Глава 6 КИСЛОТНЫЕ СТРАНСТВИЯ

Глава 6 КИСЛОТНЫЕ СТРАНСТВИЯ

На следующее утро вместо работы я был вызван на очередную беседу с психоаналитиком. Роу возился с бумажками в своем кабинете. Когда я вошел, не оставил своего занятия, лишь поднял на меня отрешенный взор и вяло поинтересовался, не созрел ли я еще для групповых медитаций. Скука и апатия испарилась без следа, стоило мне бодро заявить, что созрел, но, если у меня есть право выбора, медитациям предпочел бы внушенное ЛСД-путешествие.

— Видимо, пообщались с кем-то из стареньких. Это вы зря, зря, — осуждающе, но с улыбкой пробормотал паучок, протерев, по обычаю, влажной салфеткой тончайшие пальцы и принявшись перебирать и зачем-то ощупывать разбросанные по столу таблицы и графики. — Вас ведь, кажется, предупреждали о недопустимости нерегламентированного общения на Гиперборее. — Найдя нужную бумажку, изрисованную синим и красным фломастером, замолчал, изучая. Затем удовлетворенно хмыкнул. — Что ж. Обычно внушенный трип мы проводим после ряда других, более простых техник. Но в вашем случае, Норди, это может быть оправдано. Трип так трип! Отправимся в странствие, раз уж вам так хочется. И прямо сейчас, к чему тянуть? — Он оглядел меня со значением и замедлил речь. — Итак, методика проводится в два этапа. Под гипнозом вам будет задана цель путешествия, а также установка запомнить всё увиденное как можно четче. Затем вы получите дозу кислоты. И то и другое будет происходить в «комнате вечности». Знаете, что это?

— Знаком! Исследовал ее с пылесосом, — бодро откликнулся я. — Там еще такие веселенькие лампочки со всех сторон.

— Прекрасно. Путешествие продлится около шести часов. Выйдя из него, вы хорошенько всё вспомните и запишете, как можно подробнее, до малейших деталей. А на следующий день, а именно завтра после полудня, последует второй этап: вы расскажете о ваших впечатлениях на группе.

— Почему на группе, а не тет-а-тет?

— Группа будет состоять из новеньких, как вы, и стареньких, уже не раз проанализировавших свой ЛСД-опыт. Их рассказы, расспросы, уточнения помогут вам нарисовать наиболее исчерпывающую картину увиденного и испытанного.

— А это ничего, что я не поддаюсь гипнозу?

— Ничего. Это не простой гипноз, он сочетается с определенными техниками проникновения в подсознание кружным путем, и ему поддаются все без исключения. Методика уникальная, ноу-хау! — горделиво отметил он. — Создана и впервые опробована здесь, на острове.

— Майером? — уточнил я.

Роу поколебался пару секунд.

— Почти. Итак, приступим?

— А можно поинтересоваться, что именно будет внушаться и вводится в подсознание кружным путем?

— Вы узнаете это задним числом. Уже в процессе обсуждения на группе. — Роу поднялся из-за стола и приглашающим жестом указал на дверь. — К чему тянуть время? Приступим.

Он чуть было не забыл протереть ладошки. Но вспомнил в последний момент и вернулся к столу.

Прежде я никогда не баловался ЛСД. Как, впрочем, и грибами, и синтетическими поделками. Травку, правда, курил в студенческих компаниях. Ну, а кто не дымил в юности? Это не в счет.

Не имея личного опыта, но, будучи начитанным в сфере нью-эйдж, знакомым с трудами Лилли и Грофа, примерно представлял, что меня ждет. Самое главное, что уяснил из прочитанных текстов: кислота может выбросить как в «райские» пространства, так и в «адские». Хотелось надеяться, что внушение Роу задаст направление в «рай» или, по крайней мере, в некие нейтральные лужайки и пажити (что будет только справедливо: в аду пребываю множество лет безо всякой химии), но уверенности, разумеется, не было.

Потому, укладываясь в капсулу с теплой водой, дающую ощущение невесомости, вперяя взор в искусственный Млечный Путь и кладя под язык кусочек сахара, пропитанный желтоватой отравой — билетом в подсознание, ощущал вполне понятное волнение и опаску.

И мои опасения, конечно же, подтвердились: паучок-экспериментатор, этот хладнокровный ученый подонок направил меня в преисподнюю!

Сам момент внушения вылетел из головы, не запомнились ни слова, ни интонации гипнотизера, даже не знаю, был ли то Роу или кто другой, но вот преисподняя запечатлелась в памяти во всем великолепии, во всех своих запахах и красках, во всем средневековом мракобесном кошмаре.

Начиналось всё довольно безобидно и мило. Теплая вода создавала ощущение парения и нежила, лампочки звезд старательно имитировали космическую беспредельность. Через пару минут в ушах у меня зашумело, негромко, приятно, словно ласковый океанский прибой. Голова закружилась. Я уставился на самую яркую звездочку на вогнутом потолке (Сириус? Вега?) Один из ее лучей замерцал сильнее других, вытянулся и достиг моего тела. Я пошевелился, меняя положение, чтобы кончик луча упирался в сердце, в чакру анахату. Мысленно попросил: раскрой ее, звездочка, распусти как цветок, зажги во мне огонь непривязанной любви. Представил, как происходит это зажигание и распускание… Но луч упирался в манипуру, в солнечное сплетение, и мне никак не удавалось принять правильную позу. После нескольких попыток расслабился: черт с ним, с лучом.

Планеты, кометы, туманности, повинуясь волшебной палочке кислоты, мерцали всё ярче, а потом задвигались, закружилось, принялись разбегаться в разные стороны с нарастающей скоростью. Я несся в пространстве, озирая светящиеся просторы, и было это жутковато, но весьма адреналинно и увлекательно.

