5. Божий дар с яичницей

5. Божий дар с яичницей

К тому времени я уже начал становиться отстраненным наблюдателем жизни. Я уже почти полностью разуверился в возможностях человеческого разума. Тогда уже стало очевидным, что остаются в бизнесе и преуспевают далеко не самые умные люди. Можно было бы привести примеры, но мне не очень приятно вспоминать этих людей и рассказывать о них. Да и главное было не в них, а во мне, внутри меня. Я видел динамику своих успехов и поражений в бизнесе.

У меня всегда в запасе был миллион идей. По мере надобности, я доставал их на свет божий и начинал работать, но, если до 91 года всё получалось прекрасно, приносило прибыль и удовольствие, то с некоторых пор самые блестящие выкладки ума перестали срабатывать. Они были ни чуть не хуже прежних, да что там - гораздо лучше. Опыт и силы увеличивались. Но в самый решающий момент все эти замечательные логические построения вдруг тыкались во что-то, как в стеклянную стену и в лучшем случае не приносили прибыли, но даже чаще вели к серьёзным убыткам.

Всё это в равной степени относится не только к бизнесу, но и к бытовым делам и политическим решениям. Я видел, что предсказать с какой-то долей вероятности те или иные вещи можно, но рассчитать осмысленно - никогда. То есть, очевидно, что события свершаются или нет не по произволу людей, а по каким-то внешним причинам, от людей независящим. Воленс-ноленс я стал задумываться о силах судьбы, дающих или не дающих свершиться тем или иным событиям.

Примерно в те поры, я вдруг зачем-то купил себе 21-ю Волгу, которая привела меня к осознанию дежавю и некоторым выводам о судьбе. Я рассказывал об этом в начале этой книги.

Почти тогда же, кстати, произошло еще одно странное и необъяснимое наукой событие.

Как-то вечером мы с молодежью жарили шашлыки в деревне, и одна девчонка фотографировала всех весь вечер. Когда потом проявили пленку, все были разочарованы странным браком на фотках. Я попросил отдать пленку мне. Я читал в эзотерической книжке, что такое бывает и захотел убедиться лично. Пленка оказалась абсолютно качественной, никаких повреждений эмульсии не было, а фотографии были покрыты странными полосами оранжевого и белого цвета. Это выглядело, как следы от быстро летящих светлячков, то улетающих из кадра, то крутящихся по сложным траекториям внутри. Это было не на всех фото, а только на тех, что снимались непосредственно возле дома. Особенно удивительным был снимок моей тещи, облокотившейся на перила крыльца - сзади неё дом как будто горел - из двери вырывалось сплошное пламя и охватывало её.

Тёща умерла вскоре после этого. Через несколько дней с ней случился инсульт, потом она пролежала в больнице полностью парализованной не больше месяца и умерла. В этот её приезд как-то сразу чувствовалось, что она приехала к нам из Барнаула именно умирать. Мы похоронили её на нашем деревенском кладбище.

А что это было на фотографиях? Это точно не было дефектом пленки или аппарата. Что-то реальное попало в объектив. Но. Не знаем ответа, ну и бог с ним. Чего только в жизни не бывает. Или знаем?

Это ведь как раз тот случай, когда параллельные миры становятся видны и регистрируются нашими приборами. Эти фотки лежат у меня в архиве. Я предлагал их изучить. Этот случай совсем не одиночный - у многих людей хранятся такого рода снимки, но это никого не интересует. Гораздо проще сунуть голову в песок и считать, что ничего такого не существует. На нет и суда нет.

Бизнес наш с Серёгой тихо сошел на нет. Мы не разругались, как это часто бывает, просто заказчики кончились, люди не верили, что бревна из Карелии настолько лучше по качеству, насколько они дороже. Даже богачи наши привыкли тратить деньги в основном на понты, а не на качество. Одного из них, бывшего нашего заказчика Валерьяныча, я встретил случайно, на строительном рынке. Он эдак между делом заказал мне построить ему баню, только из бревен подешевле. Я согласился - куда мне было деваться.

Я как раз тогда закончил работать на Автозаводе, и делать было не чего. А на Автозаводе была неплохая халтура. Заказ на неё получил Ильяс через Бороду, верней через его министерство. Автозавод загибался и мы там должны были сделать социологическое обследование. Ильяс привлек к этой работе Вадима, тогдашнего своего начальника - они оканчивали философский факультет МГУ и были социологами дефакто, а меня привлекли как бывшего когда-то промышленного социолога и специалиста по составлению должностных инструкций.

