Глава восемнадцатая

Глава восемнадцатая

Во дворец Св. Грааля были созваны все члены ордена, и никогда еще собрание собратьев и сестер не было так многочисленно, потому что теперь в последний раз собирались они в этом феерическом убежище, где заложено было столько знания и труда, столько нравственной борьбы и побед духа над плотью. Эбрамар и другие члены, уже достигшие высших степеней иерархии, присутствовали также, и божественная служба совершалась с особым благоговением и глубоким волнением. Глаза всех были влажны, когда члены по одному подходили к чаше и принимали благословение от Старейшины братства. Затем состоялся совет, на котором постановили последние решения и назначили срок окончательного отъезда; а после общего обеда и прощального обхода всего храма Св. Грааля и его служб братья и сестры ордена разъехались по местам, избранным ими для деятельности.

Таким образом, Супрамати вернулся в Царьград, но нигде не показывался. По наружному виду великолепный дворец казался закрытым и пустым, внутри же его кипела лихорадочная работа. Каждую ночь во двор или дворцовые сады спускались пассажиры с бледными аскетическими лицами и глазами, горевшими могучей восторженной верой. Теперь около каждого мага находился целый штаб молодых адептов. Это адъютанты Супрамати под руководством Нивары обходили всю назначенную ему область, собирали верующих и передавали им призыв великого миссионера. Все, что еще осталось верным Христу и служило Богу, послушно выходило из пещер или убежищ, где укрывалось, и шло во дворец индусского принца, служивший сборным пунктом. Тем временем, пока последние воины добра смыкали свои ряды и готовились постом и непрерывной молитвой к великому бою, по всей земле разыгрывалась неслыханная вакханалия. Превращение бесплодных земель в роскошные сады продолжалось с невероятной быстротой. По-видимому, шар земной и в самом деле превращался в рай; обилие всего было так велико, что не соответствовало даже потребностям значительно уменьшившегося народонаселения. Кроме того, вся природа приобрела какой-то анормальный характер: плоды и овощи громадных размеров

и более яркой окраски получались с едким вкусом; воздух, хотя и приятный, теплый, был тяжел, точно перед грозой, и влажен, как в бане. Людей охватывала какая-то истома и нередко сонливость, как после приема наркотика; поэтому на празднествах сатанистов собиралось гораздо меньше народа, чем ожидали. Поистине «дьявольское» невежество в пользовании страшным веществом уже давало о себе знать; но опьяненный и ослепленный успехом Шелом ничего не боялся и забавлялся этой ужасной силой, точно игрушкой. Всюду по его повелению воздвигались сатанинские храмы, устраивались оргии и с помощью той же первобытной эссенции материализовались полчища ларвов, и эти омерзительные, опасные существа, вызванные из невидимого пространства, принимали участие в празднествах и процессиях. Однако, несмотря на свое торжество, Шелом не был доволен, и его грызла тайная злоба. Он не мог помириться с потерею Исхэт, которая исчезла бесследно, и агенты его не могли ее найти. Его угнетало и мучило сознание, что индус осмелился и успел выхватить женщину эту чуть не из его рук, из самого сердца его могущества. А с недавних пор еще одно новое обстоятельство стало раздражать его. Гадкая растительность, появившаяся перед его дворцом на другой день после раздачи эликсира жизни, вдруг стала вянуть и сохнуть; а Шелом, предвкушавший удовольствие любоваться, как верующие будут уничтожены кровожадными растениями, бесился. В виде опыта он уже казнил таким способом несколько человек, заподозренных в антисатанизме, и бросал также старых или больных животных. Итак, убедясь в гибели этой своей забавы, он решил оживить кустарник посредством первобытной материи. Но каковы были его удивление и ужас, когда он увидел, что едва только несколько капель жизненной эссенции попало на пожелтевшие листья странных кустов, как те вспыхнули, как костер, и через десять минут от маленького, усеянного колючками леска остались одни кучки золы, которую затем развеял ветер. Шелом ни минуты не сомневался, что это новая выходка «индуса», и его ненависть, если это было возможно, еще более усилилась.

Однажды ночью, после особенного веселья в отдаленном сатанинском храме, Шелом с пышной процессией возвращался к себе во дворец. Восседая на переносном троне, окруженный голой и растрепанной толпой, вопившей вакхическую и крикливую песню, Шелом с самодовольством смотрел на озверевшую, кишевшую у его ног толпу. Проходя по улице, в конце которой можно было видеть дворец Супрамати, процессия в изумлении замерла, потому что красный свет словно заревом окружал жилище мага; но вдруг свет этот точно сгустился, поднялся, и вдруг на темной лазури неба над дворцом в воздухе вспыхнул исполинский крест. При виде этого непобедимого для них символа сатанистов охватил испуг; у многих сделались судороги, другие начали разбегаться. Носильщики бросили переносной трон, а сами скрылись, и только самые близкие и верные бросились на помощь к упавшему на землю Шелому, подняли его и отвели во дворец; а толпа с затаенной злобой поспешно рассеялась, и люди, точно ужи, попрятались в свои норы. Нельзя описать безумное бешенство Шелома. С пеной У рта, потрясая кулаками, он рычал, что отомстит и докажет трижды проклятому индусу, что ему не поздоровится, раз он затрагивает Шелома Иезодота.