Затем окружающее пространство видоизменилось: вместо звезд и туманностей замигали зеленоватые сигналы двоичного кода, сосем как в заставке фильма «Матрица». Вселенная как единое информационное поле, ноосфера, сверх-разум? Ясненько, мессидж принят. А я в этой системе, как видно, представляю единицу информации, несущуюся в общем потоке. Маленький бит. И куда же, интересно, я несусь, точнее, меня несет с неистовой силой?..

Зеленые сигналы сменились образами: лица, фигуры, картинки, пейзажи, улицы. Иные знакомые и даже родные, но большинство никого не напоминали. Зверюшки… реальные и ирреальные. Жаль, я не художник-сюрреалист: можно было бы нарисовать хотя бы ёжиков-куниц (реальный ёж модифицировался в куницу, вместо шерсти у которой были иголки, а затем в такую же птицу — то ли ёже-голубя, то ли ёже-куропатку), или мокриц-многоножек с человеческими лицами — усмехающимися, задумчивыми, страдающими, или гигантского хохочущего кальмара. Впрочем, ни в лицах, ни в мордах, ни в пейзажах ничего особо примечательного или пугающего не замечалось. Примечательна была разве что скорость, с которой одна картинка сменяла другую.

Всё сильнее кружилось голова и звенело в висках… И вдруг всё исчезло, резко, неожиданно: ни лиц, ни картинок, ни двоичного кода, ни коловращения звезд и комет. Меня объяла полнейшая тьма и тишина.

Стало страшно. Страх перерастал в панику. И тут плечо пронзила резкая боль. Повернувшись, увидел, что в мою плоть вцепилось кривыми когтями отвратительное существо: лохматое, гнилозубое, красноглазое. Классическая нечисть, воплощенный детский кошмар после слушания страшилок на ночь.

Я попытался стряхнуть адскую тварь, но она лишь вцепилась крепче, глумливо расхохотавшись и застучав зубами. Клыки и резцы, ударяясь друг о друга, высекали искры.

Я заорал от ужаса, боли и отвращения. Мой вопль, разносясь по космосу, рождал множество маленьких отголосков, словно звуковые волны отталкивались от невидимых теперь звезд, достигая их со сверхсветовой скоростью, высекая эхо. На крик пожираемой жертвы слетелось еще несколько отвратительных созданий. Они отличались друг от друга, но несущественно — размерами, количеством зубов и когтей, тембром хохота, — и все смахивали на средневековых чертей.

И начался пир… Пиршественным блюдом служило мое бедное тело, которое расчленяли, кромсали и рвали, а затем пожирали, жадно чавкая, сладострастно захлебываясь, икая, отрыгивая и хохоча.

И длилось это целую вечность.

* * *

Как добирался из «комнаты вечности» в свою избушку, напрочь выпало из памяти. Сознание вернулось лишь утром следующего дня.

Меня никто не будил, проснулся сам около полудня. Этот факт — два нерабочих дня кряду — наполнил глупым воодушевлением: неужто мою особу определили в «мартышки»? (Классификация Джекоба, несмотря на цинизм, нравилась мне больше ницевской, и я решил пользоваться, для своих внутренних нужд, ею.) Да здравствует мой царь-интеллект, вкупе с любознательностью и харизмой!

Через пять секунд рассмеялся, уже с горечью, над собственным идиотическим энтузиазмом: ну, «мартышка», ну, повышение по карьерной лестнице. Но ведь это только отодвинет по времени мою цель. Мою заветную цель.

Обнаружив на столе в гостиной стопку бумаги и гелевую ручку, явно возникшие не случайно, принялся, прихлебывая кофе, прилежно записывать все детали адского трипа. Каждая оживала в памяти свежо и выпукло, вновь наполняя ужасом и омерзением…

После ланча посыльный, молчаливый юнец с незапоминающимся лицом, пригласил меня на группу, в медитационный зал.

Группа оказалась небольшой: вместе со мной шестеро. Все восседали кружком прямо на мягком паласе салатного цвета. В центре блестел круглыми очами и тряс тончайшими пальцами над диктофоном доктор Роу. Несколько скомканных салфеток говорили, что число гигиенических процедур пропорционально числу находящихся в помещении.

— А вот, наконец, и Норди! — обрадовался он мне. — Последний из избранных. Можно начинать.

Трое из пятерых оказались знакомыми: русский чудак Джекоб, аристократический безумец Ниц и юная Юдит, похожая (к счастью, лишь издали) на мою дочь. Увидев последнюю, ощутил отчего-то приятное волнение.

Неточно прочтя мою лицевую мимику, Роу радушно возгласил:

— Вижу, вы рады, Норди, увидеть здесь знакомые лица. Я пригласил Джекоба и Ница специально, чтобы новые члены группы чувствовали себя раскованнее. Эти господа не раз уже обсуждали свои трипы и являются большими специалистами данного вида глубоких странствий. Еще один старенький и многоопытный член нашего сообщества — Кристофер, — последовал кивок в сторону румяного полноватого блондина не старше тридцати. — Новичков кроме вас двое. Очаровательная Юдит, — церемонный кивок в сторону девушки, — и Хью.

Насупленный юнец в расстегнутой до середины груди клетчатой рубахе и рваных на ляжках джинсах поднял на меня взгляд глубоко посаженных глаз и тут же отвел их, не выказав даже фальшивого интереса.

