7
7
Когда Пилат произнес слова: «Се, Человек!» — первосвященники и их слуги закричали в ответ: «Распни Его!» Такая сцена не просто способна взволновать до глубины души, она насыщена и мировой историей.
В те времена существовало два пути посвящения — северный и южный. Следуя северным путем, человека — согласно народным религиям, в которые входила данная эзотерика, — направляли главным образом во внешний мир, и он переживал смысл вселенной. Южный путь посвящения вел в глубины его собственного сокровенного существа и как бы проникал внутрь, к сущности мира. О северном пути посвящения мы имеем некоторое представление благодаря тому, что нам рассказано о Персии. Сатурнального царя римского народного праздника, связанного с персидским праздником Сакеи, уже в более поздние времена снабдили двумя прислужниками. К тому, что рассказано об аканфовом венце, добавляются еще и такие, казалось бы, совершенно случайные детали, как, например, что Христос был распят вместе с двумя разбойниками. Южный путь посвящения приобрел классическую завершенность прежде всего в Египте и вел человека через смерть к воскресению. Посвящаемого нередко даже привязывали на три дня к кресту. Здесь мы основываемся на результатах духовного исследования Рудольфа Штайнера, которые кажутся нам весьма правдоподобными. Право проверить на сей предмет исторические свидетельства — коль скоро такие существуют — мы предоставим другим.
Если так, то в сцене судилища перед домом Пилата юг в душе иудеев — естественно, совершенно или почти бессознательно — отвечал северу. Можно сказать, человечество бессознательно говорит с самим собой: только что Он символически прошел северный путь посвящения и должен теперь пройти другой путь тоже. Ведь ритуалы посвящения отнюдь не были произвольными обычаями, но соответствовали глубинным законам мира. Если северный путь завершался агавами Пилата «Се, Человек!», то южный путь, собственно говоря, должен бы завершиться словами «Се, Бог!», ибо тот, кто идет через смерть к воскресению, вступает из человечества в сонм сверхлюдей, или богов, как говорили в древности. Так, в Египте посвященного называли просто Осирисом.
После смерти Христовой мы впервые слышим из уст сотника той когорты, которая Его распяла, признание: «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мк., 15: 39). А после воскресения Фома говорит: «Господь мой и Бог мой!» (Ин., 20: 28).
Сегодня нам необходимо по–новому обрести крест Христов. И поможет этому наше рассуждение.
Но прежде чем мы внутренне приблизимся к самому серьезному образу мировой истории, к «Христу на кресте», нужно ответить на некоторые практические вопросы, возникающие при медитации.
Снова и снова слышишь жалобы, что при интенсивной медитации люди чувствуют, что собственное дыхание им мешает. Нередко так происходит оттого, что дыхание человека, если он интенсивно предается духовному созерцанию, становится другим — более глубоким, медленным, здоровым, чистым. И делать для этого ничего не надо, все приходит само собой. Тогда человек непосредственно ощущает, как «болезнь греха» воздействовала в глубь его тела и из?за нее дыхание тоже стало поверхностнее, мертвее. У людей, способных к высокому благоговению, дыхание протяженнее, чем у других. Это отчетливо заметно, к примеру, в ритмах брукнеровской музыки. И неудачи, часто постигающие даже крупных дирижеров, когда они берутся дирижировать произведениями Брукнера, связаны, вероятно, с тем, что они не владеют протяженным благоговейным дыханием, живущим в музыке этого композитора.