На месте же происшествия, не успела толпа разойтись, настежь открылись ворота дворца мага, и оттуда вышла процессия. Плотными рядами шли мужчины в белом с крестами, зажженными свечами, хоругвями, кадильницами и спасенными высокочтимыми иконами. За рядами мужчин следовали женщины, также все в белом, с длинными вуалями и со свечами в руках. Впереди их, неся хоругвь с изображением Пресвятой Девы, шла совсем юная ангельской красоты девушка. Вздымались облака ладана, а воздух оглашало могучее стройное и мелодичное пение. Процессия шла прямо на большую городскую площадь, а оттуда более или менее многочисленные группы отделялись от общей массы и расходились по улицам и менее значительным площадям, в том числе и на площадь перед дворцом Шелома. Немые от изумления остатки толпы и редкие прохожие со страхом смотрели на этих людей со строгими лицами и взглядами, пылавшими восторженной верой. Везде, где останавливалась эта процессия, воздвигались престолы, водружались на них кресты и иконы Спасителя; когда же с восходом солнца стали появляться прохожие, останавливавшиеся с любопытством и удивлением, началась проповедь. С той силой, которую внушает твердое убеждение, провозглашали они приближение конца мира, говорили, что дни уже сочтены, и кто не хочет погибнуть душой и телом, должен отречься от владыки тьмы и поклониться Единому Богу, Создателю Вселенной. В перерыве между проповедями читалось Евангелие и пелись молитвы. Понемногу около этих престолов стала собираться толпа. Закоренелые и убежденные безбожники отворачивались со смехом, кощунствуя и глумясь над «болванами», явившимися, как допотопные животные, и распевавшими свои «глупости». К счастью, по их мнению, мир давно избавился и освободился от этого нелепого обскурантизма. Но многие были смущены и слушали внимательно. Несчастные родились и выросли, не зная Бога; никогда никто не говорил им о Милосердном Отце всего сущего, о родине души, о силах добра. Правда, существовала легенда, что было время, когда поклонялись Богу и святым, т.е. людям, которые за свои добродетели и примерную жизнь удостоились особой милости и подавали ее живым в виде чудесных исцелений или нравственной помощи и поддержки в жизненных испытаниях. Но все это, учили их, лишь смешные предрассудки, сказки, чтобы дурачить глупцов и доверчивых людей. И вдруг неожиданно явились люди, которые смело провозглашают те же самые убеждения старого времени и говорят неслыханные речи. Мало-помалу толпа заволновалась; одни убегали, другие подходили ближе, словно слетающиеся на огонь бабочки, смущенно разглядывая строгий, страдающий лик Христа или кроткий образ Святой Девы, как будто глядевшей на них с невыразимой добротой и милосердием. И жуткая дрожь пробегала по телу слушателей, когда старец с пылавшими восторженным убеждением глазами или вдохновенная, полная великой веры женщина кричали им:

– Покиньте свои жилища и тленные блага! Ничто уже не принадлежит вам, потому что все будет поглощено разнузданными стихиями. Спасайте свои души! Ищите убежища у ног своего Создателя.

И многие из слушателей точно переступали магический круг, отделявший их от зла и зажигавший в их потемневших душах обновляющий огонь; они падали на колени или теснились у престолов, прося научить их молиться. Странный это был день. Процессии верующих проходили по улицам города с крестами; сатанисты, которых тошнило от обильных курений ладаном, убегали, в ярости прося помощи и совета у своих жрецов или доносили Шелому Иезодоту. Однако никто пока не осмеливался открыто напасть на пришельцев; это не были прежние мнимо «верующие», которые постыдно уступали место, прятались и позволяли изгонять себя, очищая дорогу отрицателям и сатанистам. Нет, эти при своей неустрашимой вере невольно внушали уважение; чувствовалось, что это сила, и ни одна рука не поднялась еще против них.

Шелом был столь же изумлен, как и взбешен неожиданными новостями о происходившем не только в Царьграде, но и во всех областях «нашествии» верующих, явившихся из своих убежищ, наводнявших города и проповедовавших конец мира и покаяние.

– Эти скоты, вылезшие из своих нор, – либо сумасшедшие, либо идиоты. Ха! Ха! нашли минуту проповедовать конец света! Да разве эти шуты гороховые не знают, что у нас есть первобытная материя? Или они ослепли и не видят, что планета никогда еще не пользовалась таким благосостоянием? Природа в изобилии дарит все блага земные, климат восхитительный, человечество здорово, богато, счастливо, и все это будто бы должно погибнуть? Почему? Да ведь это же глупо! Не унывайте, верные мои, пусть себе болтают эти болваны. Народ сам расправится с ними!

– Учитель, в каких-нибудь несколько часов они уже нашли последователей, – озабоченным тоном заметил Мадим.

