Как усилием воли согнуть вилку

Как усилием воли согнуть вилку

Последнюю статью о ненавидимой им «рениксе» (чепухе) Александр Исаакович Китайгородский напечатал осенью 1983 года. Я тогда попросил его съездить в подмосковный город Троицк, посмотреть на выступление уже упомянутой фокусницы из Волгограда Герты Онискевич в местном Дворце культуры. Онискевич в своей программе делает все то же самое, что делают телепаты, ясновидцы и т. д., с той разницей, однако, что не выдает это за чудеса.

Китайгородский вернулся из Троицка очень довольный. Выступление Онискевич ему понравилось.

— Вы никогда не задумывались, — говорил он возбужденно, — какая разница между чудесами и фокусами? Иллюзионисты показывают такие номера, тайну которых умнейший человек не разгадает. Я, во всяком случае, не в состоянии объяснить, как из пустого ящика фокусник вынимает метров сорок цветной ленты, пяток голубей и несколько ведер с водой. Помнится, долго ломал голову, и безуспешно, каким образом по приказанию Кио-старшего загаданная игральная карта сама вылезает из стакана, куда помещается колода карт.

Я признался, что тоже всегда с восторгом смотрю даже на простенькие фокусы.

— Ну нет, — возразил Китайгородский, — простенькие-то мне известны. Например, как заставить веревку стать настолько жесткой, чтобы по ней можно было лезть вверх, точно по шесту. Но многие фокусы мне абсолютно непонятны. Известного американского иллюзиониста Гарри Гудини обматывали цепями, которые запирались на несколько замков, сажали в сундук, который тоже запирали несколькими замками, и бросали этот сундук в Темзу — Гудини выплывал и освобождался от цепей…

Я снова высказался в том духе, что, дескать, аттракцион Гудини — исключительный, уникальный, а для меня загадка гораздо более простые фокусы.

Китайгородский посмотрел на меня недоверчиво.

— Вот то-то и оно, — сказал он несколько раздраженно, — для зрителя чудеса, которые показывал Гудини, — не чудеса. Это фокусы. «Ловкость рук и никакого мошенства». А вот когда, скажем, Вольф Мессинг находил предмет, спрятанный в сумочке дамы, сидящей в третьем ряду партера… Причем не сам находил, а с помощью так называемого «индуктора», то есть помощника, «передающего ему мысли»… И не на расстоянии, а будучи рядышком, к тому же позволяя Мессингу брать себя за руку… Вот этот простой и давным-давно объясненный трюк средний зритель объявляет чудом.

Я сказал, что не считаю чудотворцами ни Гудини, ни Мессинга, просто у меня так устроена голова, что сам я не додумаюсь до разгадки самого элементарного трюка, даже нехитрой манипуляции с картами, которые показывает мой десятилетний сынишка, вычитавший о них в книжке «Занимательные досуги».

Китайгородский так мне и не поверил. Он продолжал с недоброжелательством рассказывать о выступлениях Мессинга («Мессинг был, несомненно, талантлив, но для завлечения зрителей он своему искусству давал магическое объяснение, да и лгал много…»), о том, как разоблачал его трюки («Мессинг предлагал завязывать ему глаза — номер получался. Я же как-то предложил завязать глаза «индуктору». Мессинг отклонил это предложение. Ему было ясно, что ничего не получится, ибо «индуктор» не будет знать, где пятый ряд, где задуманная дама…»).

О номерах же, показываемых Гертой Онискевич, он отзывался с неизменным восторгом. Причина была все та же: она не выдает фокусы за чудеса.

Артистка вызывает одного из зрителей, слегка сжимает ему руку и убеждает его, что сейчас он заговорит по-английски. И что вы думаете — тот действительно говорит, хотя совершенно не знает английского языка. Но этим дело не кончается. Онискевич предлагает этому же зрителю спеть неаполитанскую песню. По-итальянски, естественно. И тот поет…

— Как это ей удается, понятия не имею! — восторженно восклицал Китайгородский. — После концерта Онискевич сказала мне, что это чистейший фокус. Никакой телепатической подсказки тут нет.

Еще один фокус, из тех, что интересуют нас, — видение и чтение с завязанными глазами. Онискевич владеет этим в совершенстве, но не выдает свой навык за кожное зрение.

