ВЗГЛЯД НА СВОИ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ. СВАМИ ЙОГАНАИДА. СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ТЕМ, КТО ПЕРЕНЁС НЕДАВНЮЮ УТРАТУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВЗГЛЯД НА СВОИ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ. СВАМИ ЙОГАНАИДА. СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ТЕМ, КТО ПЕРЕНЁС НЕДАВНЮЮ УТРАТУ

Во время одного из восьми моих сеансов, когда Рут (Джоан) Файнли говорила через Флетчера из потустороннего мира, она сказала: «Форд сам для себя распорядитель церемоний. Он здесь с нами, — как вы называете, на нашей плоскости бытия… Иногда Форд становится настолько заинтересованным тем, о чём идёт речь, что переходит к нам и пребывает у нас, со своими старыми друзьями, предоставляя другим душам занимать своё тело. Среди нас, бесплотных, есть и такие, кто имеет примерно такой же энергетический тип, что и Форд, и, когда им даётся такая возможность, они сами передают сообщения Флетчеру».

Услышав это, один из участников сеанса захотел узнать, могу ли я вспомнить что-нибудь из этих своих экскурсий в иной мир, как это могла делать Рут Файнли после своих сеансов, когда она ещё жила земной жизнью. Я должен был ответить, что нет, не могу. Если я и совершал во время сеансов какие-то путешествия в другие сферы бытия, то должен сказать, что они остались за семью печатями для моей сознательной земной памяти. Транс для меня — это сон без сновидений.

Но это не значит, что у меня вовсе не было никакого опыта знакомства с жизнью «на той стороне». На самом деле одно из самых ярких впечатлений моей земной жизни связано с таким путешествием в высшие сферы жизни. Этот случай перенёс мои представления о продолжении жизни после смерти из плоскости веры в плоскость очевидной реальности. Хотя я и рассказывал об этом раньше, этот случай настолько тесно связан с темой нынешней книги, что я должен повторить его снова.

Я был болен и находился в критическом состоянии. Врачи считали, что я не выживу, но, как и все хорошие врачи, продолжали делать всё, что могли. Я находился в госпитале, и моим друзьям было сказано, что я не переживу наступающей ночи. Как бы со стороны, не почувствовав ничего, кроме некоторого любопытства, я услышал, как врач сказал медсестре: «Сделайте ему укол, ему надо успокоиться». Я, казалось, понял, что это означает, но не был испуган. Мне просто стало интересно, сколько пройдёт времени, прежде чем я умру.

Потом я обнаружил, что плыву по воздуху над своей кроватью. Я видел своё тело, но не проявлял к нему никакого интереса. Меня охватило чувство покоя, ощущение того, что всё вокруг хорошо. Затем я погрузился в пустоту, в которой не существовало времени. Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружил, что лечу сквозь пространство, без всяких усилий, не ощущая, как прежде, своего тела. И всё же это ещё был я.

Вот появилась зелёная долина, окружённая горами, вся залитая ярчайшим светом и такая красочная, что невозможно описать. Отовсюду ко мне шли люди — люди, которых я прежде знал и считал, что они уже умерли. Я знал всех их. И хоть о многих я уже не думал годами, мне показалось, что меня встречают те, к кому я был привязан. Узнавалась скорее сама личность, чем её физические признаки. Их возраст изменился. Те, кто умер старым, стал молодым, а те, кто скончался в детские годы, повзрослели.

Мне часто приходилось путешествовать за границей, где меня встречали друзья, знакомившие меня с местными обычаями и достопримечательностями, которые приезжий хотел бы увидеть. Так было и теперь. Никогда мне не устраивали такого великолепного приёма. Они показали всё, что, им казалось, мне следовало посмотреть. В моей памяти остались столь же ясные впечатления об этих местах, как и о тех странах, где мне довелось побывать в моей земной жизни. Красота восхода солнца, увиденного с вершин Швейцарских Альп, Голубой грот Капри, горячие пыльные дороги Индии столь же мощно запечатлелись в моей памяти, как и тот духовный мир, в котором, я знаю, я побывал. Воспоминание об этом никогда не меркло со временем. Всё это так же живо и реально в моей памяти, как и всё остальное, что я когда-либо знал.