– Ну, так что же?! Если они вызовут слишком много беспорядков и объявят нам гражданскую войну, мы обрушимся на них; это будет хороший случай окончательно искоренить их. Теперь, когда нас ждет бесконечная жизнь и безграничное благополучие, желательны мир и спокойствие; хотя полезно будет узнать трусов, которые отреклись от Бога и отрекутся, конечно, от Люцифера: надо очистить стадо от всех паршивых овец. А индусы пусть отправляются в свои недоступные гималайские норы, и мы их оставим в покое, потому что для нас они безвредны.

– Значит, ты повелеваешь временно предоставить этим болванам свободу действий и не арестовывать? – спросил Мадим.

– Именно. Но вместе с тем надо приказать правителям областей наблюдать за этими юродивыми и тщательно переписывать всех, кто совратится и отступит от нас. Мы же тем временем засядем в наши крепости и будем в полной безопасности от их заразных излияний.

– О! Что касается флюидической заразы, то очаг ее неподалеку от твоего дворца, – зубоскалил Мадим. – Я видел этих пророков и пророчиц, идя сюда. Между ними есть женщина, прекрасная, как греза, и она произведет, конечно, большое волнение среди нашей молодежи, которая будет льнуть к ней, как мухи на мёд. Сказать правду, не припомню, видел ли я когда-нибудь такое обаятельное создание. Вот бы тебе ее взамен Исхэт.

– Возьмем, возьмем, друг Мадим, когда придет время. А пока я еще сделаю из нее Царицу шабаша, великая добродетель обеспечит ее верность мне, – ответил, смеясь, Шелом.

Через несколько часов он отбыл со свитой в одну из сатанинских крепостей и созвал туда самых известных членов люциферианства для великого вызывания и обсуждения подробного плана задуманного им искоренения вероотступников. Сообразно такому решению грозного главы сатанизма, миссионерам не препятствовали пока работать. Неутомимо ходили они по городам и окрестностям, призывая народ к покаянию и молитве, возвещая, что часы жизни земли сочтены и спасти можно только одни души.

Среди самых рьяных проповедниц находилась Таиса, монахиня из подземных сирийских пещер, прежняя Ольга. На самой большой площади города воздвигли такой высокий престол, что его видно было со всех сторон. На ступенях его стояла молодая проповедница, и ее красноречивое убедительное слово привлекало много слушателей. Вначале мужчин притягивала редкая красота молодой девушки; но помимо этого от ее мелодичного голоса, ясного и невинного взгляда, от самой красоты ее веяло такой могучей, светлой чистотой, что она покоряла даже развращенных, пробуждала в них новые чувства и заглушала животные инстинкты. Но Ольга обращалась главным образом к женщинам, говорила им об их исконном назначении как жен и матерей, о великом долге и страшной ответственности, которую Бог возложил на женщину. На этом тяжелом, но великом поприще женщина пала; преступление ее сильно отозвалось на приближающихся катаклизмах, и женщина несет много вины в преждевременной гибели планеты. Женщина должна была быть добрым гением семейного очага, хранительницей Божественного престола; мать воспитывает ребенка, внедряя в него спасительную на жизненном пути веру в Бога и обучая обязанностям относительно людей и родины. В ту минуту, когда мать пренебрегла предназначением быть матерью, чтобы сделаться наложницей или даже пошла с неслыханным цинизмом против природы, отрицая материнство, она подписала приговор человечеству; и все поглотил нравственный и физический упадок. Дети восставали против родителей, родители возненавидели детей, брат шел на брата, вражда стала на место любви. И как женщина оттолкнула колыбель, так она опрокинула и домашний престол и пренебрегла таинством брака, который всегда отличал ее от наложницы. И супруги стали только любовниками, а жена и мать – вакханкой, жрицей сладострастия. О! Страшно было преступление женщины, которая вместо того, чтобы своим влиянием возвышать и облагораживать мужчину, развратила его и обратила в животное.

Нередко рисовала Ольга и трогательные картины прошлого, когда под сенью Креста процветала семья, росли народные гении и герои. Она вспоминала отдаленные времена, когда законы Божий налагали узду на страсти человеческие, когда справлялись умилительные праздники, как Рождество и Пасха, объединявшие людей в молитве и пробуждавшие в сердцах чувства милосердия, кротости и братской любви. Сравнение выходило не в пользу настоящего времени, когда миром правят преступление, насилие и распутство, когда низложенные законы никого уже более не охраняют, и каждый в зависимости от сильнейшего…

Речи эти производили глубокое впечатление. Многие мужчины и женщины начинали краснеть за свою постыдную наготу, облачались в белые одежды с красным крестом на груди, приходили молиться перед престолом и умоляли миссионеров обратить их к Богу. Странно было видеть, как после горячей молитвы и окропления освященной водой люди эти совершенно преображались; что-то доброе и смиренное будто исходило от них, а в просветленных глазах уже не горел огонь вражды, жадности и животных вожделений. Нередко также в сердце слушателей поднималось глухое раздражение, выражавшееся в громких разговорах и криках: «Долой Люцифера! Долой антихриста Шелома Иезодота!» И раздраженная толпа все чаще с угрозами собиралась перед дворцом Шелома и слышались вопли: «Верни нам былую нашу веру, праведного и милосердного Бога, Который повелевал любить друг друга и прощать обиды, платить добром за зло! Верни нам семейные радости и законы наших предков!»

