Глава девятая

Глава девятая

Через два дня уехали Дахир и Нарайяна, желавший совместно с ним работать, а Нивара остался при Супрамати. По совету преданного секретаря, тот решил посетить прежде всего город, чтобы лично осмотреть новые учреждения и познакомиться на деле с тем, что успел узнать пока теоретически. Этот свой первый объезд они нашли удобнее совершить днем, чтобы чувствовать себя свободнее и не быть стесненными толпой, так как в то время упадка вся жизнь шла навыворот.

Сатана любит тьму и избегает света; поэтому поклонники его также перевели свою жизнь на ночь и большинство населения спало днем, а веселилось ночью. Так как сатурналии, шабаши, оргии и адские жертвоприношения совершались предпочтительнее по ночам, то все имевшее к тому возможность ложилось спать на заре и вставало с наступлением сумерек. На самых высоких зданиях огромной столицы находились часы с гигантским черным петухом, своим пронзительным криком «кукареку» возвещавшим по всем окрестностям, что настала пора прекратить темные празднества и идти на отдых. Прогулка по опустелому городу и улицам с редкими прохожими произвела на Супрамати крайне грустное впечатление.

Здания не особенно изменились по форме, но были из другого материала и большинство из толстого стекла и железа; стекло употреблялось разных цветов, и все дома имели претензию на дворцы.

Театров, как уже сказано, было великое множество и отличались они громадными размерами; отвратительные по неприличию группы или аллегорические картины на фронтонах давали понятия о представлениях данной сцены.

Не менее многочисленны были сатанинские капища и кумирни в честь Люцифера, Бафомета и прочих князей тьмы. Большие храмы подражали, видимо, тяжелой и массивной архитектуре вавилонских построек. Бронзовые двери их были открыты настежь и в глубине виднелась большая статуя сатаны, окруженная подсвечниками с черными свечами, а на многочисленных треножниках курились травы и эссенции, сильный, едкий аромат которых действовал на нервы и чувствовался даже на улице. А

так называемые часовни строены были, вероятно в насмешку, под старинные христианские часовни или мусульманские мечети, с их тонкими минаретами или готическими башенками.

Понятно, что ни Супрамати, ни Нивара не вошли ни в одно из этих капищ, но когда они проходили мимо которого-нибудь, внутри дьявольского вертепа завывал бурный ветер, с глухим ревом разносившийся под сводами.

– Чтобы видеть настоящую жизнь, надо ждать ночи, – заметил Нивара. – Тогда мы увидим также и новую породу слуг – очеловеченных животных, – прибавил он с отвращением.

С наступлением ночи на высокой башне зазвонил большой колокол, и в густом звоне его было что-то мрачное и унылое, несмотря на то, что назначение его было пробуждать людей к жизни и деятельности.

На этот раз вместо воздушного экипажа Супрамати подали нечто вроде автомобиля, которым Нивара необыкновенно искусно управлял среди множества экипажей и пешеходов, запрудивших теперь светлые, как днем, улицы. Все дома казались иллюминированными, на всех башнях горели огромные электрические солнца, заливавшие город потоками света. Всюду, и в воздухе, и на земле, сновала толпа; экипажи с мужчинами и женщинами мелькали по всем направлениям. С внутренней гадливостью и удивлением заметил Супрамати, что большинство дам и мужчин сопровождали животные необычайной величины, принадлежавшие преимущественно к породе диких зверей, бывших, однако, редкостью уже во время его последнего пребывания в миру. Но наружный облик этих тигров, обезьян, леопардов или львов как будто изменился, в голове проглядывало нечто человеческое, и в сложении замечались странные аномалии; все были как-то особенно проворны и, очевидно, выполняли роль слуг.

– Обрати внимание, учитель, на этих ублюдков – полулюдей, полуживотных; это современная прислуга, – заметил Нивара. – Равные не пожелали служить, тогда практичное человечество создало для этой цели особого сорта слуг.