Современному человеку не стоит начинать восхождение к духовной жизни с дыхательных упражнений. Рудольф Штайнер весьма убедительно показал, что индус как «человек ритмической системы» был по–особенному способен переживать божественное в дыхании, тогда как нынешний европеец как «человек нервно–чувственной системы» должен идти другим путем. Западный человек никогда не догонит индуса на его пути. Хотя можно сказать, что при выполнении оккультных упражнений высокой ступени осознанное и управляемое дыхание бывает хорошим подспорьем. Да и само по себе дыхание преисполнено тайн. Ибо оно намного больше живет духом, чем ведомо нам, современникам материализма. Для наших целей вполне достаточно знать следующие факты. Медитация может выполняться и в форме сознательной, свободной грезы. Бодрственно и интенсивно, направляемое волей и просветленное сознанием человека, свершается обычно происходящее во сне: мы покидаем телесное и живем лишь в духе. Однако в этом случае человек способен легко погрузиться в настоящий сон и потерять над собою контроль. Дыхание же — об этом здесь можно говорить только образно — может стать тем посохом, опираясь на который человек будет шаг за шагом продвигаться вперед. С каждым вздохом человек тогда вновь включает свое полное сознание. А чтобы из свободного и сознательного медитирования не впасть в смутные сновидения, можно поступить даже так: при каждом выдохе снова вживе представлять себе образ, подлежащий рассмотрению, а при каждом вдохе как бы втягивать этот образ в себя, позволяя ему воздействовать на наше существо с такою силой, будто мы желаем запечатлеть его в себе, будто он сам желает запечатлеться в нас. Так человек обретает ритм внутреннего переживания, который помогает ему оставаться в бодрственном состоянии. Пусть каждый, кому мешает дыхание, попробует так сделать. Постепенно он будет нуждаться в этой помощи все меньше. Отпадет всякая необходимость беспокоиться о дыхании. Но он не утратит его, как нередко случается на первых порах. После медитации, однако, он заметит, что дышал благотворно. И ему откроется — здраво, как и положено современному человеку, — отчего люди минувших времен переживали в дыхании божественное. Причем иудеи совсем не так, как индусы. В Новом Завете Святой Дух тоже тесно связан с дуновением, с дыханием — рпеита. Христос дохнул на Своих учеников, как однажды Иегова вдунул в Адама дыхание жизни, и сказал: «Примите Духа Святого!»
Однако исследование всех этих истин увело бы нас слишком далеко от нашей непосредственной цели. Можно действительно прийти к тому, что дышишь во Святом Духе, что возникает впечатление, будто каждый вдох насыщен Святым Духом. Это тоже можно выполнять как медитацию, но без насильственной интенсификации дыхания. В медитации каждый сам чувствует, когда у него открывается такое святое дыхание.
Другие полагают, что усиленное медитирование вызывает у них неполадки в пищеварительной системе. В подобных случаях следует сохранять спокойствие и — если позволено употребить возвышенное слово — мудрость. Мелкие нарушения не вредят и пройдут сами собой. Если же кажется, что неприятности серьезные, то в первую очередь надо слегка уменьшить интенсивность медитации — пока не станет лучше. Однако я знаю от иных людей, которые, медитируя с такой интенсивностью, какую вообще способно выдержать тело, не претерпели от этого никакого вреда. Когда в начале моих интенсивных занятий медитацией у меня возникло впечатление, что так называемый «нижний человек» изо всех сил сопротивляется и потому в области желудка возникает ощущение холода, Рудольф Штайнер совершенно спокойно ответил: «В таком случае направьте к желудку тепло». Я это сделал, и все прошло. Для медитации необходимо состояние духа, соединяющее покой, здравый смысл и мужество.
Многие тысячелетия греховного существования привели наш организм в беспорядок. Напряженное медитирование постепенно выправляет положение. Большинство людей почти не замечает этого. Если же кто?нибудь все же заметит нарушения, пусть он спросит себя, нельзя ли усмотреть в этом смысле и целительные последствия нарушений. Может статься, после медитации он потому и чувствует себя бодрее, что медитация причинила телу боль.
В результате напряженного медитирования кое?кто придет к выводу, что ему требуется меньше еды. Что в связи с едой многое изменяется, мы уже говорили по поводу изречения «Я есмь хлеб». Но вот люди спрашивают, не повышает ли вегетарианство медитативные способности. Можно только сказать, что здесь обстоит, скорее, наоборот: благодаря правильной медитации человек постепенно склоняется к вегетарианству. Хотя некоторые люди никогда не станут и не могут стать вегетарианцами, потому что унаследованная ими телесная организация не позволяет им этого. В случае принуждения начнутся обмороки. Ведь данному организму недостанет сил, необходимых, чтобы добыть из растительной пищи то, что он добывает из мясной. И здесь нужно сохранять спокойное, разумное мужество. Когда мы через медитацию научимся тоньше ощущать свой организм, он сам подскажет, что делать. Если он сам отвергнет мясную пищу — значит, пора с полной уверенностью переходить к вегетарианству. Тогда не будет и никаких потаенных желаний или потребностей. Тогда будет незачем заботиться и о медицинских теориях, что, дескать, «нынешний человек» без мясной пищи долго не протянет. Здесь, как и в случае с дыханием, современный человек должен исходя из духа выработать правильное телесное поведение, тогда как человек минувших тысячелетий скорее через правильное телесное поведение приближался к духу. Глядя на некоторые духовные течения современности, Рудольф Штайнер сказал бы, что есть люди, которые стремятся вкушать от неба. Но для нас будет уже ценно, если мы опытным путем хотя бы приблизимся к тому, что медитация сама по себе может питать человека. Как в дыхании человек может приблизиться к Духу Святому, так в еде — к Сыну Божию. Не случайно причастие — главное действо богослужения Христова.