Такая же горячая деятельность кипела в Москве первопрестольной, бывшей некогда «сердцем» Святой Руси. Дахир работал с присущим ему ясным спокойствием; Нарайяна же разрывался, по своей кипучей увлекающейся натуре. Дахир проповедовал, исцелял, очищал, и очень скоро его окружил таинственный ореол, внушавший смесь почтения, благодарности и суеверного страха. Нарайяна был повсюду; под его руководством покидали свои тайные убежища служители упраздненной церкви и вместе с оставшимися верующими занимали самые важные места. Число их было ограничено, зато велика вера. Спокойные и бесстрашные, завладевали они заброшенными храмами, обращенными в музеи или оскверненные сатанистами, и очищали их. Воздвигнуты были алтари и престолы и водружены кресты, вновь зажжены свечи и лампады, а под безмолвными давно сводами опять раздалось священнопение, и курились облака ладана. Нарайяна проповедовал на площадях, а его горячее слово и удивительное обаяние личности привлекало к нему толпу; потрясенные, покоренные им и убежденные люди шли за ним в церковь, и в душе их пробуждался отклик прошлого. Под древними сводами храмов запечатлелись веками возносившиеся молитвенные излияния, и как эолова арфа ждет только дуновения ветерка, чтобы зазвучать, так заговорила вновь помраченная душа несчастного народа, столь сильного некогда верою, у которого отняли его земные и духовные блага, вплоть до понятия о Боге, систематически развращая его безнравственной, грязной литературой. Места проповедей и церкви были переполнены; как мы уже сказали, атавизм пробуждал прошлое, могучей волной смывая безбожие и кощунство и вселяя в душу новую надежду. С верой, любовью и умилением взирали на изображение Христа, Пресвятой Девы, святых покровителей, которым поклонялись и почитали целые века, и великие стояльцы за святую Русь не остались глухи к испуганному зову их народа, к его глубокому и искреннему раскаянию. Когда из трепещущих и уязвленных сердец неслась мольба: «Господи, помилуй и не оставь нас, окаянных!» – из пространства появлялись потоки огня и света, озаряя распростертую толпу и смывая грязь, нанесенную преступлением и несчастием.

Как и прежде, во время первой миссии, пока еще не разразился гнев Божий, Дахир находил помощь и поддержку в своей верной подруге Эдите. Теперь ею руководила уже не одна любовь, но также и знание, приобретенное упорным трудом и горячим желанием возвыситься до великого мага, данного ей судьбою в мужья. Она поселилась с дочерью в Москве и взяла на себя наблюдение за очищением и религиозным воспитанием женщин, которые, вернувшись к Богу, должны были приготовиться к испытанию мученичества. Вновь обращенные не знали, конечно, что такое доблестно выдержанное страшное испытание даст возможность покинуть осужденную на смерть планету; а потому тех, которых Эдита не считала способными на столь высокий подвиг, она убеждала ни за что не прикасаться к эликсиру жизни, щедрой рукой раздаваемому Шеломом, так как это только увеличило бы их страдания в великий последний час. Особенно привязалась она к Исхэт. Это молодое существо, развращенное с колыбели и чудом вырванное из ада, внушало ей глубокую привязанность. С терпением и любовью руководила она ею и учила, восхищаясь той быстротой, с какой Исхэт, обращенная в Марию, стряхивала с себя все оставшееся в ней нечистое и распускалась, как цветок, взятый из темного подвала и поставленный на солнце. Нетрудно было догадаться, что в основе этой метаморфозы таилась глубокая любовь к Супрамати; но так как это чисто земное чувство могло только усугубить испытание молодой женщины, то Эдита старалась облагородить ее, внушить ей, что всякое плотское чувство отделит ее от мага непроходимой пропастью, и что только добродетелью, исполнением своего долга и полезной, чистой жизнью может она доказать Супрамати свою любовь и признательность. И усилия ее не были напрасны. По мере того как Мария стала понимать себя и любимого человека, земная страсть переходила в почтительное, робкое обожание, в горячее желание заслужить одобрение высшего существа, вырвавшего ее из пропасти.

Случаи обращения участились. Со все возраставшей силой оживала в сердцах людей могучая и восторженная вера прежних времен; они бросали работу и дела, уходили из увеселительных мест ради церкви. Подобное положение вещей вызвало большое волнение; во всех слоях общества только и говорили что о конце света, жадно ища на Небе и на земле предзнаменования страшной катастрофы, но не находили ничего; солнечные лучи заливали мир, все чудесно цвело и росло, и среди взволнованного общества стали слышаться раздраженные голоса, требовавшие изгнания «полоумных», неизвестно откуда появившихся и смущавших людей, пытавшихся восстановить прежний «обскурантизм» и глупые старые предрассудки; другие только смеялись, говоря, что когда царит свобода личности и мысли, нельзя запрещать людям быть глупыми, если им это приятно. Некоторое волнение, однако, стало проявляться в обсерваториях, между астрономами. Инструменты указывали, что около земного шара начинала формироваться широкая полоса легкого дыма, которая мало-помалу расширялась, образуя вокруг планеты точно газовую оболочку, невидимую для простого глаза, но препятствовавшую наблюдению звездного неба. Кроме того, стали замечать, что иногда в этом газе появлялись огненные блестки, которые двигались зигзагами, как молния, или свертывались спирально и исчезали в пространстве. Причины этих странных явлений оставались необъяснимыми, но сами явления замалчивались ввиду народного волнения, вызванного предсказаниями миссионеров о конце света.

