2
2
Хотя я ничем не смог помочь Жирному Лошаднику, ему удалось избежать смерти. Первая предпосылка к его спасению явилась в образе восемнадцатилетней школьницы, жившей неподалеку от Жирного на той же улице. Второй стал Господь Бог. Причем школьница справилась лучше.
Я не уверен, что Бог вообще что-то для него сделал; собственно говоря, Бог только усугубил его состояние. В этом мы с Жирным Лошадником никак не могли согласиться. Жирный был уверен, что Бог полностью излечил его. Но это невозможно. В древнекитайском «Каноне перемен» – «И Цзин» – есть строчка, гласящая: «Всегда болен, но никогда не умирает». Как раз о моем приятеле.
Стефани вошла в жизнь Жирного Лошадника как дилерша. После смерти Глории он так сильно подсел, что вынужден был покупать наркоту где только предоставлялась возможность. Правда, покупка наркотиков у старшеклассников – не слишком умное занятие. Тут уже речь идет не о собственно наркоте, а о законе и морали. Только начни покупать наркотики у детей, и ты сразу на заметке. Думаю, понятно почему. Но мне было известно – а властям нет – вот что: Жирного Лошадника на самом деле не слишком интересовали наркотики, которые предлагала на продажу Стефани. Она подторговывала гашем и травкой, а не амфетаминами. Она не одобряла стимуляторы. Стефани никогда не торговала тем, чего не одобряла. Она никогда не торговала психоделиками, как на нее ни давили. Порой Стефани могла предложить кокаин. Никто не понимал ее логику, и все же некая форма логики у нее имелась. В привычном смысле слова Стефани вообще не мыслила. Однако она принимала какие-то решения, и уж когда приняла, никто не мог сдвинуть ее с места. Жирному она нравилась.
В этом вся суть – Жирному нравилась Стефани, а не ее наркотики, но чтобы поддерживать с ней отношения, он вынужден был покупать их. А значит, ему пришлось перейти на гашиш. Для Стефани гашиш был началом и концом жизни. Во всяком случае, жизни, которую стоит жить.
Хоть Бог и явился Жирному не в лучшее его время, он по крайней мере не делал ничего противозаконного, как Стефани. Жирный не сомневался, что Стефани закончит тюрьмой; он полагал, что ее могут сцапать в любую минуту. А все друзья Жирного ожидали, что в любой момент арестуют его. Нас это тревожило, как и его медленное сползание в депрессию, психоз и изоляцию.
Жирный беспокоился о Стефани. Стефани беспокоили цены на гашиш. Хуже, ее беспокоили цены на кокаин. Мы часто представляли, как она подскакивает на постели среди ночи и восклицает: «Иней[5] поднялся до сотни баксов за грамм!» Цены на наркоту волновали ее, как обычных женщин – цена на кофе.
До шестидесятых Стефани просто не могла бы существовать. Наркота вызвала ее к жизни, извлекла из небытия. Стефани была коэффициентом наркоты, частью уравнения. И в то же время именно через нее Жирный в конце концов пришел к Богу. Не через наркотики; с наркотиками это не имеет ничего общего. Путь к Богу через наркоту – это ложь, которую пытаются толкнуть нам беспринципные мошенники. Стефани привела Жирного Лошадника к Богу при помощи маленького глиняного горшка, который она вылепила на своем ножном гончарном круге, том самом круге, что Жирный помог ей купить к восемнадцатилетию.
Улетая в Канаду, Жирный забрал горшок с собой – тот лежал в единственном чемодане Жирного, завернутый в трусы, носки и рубашки.
Выглядел горшок совершенно заурядно – широкий, светло-коричневый, немного голубой глазури по ободку. Стефани была не слишком искусным гончаром.
Неудивительно, что один из ее первых горшков достался Жирному. У них сложились действительно близкие отношения. Когда Жирному становилось совсем худо, Стефани успокаивала его при помощи своей трубочки с гашем.