Многие породы животных очень подошли к этой переделке. Существа эти, как я говорил, полулюди-полуживотные, очень разумны, но опасны своей дикостью, кровожадностью и дьявольской злостью; хотя их держат в жесточайшем повиновении, но это не мешает им жадно искать любви людской. У человека существует потребность, инстинкт повелевать и распоряжаться чем-нибудь; но раз он придумал для себе подобных полное равенство и безграничную свободу, то захотел, конечно, создать род безответных существ, но настолько ниже его стоящих, чтобы они боялись его и сносили дурное обращение, а вместе с тем достаточно разумных, чтобы понимать его и ему служить.

– Ты прав, Нивара. Подобной расы низших существ только и не хватало этой сатанинской эпохе, – с горечью заметил Супрамати.

На следующий день Нивара предложил Супрамати посетить одного очень известного ученого, занимавшегося специально аватарами.

– Профессор Шаманов переселяет души богатых стариков в тела мальчиков, которых он фабрикует химическим способом. Это очень любопытно.

– Конечно, но почему переселяет он старых сатиров в тела детей, а не взрослых? И не переселяет ли он так же старых кокеток в тела девочек, или он умеет выделывать одних мальчиков? – полюбопытствовал, невольно смеясь, Супрамати.

– Нет, он фабрикует оба пола. Это – великий химик. Я предупрежу его о нашем посещении. А пользуется он для аватаров детскими телами потому, что полагают, будто такие сфабрикованные тела не доживают до зрелого возраста, если в них нет астрала.

Мы можем отправиться и днем, потому что клиенты Шаманова не всегда могут дожидаться ночи для «переезда»; а он так дорого платит своим ассистентам, что они соглашаются жертвовать науке несколько часов дня.

После полудня того же дня воздушный экипаж Супрамати остановился около обширного дворца с садом. Посетителей провели в роскошно обставленную приемную, куда вскоре вышел профессор приветствовать индусского принца, желавшего посетить его заведение.

Шаманов был человек средних лет, широкоплечий, крепкий, с большой головой и широким лбом мыслителя, но взгляд глубоко ввалившихся глаз был холоден, жесток и лукав; от него веяло гордостью и самодовольством.

Он низко поклонился Супрамати и рассыпался в уверениях удовольствия видеть его у себя.

– Я рад, принц, что имею возможность теперь же показать вам один из аватаров, который вас интересует. Клиент уже совершенно подготовлен, и я тотчас приступлю к операции.

Нивара остался в приемной, а Супрамати последовал за профессором. Операционная оказалась обширной залой с разнообразными инструментами; посредине стояли два длинных стола и на одном из них лежал предмет, закрытый белым полотном.

Попросив Супрамати остаться и наблюдать из-за занавеси, чтобы не смутить больного, профессор подошел к стоявшему у пустого стола креслу. В нем сидел человек в полотняном халате, и Супрамати подумал, что еще в жизни не видал столь отвратительного существа.

Это был, несомненно, умирающий, и притом старик, которому наука сохранила облик молодого; но приближавшаяся смерть попортила эту фиктивную внешность и создала нечто ужасное. Черные густые волосы местами выпали клочьями и образовали проплешины, а щеки ввалились и приобрели землистый оттенок.

Когда подошел Шаманов, старая гадина с усилием выпрямился и тревожно спросил, хватая руку ученого:

– Дорогой профессор, вы приступите к операции, не правда ли? Уверены ли вы, что она удастся?

– Без сомнения, герцог; мы же делаем их так много, и все удаются.

– И вы выбрали мне здоровое, крепкое тело? Вы знаете, деньги для меня ничего не значат, только дайте мне, что у вас есть лучшего.

– Судите сами о достоинствах вашей «новой квартиры», – сказал профессор, откидывая покрывало со второго стола.