В Московской обсерватории был один молодой астроном Калитин, уже прославившийся несколькими замечательными открытиями. На него указанные явления произвели особенно сильное впечатление, и под влиянием научного интереса он горячо принялся за усовершенствование одного изобретенного им инструмента, секрет коего еще не обнародован. Когда он применил наконец свой аппарат, соединявший в себе телескоп и микроскоп для исследования атмосферы, то вздрогнул от изумления и первый раз в жизни ощутил суеверный страх. Вся атмосфера представлялась легкой огненной сетью, дрожавшей и волновавшейся, точно от сильного ветра, а между широкими петлями этой странной сети витали точно черноватые облака, контуры которых, хотя и неясные, походили на фантастические фигуры демонов в том виде, как их изображали в старое время. И число этих волшебных существ, летавших по всем направлениям, было легион. Убедясь вполне, что он не грезит и что в невидимом пространстве, несомненно, совершалось нечто странное и зловещее, ученый долго думал и потом решил побывать у индусского принца, открыто предсказывавшего кончину мира. Если кто на свете мог знать истину, то именно он.

Дахир вернулся из города ночью и переодевался к ужину со своими друзьями, когда Небо объявил ему о прибытии ученого, имя которого, как человека с большими научными заслугами, было ему известно. Дахир приказал ввести его. Астроном был еще молодой, худощавый, среднего роста человек, с приятным серьезным лицом и широким лбом мыслителя. Для прозорливого ока мага достаточно было только взглянуть, и он понял, что гость его был добросовестным ученым, гораздо менее развращенным, чем его современники, и действительно посвятивший науке свои силы и жизнь. Только работе его недоставало живой искры – веры.

– Чем могу служить вам, сударь? – спросил Дахир, указывая посетителю кресло.

– Принц, я пришел просить вас ответить мне на один важный вопрос и извиняюсь за свою смелость, но… – он остановился на минуту, – на улицах происходят странные вещи, и, по-видимому, также и на небе. Говорят, вы посвящены в высшую магию и открыто провозглашаете близкий конец света. Итак, я прошу вас откровенно сказать мне, действительно ли мы накануне катастрофы? Конец света предсказан очень давно, но точный срок никто не ведает. Если вы знаете больше, скажите мне. Если катастрофа предстоит частичная, может быть, есть средство предупредить ее, можно спастись? Была бы, действительно, неприятна необходимость бросить свои занятия на самых интересных изысканиях. Но мне пришло в голову соображение, не затронул ли этот безумный Шелом какую-нибудь еще неизвестную силу, что может вызвать воспламенение атмосферных газов и поведет к неминуемой катастрофе? Эта таинственная личность называет себя сыном сатаны, но этому я не верю. Мое убеждение таково, что существуют законы, с которыми следует обращаться осторожно, а Шелом, как тщеславный недоучка, нарушил, может быть, их равновесие.

Дахир испытующим взглядом пристально посмотрел на умное лицо молодого ученого, а потом ответил серьезно:

– Вы правы, профессор. Явления, наблюдавшиеся всеми как газовая оболочка, огненные блестки и легионы темных существ, все это – предвестники конечной, а не частичной катастрофы.

Мы накануне конца света, и это – бесповоротно, ввиду настоящего состояния космических сил. Глубоко жаль, конечно, что планета, которая могла бы и должна была бы существовать еще долго, служа школой для совершенствования бесчисленного ряда поколений, так ужасно погибнет вследствие неслыханных злоупотреблений, но… нечего делать. Ученый побледнел.

– Принц, это серьезно и неизбежно, говорите вы, а сами остаетесь так спокойны!

– А почему же мне не быть спокойным? Мы очень давно приготовились к этому великому часу. А вот человечество в своем гордом ослеплении действительно пляшет танец смерти на краю бездны, не слушая голоса пророков и даже предупреждений природы. Да и вы, ученые, столь гордые своим посредственным знанием, не смели ни предвидеть катастрофу, ни даже понять, что вы – просто атомы, в сравнении с великими двигателями Вселенной, и что в равновесии мира крупицы добра необходимы как противовес злу. Равновесие это было нарушено, а разнузданные разрушительные стихии обрушатся на земной шар и уничтожат его.

Как будто охваченный головокружением, астроном машинально ухватился за ручку кресла; но слабость эта длилась не более секунды, и он спокойно поднялся.

– У меня создалось твердое убеждение, и я читаю в ваших глазах, что вы и другие гималайские отшельники не погибнете; вы приготовили себе средство спасения, так спасите же и меня. Я – человек добродушный и могу еще быть полезен!

– Вы думаете, что это так легко? – с улыбкой спросил Дахир. – Там, где будем мы, нам нужны смиренные и верующие.