Горшок, однако, обладал одним необычным свойством. В нем дремал Бог. Он дремал в горшке очень долго, так долго, что едва не опоздал. В некоторых религиях бытует теория, что Бог вмешивается в происходящее в одиннадцатом часу. Может, это и так, не могу сказать. В случае Жирного Лошадника Бог ждал до без трех минут двенадцати, и даже тогда того, что он сделал, едва ли было достаточно, фактически он вмешался слишком поздно.
Нельзя винить в этом Стефани; едва получив гончарный круг, она сразу же вылепила горшок, покрыла его глазурью и обожгла. Она сделала все, что в ее силах, чтобы помочь своему другу Жирному, который, как ранее Глория, начинал умирать. Стефани помогла своему другу тем же способом, которым и тот пытался помочь своему, только у нее получилось лучше. В этом и состояла разница между Жирным и Стефани. В момент кризиса она знала, что нужно делать. Жирный не знал. Поэтому сегодня Жирный жив, а Глория – нет. Друг Жирного оказался лучше, чем друг Глории. Может, он и хотел, чтобы все случилось по-другому, но выбор был не за ним. Не мы помогаем другим людям, и не по своей воле; это делает вселенная. Вселенная принимает определенные решения, и на основе ее решений одни люди живут, а другие умирают. Этот закон суров, но все живые существа вынуждены подчиняться ему. Жирный получил Бога, а Глория Кнудсон – смерть. Не слишком справедливо, и Жирный первым сказал об этом. Поверим ему.
После встречи с Богом Жирный развил в себе совершенно ненормальную любовь к нему. Это совсем не то, что обычно имеют в виду, когда говорят о ком-нибудь: «Он любит Бога». В случае Жирного то была настоящая жажда. Еще более странно – Жирный уверял нас, что Бог причинил ему боль, и при этом он по-прежнему жаждал Бога, как пьяница жаждет спиртного. Бог, говорил нам Жирный, выстрелил лучом розового света ему прямо в глаза. Жирный временно ослеп, и у него несколько дней раскалывалась голова. Очень легко, говорил он, описать луч розового света; точь-в-точь как после того, как у вас перед носом разрядят фотовспышку. Жирному буквально везде мерещился этот розовый свет. Иногда он мельком показывался на экране телевизора. Жирный жил ради этого света, ради одного его особенного оттенка.
Однако он никак не мог по-настоящему его найти. Никто не в силах воссоздать этот оттенок цвета, кроме Бога. Иными словами, обычный свет не содержит такого оттенка. Однажды Жирный даже тщательно изучил таблицу видимого спектра. Нужный цвет отсутствовал. Жирный видел цвет, который не видел больше никто; этот цвет находится вне спектра.
Что сопутствует свету, если говорить о частотах? Тепло? Радиоволны? Мне бы следовало знать, но я не знаю. Жирный сказал (не знаю, насколько это правда), что в солнечном спектре то, что он видел, составляло около семисот миллимикрон; если использовать термины линий Фраунхофера, через точку «В» в направлении точки «А».
Думайте что хотите. Я полагаю, это симптом его сумасшествия. Люди, находящиеся в стадии нервного срыва, часто проводят самые разнообразные исследования с целью найти объяснение своим действиям. Исследования эти, конечно же, заканчиваются провалом.
Подобные исследования провальны, покуда имеем к ним отношение мы, но, как ни печально, иногда снабжают фальшивой логикой разрушающийся разум – у Глории, например, появились те самые «они». Однажды я поглядел линии Фраунхофера, и там не оказалось никакого «А». Я смог найти только «В». Линии идут от «G» к «В», от ультрафиолета к инфракрасному спектру. Вот так. Больше ничего нет. То, что видел Жирный – или думает, что видел, – не было светом.
Когда он вернулся из Канады – после того, как обрел Бога, – мы много времени проводили вместе, и в одну из наших ночных прогулок (обычное дело, мы постоянно искали приключений), когда я парковал машину, у меня на левой руке неожиданно появилось пятнышко розового цвета. Я знал, что это, хотя и видел такую штуку впервые – кто-то направил на нас луч лазера.