С давних пор известен трюк, который недобросовестные фокусники особенно охотно выдают за доказательство телепатии. Помощник отправляется в зал и просит кого-либо из зрителей дать ему какой-нибудь предмет либо же сказать номер своего дома, квартиры, сколько у него детей… Артист же на сцене должен это отгадать.

Один из приемов заключается в том, что помощник подсказывает артисту ответ с помощью заранее условленного кода. Можно, допустим, спросить: «Что у меня в руке?» А можно: «Что я держу в руке?» Или: «Что у меня в левой руке?» Вместе с определенным построением фразы в качестве кода можно использовать интонацию. Слова произносятся то вопросительно, то как бы с запинкой, то с восклицательным нажимом в конце…

Старый русский невропатолог и гипнолог профессор Петр Павлович Подъяпольский, специально интересовавшийся этими материями, рассказывал, как еще в начале века разоблачал такие фокусы.

В 1911 году в Саратове в кинематографе под названием «Мурава» выступала чтица мыслей. Она стояла на сцене с завязанными глазами, а по залу ходил ее импресарио. Зрители показывали ему различные предметы или говорили задуманные слова, которые отгадчица мыслей должна назвать. Предварительное уведомление ассистента о задуманном слове было непременным условием сеанса. Услышав слово или увидев какой-то предмет, импресарио давал задание своей партнерше.

«Его фразы не были кратки и просты, — замечает профессор П. П. Подъяпольский, — они нагружались лишними, быстро говоримыми словами: повторениями, поощрениями, частицами, междометиями. Например: «Ну, вот, ну, подумай, ты хорошенько только подумай, что это такое может быть. Что, что это такое?»

Собираясь на сеанс, профессор взял с собой два предмета. Один довольно простой — фигурку лягушки, сделанную из чугуна и окрашенную в натуральный зеленый цвет. Другой предмет — весьма мудреный: карманный спектроскоп. В подборе предметов заключался определенный умысел.

Насчет лягушки отгадчица мыслей давала ответ по частям, она словно бы размышляла вслух:

— Зубчики… Гребенка…

— Нет, нет, погоди, ты сперва хорошо подумай, — перебивал ее импресарио-ассистент.

Отгадчица, по выговору иностранка, продолжала:

— Как это… Зеленый… Frosch — лягушка. О спектроскопе она смогла сказать только: «Инструмент». А на вопрос «Какой?» добавила: «Оптический».

Совершенно ясно, что, если бы она действительно читала мысли зрителей, она должна была бы прочесть и слово «спектроскоп», которое в ту минуту держал в своем мозгу профессор. Однако на самом деле она лишь ловила подсказки ассистента, а поскольку тот сам не знал, как называется прибор, то и подсказать он ей ничего не мог.

Пять лет спустя в том же кинотеатре выступала другая «телепатка» — девочка по имени Люция. Ассистентом был ее отец. Обстановка во время выступлений была точно такой же, как и в предыдущем случае: отец должен был заранее знать все загадываемые слова и видеть предметы. Перед началом одного из сеансов П. П. Подъяпольский зашел к артистам и во время разговора попросил разрешения самому, без посредника, передать Люции какое-либо слово. Однако отец ловко, как бы между прочим, перевел разговор на другую тему.

В другой раз профессор предложил тем же фокусникам устроить сеанс специально для ученых у него дома, соблюдая при этом некоторые условия. В частности, предполагалось, что ассистент должен был задавать вопросы немногословно, одной и той же стереотипной фразой. Отец «телепатки» согласился на такой сеанс и тут же, во время начавшегося представления, широковещательно объявил о нем: вот, дескать, знаменитые ученые заинтересовались феноменальными способностями его дочери. Однако за час до назначенного сеанса его организаторы были уведомлены посыльным из гостиницы, что отец и дочь вынуждены были внезапно покинуть город.

Ясно было, что выдвинутые условия для них неприемлемы.

П. П. Подъяпольский приводит примеры того, как ассистент может делать подсказку «телепату». Во-первых, с использованием целых слов. Допустим, загадано слово «кошка». Ассистент может сказать: «Шаг назад — отвечай». Между ними заранее условлено, что для подсказки используется французский язык. Русское «шаг» по звучанию близко французскому «chat» — «кошка». Вот вам ответ.