— Итак, — Роу мягко прокашлялся. — Приступим. Вы спрашивали меня, Юдит и Норди (а вы, Хью, верно, хотели спросить, но постеснялись), какое именно гипнотическое внушение будет вложено в ваше подсознание перед началом трипа. В какие миры намереваемся мы вас послать, отважных пионеров-исследователей, какие неизведанные сферы изведать. Сейчас ваше законное любопытство будет удовлетворено. Небольшая вводная лекция, с вашего позволения, — Роу оглядел всех по кругу и еще раз негромко откашлялся. — Как вы думаете, кто находится на вершине пищевой цепочки нашей планеты? Растения питаются водой и солнцем, травоядные животные — растениями, хищники — травоядными. Человек питается растениями, травоядными и хищниками. Как будто бы на вершине он, гомо сапиенс, так? — Он опять обвел нас глазами. Юдит отрицательно повела головой, Хью поморщился. Джекоб зевнул, словно на скучной лекции. — Не тут-то было! Человек — не вершина, но тоже звено, всего лишь одно из звеньев длинной и извилистой цепочки. И речь тут не идет об отдельных случаях каннибализма, и я вовсе не имел в виду вшей, глистов, клещей и прочих мелких паразитов. Нет-нет! Человек питает иные существа, высшие по отношению к нему, существа иной материальности. Но не плотью своей, не кровью и не костным мозгом. Чем, как вы думаете?

Знающие правильный ответ Джекоб и Кристофер синхронно усмехнулись. Ниц издал сдавленный горловой звук, словно хотел ответить, но вовремя опомнился.

— Злобными мыслями! — буркнул Хью.

— Чувствами и страстями? — предположила Юдит.

— Молодчина! Умница! — обрадовался Роу. — Существа, находящиеся на более тонком по сравнению с физическим миром плане, восполняют свою энергию за счет испускаемых людьми чувств, страстей и вожделений. Об этом много писал в своем трактате гениальный русский мистик и провидец середины прошлого века Даниил Андреев, — Роу повернулся к Джекобу и уважительно осклабился, словно причастие по крови к гению давало нашему русскому собрату дополнительный бонус. — Об этом же пишут и говорят многие ченнелингеры и контактеры. Причем, темными страстями питаются сущности злобные, нехорошие — они же бесы, согласно христианской терминологии. А светлыми и добрыми, соответственно, высокие и светлые существа.

— Ангелы? — уточнил Хью.

— Да, можно назвать и так.

— Ангелы, питающиеся людьми? Как паразиты? — Юдит насмешливо хмыкнула. — Как мило!

— Паразиты отнимают нужное: кровь, плоть, энергию, — терпеливо объяснил Роу. — Если вы нюхаете прекрасный цветок, наслаждаясь ароматом, можно ли назвать вас паразитом цветка? Нет, так как запах, испускаемый розой или лилией, существует именно для того, чтобы его обоняли. Паразитирует на цветке гусеница, объедающая его листья.

— То есть бесы? — снова спросил вредный хмурый юнец.

— Нет, — Роу кротко вздохнул. — Бесы тоже не паразитируют. Поскольку не лишают человека жизненно необходимых веществ. Бесов можно сравнить с садовниками и огородниками: они выращивают свою пищу, подпитывают «удобрениями», стараясь вызвать у своих кормильцев-людей нужную им эмоцию. Кто-то предпочитает «гавахх», кто-то «хохху».

— Что-что? — удивилась Юдит.

— Это условные названия, которые дал упомянутый мной Даниил Андреев. «Гавахх» — истечение страданий, боли, ужаса. «Хохху» — эманации похоти, не просветленной чувством любви.

— А просветленной, как я понимаю, питаются ангелы? — язвительно выгнул бровь Хью.

Джекоб хохотнул. Ниц нахмурился и печально покачал головой.

— Я уже говорил: «питается» — не совсем адекватное слово по отношению к светлым духам. — Голос и улыбка психоаналитика были само терпение, но глаза поскучнели. — Но давайте не будем сейчас о них — о свете, о рае. Поскольку целью трипа было исследование тьмы, а именно, существ, что питаются негативными людскими страстями. Возможно, вы это заметили.

— О да! — саркастически откликнулся я. — Так надеялся попасть в лучезарный или хотя бы увлекательный мир, но, увы.

— Лучезарный будет в следующий раз! — обнадежил меня Роу. — Первое блюдо горькое, второе острое, но вот зато десерт…

— Если доживу до десерта.

— Итак, — не отреагировав на мою реплику, Роу возвысил голос, — приступим. Под гипнозом вам были заданы три установки: в определенный момент времени испытать сильную негативную эмоцию — страх, ярость, отвращение; хорошенько рассмотреть набросившиеся на вас сущности и всё запомнить, чтобы впоследствии подробно описать. Кстати, если кто владеет карандашом или масляными красками, хорошо бы еще и нарисовать этих обитателей ада, со всеми деталями и ужимками.

— Я нарисовал! — оживился Ниц. — Разве вы не помните? Со всеми ужимками!

— Помню, — успокоил его психоаналитик. — Получилось весьма выразительно. Но сейчас, дорогой Ниц, я обращался к новеньким участникам эксперимента.

У меня встала перед глазами комнатка, где хранились плоды «терапии творчеством» и где я обнаружил странно-близкий мне текст. Пожалуй, многие из развешенных по стенам рисунков могут оказаться иллюстрациями к сегодняшней теме.

— Это там, где у людей вместо лиц жвачка или перламутровые плевочки? — доброжелательно спросил я у старца.

Но тот отчего-то оскорбился и только высокомерно поморщился, оставив вопрос без ответа.

— Итак, — продолжил доктор, — начнем, если никто не возражает, с единственной в нашей компании дамы. Будьте добры, Юдит, расскажите как можно подробнее о своих впечатлениях. Можно заглядывать в бумажку, на которой вы всё описали.

Юдит растерянно оглядела нас всех. Подула, выпятив нижнюю губу, отгоняя с глаз косую длинную челку.

Получив повод рассмотреть ее в упор, я тут же им воспользовался. Сходство с дочкой, хвала аллаху, мимолетное: цвет волос, короткая неухоженная стрижка, фигура. Остальное иное: узкие прищуренные глаза, мальчишеский хохолок на макушке, острый нос, тонкие язвительные губы. Должно быть, умненькая, амбициозная и недобрая малышка.