– Это лазер, – сообщил я Жирному, который тоже его видел: луч гулял повсюду, цепляя телефонные будки и пробегая по цементным стенам гаража.
В дальнем конце улицы стояли два подростка с каким-то квадратным предметом в руках.
– Они сами сделали чертову штуковину, – сказал я.
Мальчишки подошли к нам – улыбки до ушей – и сообщили, что собрали эту штуку из конструктора. Мы выразили свое восхищение, и они отправились дальше – пугать других.
– Это тот розовый цвет? – спросил я Жирного.
Он ничего не ответил, но у меня создалось впечатление, что Жирный что-то скрывает. Я чувствовал, что видел именно тот самый цвет. Почему Жирный не сказал мне об этом? Не знаю. Возможно, такое заявление разрушило бы более стройную теорию. Психически неуравновешенные типы не используют Принцип Научной Бережливости: теория для объяснения данной совокупности фактов должна быть максимально простой. Им подай что повычурней.
По словам Жирного, суть того, что произошло, когда розовый луч обрушился на него и ослепил, вот в чем: он мгновенно познал то, что никогда не было ему известно. А именно: Жирный узнал, что у его пятилетнего сына имеется скрытый врожденный дефект, и понял, в чем состоит этот дефект, вплоть до мельчайших анатомических деталей. Фактически вплоть до рекомендаций, которые Жирный должен был дать врачам.
Я захотел присутствовать при том, как Жирный будет давать рекомендации. Как объяснит свое знание медицинских тонкостей. Мозг его сохранил информацию, которую вбил в него луч розового цвета, но каким образом Жирный преподнесет ее?
Позже Жирный разработал теорию, согласно которой вселенная создана из информации. Он начал вести дневник; более того, оказывается, он втайне вел дневник уже довольно давно: хитрость ненормального. Первая встреча с Богом описана на страницах дневника его собственной – Жирного, не Бога – рукой.
Термин «дневник» принадлежит мне, а не Жирному. Он назвал свои записки «Экзегеза», или «Толкования»; сей теологический термин обозначает некие тексты, объясняющие или истолковывающие определенные фрагменты Библии. Жирный верил, что информация, которой в него выстрелили и которую потом периодически вбивали в его голову, имеет божественное происхождение, а следовательно, должна рассматриваться как форма Священного Писания. Даже в случае недиагностированного заболевания его сына – правосторонняя паховая грыжа, вызвавшая гидроцеле (водянку яичка) и сопровождающаяся опущением в мошонку.
Эту новость Жирный и сообщил доктору. Диагноз оказался верным, что подтвердилось, когда бывшая жена Жирного привела Кристофера на осмотр. Операцию назначили на следующий день, так сказать, не откладывая в долгий ящик. Хирург жизнерадостно сообщил Жирному и его бывшей жене, что жизнь их сына все эти годы висела на волоске. Мальчик в любой момент мог умереть от сдавливания собственных внутренностей. Большая удача, сказал хирург, что они обнаружили дефект. Итак, снова «они», правда, в данном случае «они» действительно существовали.
Операция прошла успешно, и вечные капризы и жалобы Кристофера прекратились – он с рождения страдал от боли. А Жирный с бывшей женой отдали сына под присмотр другого врача, у которого с глазами все в порядке.
Один из параграфов дневника Жирного произвел на меня достаточное впечатление, чтобы привести его здесь. Он посвящен не правосторонней паховой грыже, а вещам более общим: крепнущему убеждению Жирного, что вселенная представляет собой информацию. Жирный начал верить в это, потому что вселенная – его вселенная – на самом деле очень быстро превращалась в информацию. Как только Бог начал говорить с ним, он уже больше не останавливался. Не думаю, что о таком упоминается в Библии.
37. Мыслительный процесс Разума воспринимается нами как систематизация и перегруппировка – изменения – в физической вселенной; но фактически это информация и информационные процессы, которые мы материализовываем. Мы не только воспринимаем мысли как объекты, но скорее как перемещение, или, точнее, размещение объектов: то, как они связаны между собой. Однако мы не можем понять модели этого размещения; мы не можем извлечь из него информацию, следовательно, это и есть сама информация. Изменение Разумом связей между объектами по сути является языком, но языком, отличающимся от обычного (поскольку он адресован сам себе, а не кому– или чему-либо вне).