Могут использоваться и части слова. Допустим, загадано слово «вода». Ассистент спрашивает: «Не Василий, не Серебряков?», имея в виду какого-то человека, известного публике. Отгадчик знает, что следует принимать во внимание начало каждого второго слова вопроса. Для подсказки на этот раз используется немецкий язык. «Василий Серебряков» означает «wasser», «вода».

Впрочем, эти примеры взяты П. П. Подъяпольским из домашних, не очень умелых фокусов. При публичных выступлениях профессионалов такие вопросы-подсказки, конечно, вызовут подозрение. Но принцип и у профессиональных фокусников тот же самый.

Наконец, применяются подсказки и по буквам. Именно такую подсказку использовал отец Люции, как позднее узнал П. П. Подъяпольский. Такая подсказка наиболее сложна, но что же из того?

«При буквенной сигнализации требуется большой навык, — писал П. П. Подъяпольский. — Он предполагает машинальную быстроту, поражающую тех, кто без навыка. Но разве всем все доступно в одинаковой мере? Беглое чтение, для нас заурядное, чудесным кажется для неграмотного. Считка нот, артистическая игра виртуоза — удивительна для неиграющего. Профессионал — «чтец мыслей», так сказать, грамотен в своем деле, мы в нем неграмотны. Но из этого не следует делать никакого телепатического чуда».

Так что фокусники с давних пор пользуются словесными подсказками. Онискевич, однако, идет дальше. Помощник просит одного из зрителей стать «экстрасенсом». Отправляется с ним в зал и поручает записывать в блокнот любые вопросы, которые шепотом задают ему зрители. Затем помощник остается в зале, а «экстрасенс» идет на сцену, становится лицом к артистке и мысленно диктует ей записанные вопросы. Онискевич безошибочно повторяет все, что было записано.

— Понятия не имею, как в этом случае происходит передача информации, — простодушно признавался Китайгородский.

Подумав, он все же, по своему обыкновению, высказывал догадку:

— То ли у «экстрасенса» движутся мышцы лица, когда он мысленно проговаривает вопросы, то ли помощник, оставшийся в зале, движениями плеч, рук сообщает артистке о содержании записей… И еще подумав:

— Скорее всего, второе. В следующий раз надо предложить сделать этот фокус без участия помощника.

Но следующего раза не было. О своих впечатлениях от выступления Герты Онискевич Китайгородский рассказал в статье «Телепатия? Пожалуйста!», опубликованной в «Литературной газете». Это и было его последнее выступление против «рениксы». Вскоре он принес мне пухлую папку с разнообразными материалами на эту тему — вырезками из иностранных журналов, переводами, собственными набросками.

— Может, пригодится. Делайте с этим что хотите.

— А вы что же?

— Все. Баста! Надоело.

Нередко человек, придумавший новый, «рекордный» аттракцион, который может сойти за чудо, испытывает соблазн выдать его за таковое. В общем-то сделать это нетрудно, особенно если ранее человек этот не был известен как иллюзионист.

В 70-е годы на Западе появился некто Ури Геллер, который одним лишь усилием воли, пристально посмотрев на какой-нибудь металлический предмет — допустим, вилку или ложку, — мог его согнуть или даже сломать. Телекинез в своем высшем проявлении! Что там катание пинг-понговых шариков, передвижение спичечных коробков, отклонение стрелки компаса!

Однажды Геллер даже отважился продемострировать свое умение перед физиками в Стэнфордском научно-исследовательском институте в Англии. Геллер своим взглядом гнул ключи, усилием воли пускал остановившиеся часы, даже воспроизводил чертежи, сделанные другими людьми без свидетелей, — это уже не из области телекинеза, а скорее, из области ясновидения. Как ни странно, физики не разоблачили его. Еще более странно, что отчет об этой проверке вместе со сдержанным редакционным комментарием напечатал журнал «Нэйчур» («Природа»). Этот журнал считается одним из наиболее авторитетных и солидных научных журналов.

Нашелся, однако, профессиональный иллюзионист, который не поленился досконально изучить трюки Геллера. Американский фокусник Джеймс Рэнди потратил два года на это. В итоге появилась его книга «Магия Ури Геллера». В ней Рэнди не оставляет камня на камне от телекинетических способностей «субъекта» своего исследования, раскрывает механику его фокусов.