— Я не знаю, получится ли. Бумажка не поможет: там коротко и сумбурно. У меня первый опыт такого рода, и я не уверена, смогу ли быть подробной и точной.

— Не надо ля-ля! — усмехнулся Хью, покосившись на девушку. — Первый опыт, надо же. А то мы не знаем, что творится в современных тинейджерских тусовках.

— Первый опыт соединения внушения с химией, — не глядя на наглеца, холодно уточнила Юдит. — К тому же к тинейджерам, в силу возраста, отношения давно не имею.

— Значит, усиленно молодитесь, — съязвил юнец.

— Прошу вас не пререкаться и не отвлекаться от темы. Хью, вам замечание. Милая Юдит, не вы одна, не беспокойтесь! — успокоительно махнул ей тонкой лапкой психоаналитик. — Трое из здесь присутствующих испытали подобное в первый раз, и, естественно, это сопровождалось шоком.

— У меня шока не было, — возразил Хью. — На фильмах ужасов, знаете, всегда тянет в дрему.

— До вас дойдет очередь, и вы расскажете со всеми подробностями. Итак, Юдит…

Девушка вздохнула. По симпатичному остроносому личику пробежала рябь: видно, в переживании заново случившегося на трипе приятного было мало.

— Пиявки. Огромные пиявки — черные, серые, коричневые, желтоватые, как глинистая грязь. Они облепили мое тело, сплошь… — Юдит передернуло, гримаса отвращения скривила губы. — Кажется, не осталось ни сантиметра свободной кожи. Даже веки… даже к векам присосалось по твари, и потому я не могла открыть глаз и только чувствовала.

— И что же вы чувствовали? — живо поинтересовался Роу, поскольку девушка замолчала.

— Страх и отвращение. Если по порядку, всё было так. Сначала я висела в пустоте, где мерцали точечки-звезды и было очень тихо. И хорошо. Так хорошо, отстраненно и покойно, как не бывает в жизни. Состояние знакомое, если честно: похожее испытываешь под парами эфира. Но я отчего-то знала, что это ненадолго. Чувствовала что-то зловещее в неосвещенных звездами клочках темноты. И тут появились эти твари. Они подползали ко мне… не подлетали, хотя висели, как и я, в пустом пространстве, а именно подползали. Я ощутила страх — дикий, пронизывающий. И тут же они ринулись на меня, как комары или пираньи. Не все — только черные и лиловые. Облепили кожу, словно я была намазана медом или патокой. Я ждала, что будет боль — от множества их укусов, такая нечеловеческая боль, что тут же скончаюсь. Помню, обрадовалась этой мысли: быстро откину копыта, и всё. Никаких проблем. Но боль не появлялась. Только щипало и щекотало. Они ползали по моей коже, видимо, выбирая наиболее вкусные участки. И меня захлестнула волна отвращения. Отвращение было сильнее страха, оно затрясло, как при эпилепсии, и затопило меня всю. По горлышко. И тут же ринулись остальные пиявки — светло-коричневые, желтые, оливковые. Я смогла их увидеть, когда сползла, насытившись, пиявка с левого века — но лучше бы не открывала глаз. Новые пиявки расталкивали первых и жадно впивались в кожу…

— И? — выждав паузу, подал голос Роу. — Что было дальше?

— Ничего. Дальше была вечность.

— Что ж, — психоаналитик удовлетворенно хмыкнул. — В целом неплохо. Особенно для первого раза. Огромные разноцветные пиявки… Скажите, а каких-либо мелких деталей вы не заметили? Скажем, их морды, зубы, челюсти? Быть может, они издавали специфические звуки — подвывали, скрипели, чавкали?.. Или ощущался запах?..

Юдит прикусила губу, вспоминая.

— Они издавали звуки, да. Всё, как вы говорите: чавкали, подвывали. Правда, негромко. Запахов не помню. В морды не вглядывалась, потому о форме зубов и челюстей сказать ничего не могу.

— Что ж, — Роу потер лапки. — Благодарю вас, Юдит. Рассказ лаконичен, к сожалению, но вполне ярок. Надеюсь, вы выберете время, чтобы подкрепить его рисунками.

— Я не умею рисовать, — сухо ответила девушка.

— Жаль, жаль. Но все же попробуйте. Даже неуклюжие и неумелые зарисовки для нас важны. А теперь, молодой человек, — он повернулся к Хью, — наконец-то, и ваша очередь.

— Буду еще лаконичней, — буркнул тот. — Кто-то вокруг меня роился, и этот кто-то морды имел преотвратные. Но я не вглядывался: крепко закрыл гляделки и ждал. Просто ждал, пока весь этот джаз не закончится.

— И всё? — огорчился психоаналитик. — Судя по вашим репликам, мы имели все основания надеяться на подробный и красочный рассказ.

— И всё.

«Бедняга, — подумалось мне. — Догадывается ли он, что прямо сейчас может быть переправлен из категории «мартышек» в «мушки»? А там и до «запчастей» недалеко». Стало жаль недогадливого парнишку, и я предложил, послав ему короткий выразительный взгляд:

— А может, молодой человек выскажется последним? Уверен, он разглядел своих монстров, но мог подзабыть детали. Когда о своем опыте расскажут остальные четверо, возможно, он что-то вспомнит, узнав отдельные подробности или схожие ощущения.

— Детали и ощущения исключительно субъективны. Но мысль здравая, — согласился со мной Роу. — Может статься, рассказы остальных подстегнут самолюбие Хью, а оно, в свою очередь, подстегнет память, и нас удостоят более обстоятельным рассказом.

— Память или воображение, — вставил я.

Это замечание было встречено с меньшим энтузиазмом.