В третьей области, которой здесь мы можем коснуться лишь намеком, человек приближается к Отцу. То, что образ верховного Бога — «Отец» — взят из жизненной сферы человека, преисполнено глубокого смысла. Относительно сексуальной жизни в данном контексте скажем только, что и ее следует по мере возможности воспитывать исходя из духа. Наши рассуждения о медитации не сослужили бы важной службы, если бы не говорили молодым людям, что духовно напряженные, душевно мощные медитации лучше всего способны помочь и в той области, которая пребывает у современных людей в прескверном состоянии. Правильная медитация и здесь обеспечит порядок, чистоту, спокойствие, одухотворенность. Она наставит человека на путь духостановления, хотя это потребует немалого времени. Там, где присутствуют соблазны, спокойное устремление к духу лучше и надежнее, нежели насилие. Наш путь — не насильственный аскетизм. Но мы вовсе не имеем в виду, что следует пренебречь всеми обычными рекомендациями — щадящей диетой, укреплением тела, умеренным сном. Нет–нет, мы имеем в виду другое. Жена не должна отказывать мужу, как часто бывает с женщинами, которые эгоистично хотят достичь «более высокого развития», вызывая тем в своих мужьях ожесточение против духа или толкая их на другие пути. Не впадая в подобные заблуждения, земная, человеческая способность любить может постепенно возвыситься до причастности самой божественной творческой воле. Эта творческая воля есть воля божественного самопожертвования.
Чем естественнее все это произойдет из самого духа и чем меньше жесткости потребуется против нас самих и против других, тем лучше. Если уж бороться, то лишь за чистый божественный дух — и в борьбе этой не может быть предела усилиям и серьезности.
Вернемся, однако, к содержанию нашей медитации. Христос на кресте — самый сильный медитативный образ из всех существующих на земле. Если сегодня мы хотим пережить его по–новому, полезно для начала взглянуть на историю христианства.
Здесь обнаруживаются два противоположных заблуждения, которые постоянно где?нибудь да повторяются. Одно заблуждение состояло в том, что в страдания Христовы вдумывались, скорее, личностно и чувственно. Другое — в том, что люди хотя и смотрели на объективное событие, но помещали его только в прошедшем. Первая ошибка достигла своей высшей точки в средневековой мистике. Вторая живет в протестантской религиозности. В первом случае, выражаясь языком духовной науки, перед нами уклонение в сторону люциферизма. в сторону себялюбия. Во втором случае — уклонение в сторону ариманизма, в сторону помрачения духа.
Следует хотя бы раз представить себе историческое распятие Христа во всех его ужасных подробностях, хотя бы ради того, чтобы понять, как все было на самом деле. Как Его повалили на землю, растянули и пронзили гвоздями руки и ноги, с какою болью Он воздвиг крест, как мучительно висел на воспаленных ранах и вывихнутых суставах, на солнцепеке, в туче насекомых, какая изнурительная жажда терзала Его, как пытка парализовала тело страхом, вызывая застой кровообращения. Впечатление такое, что христиане не осознавали до конца ужасающего воздействия этого образа и что рядом с такой реальностью почти все без исключения их распятия с тонкой резьбой на перекладинах и крестные песнопения (Kreuzeslieder) с сентиментальными душевными излияниями отнюдь не являют потрясенного благоговения, какого заслуживает это событие.
Тот, кто испытает на себе воздействие распятия в его исторической реальности, не сможет в будущем жить так, как раньше. В его жизни как бы произойдет решающее событие, которое вытолкнет его из прежней жизни. Им овладеет чувство, которое можно выразить таю «На этой земле, где с Христом случилось такое, я не могу более искать наивной радости! К человечеству, которое уготовило Христу эту судьбу, у меня может быть только одно отношение стать на Его сторону против человечества! В мире, где возможно столь противное божественности, я могу лишь всеми моими силами трудиться ради нового мира!» Это живое чувство — если мы однажды воистину увидим крестную смерть Христа — будет оживать в нас всякий раз, когда мы подумаем о кресте. Сын Божий, до смерти замученный людьми, — с того дня, когда мы это увидим, мир станет другим!
