Глава 7 ПРОГУЛКИ НА ВЫСОТЕ

Глава 7 ПРОГУЛКИ НА ВЫСОТЕ

Став «мартышкой», я получил дополнительное свободное время, которое использовал для излюбленных прогулок. Вскоре практически весь остров Гиперборея стал освоен, словно собственный садовый участок. Появились особо любимые, заветные местечки, которые посещал чаще других и даже наделил именами. Скажем, маленькое живописное болото с пахучим болиголовом, голубыми метелками вереска и золотистой осокой назвал Зачарованной Заводью, а узкую песчаную косу, далеко вдававшуюся в океан (как славно было бы здесь купаться, будь температура воздуха градусов на двадцать повыше!) — Сыпучее Лезвие.

Больше всех запал в душу Лиловый Пик — самая высокая точка острова. Лиловый оттенок придавали скалам облепившие их лишайники. До этого места нужно было долго карабкаться по крутому склону, поросшему карликовыми соснами и можжевельником. Физические усилия стоили того: с Пика открывался вид на Гиперборею и все четыре стороны водного пространства на десятки километров, точнее, морских миль.

Помню, забравшись туда впервые, надолго застыл очарованным изваянием. Если повернуться лицом на север или северо-запад, где во всей округе не видно ни домика, ни тропинки, ни пенька, возникало странное и сильное ощущение первозданности. Океан… То взбаламученный, подвижно горбатый, то подернутый мелкой рябью, то шелковый. Лохматые сосны и лиственницы, разноцветные заплаты мхов на оголенных ветром скалах… Белые росчерки чаек… И ни единого следа человека.

Словно меня перебросило во времени назад, в светлый вечер пятого дня творения или в раннее утро шестого. И Господь Иегова медлит, рассматривая свежесотворенный океан и густые мхи, золотистый песок и серо-лиловые скалы, плещущихся рыб и пикирующих чаек. «И увидел Бог, что это хорошо». И задумался: может, хватит? Остановиться на достигнутом? Не будет ли дальше хуже?

Да, это хорошо, просто замечательно. Изумительно, черт возьми! И лучше уже не будет. Стой! — хочется крикнуть на сотню миллионов лет назад. Оставь все как есть, не трогай! Твое творение совершенно — ни убавить, ни прибавить. Прекрасно всё: и крохотная серебристая рыбка, и чайка, что с жадным криком выхватила ее из воды. И узорный папоротник, и блестящая слюда, и медлительная улитка. Даже в комаре, если вглядеться, есть своя прелесть: он грациозен и легок, он так тонко, так нежно звенит.

Остановись, заклинаю!..

Нет, он не услышит мой слабый крик из будущего. Не остановится. Творец, что б его. В этом всё дело. Что-то, видно, свербило у него внутри, не давало покоя. Невоплощенные замыслы томили и звали.

Подумал, полюбовался, почесал бороду. Потер натруженные ладони, нарыл красной глины на обрывистом берегу речки и… принялся лепить.

Жаль, что не остановился вовремя.

Для чего он был сотворен, «венец»? Чтобы изгадить и изломать всё то, что так любовно сочинялось, лепилось и красилось в предыдущие пять дней? Неужели Всевышний не знал наперед, не догадывался, что сделает его последнее творение — самое сложное, самое высокоумное — с придуманным до него? Испачкает моря и реки, отстреляет диких зверей, вырубит леса и джунгли, обезобразит грудами пластика и пивных банок белоснежные горные пики.

Воистину загадочна логика Творца. Вершина замысла, самый заветный труд — мелкий пачкун, жадный и злой разрушитель. Или это просчет, ошибка? Демиурги, верно, тоже ошибаются. А исправить нельзя: творчество на столь высоком уровне необратимо, всё придуманное схватывается навечно. Он не всезнающ, Господь, раз не сумел предвидеть. И не всемогущ — раз не смог исправить неудавшееся творение или остановить его тотальное разрушительное торжество…

Из абстрактных размышлений вывел шорох осыпающихся камней и негромкие женские голоса. Я обернулся, досадуя, что кому-то вздумалось потревожить мое уединение. И не лень было карабкаться на такую высоту…

На соседний утес, метрах в двадцати от моего пика и пониже метров на пять, поднимались две всадницы. (А я и не знал, признаться, что на Гиперборее есть кони и практикуют верховые прогулки!) Одну — крупную, полную, черноволосую, видел впервые. Она восседала на огромном вороном красавце, облаченная в кожаные полусапожки со шпорами и бриджи в обтяжку. На фоне смоляного бока коня звездочки шпор блестели остро и ярко. Несмотря на жокейское облачение, посадка, грузная, сутулая, выдавала неумелого наездника. Вторая всадница была стройной и смотрелась не в пример симпатичнее, хотя чересчур короткие поводья и неуверенная осанка говорили о столь же малом опыте верховой езды. Гнедая кобылка рядом с жеребцом казалась изящной и хрупкой, она не стояла на месте, нервно перебирая ногами и крутя головой, отчего всаднице приходилось то и дело натягивать поводья.

Я без труда узнал Юдит: желтая ветровка, короткие волосы, потертые джинсы. Интересно, с кем это она выехала на романтический променад? Будь это юнец вроде хмурого Хью, я бы не удивился. Но зрелая грузная дама… Ну и парочка!

Старшая всадница подъехала к самому краю утеса и горделиво выпрямилась. Красивыми — за исключением коня — были еще ее волосы: черные, как конская шкура, волнистые пряди трепетали на ветру. Юдит, горбясь над холкой кобылы и вцепившись левой рукой в гриву, осторожно приблизилась к ней. Чернокудрая дама что-то говорила, поводя рукой, словно радушная хозяйка, показывающая свои владения. Юдит ежилась — то ли от неуверенности в седле, то ли от страха высоты, но улыбалась.

Повернувшись влево, дама увидела меня. Что-то сказала спутнице, и та, взглянув в мою сторону, кивнула. Взяв висевший на шее полевой бинокль, дама бесцеремонно уставила на меня окуляры. Разозлившись, я показал ей язык и отвернулся. Ветер донес слабые всполохи женского смеха.

К счастью, рассматривали меня недолго: в виду незначительности объекта. Спустя пару минут донеслись звуки осыпающегося под копытами щебня: амазонки спускались вниз. Вскоре я разглядел их на тропинке метрах в тридцати подо мной. На ровном месте они пустились рысью. У «хозяйки острова» грузно тряслась тяжелая грудь под обтягивающим свитером. Юдит панически теребила поводья, поджав колени, боясь сверзиться с лошадиной спины. Бедняжка. Определенно, прогулка вынужденная: надавили, убедили, заставили.

Кто бы это мог быть, интересно? Явно не из пациентов и не обслуга. Быть может, таинственная Пчеломатка, о которой как-то вскользь упомянул Джекоб?