— Воображение — прекрасное качество, но выход ему мы даем в терапии творчеством. Здесь же требуется предельная ясность и честность, — строго заметил психоаналитик. — Ваша очередь, Норди.

Я приготовился быть предельно ясным и честным. В конце концов, опыт оказался любопытным, хоть и жутким, и я не жалел, что принял в нем участие.

— Мои бесы были разнообразными. Но все, в той или иной степени, походили на классических чертей, какими их малевали в древности на фресках и стенах храмов.

— Так, так, так, — заинтересованно пробормотал Роу. — Говорите, самые традиционные черти? Хвост, рога, копыта, аромат серы?..

— Ароматов не было, никаких. Все остальное присутствовало в полной мере.

— А может, заложило нос? — предположил Джекоб. — Банальный насморк.

Я выразительно втянул носом воздух, демонстрируя его работоспособность.

— Да, сера была бы к месту, — заметил психоаналитик. — Для полного комплекта.

— Увы. Мог бы соврать, но вы сами предупредили насчет воображения.

— Нет-нет, врать не надо! А как насчет испытываемых эмоций?

— Дикая злость. Ярость. Эти твари разрушили тот прекрасный настрой, что подарила кислота вкупе с ванной: покой, парение, чувство вечности. Я ненавидел их, как личных врагов.

— А если описать ваших чертей поподробнее? Можете свериться с бумажкой.

— Легко. Я все утро посвятил их описанию. — Вытащив из кармана куртки исписанный листок, бодро продекламировал: — «Клыки, зубы, челюсти — первое, что бросалось в глаза. Их было множество, со всех сторон. Чрезмерно много, как слепней в жару, как москитов в джунглях. За зубами не так бросались в глаза остальные части морд. Длинные и прямые, как кинжалы, изогнутые, как турецкие ятаганы. Белые, желтые, коричневые, гнилые и здоровые, разрушенные и целые. Они рвали мое тело в клочья. Отчего моя ярость удесятерялась…»

— Вас можно понять, — вставил Роу.

— Было очень больно? — сочувственно подал голос Ниц.

— Как ни странно, нет. Боль вначале показалась резкой, а затем стала терпимой. Я злился не от боли, а оттого, что мое тело — стройное, соразмерное, родное — превращалось в клочки, в ошметки. — Я снова прибегнул к помощи листка: — «Помимо зубов выделялись глаза — крохотные, но яркие, горящие, как уголья в печи или лампочки на рождественской елке. Глаза и зубы, зубы и глаза. Когти… пожалуй, еще они, острые и цепкие. Я отбивался, как мог. Орал на всю вселенную. Громко читал молитвы, что помнил с детства. Размахивал руками, и они тут же превращались в клочья, от плеч до запястий, напарываясь на зубы и рога. Да, у них были рога, как у настоящих чертей. Короткие, почти невидимые в шерсти, но острые, словно шило. Или гвозди».

— Копыта, видимо, тоже были острые? — полюбопытствовал Джекоб.

— О да, более чем. Копытами, раздвоенными, как у овец, а может, растроенными, они истоптали мои ступни, превратили их в месиво. «Кровоточащее месиво, клочья. В конце концов от моего туловища остались лишь крохотные лохматые частицы, а потом и они пропали. Я решил, что теперь твари отстанут — ведь я стал точкой чистого сознания, светимой пылинкой в пустоте. Но не тут-то было. Они продолжали грызть, издавая звуки столь же мерзкие, что и они сами. Торжествующее рычание, злорадный хохот, чавканье, отрыжка, вой…»

— И что же они топтали и жевали, когда осталась одна точка сознания? — с саркастической улыбкой поинтересовался Хью.

— Ее и топтали. Точку сознания. Не оставляя в покое, выдавливая из нее, словно масло из семечка, бесконечную, бессмысленную и безысходную ярость.

— Для них она не была бессмысленной, — заметил Джекоб. — То было их любимое блюдо.

— Да-да! — кивнул Роу с возбуждением. — Они пировали, они устроили роскошное пиршество, вкушая вашу злость и прихлебывая пенно-кипящую ярость. Пир духа, поистине то был пир духа!

— Пир духов, — поправил я увлекшегося исследователя. — Пир мерзких, злобных духов.

— Да-да, я именно это и имел в виду. И чем же всё закончилось?

— Ничем. Это длилось вечность, а потом я очнулся в капсуле с остывшей водой.

— Вода подогревается автоматически, был лишь понижен градус, чтобы вы быстрее пришли в сознание. Вечность, вечность, вечность, — повторил Роу с мечтательной улыбкой. — Слово «вечность» встречается практически в каждом отчете, что показательно.

— Раз уж заговорили о чертях, у меня совершенно идиотский вопрос, — обратился ко всем присутствующим Хью. — Имеет ли хвост у христианского бяки какие-либо смыслы, кроме отсылки к животной, низшей природе демонического, и есть ли он что-то еще, кроме фаллического символа? Насколько мне известно, средневековые теологи предавали этой части бесовского тела еще и некую функцию Древа жизни в отрицательном смысле. То есть своеобразный вектор направления в нижние темные сферы, что-то вроде веревки, по которой можно спуститься на инфернальное дно.

Роу вздохнул.

— Мы бесконечно ценим вашу эрудицию и красноречие, Хью, но куда все это девается, когда необходимо описать собственный неповторимый опыт?

Вопрос был риторическим, и юнец только пожал плечами. Да еще вытянул ноги в рваных джинсах в самую середину круга, образованного нашими телами, и пошевелил ступнями в несвежих носках.

— Благодарю вас, Норди, за подробный и красочный рассказ, — повернулся ко мне доктор. — Вы хорошо потрудились.

— Возьмите с полки пирожок с гвоздями, — буркнул Джекоб.