Иной полагает, что в этом переживании содержится все необходимое и воздействия этого образа уже будет вполне достаточно. Но тогда переживание останется в душевной области, а полного духовного усвоения и прорыва к тому, что некогда случилось, не произойдет. Вот почему такое переживание будет обращено к ощущению нетленной души, что, конечно, сродни христианству, но мало что прибавляет к духовному пониманию мира, и в конечном счете мы окажемся недостаточно крепки перед лицом сил, действующих в наше время. Образ распятого Христа не должен ныне оставаться просто душевным впечатлением, пусть даже и очень глубоким, он должен стать всеохватным мировым переживанием, последним просветлением мира. Лишь это по–настоящему опровергнет и гётевскую эстетическую неприязнь к распятию.
Здесь важно указать, что крест был не просто случайным орудием пытки; в мистериальных воззрениях он был символом материального бытия вообще. Мы поймем это, если вспомним известное место из платоновского «Тимея», где еще проглядывают остатки таких мистериальных представлений. Там говорится о космической душе, крестом облекающей тело космоса. До начала всего современного земного развития, пока существовал один лишь духовный мир, дело обстояло иначе: божественное могло непосредственно присутствовать всюду — как и поныне оно присутствует в духе. Когда же мир был распростерт в четырех пространственных направлениях, для божества это одновременно означало решение распростереться во всем чувственном мире. Мы нарочито говорим здесь о четырех пространственных направлениях, т. е. о двумерном мире, и пока не рассматриваем третье измерение — направление вверх, ибо материя сама по себе склонна срываться с вертикали всякий раз, когда есть возможность растечься по плоскости.
Все это звучит холодно и абстрактно, когда мы говорим об этом нашим рассудочным языком. Но может стать и живейшим мироощущением. Тогда действительно ощущаешь материальный мир в форме креста, на котором растянут Бог. В древние времена подобное образное переживание истин было очень сильно. Так, в ведах говорится, что, если достичь сердцевины мира, там обнаруживается образ человека, пригвожденного к кресту, и по одну его сторону солнце, по другую — луна. Если Богу человек угоден таким, каким он может стать на земле, то Он должен по собственному решению дать пригвоздить Себя к кресту. Общепринятым ныне христианским рассуждениям свойственно слишком много «случайных исторических событий», как сказал однажды Лессинг и как по сей день говорят индийские критики. Отец мира некогда принял решение — представляется это примерно так — спасти мир и предать Своего Сына смерти. Тем Он показал Свою великую любовь. Если проследить историю церкви, мы будем постоянно обнаруживать людей, чувства которых вдохновлялись изображенным деянием Отца мира. Таким людям можно помочь, только если они увидят, как Христос сделал явью саму глубочайшую мировую реальность. В нашем земном мире на кресте живет Отец. Он принял немыслимое решение — простереть Свою жизнь над раздробленным бытием. На этом жертвенном факте основана вся наша жизнь. Христос же воздвиг крест на земле как божественное откровение для всех людей. Он его действительно воздвиг. Придал ему направление ввысь. У Платона мировой крест распростерт. Во Христе он стоит. Здесь образно выражено, что материальное бытие вновь обретает свой путь наверх. Со времен Христа крест мира стоит на земле вертикально!
Исходя из этого посмотрим на человека. Фигура его имеет форму креста. Разумеется, эта телесная форма внешним образом возникла исторически, поскольку человек начал действовать руками на расстоянии и потому мог стоять на земле только ногами. Закон материальной формы в нем присутствует, но направлен он уже вверх. Так мы с особым благоговением рассматриваем выпрямленное положение человеческого тела. Оно как бы предполагает, что человеку назначено вновь вознести земное чувственное существование к духу. Выпрямляющая сила, переведшая человека из горизонтального положения в вертикальное, есть та самая божественная власть, которая, когда исполнилось время, воздвигла крест, чтобы вновь повести вверх.