Деньги были неплохие, но дело гиблое совершенно. Завод уже напоминал разоренный улей с запахом гнили. Машины выходили за ворота в малом количестве и напрочь разукомплектованные: с одним водительским сиденьем, а вместо руля проволочное колечко. Собственно работали мы уже не с самим заводом, а с фирмой Амикун, которая доедала его останки. По главному слову названия «ами» я думал, что фирма французская, оказалось - армянская. Все должности у них были распределены по признаку близости родства, спасать даже на этой фирме было нечего, никакие должностные инструкции тут уже помочь не могли. Однако, «уплочено» - сделали. Всё это загинуло не сразу, а только через год.

Чуть позже и Вадим заказал мне дом на Пятницком шоссе. Я нашел в Химках хорошего производителя бревен и сделал эти два заказа одновременно. На бане у меня работали хохлы, а на доме тверская бригада, с бригадиром фашистом. Он носил гитлеровские усики и эмблему РНЕ на левом рукаве телогрейки. Так я и утвердился зарабатывать деньги в основном строительством частных домов.

А Вадим с Ильясом попали в выборный штаб очень влиятельной тогда Партии. Главой Партии был очень уважаемый мной человек, бывший главный разведчик, бывший премьер министр и при этом простой и чрезвычайно умный человек. Вторым номером, правда, шел Лужков, но я уверен, что Первый его бы съел с маслом сразу после выигранных выборов, при этом страна имела бы реальный шанс выправиться и начать нормально развиваться. Но не судьба, к сожалению. А может и к счастью - что бог не делает, всё правильно.

Не помню у кого возникла идея, для агитационных поездок по стране подготовить антрепризный спектакль. Я присоединился к идее и написал пьесу под названием «Иван да Марья». Я уже говорил, что взялся тогда писать всё подряд: рассказы, романы, пьесы. Рассказ я успел опубликовать только один, и мне это не понравилось крайне.

После редакторской правки, в которой я принимал участие и был согласен, и даже благодарен в отдельных случаях редактору, почему-то пропали отдельные абзацы, на что я разрешения не давал. Мне показалось, что от этого пропал смысл в некоторых местах. Рассказ был напечатан с рисованными иллюстрациями, и они видимо не уложились в отведенное количество страниц. От этого ли сокращения, от каких-то других таинственных причин, мой рассказ стал мне неприятен, я так и не смог ни разу его дочитать до конца в готовой книжке, хотя до этого перечитывал много раз с удовольствием.

Когда я пришел за авторским гонораром, редактор долго мялся и наконец, предложил настолько смешную сумму, что мне действительно стало смешно. На рассказ уходит времени не меньше недели и, если получать за рассказы такие деньги, то можно и в одиночку помереть с голоду, не говоря уже о семье. Я взял свой гонорар книжками, это выглядело хоть как-то солидно, хотя бы по объему. С остальными редакциями я отношения прекратил. В том числе и с Киножурналом, куда я отдал пьесу.

Посоветовал мне её напечатать известный композитор или Композ в гитисовской терминологии. Вадим с Ильясом окончили не только МГУ, но и ГИТИС, постановка спектаклей им была близка к сердцу, но с постановкой так ничего и не получилось.

Композ был привлечен потому, что изначально планировался мюзикл, но материал получился шире и стал просто музыкальным спектаклем. Пьеса всем нравилась, хотя на мой взгляд она так и осталась не совсем доработанной. В Журнале её сначала приняли, потом отставили, кстати, вместе с последней пьесой Г. Горина тогда только что умершего. Сказали, что издадут их отдельным альманахом. Даже не знаю, издали или нет.

Через несколько лет после этого один из друзей, читавших пьесу, посоветовал мне посмотреть фильм «Любовь - морковь». Не смотря на то, что название, имена персонажей и многое другой были изменены, не узнать свою работу мне было не возможно, как мать не может спутать своего ребенка с чужим. Да, основная идея напрочь выхолощена, многое изуродовано, правда, очень профессионально. Но может ли мать не узнать сына вернувшегося из тюрьмы? Тем более что узнал не один я.

Я думаю, что взяли они пьесу не в журнале. Я не то чтобы разбрасывал её по всем московским театрам, но некоторым показывал, например, она очень понравилась ребятам из театра на Набережной, но главреж тогда категорически отказался ставить спектакли -только концерты. Про Антрепризный театр я вообще тогда не знал, а зря, наверное, даже скорей всего, это был единственный реальный шанс. Пьеса была нацелена на антрепризу -там всего шесть действующих лиц и шесть девочек в кордебалете. Но, опять же - не судьба.