– Истинный ученый всегда готов отказаться от своих заблуждений, если сознает их. Скажите мне условия спасения, докажите, что у меня, кроме материи, есть бессмертная душа, убедите меня, что я просто наивный школьник на лестнице знания, и я покорно отрекусь от своих заблуждений и преклонюсь перед высшей наукой.

– Вы хотите знать, имеете ли вы душу? Иначе говоря, существуют ли духи? Кем же вы считаете темные существа, которых вызываете в своих сатанинских храмах?

– Я не сатанист, а безразличный. Что же касается существ, о которых вы говорите, я считаю их оживленными мыслями вызывателей, так как различные опыты доказали мне, что мысль человеческая создает живые образы. Например, поэт – героев своей поэмы или художник – фигуры своей картины оживляют силой сосредоточения своей мысли и дают им хотя и действительную, но временную жизнь. Совершенно естественно, что вызыватели демонов создают демонов; а так как масса человеческих мыслей неисчислима, то пространство наполнено разнообразными личностями, которые мы можем видеть и вызывать, но не можем проверить их временное существование.

– Я дам вам желаемое доказательство, – сказал Дахир, вставая и кладя руку на плечо гостя. – В великие дни, когда начинается агония мира, честный и смелый ум имеет право быть убежденным в истине. Идите за мною в мою лабораторию.

У открытого окна помещался большой, незнакомый ученому аппарат. Дахир поставил гостя перед аппаратом, велел ему приблизить глаза к круглому отверстию, закрытому пластинкой, потом покрыл ему голову темным сукном и привел в действие различные пружины, нажимая на электрические кнопки. Через несколько минут под шевелившимся сукном раздался сдавленный крик.

– Не шевелитесь! – повелительно сказал Дахир. Через четверть часа из-под покрывала показалась голова профессора; он был мертвенно бледен и прислонился к стене, чтобы не упасть.

– Боже мой! – пробормотал он, – атмосфера на пути к разложению. Я не понимаю, что это за незнакомые мне элементы, которые появляются там. Так вот каков истинно невидимый мир! Ничего подобного я не мог себе представить! – прибавил он минуту спустя, закрывая глаза и сжимая руками голову.

– Вы видите, профессор, – загадочно улыбнулся Дахир, – что наше знание выше вашего, и что мы обладаем более усовершенствованными аппаратами. Впрочем, не огорчайтесь, на неизмеримой лестнице знания мы также невежды. В одном отношении мы выше вас, так как понимаем свое ничтожество и не отрицаем ничего очертя голову, т.е. не кричим, что такая-то вещь невозможна потому только, что мы не понимаем ее. А теперь пойдемте, я покажу вам, что в вас есть нечто иное, кроме материи.

Он подвел профессора к большому зеркалу в стене, положил руку ему на голову и стал вполголоса произносить на незнакомом языке формулы. По мере того как он говорил, появился красный пар, собравшийся на груди и голове ученого; затем красное облако это скользнуло в сторону, на расстояние около метра, будучи связано с тем красной светящейся лентой. Минуту спустя облачная масса сгустилась, расширилась и приняла точный облик профессора, с той только разницей, что астральная фигура казалась живой, а посиневшее тело со стекловидными глазами походило на труп. Тогда Дахир положил руки на плечи той и другой фигуры и сказал:

– Видите, что вы не только кусок материи; вот это, налево, ваша телесная оболочка, временно покинутая жизненным началом, и она приняла вид трупа; двойник тела – это ваша индивидуальность, то, что мыслит и работает, это астральное тело; а там, в вашем эфирном двойнике, то нечто в виде голубоватого с золотистыми отливами пламени, что колышется между сердцем и мозгом – это ваша душа, несокрушимая искра, еще омраченная многими несовершенными токами; но путем работы и испытаний она очистится, и настанет день, когда чистое, священное пламя, освободившись от всяких материальных пут, явится перед престолом Творца. Видите, профессор, что вы – великое художественное произведение, вышедшее из Рук Создателя, бесконечно Благого Отца, завещавшего вам частицу Своего божественного дыхания и даровавшего вам способность все понимать и всего достигнуть.

Дахир отнял руки, и с быстротой молнии астральный двойник вошел снова в тело; но, вероятно, у профессора закружилась голова, потому что он зашатался и упал бы, не поддержи его Дахир и не посади в кресло. Минуту спустя он выпрямился и прошептал, хватаясь за голову руками:

– В эту минуту я узнал больше, чем за все годы усиленного труда впотьмах.

– Да, – возразил Дахир, – все работавшие во тьме не хотят знать, что светильник так близко от них. Он – в нас самих, захоти мы только призвать его. Внутренний огонь надо зажигать путем созерцания и работы мысли; он осветит нашу ауру и укажет нам то, чего мы не знаем. Все богатства знания – в нас, если

мы захотим их использовать, все пружины умственной работы – в нашей нервной системе, и надо только уметь управлять этим сложным механизмом.

– Я хочу изучить все это! – с жаром воскликнул профессор, вставая, но вдруг смущенно опустил голову и прибавил с грустью: – Но, может быть, уже поздно начинать? Смерть близка, и я умру, позабыв эту великую минуту, когда истинный свет озарил мрак моих изысканий; я погибну, как слепой, неразумный атом, считавший себя «великим», не будучи в состоянии понять окружавшие его гигантские силы. В одном не откажите мне, прежде чем я умру; скажите, кто вы и научите поклоняться Тому, Кому вы поклоняетесь, и Кто заключает в Себе судьбы человечества.