Здесь также необходимо перейти от смутной мысли к полнокровному жизнеощущению. Если мы выполним основную медитацию «Я есмь любовь!» со Христом, предельно напрягая все силы, а затем оглянемся на новое тело, в особенности на костную его систему, то мало–помалу у нас возникнет вполне конкретное впечатление, что и в нас Христос пригвожден к кресту. Слово «крестец», применяемое к форме наших поясничных костей, приобретает новый смысл. Нас поистине охватывает живое ощущение, что в нас распят Христос. Наше высшее «Я», в котором живет Христос, несет в нас крест, пока мы живем на земле.
Разумеется, каждый из нас «несет свой крест» также и в том смысле, что должен сносить удары судьбы. Но это еще не Христов крест. Опять?таки почти каждый должен «нести свой крест», если намерен следовать Христу, в том смысле, что, выступая за Христа, за свою Христову совесть, за свое Христово «Я», напрашивается на страдания, каких мог бы избежать. Это уже ближе к кресту Христову. Но в полном смысле слова мы «сораспяты Христу», только когда Христос живет в нас так интенсивно, что каждое утро, когда мы возвращаемся в свое тело и в свою земную жизнь, означает новое решение «нести свой крест», позволить распять себя вместе с Христом. В этом главном решении заключены все частности, какие может принести нам судьба. Оно всеохватно. Наша личная судьба становится второстепенной.
Просто не верится, с какой живостью может преисполнить человека чувство «сораспятия Христу». Он вплоть до мелочей осознает, что с каждым погружением в мысли и ощущения, направленные лишь на чувственное бытие, еще крепче привязывается к крестному существованию, к жизни в крестном облике — и Христос в нем еще крепче пригвождается к кресту. Но осознает он и другое: чем сильнее связь с Христом, тем свободнее человек становится от своего плотского бытия, которое выражается в кресте. Тогда Христос в нем не столько пригвожден к кресту, сколько несет его свободно. Собственно, именно в таких переживаниях человек по–настоящему срастается с Христом и подобно Ему несет свой крест. «Если кто хочет идти за Мною, отвертись себя и возьми крест свой и следуй за Мною».
Да, крест станет для нас живым знаком всех повседневных переживаний. В давние времена люди осеняли крестом то, что хотели посвятить Христу. Здесь есть глубокий смысл — надо лишь возвысить это от детского понимания до духовного. Мы уже говорили о том, что всякое надлежащее исполнение профессии, всякий настоящий разговор, всякая истовая молитва — это прохождение через смерть к воскресению («Die Christengemeinschaft», Mдrzheft 1927). Но бывает и так, что «ложиться костьми» в профессиональной деятельности вправду означает «простираться на ней», «приковывать себя к ней», целиком и полностью, а стало быть, становиться поистине распятым. Профессиональная деятельность будет тем успешней, чем шире мы как бы раскинем над нею крест Христов и предадимся ему. Решение пригвоздиться к кресту — в большом и малом — должно принимать постоянно. Только так жизнь действительно будет отмечена печатью Христовой. Мы здесь пока что начинающие. Но мы узнаем: горний мир терпелив к нам и помогает нашему продвижению вперед. Нужно вновь и вновь говорить «да!» царскому знаку Христа на земле — кресту. Эту волю простереться и пригвоздиться необходимо постоянно обновлять. Это и есть любовь. Сам Отец мира и есть крест. Так Он изображается иногда на древних распятиях — позади Христа. Это Его деяние по высочайшей воле Отца мира может проникнуть и в нашу повседневную жизнь. Чем дольше мы так живем, тем глубже понимаем христианство. Все предыдущее — лишь приготовление. Можно сказать, что в подобных мыслях возвещается еще более великое христианство. Оно будет более великим в двояком смысле. Крест Христов будет увиден в его сокровеннейшей глубине и проникнет повсюду, в каждый поступок. В этом — зародыш как новой «догматики», так и новой «этики».
Если Будда заповедал своим ученикам преодолеть привязанность к земному, то в Христе происходит свободное самопригвождение к кресту мира.
Мы просим не единожды перечитать эти мысли, но еще и постепенно оживить их в себе. Стоит ли оставлять их невысказанными потому только, что сегодня они пока чужды многим? Глубочайшая мудрость выражена в кресте. Именно поэтому он — величайшая сила в повседневности. Чудо даровало нам крест. Древний божественный символ материи Христос сделал символом любви. Всегда и всюду наша задача — воздвигать крест так, чтобы он указывал вверх, т. е. направлять чувственно–земное по вертикали к небесному. Крест обладает магической силой, и в древности это смутно ощущали. В нем живет воля к спасению мира. «Сим победиши!»