Там лежало тело мальчика 12-13 лет; он казался здоровым и крепким; только чрезвычайная бледность, закрытые глаза и полное отсутствие выражения на неподвижном, как маска, лице производили странное и тяжелое впечатление.

– Вы видите, – продолжал Шаманов. – Это прекрасно удавшееся тело без недостатков, сильное и могучее, как молодой дуб. Года через четыре, необходимых для ассимиляции и развития организма, вы опять будете наслаждаться долгой счастливой жизнью. Не бойтесь, уважаемый герцог, и смело выпейте это; пора начинать. Когда вы проснетесь, все ваши настоящие боли пропадут, все будет ново, и машина начнет действовать совсем разумно.

Он взял чашу, поданную одним из ассистентов, и дал умирающему, который с жадностью осушил ее.

Через несколько минут он, казалось, крепко уснул.

– Теперь за дело, – сказал профессор, знаком подзывая Супрамати.

С помощью своих адъюнктов он раздел клиента и положил его на операционный хрустальный стол.

Нагое тело, совершенно походившее на труп, было прикрыто стеклянным колпаком с несколькими трубками, которые соединили с одним из аппаратов и привели его в действие. Стеклянный ящик обильно наполнился паром, который совершенно скрыл тело.

– Это особый пар, и назначение его открывать поры, чтобы облегчить выход эфирного тела, – объяснил профессор.

Через двадцать минут такой паровой ванны стеклянный колпак сняли и наложили широкую стеклянную дугообразную трубу, один конец которой вставили в рот умирающему, а другой – в рот мальчика. На тело старика поставили несколько маленьких электрических аппаратов, которые с треском вертелись и хлопали наподобие птичьих крыльев; маленькие же аппараты соединены были с большим, который шумно работал, точно паровая машина. Затем оба тела накрыли стеклянной крышкой.

Все это продолжалось немного более четверти часа, как вдруг раздался треск, тело старика скорчилось, а изо рта его вылетела облачная синеватая фосфоресцирующая масса, казавшаяся студенистой и будто освещенной изнутри чем-то горевшим, как пламя свечи. Парообразная беловатая масса совершенно наполнила трубу, и когда затем прошла в рот мальчика, трубу быстро отняли. Теперь тело старика стало зеленоватого цвета, а рот так и остался разинутым. Это был, несомненно, труп; его закрыли простыней и вынесли.

Руководивший операцией профессор наклонился над мальчиком, тело которого дрожало и дергалось, точно под действием гальванического тока.

– Полагаю, что операция отлично удалась! – сказал он, довольный собой.

– Видите, принц, – прибавил он, обращаясь к Супрамати, – как это просто, и как глупы были наши бедные предки, которые, чтобы облегчить или спасти себе жизнь, глотали ужаснейшие снадобья, а не то подвергались страшным хирургическим операциям и ложились под нож. Тогда как не удобнее ли взять новое тело? Это все та же история с яйцом Христофора Колумба.

– Предки наши не имели счастья иметь столь великого ученого, как вы, профессор, сделавший такое изумительное открытие.

– Благодарю, принц, но не могу приписать исключительно себе честь этого открытия; мне удалось только окончательно применить на практике труды многих поколений ученых.

– А много такого рода аватаров делается?

– Относительно много; у меня есть ученики, практикующие в большинстве крупных городов; но ведь операция стоит дорого, и только очень богатые люди позволяют ее себе.

– А когда ваш клиент придет в себя? – спросил Супрамати.

– Обычно их оставляют в забытьи на три или четыре часа, смотря по обстоятельствам; но я посмотрю, нельзя ли будет, для вашего удовольствия, заставить его теперь же произнести несколько слов.

Он осторожно достал из-под мышки мальчика термометр и исследовал сердце.

– Температура нормальная, и сердце работает правильно, значит, можно рискнуть, – сказал профессор, откупоривая маленький флакон и поднося его к носу спавшего.

Тот вздрогнул и через мгновение открыл глаза.