– Это умно и хорошо, – с улыбкой ответил Дахир. – Кто я? Пророк последнего времени; а теперь смотрите. – Он сделал шаг назад, и вдруг его точно озарил поток света, вспышками вылетавшего из его головы и груди. Окутанный широким голубоватым ореолом, словно преобразовавшийся в лучезарное видение, с короной из трех огненных лучей, стоял Дахир перед ошеломленным профессором: – Вы видите перед собою простого смертного, который путем работы приобрел астральную силу. Каждый, желающий потрудиться, может достигнуть подобного состояния, сосредоточить в себе такой же огонь пространства и разумно пользоваться им. А вот я чему поклоняюсь, – властным жестом он поднял руку и проговорил несколько слов на непонятном языке. В ту же минуту в воздухе загорелась золотая чаша с крестом, увенчанным терновым венком. – Это вера в таинственный символ бесконечности, средоточие которой – Бог, неизреченное и непостижимое Существо, мысль Коего сияет во всей созданной Им вселенной. Терновый венец – это страдание, через которое душа, очищаясь, восходит по ступеням бесконечного совершенствования. И в великом труде этого восхождения ничто не пропадет, нет ничего бесполезного, а все служит для нашего одухотворения и спасения наших братьев по человечеству.

Точно движимый высшей силой, ученый пал на колени, и первый раз в жизни губы его прошептали в порыве веры и умиления:

– Прости меня, Отец мой Небесный, и помилуй!

Когда минуту спустя он поднялся, видение исчезло, мага не было, а перед ним стоял Дахир в простом светском платье, каким все его знали. Профессор смотрел на него со страхом и любопытством, а потом сказал нерешительно:

– Я не понимаю, что произошло со мною! Мне кажется, будто огромная тяжесть свалилась с плеч и мозг мой работает со странной скоростью; картины мысли летят одна за другой с необычной быстротой и легкостью; раньше же я работал с большим усилием.

– С вас спало предубежденное отрицание, неверие и предвзятое мнение, скрывавшие от вас невидимое и обременявшие ваши мысли.

– Я перестал быть неверующим и хочу работать с открытыми глазами. Что мне сделать, чтобы идти за вами?

– Чтобы идти за мною, надо добровольно умереть и воскреснуть! – с улыбкой сказал Дахир, испытующе поглядев на него.

– Смысл ваших слов темен для меня, – грустно качая головой, ответил профессор. – Но вера моя так сильна, что я бесспорно принимаю все, что вы мне прикажете делать. Я не вернусь более в обсерваторию, так как знаю теперь, что я – невежда и дальнейшие работы бесцельны ввиду приближающейся катастрофы. По той же причине мне нечего заниматься спасением земных благ, и потому умоляю вас позволить мне остаться с вами, чтобы умереть около вас.

– Разве вы не боитесь смерти?

– Нет, – твердо ответил молодой ученый. – Дайте мне чашу с ядом, и я выпью его в доказательство, что если смогу достигнуть хоть одной высшей ступени, я охотно приму и смерть.

– А не явится ли у вас сомнение, что планета, может быть, и не погибнет, а вы между тем напрасно принесли жертву и лишились жизни, которая могла быть продолжительна, и сильного здорового тела?

– У меня уже нет никакого сомнения насчет неизбежного конца планеты, и я твердо уверен, что вы поддержите меня и поможете в моем духовном состоянии.

– Это несомненно, – ответил Дахир, подходя к шкафчику и доставая два флакона, большой и малый. Наполнив хрустальную чашу наполовину бесцветной жидкостью, он влил в нее несколько капель из малого флакона; жидкость закипела и приняла розовый оттенок. – Здесь заключены смерть и воскресение. Пьющий без опасения спасет душу и вознесется к свету, вместо того чтобы прозябать во мраке, – и он протянул чашу Калитину, а тот, бледный и сосредоточенный, смотрел на него.

Все-таки он решительно схватил чашу и спросил:

– Если не ошибаюсь, я читал где-то, что христиане, умирая, говорили: «Господи Иисусе, в руки Твои предаю душу мою».

Дахир кивнул в знак согласия. Тогда профессор благоговейно повторил фразу, перекрестился, и, не моргнув глазом, залпом выпил. Еще секунду он стоял, окруженный пламенем, которое точно выходило из его тела, а затем замертво упал. Дахир поддержал его и потом перенес на диван безжизненное тело, тщательно укрыв его красным одеялом.

– Мужественная душа, ты последуешь за нами, потому что в тебе заложены начала мага, – проговорил он, с любовью смотря на распростертого Калитина.