Меня ожидала одна неожиданность: некоторых людей, которые, по моим предположениям, должны были там быть, я не увидел и спросил о них. В тот же миг словно тонкая прозрачная пелена опустилась перед моими глазами. Свет потускнел, а краски потеряли свой блеск и яркость. Я уже не мог видеть тех, с кем только что разговаривал, но сквозь дымку увидел тех, о ком спрашивал. Они тоже выглядели реальными, но, по мере того как я смотрел на них, я чувствовал, как тяжелеет моё тело и голова наполняется мыслями о земном. Мне стало ясно, что я теперь вижу более низкую сферу бытия. Я позвал их; мне показалось, что они меня слышали, но сам я не мог услышать ответа. Затем всё пропало и передо мной оказалось существо, выглядевшее как символ вечной юности и доброты, излучавшее силу и мудрость. Оно произнесло: «Не беспокойся о них. Они всегда могут прийти сюда, когда захотят, если только пожелают этого больше всего».

Там каждый был занят. Все не переставая занимались какими-то загадочными делами и выглядели счастливыми. Некоторые из тех, с кем в прошлом меня связывали узы близости, казалось, не проявляли теперь ко мне большого интереса. Другие же, кого я прежде знал лишь слегка, стали здесь моими спутниками. Я понял, что всё это правильно и естественно. Здесь наши взаимоотношения определялись законом духовного родства.

В какой-то момент — у меня не было здесь никакого представления о времени — я очутился перед ослепительно белым зданием. Когда я вошёл внутрь, меня попросили подождать в огромном холле. Мне сказали, что я должен оставаться здесь, пока по моему делу не будет вынесено какое-то решение. Через проём широких дверей я смог различить два длинных стола, за которыми сидели люди и говорили — обо мне. С чувством вины я начал перебирать свою собственную жизнь. Картина получилась не очень приятная. Люди за длинными столами тоже занимались тем же самым, но то в моей жизни, что больше всего беспокоило меня, казалось, их не очень интересовало. Вещи, которые обычно считаются грехом, о которых меня предупреждали с самого детства, едва ими упоминались. Зато серьёзное внимание вызвали такие мои свойства, как проявление эгоизма, самовлюблённости, глупости. Слово «расточительность» повторялось снова и снова, но не в смысле обычной невоздержанности, а в смысле пустой растраты сил, дарований и благоприятных возможностей. На другую чашу весов ложились простые добрые дела, которые мы все совершаем время от времени, не придавая им особого значения. «Судьи» пытались установить главную направленность моей жизни. Они упомянули, что я ещё «не закончил того, что, как он сам знает, должен был закончить». Оказывается, в моей жизни была какая-то цель, и я её не достиг. Моя жизнь имела свой план, но я его неправильно понял. «Они собираются отправить меня назад, на землю», — подумал я, и, признаться, это мне не понравилось. Я так никогда и не узнал, что за люди были эти «судьи». Они неоднократно повторяли слово «запись»; возможно, речь шла об Акашикской Записи, понятии, пришедшем к нам от мистических школ древности, которое обозначает великую вселенскую звучащую спираль, на которой записываются все события.

Когда мне сказали, что я должен вернуться в своё тело, мне пришлось преодолеть собственное сопротивление — так мне не хотелось возвращаться в это моё разбитое и больное тело, которое я оставил в госпитале Корал Гейблз. Я стоял теперь перед дверью и сознавал, что если я сейчас пройду через неё, то окажусь там же, где и был раньше. Я решил, что не пойду. Как капризный ребёнок, я стал изворачиваться и упираться ногами в стену. Вдруг я почувствовал, как будто меня швырнули в пространство. Я открыл глаза и увидел лицо медицинской сестры. Я был в состоянии комы более двух недель.

Я пришёл к выводу, что существует несколько факторов, которые мешают нам понять что-то и поверить в реальность бета-тела и доступной ему безграничной Вселенной. Возможно, самый мощный из них — это наше ложное представление о том, что наши пять главных чувств — зрение, слух, вкус, обоняние и осязание — универсальны и что только благодаря им мы можем что-либо узнавать. Но стоит лишь задуматься, и мы сможем понять, что обладаем гораздо большим, чем только эти пять чувств. Никто и никогда не видел личность. Мы видим физическое тело личности и некоторые эффекты механического движения, которое оно производит, но сама личность остаётся невидимой. Наше сознание уже и сейчас заключено в том самом бета-теле, в котором оно продолжит свою жизнь после физической смерти на земле. Мы получаем знание о человеке и о людях не через пять основных чувств, а через более тонкие способности осознания, которыми обладают бета-тела.