Не удовольствовавшись этим, Рэнди подослал двух своих учеников-фокусников под видом экстрасенсов в одну из парапсихологических лабораторий. Фокусники поразили там всех своими «способностями» — читали запечатанные письма, двигали столы, гнули ложки… Четыре года «чемпионы парапсихологии» дурачили ее приверженцев. Можно представить, какой был скандал, когда на пресс-конференции, специально созванной, чтобы продемонстрировать честной публике их необычайные способности, они признались, что все, делаемое ими, — фокусы.

Между прочим, в своей книге Рэнди пишет и о проверке, которая проводилась физиками, показывает, что делалась она весьма неквалифицированно и небрежно. Считается, что уж кто-кто, а ученые способны разоблачить любого трюкача. На самом деле, пишет Рэнди, «служителей науки» с их «прямолинейным мышлением» одурачить совсем нетрудно. «В таких случаях надо приглашать опытного иллюзиониста, — говорится в книге. — Но не любого, а именно такого, специальностью которого является данная группа трюков».

Впрочем, на первый случай, я думаю, сгодится любой фокусник. Так что, если вас приглашают в какую-нибудь компанию, где будут показывать чудеса парапсихологии, постарайтесь взять с собой знакомого иллюзиониста, если есть у вас такой, хотя бы любителя (сейчас ведь открыты самодеятельные клубы). И обратно: не верьте рассказам об этих чудесах, если при показе их не присутствовал специалист по фокусам.

Казалось бы, разоблачения, подобного книге Рэнди, довольно, чтобы Геллера вместе с его ложками и вилками сдуло со сцены и больше он никогда на ней не появлялся. Однако в том и особенность парапсихологии и прочих магических наук, что разоблачения скатываются с них, как с гуся вода.

Уже значительно позднее, в 1983 году, в Базеле состоялся «Первый международный съезд по междисциплинарному обсуждению пограничных проблем науки» (так туманно была названа парапсихология). Имя Геллера фигурировало на этом съезде как имя классика, учителя, гуру. У него появилось множество учеников. В выступлениях ораторов говорилось то об одном, то о другом. Правда, никто из них не показал своих способностей. Один ссылался на чрезмерную концентрацию отрицательных флюидов в зале, другой вообще не явился на съезд… Тем не менее никто ни на секунду не усомнился в существовании этих способностей.

Закончился этот шабаш «праздником металлогнутия», в котором приняли участие несколько сот человек. Режиссер этой вакханалии обратился к толпе с речью:

— Сердечно приветствую всех, кто хочет принять участие в первом и широчайшем торжестве металлогнутия. Для этого необходим соответствующий настрой чувств, и мы обязаны этого настроя достичь. Все участники нашего празднества должны на минуту закрыть глаза и представить себе, какова на ощупь вилка… Представьте себе, что вам ничего не стоит согнуть эту вилку…

Далее последовали уже более конкретные инструкции:

— Теперь пусть каждый возьмет в руки свой столовый прибор и прогуляется с ним по залу. Все приветствуют друг друга и обмениваются друг с другом ложками и вилками.

«Глядя на всех этих господ, поглаживающих свои вилки и ложки, — писал корреспондент западногерманской газеты «Вельтвохе», — я временами переставал понимать, где я нахожусь — то ли в каком-нибудь центре групповой психотерапии, то ли в шоковом отделении сумасшедшего дома».

Через полчаса одна из дам взвизгнула и высоко подняла руку с согнутой ложкой.

— Что вы при этом почувствовали? — немедленно подскочил к ней режиссер.

— Ложка вдруг сделалась совсем теплой! Это вызвало у всех новый прилив вдохновения.

— Трите, трите, не останавливаясь! — неистовствовал режиссер. — Продолжайте тереть. Чем сильнее будете тереть, тем лучше.

И снова раздался чей-то визг.

— Пусть энергия свободно перетекает через наше тело в наши руки, ладони, в наши вилки и ложки. Сосредоточим все внимание на наших руках и хором воскликнем: «Гнем! Гнем! Гнем!»

«То, над чем мы здесь трудимся сегодня, завтра может стать всеобщей религией!» — сказал на заключительном заседании съезда один из «парапрофессоров».

«Что ж, если так, — гнем, гнем, гнем!…» — усмехнулся по этому поводу упомянутый выше западногерманский журналист.