Веселый покойник Переулок Последний, ранее Мясной, № 22, район Сретенки, Сухаревки, Трубной площади и другие подходящие места
Веселый покойник
Переулок Последний, ранее Мясной, № 22, район Сретенки, Сухаревки, Трубной площади и другие подходящие места
Все, Александр Герцович,
Заверчено давно,
Брось, Александр Скерцович,
Чего там! Все равно…
Осип Мандельштам.
Жил Александр Герцович…
Один из старых редакторов журнала «Крокодил» (было в советское время такое легендарнейшее сатирическое издание) в 80-х годах прошлого, ХХ века лично составил собственный некролог, над которым хохотала вся редакция. Текста конечно же по прошествии лет никто не упомнил, но запомнился странный наказ: «Главное, позовите тамадой на сие застолье весельчака Горьева. ОН все сделает по высшему разряду».
Слово «ОН» именно так и было напечатано большими буквами на пишущей машинке. Почему большими и кто такой Горьев, мало кто знал. Ну а поскольку «некролог» был зачитан на каком-то веселом застолье, где все присутствующие старались блеснуть собственными шутками (они же работали в юмористическом издании!), то выяснять, где искать «весельчака Горьева», никому и в голову не пришло.
А зря! Старый редактор знал, кого вспоминал.
Юморист-сатирик Горьев (имя-отчество, к сожалению, не сохранилось) жил в Москве во второй половине XIX века. В молодости, еще будучи петербуржцем, он стал сотрудничать с журналом «Весельчак», выходящим с 1 февраля 1858 года. На первой же странице этого издания было указано: «Журнал всяких разных странностей, светских, литературных, художественных и иных». Главным редактором стал знаменитый тогда юморист О.И. Сенковский, писавший под псевдонимом Иван Иванов, сын Хохотенко-Хлопотунов-Пустяковский. Цель издания тоже была опубликована на первой же странице журнала: «Приходите смеяться с нами, смеяться над нами, над ними, над собой, над всем и обо всем смеяться, лишь бы только не скучать».
Постоянно писать для журнала согласились граф Соллогуб, Н. Кукольник, Бенедиктов; другие «наши великие смехотворцы и знаменитые острословы тоже изъявили готовность содействовать великому делу проявления народного русского смеха».
Одним словом, Горьев оказался в блестящей компании. Вся пишущая братия частенько собиралась вместе и тут же придумывала себе праздник. Для этого годился любой повод – лишь бы покутить. Жаль только, что кутили недолго. Уже на следующий, 1859 год выяснилось, что юмор, а тем паче сатира – дело неблагодарное. Тираж падал, благотворителей не сыскалось, цензура свирепствовала, и журнал пришлось закрыть.
Свои литературные опусы Горьев не сумел пристроить в другие издания, ну и плюнул на литературную карьеру. Занял место директора какого-то страхового общества, но заветов «Весельчака» не забыл. Ежемесячно собирал друзей-приятелей на веселые кутежи и, как тогда говорили, «вспрыски». Время пролетало весело, однако доходы страхового общества никак не повышались. Так что через некоторое время учредители общества вызвали Горьева на ковер. Все были уверены, что он постарается принять выволочку к сведению и возьмется за ум. Но балагур Горьев не стал «грузиться прощеньями», а взял да и подал в увольнение с поста директора.
Ну а чтобы ничего не напоминало об инциденте, Горьев вообще переменил место жительства – перебрался из Петербурга в Москву. Снял квартиру в доме в Мясном переулке (между Трубной улицей и Сретенкой), ну а в 1886 году переехал в только что построенный доходный дом № 22. Переулок этот в XVIII веке назывался Последним, поскольку когда-то был последним от центра по нечетной стороне улицы Сретенки. В XIX веке его переименовали в Мясной, поскольку тут обосновались мясные склады, которые городские власти не впустили в центр. Конечно, место было не престижным, да и запашок от протухающего мяса давал себя знать. Но для неунывающего Горьева место вполне подходило. Дело в том, что он еще в Петербурге пристрастился к занятию, не слишком одобряемому обществом, – к спиритизму, по-русски называемому столоверчением. В Москве же Горьев окунулся в мир магии с удвоенной силой. В его квартиру, невзирая на «нелепотные запахи», приходило множество народу – медиумы и желающие вызвать духов, сочувствующие новому оккультному направлению и просто любопытствующие зеваки. И надо сказать, что, вызывая духов, Горьев не забывал и о старой традиции «Весельчака» – кутить и вспрыскивать. Немудрено, что гостей в его квартире собиралось все больше и больше. Кому ж неохота вспрыснуть на дармовщинку?!
И вот однажды, пообщавшись с духами, Горьев составил завещание относительно своих похорон. Во-первых, написал он, мы твердо знаем, что умирает только телесная оболочка, духовная же живет вечно. Во-вторых, «к чему же тогда плач и гореванье, это же противно закону судеб». В-третьих, настоящие друзья должны только радоваться, что душа их собрата встречается с душами иных, уже ушедших людей, которых он любил и почитал. Ну а из всего этого следовал парадоксальный вывод:
«На моих поминках прошу веселиться, кутить и вспрыскивать. Не должно скорбить, а должно провожать меня с шампанским и танцами. Ибо душа моя будет уже пребывать в лучшем мире, но увидит происходящее, не перестав присутствовать с моими друзьями и соратниками.