В определённом смысле, если говорить языком будничного мира, мы уже невидимы и не должны удивляться тому, что действительно существующие реальности глубинно протекающей жизни недоступны ни нашему внешнему зрению, ни нашему внешнему слуху. Бета-тело может подготавливаться к своему дальнейшему пути уже здесь, в нашей земной жизни. Развитие личности происходит не при акте смерти, но в акте жизни. Нельзя достичь духовного озарения, сделав лишь один шаг, точно так же, как не достигнешь одним шагом физического совершенства или интеллектуальных высот. Нельзя убедить друг друга в истинности бессмертия с помощью интеллектуальных аргументов или внешних свидетельств. Это должно быть усвоено нашим внутренним сознанием, которое составляет часть души и психики каждого человека. Это то сознание, о котором Вордсворт говорит как о возвышенном чувстве, глубоко пронизывающем всё на свете… как о том движении и духе, которые управляют всеми мыслящими существами и мыслимыми предметами, проходят через всё…

Из всех, кого довелось мне узнать в моей жизни, этим чувством в самой высокой степени обладал святой и одновременно очень земной Парамаханза Иогананда. Когда я впервые встретился с этим необычным человеком, я сразу почувствовал, что нахожусь в присутствии личности великих духовных достоинств. Иогананда не был просто теоретизирующим проповедником доктрины — через своё искусство врачевания, через ясновидение и предсказания, как и с помощью многого другого, он мог демонстрировать истины, которым учил. К сожалению, я не могу сказать про себя, что я был учеником этого выдающегося гуру. Когда я впервые встретился с ним, я был молодым человеком и не был склонен к учёбе, требующей столь существенной трансформации характера. Он не ставил мне этого в вину; хороший учитель, он всегда был терпелив и со мной. На него не производили впечатления мои способности медиума, которые он считал побочным проявлением духа. Он умел спокойно и непоколебимо передавать своим ученикам непреходящее видение высшего, конечного смысла сотворённого мира.

Главным образом под влиянием Иогананды я, наконец, поехал в Индию и кратко ознакомился с методами свами в спиритической подготовке. В большинстве своём свами не произвели на меня большого впечатления. Однако я видел и примеры того, как в некоторых из них формируется подлинное духовное величие. Но я решил, что это не для меня, во всяком случае, я так думал в то время. Я был слишком отравлен удовольствием потакать своим физическим слабостям, не говоря уж о других и непосредственных способах отравления. Если от человека требуется столько усилий для достижения глубокой трансформации характера, то уж по мне, решил я легкомысленно, лучше пройтись по жизни с тем характером, который я имею. Но моё восхищение Иоганандой нисколько не уменьшилось. Он всегда был для меня одним из великих духовных светочей моей жизни. Знакомство с ним, наблюдение за его демонстрациями, впитывание его учений — даже тогда, когда я обнаруживал, что не могу следовать им, — были для меня надёжными источниками вдохновения.

Для Иогананды главенство чистого сознания над всеми формами материальных энергий, единство божественного созидающего сознания с глубинным, сущностным «я» каждого человека были не просто понятиями его доктрины. Для него это были живущие реальности. Постоянное и сознательное взаимодействие с этими силами за его долгую жизнь дало Иогананде такой опыт и такие возможности, которые среднему «практическому» человеку, мало знающему о самих этих силах и о контроле над ними, казались невероятными. Однако он их так часто демонстрировал и раздавал миру с такой обезоруживающей скромностью, что ни один из тех, кто его знал, не мог с лёгкостью отстранить от своего внимания представления о различных уровнях сознания.