– Ну-с, герцог, как вы себя чувствуете? – спросил профессор улыбаясь.

– Хорошо, но как-то неловко, – ответил слабый голос; затем глаза опять закрылись.

– Он пробудет шесть недель в моем заведении, чтобы я мог лично наблюдать за полной ассимиляцией и безусловным покоем, а потом вернется домой.

Не подозревая, что имеет дело с ученым, профессор дал Супрамати целый ряд объяснений.

– Если желаете, принц, – прибавил он, – я покажу вам последнее слово науки, нашу лабораторию воссоздания человеческих существ. Вы увидите, что мы не только восторжествовали над смертью, но можем дать и жизнь; словом, мы располагаем всем тем, что по своему грубому невежеству предки наши приписывали могуществу некоего Бога – Творца, Владыки вселенной. Хо-хо-хо! Мы не нуждаемся более в этом Боге, ни чтобы умирать, ни чтобы жить, и не налагаем притом на женщин таких ужасных страданий.

Супрамати поблагодарил его, уверив, что очень интересуется такими изумительными открытиями, а польщенный профессор повел его в другую часть огромного заведения.

Они вошли в обширную круглую залу без окон, погруженную в слабый голубоватый сумрак. Длинными рядами, с узкими между ними проходами, тянулись столы с продолговатыми ящиками на каждом, закрытыми покрывалами из материи разных цветов и соединенными проводами и трубками с большими электрическими аппаратами, расположенными в двух концах залы.

– Левые ряды будут вам менее интересны, преемники эти заключают в себе одни эмбрионы в первом периоде брожения и образования. Видите, мы достигли возможности воссоздать тело человека благодаря химической амальгаме мужского и женского начала. Это только заря, конечно, а последнее слово будет сказано, когда мы достигнем извлечения из атмосферы жизненной «разумной субстанции». Но я убежден, что это будет.

– Вы хотите сказать о том, что вы перед тем перевели из одного тела в другое, не правда ли? Неужели ваша так далеко ушедшая наука не дала до сих пор ключа для определения состава этой «разумной субстанции», как вы ее называете, – спросил Супрамати.

– К несчастью, нет. Мы знаем лишь, что это вещество бесконечно тонкое, как бы сказать, разжиженный огонь; но до сих пор эта странная субстанция остается неуловимой и не поддается нашим исследованиям. А теперь, принц, потрудитесь посмотреть вот это.

Он подошел к одному из столов справа, откинул синюю простыню, закрывавшую ящик из темного стекла, повернул эмалированную кнопку, и тогда Супрамати заметил отверстие или круглое окошечко в конце ящика, к которому профессор предложил ему нагнуться.

Он увидел, что внутренность озарялась особым голубоватым светом и там, на кучке студенистого вещества, лежало тело маленького ребенка, совершенно, по-видимому, сформированного, который точно спал.

При посредстве стеклянных трубочек внутрь тельца проникала легкая беловатая дымка, которую оно как будто поглощало; вероятно, это было искусственное питание малютки. Ребенок правильно дышал, организм действовал, и химическое произведение искусства, несомненно, удалось.

– Велики ваши знания, профессор, но вашему произведению все-таки недостает кое-чего…

– Чего же? – с живостью перебил профессор.

– У него нет души.

– Вы хотите сказать, что недостает «разумной сущности»? Так я говорил вам, что тайна ее состава еще ускользает от нас; ну, а временно мы пользуемся показанным вам только что способом. Это обстоятельство тем досаднее мне, что в воздухе витают ведь подобные же «сущности», но лишенные материального тела; а вот где они формируются – неизвестно…

– И вы не знаете, каким способом привлечь их в те человеческие формы, которые так искусно фабрикуете? – спросил Супрамати, и на лице его появилась загадочная усмешка.

Между тем в темных углах он видел, как сверкали горящие глаза ларвов, которых прогнало его присутствие; черноватые тела их извивались, как змеи, и они с жадностью сторожили случай завладеть одним из этих тел.