Хочу, чтобы душа моя, потерявшая тяжелую земную оболочку, не впадала в грусть и печаль, а забылась бы в вихре искреннего вальса на жизненном пути счастливого мертвеца».
Ничего себе завещаньице – «чистая духовная записка», как говаривали тогда.
Но провожающие Горьева в последний путь все его наставления выполнили в точности – «веселого покойника» обрядили в модный черный фрак и танцевальные лаковые туфли, на кладбище проводили под вальсы и польки, а поминки закончили вспрыскиваниями и танцами. И конечно, рассказывалось множество смешных историй и анекдотов из жизни усопшего. Под конец кто-то резюмировал: «Молодчина Горьев! Достойно прожил и достойно покинул сей мир!»
Может, и так. Но с тех пор в районе Сретенки, Сухаревки и Трубной площади, то есть мест, окружающих Мясной-Последний переулок, стал встречаться на похоронах и поминках странный господин. Посреди всеобщего плача он старался сказать что-то веселенькое, сыпал анекдотами, перемежая ими трагические речи, произносимые окружающими. Придя же с похорон на поминальное торжество, он выкрикивал нечто совершенно неподходящее к скорбному случаю: «Будем танцевать!» или «Вспрыснем веселее!».
Поначалу на него шикали, но когда водка уж разливалась рекой, многие поминающие занимали сторону этого странного весельчака. Поминки превращались в шумное застолье, люди забывали о скорбном поводе своего собрания. Начинались сыпаться шутки, звучал смех, в ход шли анекдоты. Родственники обнимались-целовались, клянясь в вечной дружбе. Застолье заканчивалось всеобщим ликованием.
Хорошо это или плохо – об этом уже никто и не думал. Ну а странный человечек, заваривший все это «похоронное веселье», исчезал, словно его и не было. Наутро родственники даже не могли вспомнить, отчего они вместо скорби веселились вовсю.
Вот этого весельчака прошлого века, собрата по сатирическому перу, и вспомнил редактор «Крокодила», когда составлял свое шутливое завещание. Конечно, его слова быстро забылись. Но в конце 1980-х, когда Советский Союз уже трещал по швам, старый редактор «Крокодила» и сам отдал богу душу. Он так и не узнал, что через десять лет, к 2000 году, его любимый журнал закончит свое существование. Не узнал и то, что случится это уже в новой стране, а не в СССР.
Конечно, провожая редактора в последний путь, родственники и друзья и не помнили, что редактор просил позвать на его поминки какого-то тамаду Горьева.
Народу на поминках набралось много. И немудрено! Ведь с едой, а тем более водкой, в конце 80-х годов была сильная напряженка. Ящик водки удалось купить в магазине только по «похоронному талону». Ну а туда, где обнаружилась водочка, как не прийти? Как не вспрыснуть покойничка?!
И пришли, и вспрыснули! Потом пошли воспоминания о веселых случаях из жизни усопшего редактора, за ними анекдоты в тему и без. Руководил всем сухонький прыткий человечек в довольно потрепанном черном фраке и лаковых туфлях. Людям бы удивиться – на похоронах и во фраке?! Но водка давно уже сделала свое дело, и никто не удивлялся. Ну провозглашает тосты кто-то, ведет вечеринку (ах, простите, это же, кажется, поминки!) – и хорошо. Никому и в голову не пришло спрашивать, кто такой этот добровольный тамада.
И только когда половина народа уже разъехалась, ближайшие родственники решились-таки спросить его имя. Но, увы, – незнакомца не нашли. Наверное, уехал с кем-то, у кого машина. И только на кухне посреди пустых бутылок и грязной посуды обнаружился клочок бумаги – цифры и фамилия Горьевъ с твердым знаком на конце. Родственники и решили, что это незнакомый тамада давал кому-то номер телефона, да записка впопыхах потерялась. Хотели даже позвонить по номеру, да сообразили: слишком уж цифр маловато. Видно, на клочке только часть телефона.
И конечно, никому в голову не пришло, что весельчак Горьев дал реальный телефон. Просто во времена его жизни номера были куда короче нынешних.
Словом, проводили старого редактора «Крокодила» весело, как он сам и хотел. И смеха много звучало, и тамадой был Горьев. Интересно, что поминки проходили весьма далеко и от Сухаревки, и от Сретенки с Трубной. Редактор жил на окраине Москвы. Но Горьев и туда добрался благополучно – так сказать, расширил ареал своего обитания.
С тех пор не приходится удивляться, когда то в одной части города, то в другой случаются веселые проводы. Видно, неутомимый Горьев всегда готов повеселиться и вспрыснуть. Ну а уж если вы вдруг заметите на печальном событии того, кто воскликнет как ни в чем не бывало: «Будем танцевать!» – будьте уверены: и тут Горьев гуляет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.