— Что вы сказали? — Джекоб не ответил, и доктор вперил приветливые глаза в его соседа. — А теперь о своих впечатлениях нам поведает Ниц. Понимаю, вам изрядно надоело повторять одно и то же в третий раз…

— В четвертый, — поправил Ниц.

— Даже в четвертый! Но это делается для блага новеньких: ваши рассказы могут оживить в их памяти упущенные детали. Особенно это касается нашего юного эрудита, столь огорчившего всех чрезмерной лаконичностью своего отчета. Итак, Ниц?

— Итак, — Ниц повел очами под тяжелыми веками, набрал воздуха и заговорил очень быстро, почти затараторил, с удовольствием и воодушевлением: — Я прекрасно себя чувствовал в открытом космосе, не испытывал никаких негативных эмоций, я наслаждался бескрайней свободой, я ликовал, я парил. И тут откуда ни возьмись взялись эти твари и плотно облепили меня со всех четырех сторон. Нет, с шести сторон — ведь были еще ступни и макушка! Помнится, я тут же подумал, что это естественно: «Больше же всего ненавидят парящего!» Они смахивали на гигантских насекомых: богомолов, кузнечиков, стрекоз. Я не знаток этих неприятных созданий природы, но явно не жуки и не сороконожки — потому что сухие и длинные. Их отвратительные тела застили свет звезд. Их жестокие насекомые мордочки вызывали отвращение. Они были похожи на старинных бракованных роботов. Не живые, но механистичные, и при этом абсолютно безжалостные, глухие к воплям и мольбам. Таким образом, я испытывал целую гамму самых разнообразных чувств: восхищение вечностью и бесконечностью, ликование от сияющего простора без границ, тоску от сознания, что мироздание рождает подобных тварей, глубокое отвращение от тесного контакта с ними. Словно по команде все твари вытянули свои губы, превратив их в тонкие соломинки или трубочки, воткнули их в разные части моего тела и принялись тянуть мое внутреннее содержание. То есть пить, всасывать, смаковать, словно коктейль!

— Коктейль из четырех компонентов: восхищение, ликование, тоска и отвращение, — вставил Роу. — Что за сложный и дивный вкус, должно быть!

— О да: дивный, острый, пряный, ни на что не похожий. Оттого они так и присосались ко мне! Я мысленно представил себя баром, точнее, барной стойкой, уставленной бокалами с эксклюзивными коктейлями. «Только у нас и нигде больше вы сможете вкусить такое!» Поверите ли, я даже принялся сверкать глазами, имитируя неоновую подсветку, и клацать зубами в ритме хард-рока.

Юдит рассмеялась, по-детски запрокинув голову.

— Круть! — одобрительно бросил Хью.

— Думаю, бесы были в полном восторге, — заметил Джекоб.

— Надеюсь. — Ниц скромно потупил голову.

— И не только бесы: не меньше ликовали ангелы, — добавил юнец. — Ведь вы испускали и светлые чувства типа восторга, и они, я думаю, не замедлили тоже воткнуть в вас свои соломинки.

— Ничего светлого, говоря по правде, любезный друг, вокруг себя я не замечал. Кроме тех же звездочек, бесстрастных и вечных. Впрочем, я солгу, если скажу, что был угнетен или испуган: ведь «мера опасности, которой живет человек — единственная мера его величия».

— Значит, ангелы были невидимы.

— Об ангелах мы поговорим в другой раз. Не забывайте о теме сегодняшнего обсуждения, — вмешался в их диалог психоаналитик. — Продолжайте, Ниц. Мы ничуть не сомневаемся в вашем величии, но лучше бы не отвлекаться от основного сюжета.

— Забавы ради — а также ради исследовательского интереса, я порой заставлял себя подавлять негативные чувства. Принимался смеяться и радоваться: ах, что за Млечный Путь! Как искрятся и веют хвосты комет!.. Творил коктейль из одного ликования и позитива. Реакция была однозначной: твари тут же вытаскивали из меня соломинки, отплевываясь и негодуя. Они шипели и вращали фасеточными глазами величиной с яблоко, и от столь мерзопакостного зрелища долго пребывать в радостном состоянии не получалось. По контрасту я соскальзывал в самую глубокую тоску, без малейшего проблеска, в самое кромешное отвращение. Они тут же, визжа и отталкивая друг друга, втыкали свои соломинки, млели, урчали от удовольствия и тянули с утроенной силой. И длилось это… да, вечность. Не буду оригинальничать: вечность.

— Благодарю вас, Ниц, — Роу важно кивнул и побарабанил спицами пальчиков по колену. — Правда, с каждым разом ваш рассказ теряет в деталях, становится все лаконичнее, ну да ничего не попишешь. Скучно, как я уже говорил, повторять одно и то же.

— И заметьте, всего две цитаты на протяжении рассказа! — усмехнулся Джекоб.

Ниц покраснел, словно его уличили в чем-то постыдном.

— Позвольте, я…

— Не позволю, — шутливо перебил его Роу. — Препирательства уведут нас далеко от темы. На мой скромный взгляд, отсутствие цитат только украсило рассказ, сделав его более точным и объективным. Так что ваша ирония, Джекоб, мимо цели.

— Грешен. Не сдержался.

— Теперь ваша очередь немножко поскучать, — кивнул ему психоаналитик.

— Что ж, — Джекоб вздохнул с нарочитым смирением. — Тоже буду краток. В пятый-шестой раз, думаю, это простительно. Меня рвали на клочки звери. Кусали, терзали — совсем как Норди его черти. То были самые разные представители фауны: медведи, шакалы, крысы, зайцы…

— Зайцы? — удивилась Юдит.

— Зайцы или кролики — плохо их различаю: с ушами, длинные нечищеные резцы. Икры обвивали змеи, макушки клевали грифы, сойки и зимородки. В общем, мерзость.