Жирный рассуждал на эту тему снова и снова – и в своем дневнике, и в устных дискуссиях с друзьями. Он не сомневался, что вселенная говорит с ним.
Вот еще одна запись в его дневнике:
36. Мы должны были бы слышать эту информацию, скорее даже повествование, как некий нейтральный голос внутри нас. Но что-то пошло не так. Все сущее есть язык и ничего, кроме языка, который мы по какой-то необъяснимой причине не способны ни прочесть в окружающем, ни услышать внутри себя. Поэтому я говорю: мы превратились в идиотов. Что-то произошло с нашим рассудком, с нашей способностью понимать. Мои умозаключения таковы: расположение частей Разума в определенном порядке есть язык. Мы часть Разума, следовательно – мы тоже язык. Почему в таком случае мы не сознаем этого? Мы не знаем даже, кто мы есть, не говоря уже о внешней реальности, частью которой являемся. Слово «идиот» происходит от слова «индивидуальный». Каждый из нас стал индивидуумом и не разделяет больше общего мышления Разума, кроме как на подсознательном уровне. Таким образом, управление нашей реальной жизнью извне и ее цель остаются за пределами нашего сознания.
Лично у меня появляется искушение ответить на это: «Говори за себя».
В течение долгого периода времени («Безбрежная пустыня Вечности», как он сам назвал это) Жирный разработал множество оригинальных теорий для объяснения своих контактов с Богом и полученной при этом информации.
Одна из теорий особенно заинтересовала меня – она отличалась от остальных. Теория подводила итог некоей ментальной капитуляции, которую претерпевал Жирный. Теория гласила, что в реальности он вообще ничего не испытывает. Участки его мозга избирательно стимулируются узкими энергетическими лучами, испускаемыми из источника, расположенного очень далеко, возможно, за миллионы миль. Избирательная стимуляция участков мозга генерирует в его сознании впечатления, что он на самом деле видит и слышит слова, картины, фигуры людей, отпечатанные страницы книг; короче – Бога и Божье Послание, или, как любил называть это Жирный, – Логос. Однако, гласила эта оригинальная теория, на самом деле он только представляет себе, что переживает все эти вещи. Они напоминали голограммы.
Особенно меня поразило, как Жирный в своем безумии замысловатым образом смог отделить себя от своих галлюцинаций. При помощи рассудка он сумел вывести себя из безумной игры, продолжая при этом наслаждаться ее звуками и картинками.
В сущности, Жирный больше не заявлял, будто то, что он переживает, имеет место в действительности. Означало ли это, что Жирный пошел на поправку? Едва ли. Теперь он придерживался мнения, что «они» – или Бог, или кто-то – испускают очень узкий, насыщенный информацией энергетический луч дальнего действия, сфокусированный на его голове. Так что улучшения в его состоянии я не отметил, хотя изменения были налицо. Теперь Жирный мог с чистой совестью не брать в расчет свои галлюцинации, что означало, что он признает их за таковые. Но, как и у Глории, у Жирного появились «они». На мой взгляд, пиррова победа. Меня осенило, что жизнь Жирного – длинный и скучный перечень таких побед. Примером может служить способ, каким он пытался спасти Глорию.
«Экзегеза», над которой месяц за месяцем корпел Жирный, тоже казалась мне пирровой победой, если вообще может идти речь о какой-то победе – в данном случае загнанный в угол разум пытался объяснить необъяснимое. Наверное, здесь и кроется причина душевной болезни: происходят необъяснимые события, ваша жизнь превращается во вместилище ложных флуктуаций того, что прежде было реальностью. Более того – словно и этого мало, – вы, подобно Жирному, бесконечно размышляете об этих флуктуациях, пытаясь логически упорядочить их, тогда как единственный возможный в них смысл тот, что вы навязываете им в своем желании привести все к узнаваемым формам и процессам. В начале болезни вы в первую очередь лишаетесь того, что близко и знакомо вам. То, что приходит взамен – уже плохие новости, поскольку вы не в состоянии не только понять их, но и рассказать о них другим людям. Сумасшедший испытывает что-то, но что это и откуда взялось, ему неведомо.