И собственным телом человек научится управлять совсем иначе, если будет нести его как крест. Он почувствует себя крестоносцем, со знаком креста на спине. То, что средневековые крестоносцы представляли себе как образ, было смутным предощущением христианского человека вообще.
Следует исполнить медитацию креста вот таким образом. Мы представляем себе Христа, распятого на кресте, во всей исторической реальности, насколько мы способны ее выдержать. Затем стараемся духовно увеличить эту картину, пока она не станет для нас образом последней тайны мира, пока мы не постигнем, что это — откровение самого Отца мира, на коем основано все наше бытие. Затем пусть этот образ запечатлевается в нас до тех пор, пока мы не отождествимся с ним. Мы говорим «да» судьбе, которая сораспяла нас Христу. Делаем это нашей собственной волей, нашим собственным деянием. Мы чувствуем, что это и есть дух любви Христовой, которую мы теперь призваны вносить во все. Будь у нас только одно направление, направление вширь, мы бы потеряли себя в мире, как зачастую происходит с западным человеком.
Будь у нас другое направление, только ввысь, мы бы потеряли сам мир, как это случилось на Востоке. Именно в обоих направлениях, соединенных в кресте, мы исповедуем «Я» в любви, которое тем более жертвует собой, чем прямее стоит, и тем прямее стоит, чем более жертвует собой. Необходимо изо всех сил растянуть «Я» в этих двух направлениях и наполнить его любовью. Эти два направления живут и в словах, в которых Христос объединяет Закон и пророков: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим» и «возлюби ближнего твоего, как самого себя». «Я» ощущает себя как сияющий мировой крест, устремленный из прочного центра в двух направлениях. Материя в нем теперь преобразилась.
Такие медитации могут выполнять и люди, для которых не все изложенные здесь идеи о мире суть безусловные истины. Если же мы в заключение подобной медитации и внешне осеним себя крестным знамением, то увидим, что движение это способно привести нас к полному единению со Христом.
Медитация креста во многом усилится, если мы решимся дополнить ее медитацией, которая в средневековье была известна под названием «мистическая смерть», или «сошествие во ад». По этому поводу Рудольф Штайнер в цикле лекций о Евангелии от Иоанна говорит: »Чувства, которые ученику дано испытать на этой ступени, приводят его в такое состояние, когда ему представляется, будто в один миг на все физически видимое падает черная завеса, будто все исчезает. Это мгновение важно и другим, что также необходимо пережить, если вправду стремишься к христианскому посвящению в подлинном смысле слова. Тогда возникает ощущение, будто вот–вот погрузишься в бездны зла, боли, страданий и горя. А все, что есть злого на дне человеческой души, можно изведать, сойдя во ад. Таково «сошествие во ад». Если пережить это, то черная завеса как бы раздирается — и становится зрим духовный мир».
