Мак-Магон. – Представить не могу, что это на нее нашло. Она всегда была такой тихой, работящей женщиной. Да что там – за все двадцать лет она даже не выходила из кухни!

Так человек сходит с ума. Это так же закономерно, как дважды два – четыре. Если двадцать лет человек не выходит из своей кухни, он сойдет с ума. Но и от противоположного тоже можно сойти с ума. Если вы двадцать лет не были дома, если вы живете как бродяга, всегда гонитесь и никогда не догоняете, все время куда-то идете и никогда не приходите; если вы живете по-цыгански и у вас нигде нет дома, – от этого вы тоже начнете сходить с ума.

То и другое, доведенное до крайности, опасно. Но вместе они делают жизнь очень богатой. Все полярности делают жизнь богатой: инь и ян, мужчина и женщина, темнота и свет, бог и дьявол, святой и грешник. Все полярности, сведенные вместе, делают жизнь богатой. Иначе жизнь становится очень монотонной. Не выбирайте монотонную жизнь. Станьте богаче.

Четвертый вопрос:

Ошо, каждая встреча с тобой оставляет меня в глубоком разочаровании и тревоге. Ведь я все время жду, чтобы что-то случилось, но ничего никогда не случается. И я говорю себе: Хира, ты снова в той же лодке. Пожалуйста, объясни мне, почему так.

Для начала позволь мне рассказать тебе историю.

Новый заключенный в тюрьме жалуется тюремщику:

– Мне не нравится еда. Мне не нравится камера. Мне не нравится твое лицо.

– Так-так, – говорит тюремщик. – Может быть, тебе еще что-нибудь не нравится?

– Пока все, – говорит заключенный. – Я не хочу прослыть брюзгой.

Хира, ты рискуешь прослыть брюзгой!

Прежде всего, многие сотни жизней ты не медитировала. Привычка жить без медитации глубоко вошла в твою плоть и кровь – это оставило глубокий отпечаток. Теперь ты вдруг начинаешь медитировать и ожидаешь слишком многого. Это неразумно. Не будь брюзгой!

Фактически, все ожидания неразумны, но когда человек ожидает чего-то от медитации, это – абсолютная глупость. Потому что сама основа медитации, сама суть медитации состоит в том, чтобы понять, что ожидания нужно отбросить; иначе медитация никогда не начнется. Именно ожидания заставляют твой ум постоянно создавать мысли. Именно ожидания держат тебя в напряжении. Именно ожидания, если они не удовлетворены, заставляют тебя чувствовать разочарование, печаль и страдание. Отбрось ожидания, и медитация расцветет, – но она может расцвести, только когда ты этого от нее не ждешь. Ты можешь продолжать ожидать многие жизни; и так ты никогда не позволишь медитации расцвести. Так ничего не выйдет.

Я слышал…

Ланахан начал лысеть и пошел к парикмахеру жаловаться.

– Что за гадость вы мне дали в прошлый раз! – закричал он. – Вы сказали, что двух бутылок будет достаточно, чтобы у меня снова выросли волосы. Ничего она не помогает!

– Не может быть! – ответил парикмахер. – Это самый лучший стимулятор для корней волос!

– Самый лучший? Ну, тогда ладно, – сказал Ланахан. – Давайте еще бутылку. Так и быть, выпью – пусть только волосы вырастут!

Медитировать и ожидать чего-то – это все равно что пить стимулятор для корней волос. Это не поможет. Это может быть даже вредно, опасно.

Лучше вообще не медитировать, чем медитировать с какими-то ожиданиями, потому что, по крайней мере, ты не пострадаешь от разочарования. Так что не надо, не медитируй. Но если ты решила медитировать, ты должна ясно понимать, что медитации ничего тебе не гарантируют. Не потому, что ничего не происходит, – многое происходит, но никаких гарантий нет. Бесконечные возможности открыты, но ты не можешь их ожидать. Если ты ожидаешь, двери останутся закрытыми. Именно твои ожидания загораживают путь.

Двое друзей встретились на улице.

– Я так несчастен, что готов заплакать, – сказал первый.

– Что стряслось? – спросил второй.

– Две недели назад умер мой дядя, и он завещал мне миллион долларов…

– Разве это причина для слез! – удивился второй.

– Я знаю, я должен радоваться, – сказал первый, – но дело в том, что на прошлой неделе умер еще один мой дядя, и он оставил мне два миллиона долларов.

– Так в чем твое несчастье?

– В том, что у меня только два дяди!

Ожидания очень, очень опасны. С ожиданиями, если что-то и происходит, вы не чувствуете удовлетворенности, потому что ожидания – это почти безумие. Вы продолжаете ожидать больше и больше – как этот человек, который несчастен, потому что у него было только два дяди. Что бы ни случилось, оно не в состоянии сделать вас счастливым, если вы начинаете с ожиданий. Отбросьте ожидания – это не тот путь, который ведет к медитации, – и немедленно все начнет случаться.

Во время завтрашней медитации просто медитируй. Наслаждайся медитацией ради самой медитации. Не нужно искать никакого результата. Пусть это случится. Пусть будущее придет само. Не делай из медитации пункт назначения – достаточно простого направления. Наслаждайся, празднуй! Пусть это будет для тебя праздником.

Сам процесс медитации – огромная радость. Одно только то, что ты можешь танцевать, петь, сидеть в молчании и дышать, – и быть, – более чем достаточно. Не проси большего. Этим ожиданием ты развращаешь свое существо. Ты попробовала этот путь, теперь послушай меня и попробуй другой. Просто медитируй.