Мою пьесу вдруг захотел поставить известнейший главреж ЮЗАО. Он сказал, что прочитал пьесу два раза, и она ему очень нравится, но у него принцип - отдавать пьесу в работу только после третьего прочтения и пропал. Пропал совсем. Я думаю, что в кино пьеса попала именно через него, потому что с главным продюсером у него много общих интересов и даже общая ориентация.

Я вообще, тогда столкнулся с кинопроизводством вплотную и хорошо понял, почему это сборище называют «террариумом единомышленников». Дело в том, что тогда же я написал киносценарий. Проект назывался «Улыбка Фортуны». Снимать кино собирались на киностудии «Глагол». Всё было уже почти на мази. Я ходил на Мосфильм, как на работу. Я приезжал, работал с редактором, потом шел проведывать друзей в другие павильоны. Художник, например, в это же время снимал кино с «великим» режиссером.

Не нужно и говорить, что проект в последний момент развалился, финансирование прекратилось, но даже, если б он состоялся, мое мнение о кино вряд ли бы стало лучше.

Я очень хорошо понял Хемингуэя, его слова о кино. Он советовал кому-то из писателей: если у вас попросят книгу для экранизации, договоритесь о встрече на канадской или мексиканской границе. Вы стойте на одной стороне, они пусть подойдут с другой. Пусть они вам перебросят деньги, а вы им роман и бегите со всех ног от этих.

Но для того, чтобы закрепиться в искусстве, мне нужно было получить нормальные деньги, а «нормальные» деньги давали только в кино и на телевидении. Был, конечно, еще один проект на телевидении, но о нем я даже рассказывать не хочу. Не судьба она и есть не судьба. И опять же, никто не знает, что лучше, скорей всего лучше так, как есть. Ну, ввязался бы я в эту бодягу, что ни день, хочешь не хочешь - пиши. За такое писание стыдно потом. Один известный писатель тут высказался: я, говорит, пишу, как говорю, с такой же скоростью, страниц по пятьдесят в день запросто, и не исправляю потом никогда! И победительно смотрит в камеру. Можно подумать из его принтера выходят тексты на уровне Толстого или Чехова. Писать-то он пишет, а читает ли кто?

Я не могу писать много и каждый день, мне нужно настроение. К тому же, малые формы мне удавались вполне в смысле поставленных мною задач. В каждом рассказе или сценарии прослеживалась заложенная идея исподволь, ненавязчиво, а в романах сложнее. Там художественная ткань не позволяла, персонажи не хотели говорить моими мыслями -навязывали свои, а длинные пояснения скучны и неестественны. Роман не очень пригоден для обмена мыслями - это развлекательное чтение. Когда я всё это стал осознавать, то потихоньку отошел от занятия литературой.

К этому моменту Валерьяныч вовлек меня в новую аферу. Он скупил в Сибирской тайге какие-то леспромхозы и уговорил меня организовать здесь под Москвой деревообрабатывающее производство. Я согласился с радостью - это позволяло мне выполнить свою давнюю мечту, съехать из Москвы, если не совсем, то на большую часть времени и появляться здесь, как можно реже. Я выбрал место для производства поближе к своей деревне, естественно.

Это мероприятие получилось очень интересным и небесплатным, но закончилось ничем. Зато я перезнакомился со всем начальством своего райцентра, что потом-таки привело к тому, что я здесь поселился окончательно.

/-- * * * --/

А между тем, планомерно и ненавязчиво начался новый век и новое тысячелетие.

Я отметил это событие тем, что отпустил небольшую бородку. Надо же как-то отличать себя ветхого, жителя двадцатого века, от нового (человека будущего).

Сын вернулся из армии, дочь окончила школу и поступила в МГУ на факультет журналистики.

Сын, получив свободу, почти сразу женился. Он привел невесту домой знакомиться.

Они спросили, хотим ли мы внуков - я ответил, что нет, но выяснилось, что поздно рассуждать на эту тему.

Кстати, я не сразу начал отвечать «нет» в подобных случаях. Когда-то это было моим комплексом. Ну, согласитесь, люди ждут от тебя, что ты скажешь «да» и более того, сказать нет и отказать даже неприлично вроде бы. И ты попадаешь в вилку: сказав «да», ты сам попадаешь в ситуацию, которую я когда-то назвал для себя «Вечерний Киев» -неловкая ситуация, а отказав, ставишь в неловкое положение других.

Бывают в жизни такие моменты, остающиеся потом в памяти неудобными воспоминаниями. Например, еще в институте я как-то пригласил Марка на хоккей, у меня были два билета. Марк сослался на занятость и отказался. Но самому-то мне хотелось

поехать, и я предложил второй билет подвернувшемуся под руку парню с нашего потока, которого за неопределенный цвет волос прозвали - Цветной. Он был страстным болельщиком и с радостью согласился. Мы договорились встретиться в Лужниках.