Перед нами историческое описание средневекового переживания. Ныне лишь немногие способны испытать его в этой форме. Но ни в нашу задачу, ни в намерения Рудольфа Штайнера вовсе не входит вводить людей в эти переживания, сохранив ту форму, какую они некогда имели. То, что достигалось тогда на пути чувства, нам должно обрести через сознание. Но «сошествие во ад» во все времена есть высокое переживание души, высокое воспитание человеческого «Я». Такие «сошествия во ад» мы находим еще в дохристианских мистериях. В сказаниях о Геракле и Одиссее, где в популярной форме изображены внутренние переживания посвящаемого, мы обнаруживаем «сошествие в подземное царство». Однако особенно поучительно проследить метаморфозу этого первозданного переживания человечества в новое время. В словах Лютера «И если б миром черт владел и тщился б поглотить нас» брезжит что?то от «сошествия во ад», теперь уже, скорее, как переживание земного сознания. Нечто подобное рассказывает о себе Карлейль под именем профессора Тойфельсдрёка: »А чего ты, собственно, боишься? Почему тебе нравится вечно жаловаться, и скулить, и трусливо, с опаской шнырять вокруг? Ничтожное двуногое! Каков итог худшего, что предстоит тебе? Смерть? Ну хорошо, пусть смерть. Скажи еще — мучения Тофета и все то, что человек или черт желают или могут тебе причинить. Духу не хватает? И ты не можешь претерпеть что бы то ни было и как дитя свободы, хоть и отверженное, попирать ногами и сам Тофет, пока он тебя пожирает? Так пусть приходит! Я встречу его и дам отпор! И когда я думал об этом, словно огненный поток с шумом пронесся по всей моей душе, и я навсегда стряхнул с себя низменный страх. Я был силен небывалою силой — чистый дух, почти божество. С тех пор природа моих бедствий стала иной — уже не страх и не скулящая боль, но возмущение и яростное, пламенное упорство. Так громовой глас вечного «нет» властно грянул во всех уголках моего бытия, моей личности, и вот мое «Я» восстало в его прирожденном, созданном Богом величии и энергично выразило свой протест. Ибо с психологической точки зрения такое возмущение и упорство можно по праву назвать протестом — важнейшим актом в жизни. Вечное «нет» сказало: «Смотри, ты лишен Отца, изгнан, и вся вселенная принадлежит мне (черту)», на что все мое «Я» отвечало: «Я не принадлежу тебе. Я свободен и ненавижу тебя вовеки!» Этим часом склонен я датировать мое духовное возрождение, или огненное крещение Бафометом, — возможно, именно с того часа я и начал превращаться в человека».
Подобные описания — свидетельство тому, как основные переживания души повторяются с внутренней необходимостью и как они преображаются. Можно привести много сходных примеров.
Но разве «сошествие Христа во ад» не легендарный образ, ничего общего не имеющий с Евангелиями? Нет нужды вступать здесь в борьбу с подобными представлениями. Мы возразим на них словами Самого Христа: «Уже немного Мне говорить с вами, ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего» (Ин., 14: 30). Такова основа крестной молитвы Христа: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают». Вполне достаточно опереться в нашей медитации на этот главный настрой.
Чрезвычайно важно воочию видеть, что за злом в мире стоят могучие духовные силы, которые поднялись на борьбу против того, что предуготовлял земле Христос. Именно теперь мы поневоле часто с этим сталкиваемся. Так переживал это и апостол Павел: «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей и мироправителей тьмы века сего» (Еф., 6: 12). Подобное воззрение внушает милосердие к людям. Мы понимаем, что они лишь орудия на службе мироправителей, которые им неведомы, и учимся отличать их от того, что в них действует. Лишь теперь мы впервые обретаем истинную волю к спасению, желание «спасти», о котором так много говорится в Библии.
И когда, осознав все это, мы начинаем мыслить как истинные помощники людей, то одновременно постигаем всю серьезность мировой ситуации. За землю действительно сражаются духовные воинства, как вослед древним видениям изображалось это в картинах битвы на Каталаунских полях. Случается иной раз «чертовщина», которой мы не поймем, если не будем знать, что здесь через людей действует нечто превосходящее человеческое разумение и человеческую волю.
Нашей собственной силы никогда не станет на то, чтобы одержать победу. Однако, хотя победа, как можно почувствовать, и одержана Христом, битва еще в разгаре. «Он хочет одолеть нас». Сражаться вместе с Христом против ада — преж?де всего означает: бодрствовать во время мировой битвы. Но для этого надо видеть ад. Ведь земля и есть арена страшной битвы света и тьмы.
Помощь в этой медитации может оказать картина Дюрера — «Христианский рыцарь», скачущий на коне меж смертью и чертом. Еще лучшим подспорьем будет статуя Христа, изваянная Рудольфом Штайнером. Под воздетой в благом приветствии левой рукой Христа проваливается в бездну Люцифер, сила эгоизма; под правой, духовно мощной поднимающейся рукой погружается в бездну Ариман, сила земной чувственности. Фауст увидел Мефистофеля и попытался подчинить его себе. Нам необходимо сделать нечто большее: мы принесем избавление самой силе зла, если в своем служении миру не уступим ей.