– Да нет, – с досадой ответил профессор, – их ни к чему привлекать, они приходят сами собой, эти таинственные существа. Только вот я еще не могу уяснить себе причину их вреда; ибо едва они войдут во вновь образованное тело, как оно разлагается, точно от гангрены, и умирает. Но все это мелкие недочеты, а главное то, что наука на пороге тайны создания человека, и в этом заключается бесспорно величайшее торжество нашего века, – с гордостью закончил профессор.

Супрамати задумчиво смотрел на этого «жреца науки», одаренного высоким умом, который сумел своим знанием разрешить трудную задачу создания человеческого или животного тела, но не мог дать ему действительной жизни. Это был истинный представитель темной и роковой науки конца мира…

– Отдаю вам полную справедливость, профессор, вы – великий ученый и артист в своем деле, только… только… это нечто, которое вы ищете и не можете найти, – душа человеческая; а ее вы никогда не создадите, потому что она творение Бога, Того Бога, Которого вырвали из сердца человечества. Душа – это божественный огонь, дивное и неразрушимое дыхание, которое сделало вас, великого ученого, смелого и неутомимого искателя; это – дух, оживляющий ваш мозг и делающий его восприимчивым к познанию всего.

Не надейтесь, что вам удастся когда-либо подвергнуть анализу эту божественную искру, химический состав которой ускользает от вас, и не ищите ее; тайна ее заключается во всемогуществе Бога. Тщетно человечество отрицает своего Отца, Он существует, и никакой адский приговор, никакое гнусное кощунство не лишит Его ни одной мельчайшей частицы самодержавного могущества…

Профессор нахмурил брови и в свою очередь испытующе глядел на стройную фигуру своего собеседника и его большие лучистые глубокие глаза, взгляд которых точно давил его. Но самомнение осилило это впечатление. Он гордо выпрямился и ответил полупрезрительно, полусердито:

– Вы удивляете меня, принц. Вы кажетесь человеком просвещенным, а при этом веруете в Бога, Которому приписываете безграничное могущество. Такие нелепые убеждения годились для невежественных народов минувших веков; теперь же, когда каждый из нас может соперничать с этим легендарным Богом, подобные идеи, извините меня… смешны, чтобы не сказать более.

Глаза Супрамати блеснули, и голос его звучал серьезно и строго.

– Несчастный! В какую бездну толкает вас дьявольская гордость. Вы дерзаете сравнивать себя со Всевышним, Который создает и правит бесконечной вселенной! Ваше жалкое знание вы считаете равным всеведению и премудрости Божией. Погодите! Вот когда гнев Божий разразится над этим преступным человечеством, когда загремят вокруг вас разнузданные стихии, тогда вы поймете, что перед Божественным всемогуществом вы – ничтожный атом или пылинка, которую крутит и уносит буря. Подумайте и устыдитесь вашей гордости, смешной и недостойной истинного ученого.

Профессор побледнел. Гнев и оскорбленное самолюбие боролись в нем с жутким чувством и внезапным смутным сознанием, что стоявший перед ним представлял силу, размеров коей он не понимал.

– Вы считаете мое знание ничтожным, – сказал он минуту спустя. – Может быть, вы со своими познаниями можете вдохнуть душу в это тело?

– Нет. Я, как и вы, также не властен создавать душу. Я еще могу привлечь из пространства дух и принудить его оживить это тело, но это будет ларв или блуждающий дух, а я знаю, что это опасное и бесцельное дело.

Это и вы также можете сделать. Но знаете ли вы, насколько продолжительна будет эта жизненность, обладает ли она всем необходимым, чтобы предоставить духу полноту действий, и есть ли в ее химическом составе все, чтобы ассимиляция астрала и материи была полной? Про это вы ничего не знаете.