Прозрения Иогананды переносили его в космическое сознание, и некоторые из его самых глубоких представлений о жизни за смертью идут от этого уровня осознанности. «Трагедии смерти не существует, и те, кто содрогается при мысли о ней, похожи на невежественных актёров, умирающих на сцене от испуга при выстреле холостым патроном». Однажды в состоянии медитации он смог полностью увидеть собственное бета-тело, сохраняя при этом своё земное сознание. «У каждого происходит глубокая переоценка ценностей, когда он, наконец, убеждается, что созидание есть огромная движущаяся картина и что не в ней, а позади неё находится его собственная реальность. Я сидел на своей постели в позе лотоса. Моя комната была тускло освещена двумя лампами с абажурами. Подняв свой взгляд вверх, я увидел, что потолок испещрён маленькими световыми точками горчичного цвета, дрожащими и колеблющимися словно в лучащихся подсветках люстры. Мириады заострённых лучей, словно струи дождя, собрались в прозрачный столб, изливавший на меня тихий свет. В одно мгновение моё физическое тело потеряло свою плотность и преобразилось в астральную ткань. Я ощутил, что плыву в воздухе, едва касаясь постели, моё потерявшее вес тело слегка перемещалось то вправо, то влево».

Иогананда любил рассказывать историю о Фалесе Милетском, греческом мудреце, жившем в VI веке до н. э. Фалес учил, что нет никакой разницы между жизнью и смертью. «Тогда почему же, — спросил его противник, — ты не умираешь?» — «Потому, — отвечал Фалес, — что это не даст никакой разницы». Конечно, Иогананда, всегда исключительно человечный, прекрасно понимал, что при наличии человеческих эмоций существует и эта разница. Он сам был охвачен тяжким горем, когда потерял своего любимого учителя — потерял после той «смерти», которая, как он знал, была иллюзией. О смерти своего гуру — Шри Юктесвара — Иогананда узнал немедленно. Этот парапсихический феномен — случаи, когда кто-то живо осознаёт смерть находящегося вдали от него другого человека, из тех, что лучше всего засвидетельствованы и документированы, — не представляет собой ничего исключительного. Иогананда ехал в вагоне поезда, когда в далёком городе умер его учитель. «Передо мной неожиданно возникло чёрное астральное облако, затем передо мной возникло видение Шри Юктесвара. Он сидел с очень серьёзным выражением лица, по обе стороны от него горел свет. «Это свершилось?». Я умоляюще поднял руки. Он кивнул и пропал». Шри Юктесвар, как выяснил потом Иогананда, умер именно в тот момент, когда случилось это видение. Он предсказал время своей смерти; при приближении её он погрузился в медитацию и покинул этот мир с выражением радости на лице.

У индуса Иогананды не было сомнений в отношении воскресения Христа, но он сомневался в уникальности этого явления. Если действительно «я» есть мыслительнодуховная структура чистого сознания и если это сознание может управлять по своей воле такими низшими формами энергии, как физическая материя, то тогда для Иогананды не было ничего удивительного в том, что это сознание могло восстановить некую молекулярную структуру в любой момент, когда оно пожелает появиться перед своими учениками в земной жизни. Его собственный учитель, Шри Юктесвар, появился однажды перед Иоганандой таким же образом, как в своё время Иисус перед своими учениками.

Подобные явления известны и другим выдающимся индийским гуру, и происходили они в XX веке. Другой свами рассказывал Иогананде: «Здесь, в Калькутте, в 10 часов утра последующего за его кремацией дня передо мной появился Лахири Махасайя в своём полном живом великолепии». Другой ученик этого же гуру рассказал: «За несколько дней до того, как он покинул своё тело, Лахири Махасайя прислал мне письмо, в котором просил меня приехать в Бенарес. Я не мог выехать сразу. И вот, когда я уже собирался отправиться в путь, около десяти часов утра увидел у себя в комнате сияющую ярким светом фигуру моего учителя. Я был вне себя от радости. “Зачем спешить в Бенарес? — спросил меня Лахири Махасайя улыбаясь. — Меня там уже нет!”. Когда значение его слов дошло до моего сознания, у меня вырвалось восклицание, полное горечи: я решил, что передо мной только его видение. “Да ты дотронься до меня, — откликнулся он. — Я жив, как и всегда”».

У Иогананды была подобная встреча с его учителем Шри Юктесваром. Великий гуру появился перед Иоганандой около трёх часов дня 19 июня 1936 года, спустя три месяца после смерти. Взволнованный Иогананда тут же бросился к своему учителю и убедился в том, что обнимает физическое тело. «Да, это тело из плоти и крови. Для твоих глаз оно выглядит как физическое. Я создал совершенно новое тело из космических атомов, точно такое же, как то, которое предали погребению».