Заперев потом эссенцию и чашу, Дахир отправился в залу, где его ждал скромный обед в обществе близких и друзей. Дахир страстно любил семейную жизнь с ее чистыми и тихими радостями; но во время своего многовекового, странного существования, поглощенный постоянной умственной работой, он был всегда один. Потому немногие годы, проведенные в Царьграде с Эдитой, казались ему оазисом посреди его суровой, тяжелой и пустынной жизни аскета. На дочери сосредоточилась вся его любовь; ребенок пробуждал в нем чувства простого смертного, служа живой цепью, связывавшей его с человечеством. Уржани росла медленно, как все дети бессмертных; в тени святилища, под наблюдением Эбрамара и посвященных женщин распускался этот странный человеческий цветок и развернулся во всей своей девственной красоте. И действительно, Уржани была прекрасна, как греза. Она походила на Дахира; у нее было его матовое лицо и черные кудри, но воздушной стройностью высокого стана и большими голубыми глазами она напоминала мать; в этих глазах таилась та глубокая и мечтательная задумчивость, которая характеризует все таинственные существа, жившие некоторым образом вне человечества.

Под надзором Эдиты Уржани взяла в свои руки хозяйство, и дом сразу принял уютный вид. Нарайяна, который, несмотря на луч мага, по-прежнему любил поесть, объявил с восторгом, что даже посвященный о семи лучах – жалок, если не имеет хозяйки, так как наиодухотвореннейшее тело все-таки одарено желудком. Дахир и Эдита от души смеялись над выходкой мага-оригинала, удивляясь, что после всей борьбы и превратностей стольких веков душа сберегла чисто человеческие черты и неистощимую способность наслаждаться. А Уржани была обрадована похвалой ее хозяйственных познаний и с тех пор изощрялась, чем немало забавляла родителей, в разнообразии их более чем скромного стола и придумывала для своего приятеля – дяди Нарайяны – разные лакомые блюда. Когда Дахир вошел в столовую, Эдиты еще не было, а друзья сидели за столом, очевидно, занятые очень интересным разговором. Нарайяна что-то с жаром рассказывал, иллюстрируя свои слова рисунками на большом разложенном перед ним белом листе, а раскрасневшаяся от волнения Уржани слушала с блестевшими любопытством глазами. Увидев отца, она бросилась к нему и обняла.

– Ах, если бы ты знал, папа, сколько интересного рассказал мне дядя о своей прошлой жизни!

– А! – улыбнулся Дахир.

– Например, о состязании колесниц в Византии во время междоусобий «зеленых и голубых», когда он остался победителем; потом о турнире во время крестовых походов, в котором он участвовал. Боже! Какое тогда было интересное время, гораздо лучше нашего.

– И ты жалеешь, что не жила в те времена? – спросил Дахир, садясь.

– Нет, дядя обещал мне устроить такие же развлечения на новой планете, а так как мне чрезвычайно нравится его гималайский дворец, куда мы однажды ездили с мамой и нашим учителем Эбрамаром, то он дал мне слово выстроить точно такой же в том новом мире. Вокруг него он собирается основать город и в честь меня назовет его «Уржана», – весело закончила довольная молодая девушка.

– Я вижу, что колонизаторская и цивилизаторская деятельность Нарайяны будет и полезна, и разнообразна, – чуть насмешливо заметил Дахир, лукаво глядя на своего векового друга, чем, видимо, смутил того; в больших глазах Нарайяны мелькнуло выражение удовольствия и смущения. Но разговор на этом оборвался приходом Эдиты с Исхэт, Небо и Ниварой.

Секретарь Супрамати привез от него послание и рассказал, что гонения, вероятно, скоро начнутся повсеместно, ввиду того, что в Царьграде сатанисты уже задержали несколько верующих, а Мадим во главе целой шайки напал на молодую проповедницу Таису и заточил ее во дворец Шелома.

– Вы знаете, кто этот перевоплощенный дух? Учитель, несомненно, охранит ее, но все-таки это тяжелое и страшное испытание, которое, наверно, будет стоить ей жизни, – прибавил Нивара.

Внимательно слушавшая его Исхэт глубоко задумалась, а потом неожиданно встала и подошла к Дахиру.

– Учитель, позволь мне вернуться в Царьград. Во дворце Шелома мне известны все закоулки и тайники, я помогу, бежать молодой девушке, о которой говорит Нивара, да и всем пленникам по указанию учителя.

– Твое желание быть полезной братьям – похвально; но подумала ли ты, какой опасности подвергаешься, решаясь проникнуть во дворец Шелома или сатанинский храм? Ты можешь снова попасть в руки негодяя, – заметил Дахир, испытующе глядя на нее.

– Я надеюсь, что знакомство с местностью спасет меня; но если Шелом и схватит, то мучить он будет одно лишь мое тело, душа же моя навсегда вырвалась от него. Я не боюсь ни смерти, ни пытки еще и потому, что страдания мои были бы справедливым и вполне заслуженным искуплением моих прошлых преступлений, – возразила она, и в ее прекрасных черных глазах сверкнул энергичный и восторженный огонь.

Все с любовью смотрели на нее, а Дахир положил руку на ее опущенную голову.

– Пусть будет, как ты желаешь, и пусть Нивара доставит тебя в Царьград. Дом Супрамати послужит тебе надежным приютом, и ты будешь действовать сообразно его советам.

Исхэт казалась счастливой полученным разрешением, и через несколько часов самолет Нивары умчал ее из Москвы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.