— Что ж тут мерзкого: милые земные зверюшки, — пожал плечами Хью.

— Вы забыли упомянуть испытываемые эмоции, — напомнил Роу.

— Да какие могут быть эмоции в подобном окружении? Зверская боль, да бессильная злость. Порой, правда, охватывал хохот, близкий к истерическому: когда вглядывался в усердно жующие мордочки кроликов, в суетливые телодвижения мышек и землероек. Подумать только: венец творения поедаем сворой мелких вонючих тварей!

— Вы говорили: были медведи, — вставил я.

— Медведи отчего-то не так бросались в глаза, как крысы и землеройки.

— Надеюсь, этот опыт помог вам визуально подтвердить ту истину, что человек — вовсе никакой не венец. Ни даже верхнее звено пищевой цепочки, — наставительно произнес Роу.

— Да уж, эту невеселую истину я уразумел! — Джекоб поник нечесаной головой. — Пренеприятнейший опыт, честно сказать. Повторения бы не хотелось.

— Повторения не будет, — успокоил его, да и всех присутствующих, психоаналитик. — Мы постоянно придумываем здесь что-то новенькое, как вы сами могли бы заметить за прошедшие восемь месяцев.

— Я заметил. И даже поучаствовал в этом процессе. Рискую напугать новеньких, но — среди последующих экспериментов случались и пострашнее.

Роу бросил на него укоризненный взгляд, но промолчал и повернулся к молчавшему все это время Кристоферу.

— Вот, наконец, и ваша очередь, Кристофер. Слушаем вас очень внимательно.

Тот потер в раздумье розовую щеку, взъерошил волосы. Он напоминал младенца с рекламы памперсов: мутно-голубые глаза, ямочки на щеках, пухлые запястья. Младенец явно пребывал в тупике. Видимо, возвращение к пережитому опыту давалось тяжко.

— Хорошо мне не было, — заговорил он отрывисто, глядя в одну точку в углу комнаты. — Было пусто и одиноко, сразу. Россыпь звезд только увеличивали тотальное одиночество и холод. Пока я не увидел Линду. Сначала зыбкий далекий силуэт, черт не различить, но я сразу понял, что это она. Я узнал бы ее и в полной темноте. Я стал звать, кричать. Она приближалась. Я уже видел ее лицо, она улыбалась мне, счастливо моргала ресницами, морщила нос… Она протянула навстречу руки… И тут ее заслонил кто-то. Она растаяла, а он остался, обретя отвратительную четкость и выпуклость. Он повернулся ко мне лицом, и я узнал его. Убийца. Я хорошо разглядел его на суде. Ему даже не дали пожизненного — каких-то двенадцать лет. Всего двенадцать лет, словно он замучил и убил не человека, не женщину, прекрасную и добрую, но дворняжку или кролика. Я кинулся к нему, чтобы разодрать его лицо ногтями. Но он стал раздваиваться, растраиваться, расчетверяться… множиться, со страшной скоростью. Его копии или клоны заполонили все вокруг. Они теснили меня, они заслонили все звезды и все галактики. Повсюду, куда ни глянь — одно ухмыляющееся лицо. ЕГО лицо. Это было непередаваемо. Я понял, что такое христианский ад с его муками. Это было сильнее и хуже ада. Это… это…

Голос упал до хриплого шепота. Розовые щеки стали серыми.

— Хорошо-хорошо, хватит, — сжалился над ним Роу. — Мы поняли ваш мессидж. Переведите дыхание, расслабьтесь. Думаю, все здесь благодарны вам за рассказ, потребовавший таких волевых усилий.

— Спасибо, друг, — проникновенно откликнулся романтик Ниц.

— Я бы не смогла… о таком, — пробормотала Юдит в пространство.

— Итак, — психоаналитик вперил очи в Хью. — Вернемся к вам, наш молодой друг. Возможно, рассказы товарищей освежили вам память, и вы тоже поведаете что-нибудь интересное.

— Интересненькое, — вставил с усмешкой Джекоб.

Хью беззвучно помотал головой.

— Так-таки ничего? — не отставал Роу. — Совсем ничего?..

Юнец с неохотой разжал губы, словно делая всем великое одолжение.

— Ну… попервоначалу я испытывал блаженство. Такое, знаете, сравнимое с блаженством младенца-дауна, которому впервые позволили попрыгать на батуте. А потом картина переменилась. Я узрел собственные удивленные продолговатые внутренности, кем-то аккуратно извлеченные из туловища, размотанные и развешенные по ветвям окрестных печальных дерев. Как украшения на детский праздник. Кто-то зыбкий и лиловатый принялся наигрывать на них, как на арфе. Но мелодия не вдохновляла.

Роу вздохнул и пристально поглядел на рассказчика.

— Хью, это не ваш опыт. Вы пересказываете трип одного из ваших предшественников. Давно, между прочим, ушедшего с физического плана. Не представляю, где вы могли с ним познакомиться.

— Во сне. В кошмаре, если точнее.

— Может, прописать вам транквилизаторы? Мы очень хотим, мы просто жаждем услышать ваши, понимаете — ваши! — впечатления и переживания. Ну же, Хью!

Юнец не ответил. Взгляд глубоко посаженных глаз обдавал всю нашу компанию скопом хмурым презрением.

— Ну что ж, падать на колени и умолять разжать губы и родить пару связных словес я не стану, — Роу обиженно подергал бровями. — Лишь скажу, что вы непременно пожалеете о своем молчании. И совсем скоро! Но исправить ничего уже будет нельзя. Мне искренне жаль вас, юноша. — Выждав паузу, он встрепенулся и выпрямился. — Итак, подведем итоги! Опыт получился плодотворным, на мой взгляд. Ничего принципиально нового мы не обрели, обманывать не стану, но все наши труды и все ваши неприятные переживания в процессе эксперимента были не зря. Общими усилиями мы подтвердили известное ранее принципиальное и важное положение: тонкий мир, расположенный непосредственно над миром физическим, во многих своих аспектах субъективен. Те, кого мы встречаем там, их физический облик, манеры, поведение, во многом зависят от нашего воспитания, наших установок, предпочтений и мировоззрения. Так, Джекоб?