Посреди разрушений ментального ландшафта, которые можно проследить до исходной точки – смерти Глории Кнудсон, Жирный вообразил, что Бог излечил его. Как только начинаешь замечать пирровы победы, они сыплются словно из рога изобилия.
Это напоминает мне об одной знакомой девушке. Она умирала от рака. Я навестил ее в больнице и не узнал; девушка сидела на кровати, похожая на лысого старика. От химиотерапии она раздулась, как огромная виноградина, из-за рака и лечения практически ослепла, почти совсем оглохла и с ней постоянно случались припадки.
Я наклонился к ней, чтобы справиться о самочувствии, и девушка ответила – когда смогла понять мой вопрос:
– Я чувствую, как Господь излечивает меня.
Она была склонна к религиозности и собиралась постричься в монахини. На металлической подставке рядом с кроватью она положила – или кто-то положил – чётки. По моему мнению, плакат с надписью «Пошел ты, Господи!» был бы куда уместнее.
И все же, если честно, я вынужден был признать, что Бог – или кто-то, именующий себя Богом (различие чисто семантическое), – выстрелил в голову Жирного ценной информацией, благодаря которой была спасена жизнь его сына Кристофера. Одних Бог излечивает, других лишает жизни. Жирный оспаривает тот факт, что Бог кого бы то ни было убил. Жирный говорит, что Бог никогда никому не причиняет зла. Болезни, боль и незаслуженные страдания исходят не от Бога, а откуда-то еще. На что я возражаю: «Как могло появиться это „где-то еще“? Существует два бога? Или часть вселенной неподконтрольна Богу?»
Жирный часто цитировал Платона. В Платоновой космологии noos, или Разум, по мнению некоторых специалистов, подчиняет себе ananke, или слепую силу обстоятельств – или слепой случай. Noos пришел в мир и, к своему удивлению, обнаружил там царство случайности, иными словами, Хаос, который noos и начал приводить к определенному порядку (хотя у Платона нигде не сказано, как это делается). Согласно теории Жирного, рак моей знакомой представлял собой беспорядок, пока не приведенный в упорядоченное состояние. Noos, или Бог, еще просто не добрался до нее, на что я сказал: «Что ж, когда он добрался, было уже поздно».
Жирный не опроверг этого – по крайней мере на словах. Возможно, он увильнул от ответа, чтобы написать об этом. Каждую ночь до четырех утра он царапал что-то в своем дневнике. Полагаю, где-то среди слоев мусора там лежат все тайны вселенной.
Очень мы любили спровоцировать Жирного на теологический диспут. Он всегда страшно злился, принимая наши доводы всерьез – да и саму тему. Но теперь совсем ошалел. Мы начинали с невинного замечания вроде: «Знаешь, Бог сегодня дал мне билет на метро». Жирный тут же ввязывался в драку. Мы вовсю развлекались, доводя его до белого каления; мучая его таким образом, мы получали огромное удовольствие. Особенно приятно было, расходясь по домам, осознавать, что Жирный тотчас запишет всё в свой дневник. Само собой, в дневнике он разбивал наши доводы в пух и прах.
Вовсе не было нужды задавать Жирному праздные вопросы вроде: «Способен ли Бог создать такую широкую канаву, которую сам не в состоянии перепрыгнуть?» Хватало вопросов вполне реальных.
Наш приятель Кевин всегда начинал одинаково. «Как насчет моей кошки?» – спрашивал он. Несколько лет назад Кевин вышел вечерком прогуляться со своей кошкой. Кевин, болван, не взял кошку на поводок, та выскочила на дорогу и тут же угодила прямехонько под переднее колесо первой же машины. Когда он притащил то, что осталось от кошки, домой, она была еще жива, пускала кровавые пузыри и смотрела на Кевина глазами, полными ужаса.