Шри Юктесвар говорил о мирах за чертой смерти: «Существа с неисполненной земной кармой после смерти не получают доступа к высшему средоточию причин, к каузальной сфере космических идей. Они должны попеременно возвращаться в физический и астральный миры, осознавая как своё физическое, так и астральное тело…». В рассказе Шри Юктесвара было много параллелей с описанием Фредерика Майерса различных уровней бытия: «Давним обитателям прекрасной астральной Вселенной, навсегда освободившимся от земных влечений, больше нет нужды возвращаться к грубым вибрациям земли. Этим существам необходимо исполнить только свою астральную и каузальную карму. В момент астральной смерти эти существа переходят в бесконечно более тонкий и изощрённый каузальный мир. Сбрасывая мысленную форму каузального тела через какой-то период, определённый космическим законом, эти высшие существа рождаются вновь в новом астральном теле». После двухчасового разговора Шри Юктесвар сказал Иогананде: «Теперь я покидаю тебя, дорогой мой!» — и растаял в воздухе.

Тот же гуру явился одной старой женщине, которая жила неподалеку от его скита. Спустя почти две недели после его смерти она пришла в ашрам и сказала, что хочет видеть гуру. Когда ей сообщили, что он умер, она воскликнула в изумлении: «Не может быть! Ведь сегодня утром, в десять часов, он, как обычно, проходил мимо моей двери. Я вышла и поговорила с ним несколько минут среди бела дня».

Строгая честность и острая наблюдательность Иогананды не позволили ему скрыть, что даже в такой великой душе, какой был Шри Юктесвар, этот подлинно человечный учитель людей, существовал тот же страх перед смертью, то же животное нежелание расстаться с привычным телесным домом, что свойственно и всем нам. Перед тем как ему должен был исполниться 81 год, он объявил, что вскоре умрёт, и, казалось, был правда ненадолго явно расстроен. «На мгновение, — рассказывал Иогананда, — он был охвачен дрожью, как перепуганный ребёнок». Затем Иогананда припомнил слова другого великого гуру: «Привязанность к телесному вместилищу, зарождающаяся сама по себе, присуща в небольшой степени даже великим святым». Сам Шри Юктесвар сказал о том же самом такими словами: «Птица, долго прожившая в клетке, колеблется, перед тем как покинуть свой привычный дом, когда перед ней открывают дверцу». Шри Юктесвар быстро обрёл своё равновесие и до самой смерти пребывал в состоянии блаженного мира. Во время одного из своих явлений после земной смерти великий гуру, появившись перед Иоганандой в номере отеля, сказал: «Нежеланная смерть, болезни, старческий возраст — всё это проклятья земли, где человек позволил почти уравнять своё сознание с хрупким и бренным физическим телом и не осознаёт себя без него. Его тело всё время нуждается в воздухе, пище и сне, чтобы вообще как-то существовать. Астральный мир свободен от этих трёх угроз». Затем он заговорил о том, что Бетти Уайт называла безграничной Вселенной: «Мгновенно дематериализуясь, я теперь путешествую в световом экспрессе… Разве можно сказать, что я умер?».

После того как познакомишься с подобным свидетельством — с одним из бесчисленных рассказов прошедшего через врата смерти, известных каждому поколению и поразительно схожих между собой, — обращаешься к другим источникам, к другим сообщениям о жизни за смертью с новой уверенностью и убеждённостью. Поскольку я воспитан и обучен в христианской традиции, я, естественно, думаю прежде всего о сказанном Христом: «Вы будете со мной… Я иду приготовить место вам… Я в Отце Моём, и вы во Мне, и Я в вас… В доме Отца Моего обителей много… Не касайтесь Меня, Я ещё не вознёсся… Великая пропасть пролегла меж ними». В этих и подобных им словах я прослеживаю сведения о структуре потусторонней жизни, такой, какой я её узнавал в течение тех дней, когда я пребывал вне своего тела; вот её существенные моменты: астральное тело, сохранение человеком по ту сторону смерти памяти и своей идентичности, различные уровни сознания и развития, доброе и участливое обращение с вновь прибывшими за черту земной жизни, движение к познаванию созидательного принципа и стремление к соучастию в творящем сознании, Вселенной, Бога.