Профессор поник головой. Он, искатель, знал, что многого недоставало для совершенства его произведения, и целые годы упорного труда он не мог ни уловить, ни исследовать эту таинственную психическую искру, которую индус называл божественным огнем.

– Кто вы, странный человек, имеющий безусловную веру в Бога, давно забытого всеми? – спросил он после минутного раздумья.

– Я миссионер последних времен, потому что приближается час разрушения, а глухое и слепое человечество пляшет на вулкане, который поглотит его.

Профессор покачал головою и усмехнулся.

– Э! Вы пророк конца света?! Странная фантазия, принц, для молодого, красивого и богатого человека, который сверх того кажется еще и ученым.

– Как ни странно вам это кажется, но конец планеты близок. Человечество само приблизило эту минуту, нарушив гармонию и равновесие стихий. Люди дошли до рокового момента и в дерзости своей подняли свою нечистую и кощунственную руку даже на святилище Божие.

Я не отрицаю, что обладаю знанием. Предвечный вооружает силой науки покорных и верных слуг, которые шаг за шагом восходят по лестнице совершенствования к свету, и всякое приобретенное знание применяют лишь по Воле Божией, – ответил Супрамати, прощаясь с ученым.

Визит этот оставил в Супрамати тяжелое впечатление, и ему больно было видеть заблуждение такого, несомненно, выдающегося ума. Он припоминал его характерную голову с широким лбом мыслителя, с которой так не гармонировали его жестокий взгляд и то циничное, животное выражение, которое присуще бывает людям, вычеркнувшим идеал из своей души и давшим волю таящемуся в человеке «зверю» руководить своими поступками…

Зато эта встреча возбудила в Супрамати желание познакомиться с состоянием здоровья странного человечества, узнать, какого рода болезни подтачивали его и как лечили их. Вопрос этот постоянно интересовал того, кто был некогда врачом Ральфом Морганом.

Узнав о его желании, Нивара посоветовал ему посетить одного врача, который пользовался большой известностью. В обществе его считали, правда, чудаком и едва ли не маньяком, потому что он изучал древние языки, но Нивара видел в нем истинного ученого. Предупрежденный о посещении Супрамати, доктор принял его очень любезно и провел прямо на большую, смежную с кабинетом террасу, украшенную вьющимися растениями.

Доктор Резанов был еще молодой человек, худой и бледный, с серьезным, спокойным лицом и большими умными, задумчивыми глазами.

– Я к вашим услугам, принц, и почту за удовольствие дать вам по мере сил желаемые сведения, – сказал он, когда оба расположились в удобных тростниковых креслах. – Что желаете вы, собственно, знать?

– Ах! Очень многое, доктор, и потому боюсь злоупотребить вашей любезностью. Например, как человеческий организм переносит эту неестественную жизнь; как усваивает он избыток электричества и других субстанций, годных для здоровых и сильных организмов, а не для людей с издерганными нервами и одичавших, как те, с кем вам приходится иметь дело? Какие болезни и эпидемии порождает такое состояние вещей, как лечите вы их и велика ли вообще смертность?

– Правда, это довольно обширная программа, ваша светлость, – ответил, улыбаясь, доктор. – Но постараюсь сначала осветить вам общую картину, а потом подробнее остановлюсь на наиболее интересующих вас деталях.

Вообще, должен сказать, что гигиена страшно продвинулась вперед. Чистота сделалась обязательным законом, а электричество своими могучими токами уничтожило очаги болезнетворных начал; таким образом совершенно исчезли эпидемии вроде чумы, холеры, чахотки и т.д., столь гибельные в прежние времена. А между тем – увы – человечество не стало ни сильнее, ни мужественнее, и современная раса, населяющая землю, – нервна, анормальна и слаба.

Все народности так перемешались, что почти невозможно найти человека чистой расы, чтобы можно было по типу определить, что это – немец, итальянец, араб или русский; сохранились только названия национальностей, но нет более характерных расовых отличий.