Кевин любил говорить:
– Когда настанет Судный день и я предстану перед Великим Судией, я скажу: «Погодите-ка минутку», а потом вытащу из-за пазухи свою дохлую кошку. «Как вы объясните это?» – спрошу я его.
К тому времени, любил говаривать Кевин, кошка окоченеет как сковородка, и он возьмет ее за ручку – ее хвост – и будет ждать удовлетворительного ответа.
Жирный сказал:
– Ни один ответ не удовлетворит тебя.
– Ни один твой ответ, – хмыкнул Кевин. – Ладно, Бог спас жизнь твоего сына, но почему он не задержал мою кошку на пяток секунд? На три секунды? Что ему стоило? Ну конечно, что ему до какой-то там кошки?
– Послушай, Кевин, – вмешался однажды я, – тебе стоило бы взять кошку на поводок.
– Не в этом дело, – заметил Жирный. – У него пунктик. Тревожный симптом. Для Кевина кошка – символ всего, что он не понимает в этом мире.
– Я прекрасно все понимаю, – заявил Кевин с горечью. – Я просто думаю, что все это чушь собачья. Бог или беспомощен, или туп, или ему насрать. Или все вместе. Он злобный, тупой и слабый. Надо бы мне завести свою экзегезу.
– Но с тобой ведь Бог не говорит, – сказал я.
– Знаешь, кто говорит с Лошадником? – прошипел Кевин. – Кто на самом деле говорит с Лошадником среди ночи? Обитатели планеты Тупиц. Жирный, как ты там называл Мудрость Господню? Святое – что?
– Айя София, – ласково ответил Лошадник.
– Как ты говоришь? – озлобился Кевин. – Айя Тупица? Святая Тупица?
– Айя Морон. – Лошадник всегда сдавался. – Moron[6] – это греческое слово, как и Айя. Я это обнаружил, когда искал, что такое оксюморон.[7]
– Не считая того, что суффикс «он» – это окончание среднего рода, – заметил я.
Можете представить, куда нас обычно заводили теологические дискуссии. Три некомпетентные особи, несогласные друг с другом.
А еще был наш друг Дэвид – католик, и девушка, умирающая от рака, – Шерри. Наступила ремиссия, и ее выписали из больницы. Слух и зрение у нее становились все хуже, а в остальном Шерри чувствовала себя неплохо.
Жирный, само собой, использовал этот аргумент в пользу Бога и его исцеляющей любви, равно как и Дэвид и, конечно, Шерри. Кевин считал ремиссию чудом лучевой и химиотерапии и везением. Шерри в любой момент могла снова заболеть. Кевин мрачно предрекал, что в следующий раз никакой ремиссии не наступит. Иной раз нам казалось, что он даже желает этого, поскольку такой исход подтвердил бы его взгляд на вселенную.
Основой словесных экзерсиций Кевина было утверждение, что вселенная состоит из страдания и ненависти и что она в конце концов прикончит каждого. Он смотрел на вселенную, как многие смотрят на неоплаченный счет: когда-то да придется платить. Вселенная дает вам жизнь, позволяет порезвиться какое-то время, а потом забирает обратно. Кевин все время ждал, что это произойдет с ним, со мной, с Дэвидом и особенно с Шерри.
Что касается Жирного Лошадника, Кевин считал, что задолженность слишком велика. Вселенная уже вовсю затягивает его обратно. Кевин был уверен, что Жирный мертв не потенциально, а фактически.
У Жирного хватало здравого смысла не обсуждать смерть Глории Кнудсон в присутствии Кевина. Тот наверняка приплюсовал бы Глорию к своей дохлой кошке. Собрался бы на Страшном Суде и ее вытащить из-за пазухи.