Обозревая опыт соприкосновения человечества с «потусторонней» жизнью, с тех пор как сведения об этом стали сохраняться, я был поражён постоянством всех сообщений как в отношении общих выводов, так и о самой структуре жизни за смертью. Разумеется, каждое поколение использовало при этом присущие ему образы, идиомы и символы, так же как и каждая национальная или расовая группа использовала при этом формы своей культуры. Но главное и существенное во всём этом было всегда одно и то же. Когда Иисус говорит: «Обителей много», — «Тибетская книга мёртвых» говорит о «Западном царстве, называющемся счастливым», о «Южном царстве, наделённом великолепием и славой», о «Восточном царстве превосходящего счастья», о «Срединном царстве плотно собранного», о «Первичном чистом свете». Майерс говорит о «семи ступенях», Бетти — о «том, что лежит дальше», Раймонд — о «тех, кто пробыл здесь дольше и знает больше». Знакомясь с этими свидетельствами непосредственного опыта, нельзя не прийти к выводу, что речь здесь всё время идёт об одних и тех же энергиях и структурах. Эти формы, в чём я совершенно убеждён, составляют суть самой природы, плана, цели и в конечном счёте самого осуществления жизни за смертью — всё более и более растущего, расширяющегося опыта осознания великолепия мироздания, духовной силы, совершенствования и радости.

Самые высокие умы, самые щедрые сердца, проницательнейшие интеллектуалы, благороднейшие души, занесённые в историю человечества, подтверждали, что жизнь после смерти продолжается, и намечали путь к её познанию. Неужели же я должен дать сбить себя с этого пути предвзятому критиканству со стороны умов и душ, что на порядок ниже? Почти полвека моя работа была полностью открыта для учёных, и я лично знал многих и многих из них. И никогда не было больших учёных среди тех, кто отрицал продолжение жизни за порогом смерти. Да я сомневаюсь и в том, что не столько повизгивание учёных низшего эшелона, сколько усилия мелких деятелей от религии определили преобладающую сегодня нашу неспособность поверить в то, что было ясно продемонстрировано в проблеме жизни, продолжающейся за смертью. Слишком долго, в течение многих веков, дубиноголовые изуверы, ханжи с закисшими душами и властолюбцы управляли своей паствой с помощью угроз наказания адом. Горизонты радости, свободы и безграничной Вселенной за чертой земной жизни были закрыты взору. Страх не притягивает — он отталкивает. Проповедь страха перед адом ничуть не меньше ответственна за общее неверие в продолжение нашей жизни, чем и всё остальное. Кто захочет поверить в жизнь после смерти, если это нечто неприятное?

Иногда бывает даже трудно себе представить, до каких пределов способны доходить и протестанты, и католики в своих проповедях страха перед адским огнём. Недавно, например, в одной католической церкви мне попался некий памфлет для прихожан, где я обнаружил такие слова: «Дитя, если ты попадёшь в ад, то там рядом с тобой всегда будет дьявол, чтобы бить тебя. Он будет бить тебя всегда, каждую минуту беспрерывно. От первого удара тело твоё покроется нарывами и язвами, как у Иова. После второго тебе станет вдвое хуже, чем Иову. А от третьего удара тебе будет в три раза хуже, чем Иову. Так каким тогда станет твоё тело, если дьявол будет бить тебя сто миллионов лет без передышки? Спроси завтра в семь часов вечера, что там делается с таким плохим ребёнком? Дьявол ответил: «Этот ребёнок горит в огне». Спроси опять через миллион лет, и получишь ответ: «Он горит». И сколько бы ты ни спрашивал, всегда получишь один ответ: «Он всё горит в аду!».

Протестантство ничуть в этом не уступит. На такой вымысел у него найдётся свой. Вот что написано в книге протестантских проповедей: «Когда ты умрёшь, только душа твоя будет испытывать мучения. Это будет адом для неё. Но в судный день душа твоя воссоединится с телом, и ты окажешься дважды в аду; душа твоя будет источать кровавый пот, а тело — мучиться смертными муками. В таком же пламени, как и у нас на земле, тело твоё будет вечно гореть не сгорая, по всем твоим жилам вечно будет растекаться боль, и каждый твой нерв станет струной, на которой дьявол будет вечно играть свою мелодию невыразимой адской скорби».