Мое убеждение, что подобная смесь столь разнородных элементов гибельна для человечества; потому что не только всякая раса, но каждый отдельный народ имеет свои отличительные от прочих психические и другие особенности, которые вследствие слишком частых смешений утрачиваются и порождают иногда чрезвычайно странные существа, а в конце концов ведут род людской к полному вырождению.

Таково настоящее положение общества, состоящего сплошь из анормальных людей, а зло, при расцвете которого мы ныне присутствуем, ведет свое начало издавна. Я имел терпение, видите ли, изучить древние языки, замененные теперь нашим международным жаргоном, и прочел современные этому далекому прошлому сочинения. Исследование это доказало мне, как глубоки корни главной болезни, снедающей нас и называемой… безумием. Вообразите, что еще в XX веке начинает проявляться тенденция объяснять многие явления болезнью мозга. Один итальянский ученый, по имени Ламброзо, живший в то время, считал, что все гениальные люди психически ненормальны и что все преступления – продукт сумасшествия. Но что в том веке было или казалось только парадоксом, ныне сделалось печальной действительностью. И все народонаселение, от одного конца мира до другого, состоит из сумасшедших, более или менее опасных.

Вы, кажется, удивляетесь, принц? Но я придерживаюсь этого взгляда. И я также – сумасшедший, подобно остальным; по многим пунктам мой мозг ненормален.

Крайне любопытно изучать начало социального безумия, не считавшегося отнюдь опасной и страшной психической эпидемией и проявлявшегося в различных видах. Сначала появилась необузданная спекуляция, погоня за золотом и игра на бирже, которая обогащала или разоряла в несколько дней, а порой и часов, потрясая до основания нервную систему людей. Азартные игры приводили к тому же. Потом та же жажда новых ощущений породила безумие и всякого рода спорт: велосипеды, автомобили, авиация, состязания на скорость и т.д.

По мере усиления зла, появилась эпидемия убийств, самоубийств, противоестественные пороки, оргии и эротические безумства. Революции с их жестокими и кровавыми взрывами, бесцельные убийства, человеческие гекатомбы возбуждали страсти, и людей обуял дух разрушения. Вражда против Бога стала лозунгом, Творцу объявили войну, оскверняли Его храмы, убивали служителей Его, и все это проделывалось под лукавым знаменем мнимой «свободы». Совершали это, несомненно, орды безумцев, только их так не называли, а многих из них даже считали умными людьми.

К несчастью, среди оставшихся здоровыми не нашлось достаточно твердой и энергичной руки, достаточно могучего ума, чтобы остановить гангрену. Увы, ей дали развиться, и она охватила мир. С совершенно непонятными мне равнодушием и апатией современники допускали эти события, видели все неестественные поступки и не только не карали их, но даже не запирали тех сумасшедших в больницы; словом, не реагировали всеми возможными средствами на больных, чтобы вызвать в них спасительную реакцию. Таким-то образом возник, вырос и разлился по лицу земли этот великий невроз, губительный подобно тончайшему яду, и никто энергично не восставал против неистовства свободы, разгула и отрицания.

Великое нашествие желтых хотя и вызвало реакцию, но не надолго; зло слишком глубоко укоренилось и возродилось затем еще сильнее прежнего. И снова остались безучастными все те, кто бы мог и должен был воздействовать. Пожаром охватил мир этот психоз и зажег все сверху донизу общественной лестницы. Никто не боролся с ним, а все ограничивались тем, что смотрели и любовались грандиозным зрелищем разнузданной стихии, не желая даже вдуматься в эту опасность и давая ей громкие и пустые названия.

Следствием всего этого явилось наше современное общество… – профессор умолк, задумчиво поникнув головой, и глубоко вздохнул.

– Простите, принц, что я так увлекся своими мыслями, – сказал он после минутного молчания, проводя рукою по лбу.