Если для этого нам нужно внутреннее упражнение, можно присовокупить сюда «Крест на Голгофе». Солнце меркнет. Наступает тьма. Непроглядная тьма окружает крест. И это не только внешняя тьма. Могущественные силы угрожают кресту со всех сторон. Но крест стоит спокойный, светлый, крепкий. Как мощное знамение Божие высится он во мраке, указывая прямо ввысь. В нем несокрушимо возвещает о себе сила, противостоящая всякому притяжению к земле, — сила движения ввысь. Тот, кто блюдет в мире это направление, одолеет Аримана. Перекладина креста указывает в ширь пространства. Неустрашимо простирается она во тьму. В ней возвещает о себе сила, противостоящая устремлению прочь от земли, — сила благословения. Несущий в себе это направление преодолеет Люцифера. Мы видим, как сияет Христос на кресте. Он есть новый солнечный свет, разгоняющий всякую тьму. Если наш дух и не может проникнуть тьму вокруг — наше «Я» во Христе все равно сильнее тьмы. Мы даем обет: »Будь что будет, пусть несметные полчища враждебных сил выступят против меня и попытаются меня уничтожить, но я соединяю мое «Я» со Христом, сияющим на кресте. В нем я одержу победу!» Непоколебимый Божий покой наполняет душу перед лицом грозных опасностей.
На высокой, надличностной, «космической» ступени мы, таким образом, снова обретаем то, чего достигли в медитации «бичевания», — мир, покой. Так в медитации креста на более высокой, надличностно–космической ступени мы снова обретаем и то, что дала нам медитация «омовения ног». «Любовь» стала теперь огромной, как мир, «покой» — глубоким, как мир. Большее величие невозможно. За этим переживанием следует воскресение. На более высокой, надличностно–космической ступени оно приносит то же, что и медитация «тернового венца», — превосходящую мир святость.
Если мы свяжем решимость любви с медитацией креста, а победительную силу мира, покоя — с медитацией «сошествия во ад», если посмотрим на крест как на небесное знамение, воздвигнутое Богом в земной тьме, если в этом смысле по–новому и свободно осознаем нашу земную задачу, мы сможем завершить эту двойную медитацию словами человекоосвящения о том, что тело на кресте несет новое исповедание и в крови стекает с креста новая вера.
Наше исповедание Христа есть сила, направляющая нашу жизнь вверх. Наша вера в Христа вновь указывает нам направление в мир. Ученик Христов возвышен над миром, но и посвящен миру. Крест — знак Христа, как колесо — знак Будды. Колесо знаменует учение о самоспасении человека. Крест говорит о самоотвержении ради избавления мира.
В конце концов наша медитация перейдет в причастие. Это может произойти при всякой медитации, но здесь — с особой силой. Тело, в котором жил Христос, уже само по себе было вознесением земли к небу. В нем жили и действовали все те силы, которые направляют чувственное бытие ввысь. Если мы соединимся с этой возносящей силой Христа, то и в наше тело войдут силы, которые уподобят его Христу. Мы примем от сил Христовых новое тело, которое само в полном смысле слова есть «новое исповедание»
и победа над Ариманом. И если в этом новом теле мы ощутим ток любви, силу самоотречения, стремящуюся излиться вдаль, то мы будем и одной крови со Христом. Это и есть в последнем, божественном смысле «новая вера» и победа над Люцифером. Можно вправду ощутить себя крестом, сияющим во тьме, и все силы Божий будут собраны в нас. Только если Христос присутствует в нас, это может произойти на самом деле. Он поддерживает нас так же, как на старинных картинах Его Самого поддерживает Отец. Огромная сила исходит от такой медитации.
В конечном счете речь идет не о том, чтобы мы «верили в крест», но чтобы мы стали этим крестом. В земном бытии наша жизнь не может иметь иного характера. Совершенно сознательно мы воздвигаем себя в мире как крест, на котором сияет и побеждает Христос.
Кто побывал вместе с Христом на кресте — пусть даже без того ясного осознания, какое мы пытаемся пробудить нашими медитациями, — тот может надеяться воскреснуть с Ним. «Следуй за Мною!» — сказал Христос, имея в виду не только «жизнь в бедности» и не «исход в мир», но именно крест. За крестом, и только там, ждет воскресение.
Завершим наши рассуждения словами поэта, чтобы сильные чувства пронизали все наши мысли.
Кристиан Моргенштерн говорит так:
Познал я ЛЮДЕЙ до самой их глуби, до самого дна, Мне мира основа, последняя связь видна.
Я понял, их корень — любовь, любовь — их суть, Любить всегда — лишь это мой в жизни путь.
Объятьем ОН руки раскрыл, к кресту пригвожден, Мир целый и мне бы обнять, как Он[4].