Разве могут люди, постоянно подвергаемые подобным проявлениям садизма и мании величия, порождённых расстройствами и беспокойством больного ума, смотреть вперёд, в будущую жизнь иначе, как с содроганием?

К счастью, достаточно много верующих не подвергается такого рода психопатологической обработке. И если они имеют лишь кое-какие смутные и боязливые представления о жизни в ином мире, то на это должны быть другие причины. Эти причины, я думаю, можно легко отыскать в образе жизни, который мы ведём — или, как иногда кажется, насильно вынуждены вести. Ежедневное добывание хлеба насущного, поддержание своего статуса в глазах окружающих, неизбежные рутинные заботы оставляют нам мало энергии для тех духовных усилий, которые могли бы привести нас к стойкой уверенности в жизни, не имеющей конца, уходящей в счастливую бесконечность. Даже ребёнок, услышавший от близких доброе и вдохновляющее наставление о будущей жизни в ином мире, скоро замечает, что сами родители в буднях мало обращают внимания на то, о чём они ему говорили, — они заняты другими делами и поглощены другими заботами. И только когда смерть приближается, только когда смерть приходит, только тогда, когда удар скорби уже обрушился и наступает осознание утраты, люди начинают понимать, что эти вещи значат много.

В первой мировой войне я потерял брата. Я скорбел о нём. Но я был тогда молод. Шли годы, я терял других любимых и близких мне людей и испытывал скорбь. Добрую часть деятельности священника и занятий медиума составляет общение с людьми, убитыми горем. Меня нельзя назвать незнакомым с горем.

Само чувство тяжёлой утраты — вещь сложная. Нельзя убитого горем человека утешить простым заверением в том, что его близкому, ушедшему в мир иной, хорошо.

Умом-то он, может быть, и знает об этом. Вера в благословенные и светлые новые возможности потусторонней жизни могла бы стать одним из краеугольных камней при сложении человеческого характера, но человек и тогда мог бы испытывать приступы непереносимого, казалось бы, горя. Нам надо отделить, нейтрализовать другие элементы, образующие подобные агонии, переживание тяжёлой утраты, для того чтобы знание о природе новой жизни на основе новой энергии могло оказывать своё врачующее и восстанавливающее силы действие.

Наша жизнь — такая, какой мы её проживаем, — состоит главным образом из эмоциональных взаимоотношений между людьми — симпатий и антипатий, притяжения и отталкивания. И в этом смысле жизнь каждого из нас состоит из жизней других. Когда же жизнь одного из нас очевидным образом устраняется из земного бытия, вся сложно переплетённая сеть взаимной зависимости и связи оказывается изменённой, следуют неизбежные болезненные изменения, и самые близкие к ушедшему люди затрагиваются его утратой больше всех. Если человек осознаёт узы, связывающие его с космической и духовной жизнью, с грандиозными перспективами, это может ослабить его боль, но не убрать её. В земной жизни наши духовные тела проходят своего рода инкубационный период, и наши земные, физические, тела обладают в ней своей немалой властью. Они имеют свои привычки, свои потребности, свои впечатления и стереотипы, свои пристрастия к привычным условиям и привязанности. Когда одна из этих цепочек в человеческом поведении должна быть существенно перестроена, мы неизбежно ощущаем боль.