– О! Совершенно естественно, что вы задумались; все вами сказанное слишком грустно, чтобы не думать о нем, – ответил также со вздохом Супрамати.

– Да, чтобы понять настоящее, я тщательно изучал прошлое народов и подошел к вопросу: не стоим ли мы у предела существования земли или, по крайней мере, накануне какой-нибудь страшной катастрофы, которая изменит вид нашего мира. Настоящее человечество, несомненно, осуждено на смерть. Это – люди неестественные, точно растения без корня, или вот кустарники, которые выращивают искусственно, чтоб они покрылись цветами; а затем, из-за отсутствия жизненных соков, те засыхают, едва цветение заканчивается.

Все вокруг нас указывает на одряхление. Земля, столь плодородная прежде, становится все бесплоднее, беднее, и нас захватывает пустыня; климат стал так неправилен, что иногда кажется, будто перепутались все времена года; смертность растет в страшных размерах, деторождение все сокращается, и уж, конечно, не люди, фабрикуемые доктором Шамановым, дадут нам могучую физически и нравственно расу.

Исключая крайне ограниченное число ученых, которые еще трудятся и любят науку, все остальные бегут от умственной работы, не желая ничего в жизни, кроме наслаждений, удовлетворения своих животных инстинктов и похоти.

Порой я горько сожалею о прошлом, с его верой в Бога-Творца, с его кастами, любовью к родине, честолюбием и даже, если хотите, войнами – кровавыми, конечно, зато полными упоения славой и геройством. В той обстановке, должно быть, лучше жилось, чем теперь, без войны… А почему? Потому что изобрели такие ужасные орудия истребления, что во время последних войн уничтожались с неслыханной притом холодной жестокостью целые города со всем их содержимым и даже целые армии.

– Я замечаю, доктор, что в вас оживает прочная закваска атавизма, – улыбнулся Супрамати. – Впрочем, я совершенно согласен с вами, прежде жили лучше. А теперь, будьте добры сказать, какого рода болезни породило нынешнее состояние общества; нет ни холеры, ни чумы, ни дифтерита – говорите вы? Что же их заменило?

– Да ведь болезни являются всегда последствиями вызвавших их причин. Прежде холера и чума являлись от отсутствия гигиены, с одной стороны, и неизлечимости их – с другой; а теперь постоянное возбуждение нервной системы, излишек электричества вызывают болезни нервных центров, летаргию и общую разбитость организма.

Мы боремся с этими болезнями, искусственно усыпляя больного на несколько недель или даже месяцев; он просыпается только для принятия пищи. Таким образом, предписывая безусловный покой, мы даем отдых всем функциям тела и восстанавливаем силы больного. Больных также отправляют в горы, в область снегов, где резкий и свежий воздух оживляет их; а страдающих избытком электричества закапывают по шею в свежую землю, или делают специальные ванны.

На что еще нужна эта праздная, израсходовавшая свою нервную энергию и переутомленная жизнью «интеллигентная» толпа с надорванными мозгами и обреченная, по-видимому, на уничтожение, – покажет будущее. Мое же убеждение, повторяю, таково, что мы приближаемся к какой-нибудь катастрофе.

Супрамати с любопытством вглядывался в умное лицо молодого ученого, одного из последних представителей науки на этой умирающей Земле.

Обсудив еще несколько интересовавших его вопросов, Супрамати простился. Городской воздух точно давил на него и казался ему зараженным; чувствовал он себя хорошо только дома.

За ужином он передал Ниваре свой разговор с молодым врачом и высказал мнение, что надо непременно постараться спасти этого труженика, который будет полезен в новом мире, потому что в душе его, кажется, еще тлеют искры добра.

– О! Не один еще обратится и покается, когда настанут дни ужаса, божественное светило перестанет освещать землю и людям негде и нечем будет отогреться; это будет слишком поздно, разумеется, но ты прав, учитель, доктор Резанов достоин того, чтобы его вовремя обратить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.