«Каждая встреча с тобой оставляет меня в глубоком разочаровании и тревоге…»

Проблема возникает не после встречи, она возникает до. Сначала ты сажаешь семена ожидания – кто в этом случае будет страдать? Страдать будешь ты. Тебе придется пожинать урожай.

«…но ничего никогда не случается…»

И никогда не случится! Чего бы ты ни ждала, ты ждешь напрасно. Ничего не случится. А то, что случится, не будет иметь ничего общего с твоими ожиданиями и желаниями. Просто позволь этому войти; не загораживай путь. Отойди, не стой сама у себя на пути. На этот раз – никаких ожиданий, никаких желаний, никаких надежд. Просто медитируй.

«…и я говорю себе: Хира, ты снова в той же лодке».

Если ты послушаешь меня, ты никогда больше не окажешься в этой лодке. Это лодка ожиданий. Разочарование – это результат. Ты хочешь избавиться от разочарования, но не хочешь избавляться от ожиданий. Это невозможно.

Говорят, Будда сказал: «Если вы хотите избавиться от смерти, избавьтесь от рождения». Другого способа нет. Если ты хочешь избавиться от страдания, избавься от жажды счастья. А когда страдания нет, есть счастье. Но не потому, что ты желаешь его, а именно потому, что у тебя нет никакого желания. В состоянии глубокой свободы от желаний ты наполняешься блаженством.

Последний вопрос:

Ошо, раньше твоя противоречивость вызывала во мне мучительные эмоциональные потрясения. Теперь я слушаю тебя, не думая, оставаясь безмятежным. Не сбежал ли я раньше, чем в горшке закипело?

Сначала – история.

Мать стояла перед витриной магазина игрушек и рассматривала новую игру-конструктор, раздумывая, не окажется ли она слишком сложной для ее маленького сына.

– Нет-нет, – сказал продавец. – Это развивающая игра. Она специально задумана так, чтобы маленький ребенок смог узнать нечто важное о современной цивилизации: как ее ни собирай, все будет неправильно!

Не пытайтесь меня собрать – все будет неправильно. Именно так и задумано! Противоречить себе – моя особенность, мой путь. Никогда не позволять вам осесть где-нибудь по пути, продолжать подгонять вас дальше и дальше – моя особенность.

Но Париджат уже понял, в чем фокус: надо слушать в глубокой безмятежности. Не заботьтесь о том, что я временами противоречу тому, что сказал раньше. Слушайте меня в этот момент и не привносите прошлого. Если вы не вносите прошлого, никаких противоречий нет. Если вы вносите прошлое, возникает противоречие. Просто будьте без прошлого: именно это и есть безмятежность. Просто слушайте меня в этот миг – где тогда противоречие? И в этом вся моя работа – продолжать противоречить. В тот или другой день вы решите, что раз уж вам приходится слушать этого человека, то придется непрерывно забывать все, что он сказал раньше. Это способ сделать вас бдительными, чтобы вы не вносили прошлого. Если я буду говорить очень последовательные вещи, вы перестанете меня слушать – потому что не будет необходимости: «Он говорит одно и то же». Даже если вы заснете, вы ничего не пропустите. Но я не дам вам спать, потому что вы можете что-то пропустить. На меня никогда нельзя полагаться!

В газете появилось объявление: требуется ночной охранник. Кандидат должен отвечать трем условия: во-первых, он должен быть очень высоким, сильным и внушительным; во-вторых, у него не должно быть вредных привычек, и особенно – пристрастия к алкоголю; и в-третьих, он должен быть надежным.

Мулла Насреддин ответил по объявлению. Его пригласили; но, к удивлению нанимателя, Мулла оказался очень мал ростом, и по его виду сразу было ясно, что он не обидит и мухи.

– Не понимаю, – сказал наниматель, – зачем вы сюда пришли? Вы же читали объявление? Было три условия: во-первых, охранник должен быть высоким, не менее шести футов ростом. В вас, как мне кажется, не больше пяти. Также он должен быть внушительным и солидным… а вы похожи на клоуна. Зачем вы пришли? Вы много пьете?

– Очень, очень много! – сказал Насреддин.

– Так зачем было отнимать мое время? Что вам нужно?

– Я только хотел сказать, что в придачу ко всему я ненадежен.

Я тоже ненадежен. Я совершенно не помню, что сказал вчера. «Я слишком много пью!», поэтому я могу легко себе противоречить – иначе было бы очень трудно. Мне даже в голову не приходит, что я противоречу себе. Что бы я ни говорил – ведь все это так и есть! Мне все равно, что я говорил раньше. Меня это не касается. То была правда мгновения, это тоже правда мгновения; и я ненадежен. И я не говорю ничего такого, что собираюсь снова сказать завтра. Кто может знать? Я не знаю. Если вы действительно слушаете меня, мало-помалу вы начнете слушать мгновение. Именно в этом вся моя работа.

Я не пытаюсь дать вам никакой философии, доктрины, догмы. Догма должна быть последовательной, кредо должно быть последовательным. Я не пытаюсь обратить вас в определенное верование; верование должно быть последовательным. Я пытаюсь дать вам видение, а не верование. Я пытаюсь помочь вам подойти к моему окну и увидеть небо, увидеть истину. Эту истину нельзя описать. Из этой истины нельзя сделать догму, эта истина содержит все противоречия – потому что она так необъятна! И я продолжаю давать вам ее проблески, показывать грани и стороны: одна ее сторона противоречит другой. Но в истине все стороны встречаются и сливаются в одно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.