Когда жизнь близкого человека обрывается для нас неожиданно и жестоко, это может привести в движение весь сложный комплекс глубоко скрываемых чувств, с которыми теперь придётся справиться понесшему утрату. Эти чувства настолько обычны и распространены, насколько и сильны; поэтому они и оказались среди тех явлений, на которые Фрейд обратил своё пристальное внимание пионера науки. Помимо простого чувства печали об утрате Зигмунд Фрейд подчас отмечал здесь и действие сложной системы подавленности, потерю интереса к жизни, чувство наказанности или ожидание предстоящего наказания. Фрейд указывал, что с физической смертью человека его «отпечаток», его живое влияние могут не изглаживаться, а с годами усиливаться в памяти и внутренней жизни скорбящего. Напряжение между его «отсутствием» и «эмоциональным присутствием» должно быть признано. «Нормальный исход здесь, — писал Фрейд, — это когда уважение к реальности побеждает». Реальности, конечно, по природе духовны. Здравый ум человека при поддержке понимающих его и сочувствующих друзей постепенно осознаёт, что впечатления земной жизни тускнеют по мере того, как ему открывается правда о никогда не оканчивающемся продолжении человеческой жизни. Иногда, отмечает Фрейд, это происходит медленно: «Каждая частичка воспоминаний и надежд, связующих либидо и объект утраты, изживает себя… и отрыв… совершён…» Хотя процесс этот может быть и медленным, но он при том знании, о котором мы говорим, обязательно происходит.

В 1944 году в журнале «Америкэн джорнэл оф сайкаетри» появилась статья Эриха Линдеманна, посвящённая изучению состояния острого горя, которое пережили пострадавшие в знаменитом пожаре в Коконат Гроув в Бостоне. Линдеманн, установив общий характер их реакции на это несчастье, подтвердил изыскания Фрейда и сделал шаг вперёд. Как оказалось, не только утрата, сопряжённая с привязанностями, выражающимися в любви и симпатии, глубоко затрагивает скорбящего, но утрата связей, выражающихся в чувствах ненависти и недовольства. В обоих случаях старые привычные формулы жизни, включавшие покойного человека, постепенно должны быть изжиты и приспособлены к новым условиям теми, кто остался на земле. Шаг за шагом эти перемены совершаются, и переживший тяжёлую утрату человек иногда становится глубже, великодушнее и лучше, чем был прежде. Самое лучшее, что могут сделать при этом его друзья и советчики, — это создать вокруг него атмосферу дружбы и доброго эмоционального отношения, с тем чтобы со временем он сам смог справиться с горем и восстановить свою жизнь.

Конечно, случаются и специфические реакции, которые не следуют общей модели. Человек может попытаться забыть о своём горе в приступе лихорадочной активности. Или наоборот, вести себя противоположным образом и никак не высказывать своего горя до тех пор, пока позже, через какое-то время, не последует острый кризис. Но если человек, понесший утрату, не уклоняется от того, чтобы сполна пережить свою боль и полностью осознать значение своей утраты, если он призывает на помощь все свои силы, чтобы перестроить своё бытие, то у него вновь появляется вкус к жизни. Именно в такие периоды ясное представление о том, что наш земной мир — лишь первый из тех, в которых людям предстоит жить, и каждый следующий мир более высоко и тонко организован, чем предыдущий, может помочь человеку в его преображении после тяжёлой утраты.

И наконец, разумеется, для всех нас остаётся проблема встречи со своей собственной смертью, реальности приближения собственной кончины. В моей жизни смерть не раз стучалась в мою дверь — было немало действительно угрожающих несчастных случаев, острых приступов опасных болезней, кризисных состояний из-за моих собственных неразумных пристрастий. Во всех этих случаях мне просто повезло, и я выкарабкался, но, как это с нами бывает, если беду пронесло, мы обо всём забываем.

Я начал работу над этой книгой, ясно осознавая, что она будет для меня последней. У меня было уже столько осложнений с сердцем на протяжении многих лет, что я должен быть исключительным глупцом, чтобы не понимать: скоро наступит и последнее «осложнение». Я бы хотел, чтобы мне удалось быть более сносным пациентом. Мне не хотелось бы стать брюзжащим трудным больным и быть кому-нибудь обузой. Я решительно, до отвращения не люблю быть больным. А готов ли я умереть? Это уже другое. Однажды я уже умирал, и это дало мне одно из самых больших, волнующих и памятных впечатлений всей моей жизни. Я не вижу причины, по которой реальная смерть может оказаться хуже этого испытания. Знаю, что там, куда мы все уйдём, нас ожидают великие перспективы. Надеюсь, что, когда придёт моё время, я успею завершить свою земную работу и выполнить задачу, предназначенную мне в этой жизни: использовать все таланты и способности, данные мне без всякой моей заслуги, чтобы помочь навсегда устранить из разума людей страх перед смертью и слегка приподнять занавес над тем, что лежит за чертой земной жизни.

__________