Дэвид, будучи католиком, любил сводить все неприятности к проблеме свободы воли. Это раздражало даже меня. Однажды я поинтересовался у Дэвида, заболела ли Шерри раком по собственной свободной воле. Я знал, что Дэвид следит за достижениями психологии и наверняка заявит мне, будто Шерри подсознательно стремилась к болезни и потому отключила иммунную систему. В то время подобные теории были очень популярны. Само собой, Дэвид тут же попался на крючок.
– Тогда почему же она выздоровела? – поинтересовался я. – Она что, подсознательно хотела выздороветь?
Дэвид растерялся. Если болезнь Шерри – следствие работы ее мозга, приходилось признать, что и ремиссия имеет вполне мирское, а вовсе не сверхъестественное происхождение. Бог тут вовсе ни при чем.
– К.С. Льюис[8] сказал бы… – начал Дэвид.
Жирный немедленно впал в ярость. Его страшно бесило, когда Дэвид прибегал для защиты своей ортодоксальной зашоренности к К. С. Льюису.
– А может, Шерри пересилила Бога? – предположил я. – Бог хотел, чтобы она заболела, а она переборола его?
Обычным аргументом Дэвида было утверждение, что Шерри заработала рак невротическим путем, поскольку все у нее шло наперекосяк, а Бог вмешался и спас ее. Я же все поставил с ног на голову.
– Нет, – заявил Жирный. – Все происходило иначе. Как когда Бог излечил меня.
К счастью, Кевина в этот момент не было. Он не считал, что Жирный Лошадник излечен (да и никто не считал), и уж точно это сделал не Бог. Рассуждения Кевина основаны на той самой логике, которую развенчивает Фрейд – автокомпенсационная структура, основанная на двойном предположении. Фрейд рассматривает такую структуру как разоблачение рационализма. Вроде как кого-то обвиняют в краже лошади, а он отвечает: «Я не ворую лошадей, да и лошадь эта никудышняя». Если задуматься, можно увидеть стоящий за такими словами мыслительный процесс. Второе заявление не усиливает первое – так только кажется на первый взгляд.
Говоря в терминах наших бесконечных теологических споров, основанных на предполагаемом общении Жирного с Богом, автокомпенсационная структура, исходящая из двойного предположения, должна была бы выглядеть следующим образом:
1. Бога нет
2. И в любом случае он тупица
Внимательное изучение циничных разглагольствований Кевина совершенно разоблачает такую структуру. Дэвид постоянно цитировал К. С. Льюиса; Кевин сам себе противоречил в рьяном желании развенчать Бога; Жирный невнятно пытался пересказать информацию, вбитую в его голову при помощи луча розового света; Шерри, которая ужасно страдала, сипло твердила какую-то набожную чушь. Я же менял взгляды в зависимости от того, с кем в данный момент беседовал.
Никто из нас толком не понимал, в чем дело, зато у всех оказалось полно свободного времени. Эпоха наркотиков закончилась, и у нас должна была появиться новая страсть. Благодаря Жирному этой страстью стала теология.
Любимое античное изречение Жирного гласит:
Могу ли думать, что великий Яхве спит,
Как Шемош и другие сказочные боги?
Ах! Нет. Услышал мысли он мои и записал их…
Жирный не любит цитировать окончание:
Вот что мой разум мучит
И тысячью когтей впивается мне в грудь,
В безумие пытаясь ввергнуть…
Это из арии Генделя. Мы с Жирным любили слушать пластинку «Серафим» в исполнении Ричарда Льюиса. Все глубже и глубже…
Однажды я сказал Жирному, что другая ария на пластинке точно передает состояние его разума.
– Что еще за ария? – поинтересовался Жирный.
– «Полное затмение», – ответил я.
Затменье полное! Ни солнца, ни луны,
Средь бела дня сплошная чернота.
О свет небесный! Жизнерадостных лучей
Не видно, чтоб порадовать мой взор.
Зачем же Ты нарушил Твой закон
И сделал солнце и луну, и звезды
Сокрытыми от взора моего?!
На это Жирный заявил:
– В моем случае все как раз наоборот. Я освещен божественным светом, который изливается на меня из другого мира. Я вижу то, чего не видят другие люди.
Такой у него был пунктик.