Когда я после занятий собрался уже ехать на стадион, Марк увязался за мной, сказав, что освободился от дел исключительно ради меня. Что было делать? Послать его куда подальше? Это, наверное, было бы самым правильным, но я не смог - друг, всё-таки.

Дело, скорей всего не в этом, просто Марк был рядом, глаза в глаза, а Цветной ждал в Лужниках - пришлось потом ему покупать билет с рук. И это не единственный случай. Судьба как будто испытывает тебя - сможешь ты выйти достойно из ситуации или нет.

Я вспомнил сейчас этот случай потому, что примерно в это время судьба преподнесла мне последнюю возможность решить эту задачку. Дело в том, что сын служил совсем рядом с Москвой и часто приезжал к нам в деревню и не один, а с друзьями. Более того, эти друзья взяли моду приезжать и без него. Меня это раздражало, но я молчал, до поры до времени. И вот на мой день рождения, вечером приехал один деятель, с женой, собакой и кучей вещей, поздравил меня:

- Дядя Андрей, поздравляю, - и без всякого перехода, - Мы поживем у вас недельку?

Что я должен был ему ответить? Мало того, что в свой праздник я должен терпеть за столом того, кто мне неприятен. а потом еще неделю. Это был из «друзей» самый неприятный тип. Он всё время лез с дурацкими советами, ел больше всех и меньше всех помогал по хозяйству. Он поменял обычную русскую фамилию матери на заковыристую еврейскую по отцу. Вроде бы можно даже зауважать человека за такое мужество, но как он это преподносил - тошно вспоминать. И что я ему ответил?

- Знаешь что, Гена, я тебя не приглашал.

И они поехали, на ночь глядя, домой в Москву. И никаких неудобств душевных я не испытывал. С тех пор больше ни разу.

Свадьбу гуляли в деревне. Все пьянки, от свадеб до поминок, я обычно путаю одни с другими - всё сливается в памяти в непрерывный нетрезвый клубок впечатлений, а в этот раз было, что вспомнить. Перед самой свадьбой возле деревни упал электрический столб, и в доме три дня не было света. Свадьбу гуляли при свечах, а был уже конец октября. Приходилось и печку с камином топить постоянно.

На обслуживании деревянных идей Валерьяныча в Москве работало малое предприятие, состоявшее из трех отставных полковников ГУИНа - специалистов по лесоповалу. Главным среди них был добрейший чудак, царство ему небесное, он погиб через год под колёсами машины столь же пьяного, как он, водителя. Трезвым я его не видел ни разу. Он приходил на работу утром с признаками похмелья и головной боли, выпивал бутылку пива и добродушно размазывался по своему директорскому креслу. С ним уже можно было нормально общаться, но главное, ему нельзя было позволить выпить еще одну -после второй бутылки пива подряд он просто падал на пол и засыпал, но я об этом узнал не сразу.

Однажды полковник приехал ко мне в деревню - мы с ним должны были проверить готовность помещения для производства и подписать некоторые документы. По окончании дел, за обедом мы выпили по одной рюмке водки, и я ему выдал бутылку пива. Ох, и намучился я его таскать потом. Правда, проспав часа три, он встал, и мы с ним поехали на охоту - он казался совершенно трезвым и я ему дал еще одну бутылку уже на речке, чтоб не нудил над ухом. Когда я одним выстрелом влёт сбил сразу двух уток, его славословиям в мой адрес не было конца и краю. Мне и самому это было удивительно, но не до такой же степени.

Какая жалость, что прекратили выпускать пиво в маленьких бутылочках.

Но тот день мне запомнился не только этим. Ночью мне стало плохо, нитроглицерин не помогал, пришлось вызывать скорую. Я до этого никогда не попадал в народные районные больницы. Это был тихий ужас. Грязь, полное отсутствие каких-либо лекарств, но и это не главное. Самое неприятное было то, что я лежал в небольшой палате вдвоем с умирающим алкоголиком - у него обострился цирроз печени. Он постоянно стонал и раз в пятнадцать-двадцать минут ходил в сортир блевать. Он говорил, что выблёвывает свою печень. Я, конечно, не верил. Пару раз за ночь к нему подошла дежурная фельдшерица, говорила, что утром будет врач и чем-нибудь поможет ему. Врача он не дождался - к утру умер. Видно печень всё-таки выблевал.

Я дождался, но толку от этого много не получилось, единственный кардиограф оказался сломан, лекарств, как я уже говорил, в наличии не имелось. Я сбежал из этой больницы в домашних тапочках - мне стало резко лучше от одной перспективы не оставаться там доле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.