— Именно, — лениво откликнулся русский. Он снова зевнул, не сочтя нужным даже прикрыть зевок ладонью.

— Не хотите логически завершить мою мысль и подвести итоги?

— Почему бы нет? — Джекоб нагнулся вперед и почесал подбородок, прошуршав бородой. — Я никогда, признаюсь честно, не любил особо наших меньших родственников: всяких там кошек, хомячков и сусликов. Потому голодная нечисть в моем трипе привиделась мне в виде земной фауны.

— А как же кот? — спросил я. — Как же Мурзень, готовый валить даже тушкой?

Джекоб покосился в мою сторону.

— Мурзень — исключение. В нем было больше от человека, доброго старого кореша, чем от кота. И — если уж вам это так принципиально — я не заводил кота: он достался мне от сбежавшей жены вместе с остальным хламом.

— Понял, спасибо.

— Вы не любите животных, а Ниц терпеть не может насекомых! — радостно догадалась Юдит.

— Я много чего не могу терпеть, — торжественно возгласил Ниц. — И в первую очередь людей. «Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым». А я еще не вырос до размеров моря. «Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя».

— О да! — поддакнул Джекоб. — Особенно пищеварительная система.

— «Некогда были вы обезьяной, и даже теперь…»

— А я-то порадовался, что нас сегодня почти не грузят гениальными словесами! — посетовал, усмехаясь, неугомонный русский.

«…И даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян», — невозмутимо продолжил Ниц. — Но насекомые тоже достаточно омерзительны. По крайней мере, смотреть на них неприятнее, чем на мышей или медведей.

— Тогда почему Ницу не привиделись люди? — задал я резонный вопрос.

— Да, Ниц, почему? — переадресовал вопрос психоаналитик.

— Люди — это банально. Они окружают меня в физическом мире, и их появление не смогло бы меня существенно огорчить или шокировать.

— Логично, — согласился Роу.

— А для меня, получается, самые омерзительные — пиявки? — спросила Юдит.

— А есть что-то, что пугает и отвращает вас больше? — поинтересовался Джекоб.

— Как и Ница: люди.

— На людей, как мудро отметил Ниц, вы вполне нагляделись в нашем мире.

— А мои христианские черти? Как быть с ними? — вставил я в общий хор свой тенорок.

— А вас не воспитывали в детстве в христианской вере? — спросил русский.

— Ну, наверное, как многих. Родители были лютеранами, и до четырнадцати лет я ходил в воскресную школу.

— Вот видите!

— Но с четырнадцати наступила пора сомнений, а с семнадцати — полоса атеизма.

— Это неважно, — объяснил Роу. — Детские установки самые крепкие. Они прочнее всего впечатываются в подсознание.

— А я? — жалобно спросил розовый Кристофер. — Что со мной?

— Вы же сами знаете, — улыбнулся Роу.

— Да, но для новеньких…

— Для новеньких, конечно, мы повторим. Дежкоб?

— Элементарно, — откликнулся тот. — Крису показали самого ненавистного человека на свете, размножили в бесчисленных экземплярах — чтобы в той же мере усилить ужас, ненависть и душевную боль. Думаю, жратва у наших бесплотных друзей получилась на редкость питательной, а напитки крепкими.

— Крепкими, как русская водка! — подмигнул ему Роу.

— Нет, как ямайский ром, — парировал Джекоб.

— Неразбавленная спиртяга, — меланхолично протянул юнец в рваных джинсах.

— Что ж, всем спасибо. — Роу оглядел каждого члена группы по очереди, ласково и благодарно. — Особенное спасибо вам, Норди, вашей хорошей памяти и художественному языку. Ну а вам, Хью, спасибо худосочное, я бы сказал, символическое. Лишь за компанию со всеми.

Хью, судя по невозмутимой физиономии, нисколько не расстроила символичность благодарности. Он первым поднялся с паласа и зашагал к дверям. Я — следом.

Снаружи юнец припустил очень быстро, и я едва нагнал его.

— Послушайте! — Я придержал нелюдимого парня за плечо, и он обернулся с тем же язвительно-отчужденным выражением, что и на группе. — Вы это напрасно. Лучше было бы рассказать подробно.

— Лучше для кого? — усмешка дернула губы.

— Отказываясь участвовать в опытах или проявляя малую активность, вы рискуете перейти в категорию «запчастей». Или «верблюдов» — здесь по-разному это называют.

Усмешка стала жестче.

— А с чего вы взяли, что «запчастью» быть хуже, чем лабораторной крысой? По крайней мере, «запчасти» уходят хорошо — по отношению к ним клиника выполняет свои обещания.

— Вам известно, как они уходят? Откуда?

— Какая разница?

— Просто интересно.

— Вы не являетесь для меня персоной ближнего круга, и вообще достаточно весомой социальной единицей. Поэтому отвечать нет никакого желания. Но так уж и быть. Могли бы догадаться сами, что делают обычно перед операцией. Вводят наркоз — веселящий газ, и «запчасти» засыпают в самом прекрасном расположении духа. А вот «крысы» и «мушки» могут быть замучены до предела, до потери человеческого облика. О, вы еще не знаете, каковы фантазии здешних пытливых умов! Мой вам совет: поменьше общайтесь с фанатиками и болванами вроде Джекоба, не умеющими или не желающими сдерживать свои ментальные кровоизлияния и рвотные мыслепотоки.

Хью отстранился и зашагал прочь, оставив меня переваривать сказанное.