Крылья восприятия

Крылья восприятия

Весь день мы просидели с доном Хуаном в горах. Ушли мы на рассвете. Он провел меня по четырем местам силы и на каждом из них давал мне особую инструкцию относительно того, каким образом выполнить ту конкретную задачу, которую он наметил для меня несколько лет назад как жизненную ситуацию. Возвратились мы к концу дня. Поев, дон Хуан ушел из дома дона Хенаро. Он сказал, что следует подождать Паблито, который принесет керосин для лампы и что мне следует поговорить с ним.

Я полностью ушел в работу над своими заметками и не слышал, как пришел Паблито до тех пор, пока он не оказался рядом со мной. Паблито заметил, что он практиковал походку силы и из-за этого я, конечно, не слышал его и не мог услышать, разве что я могу видеть.

Мне всегда нравился Паблито. Однако в прошлом у меня было мало возможности побыть с ним наедине, хотя мы и были хорошими друзьями. Паблито всегда поражал меня, будучи очаровательнейшей личностью. Его имя было конечно Пабло, но уменьшительное Паблито подходило к нему лучше. Он был тонкокостным, но жилистым. Подобно дону Хенаро, он был поджарым, неожиданно мускулистым и сильным. Ему наверное было около 30-ти, но выглядел он так, как будто ему 18. Он был темным и среднего роста. Его коричневые глаза были чистыми и ясными, и также, как у дона Хенаро, на лице у него сияла покоряющая улыбка с дьявольским оттенком.

Я расспросил его о его друге Несторе, другом ученике дона Хенаро. В прошлом я всегда их видел вместе, и у меня всегда возникало впечатление, что они отлично понимают друг друга даже без слов. Однако по внешнему виду и характерам они были противоположностями. В то время как Паблито был веселым и прямым, Нестор был мрачноватым и себе на уме. Он был также выше, тяжелее и темнее товарища.

Паблито сказал, что Нестор, наконец, привлекся к работе с доном Хенаро, и что он изменился совершенно в другую личность по сравнению с тем, что я видел в последний раз. Он не захотел углубляться дальше в разговоры о работе Нестора или перемене его личности и резко сменил тему разговора.

— Как я понимаю, нагваль кусает тебя за пятки, — сказал он.

Я был удивлен, что он это знает и спросил, как он об этом догадался.

— Хенаро говорит мне все, — сказал он. Я заметил, что он не говорит о доне Хенаро в той же учтивой манере, как я. Он просто называл его фамильярно Хенаро. Он сказал, что дон Хенаро был ему как брат и что им очень легко друг с другом, как если бы они были одной семьи. Он открыто признался, что очень любит дона Хенаро. Я был глубоко тронут его простотой и непредвзятостью. Разговаривая с ним, я понял, насколько я не был близок по темпераменту дону Хенаро, поэтому наши взаимоотношения были формальными и строгими по сравнению с таковыми между доном Хенаро и Паблито.

Я спросил у Паблито, почему он боится дона Хуана. Его глаза сверкнули. Казалось, уже одна мысль о доне Хуане испугала его. Он не ответил. Казалось, он загадочным образом оценивает меня.

— Ты не боишься его? — спросил он. Я сказал ему, что боюсь дона Хенаро, и он засмеялся, как будто меньше всего мог этого ожидать. Он сказал, что разница между доном Хенаро и доном Хуаном была подобна разнице между днем и ночью. Дон Хенаро был день, дон Хуан был ночь, и как таковой, он был самым пугающим существом на земле. Описание своего страха перед доном Хуаном заставило Паблито сделать некоторые замечания относительно своего собственного состояния, как ученика.

— Я в самом жалком состоянии, — сказал он. — если бы ты мог видеть, что делается в моем доме, то ты бы понял, что я знаю слишком много для обычного человека, но если бы ты увидел меня с нагвалем, то ты бы увидел, что я знаю недостаточно.

Он быстро сменил тему и стал смеяться над тем, что я делаю заметки. Он сказал, что дон Хенаро доставлял ему массу удовольствия, имитируя меня. Он сказал, что дону Хенаро я очень нравлюсь, несмотря на странности моей личности, и что он выразил это в том, что я являюсь его «протехидо».

Это был первый раз, когда я услышал такой термин. Он соответствовал другому термину, введенному доном Хуаном в начале нашей связи. Он сказал мне, что я являлся его «эскохидо» — избранный. Слово «протехидо» означает защищаемый.

Я спросил Паблито о его встрече с нагвалем, и он рассказал мне историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды дон Хуан дал ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он повесил ее на крюк над дверью своей комнаты, и, поскольку он не мог придумать для нее никакого использования в то время, то весь день и не вспоминал о ней. Он сказал, что, по его мысли, корзина была даром силы и должна была быть использована для чего-нибудь особенного.

В начале вечера, который по словам Паблито, был и для него самым опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один дома и собирался идти в гости к другу. В комнате было темно. Он схватил пиджак и, когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним и покатилась к его ногам. Паблито сказал, что он смехом прогнал свой испуг, как только увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и вся его жизнь содрогнулась. Корзина отпрыгнула от него и начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил ее и давил на нее. Паблито сказал, что из кухни в комнату попадало достаточно света, чтобы все кругом можно было хорошо различать. Мгновение он смотрел на корзину, хотя чувствовал, что этого делать не нужно. По корзине прошли конвульсии, как будто она тяжело дышала. Паблито утверждал, пересказывая свой опыт, что он действительно видел и слышал, как корзина дышала, и что она была живой и гонялась за ним по всей комнате, загораживая ему выход. Он сказал, что затем корзина начала расти, раздуваясь. Все кольца бамбука разошлись, и корзина превратилась в гигантский шар, подобно сухому кусту перекати-поля, который покатился к нему. Он упал назад на пол, а шар начал взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому времени он уже был без ума и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по его ногам, как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его, и тогда заметил, что шар — это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание.

Паблито очень прямо и открыто пересказал мне серию устрашающих встреч, которые он и члены его семьи имели с нагвалем. Мы провели несколько часов, разговаривая. Оказалось, что он находится в таком же положении, как и я. Однако он был определенно более чувствительным, чем я, в обращении с терминологией магов.

В какой-то момент он поднялся и сказал, что он чувствует приближение дона Хуана и не хочет оказаться тут. Он исчез с невероятной скоростью. Казалось, что-то выбросило его из комнаты. Я не успел закончить «до свидания».

Вскоре пришли дон Хуан и дон Хенаро. Они смеялись. — Паблито бежал по дороге, как душа, преследуемая дьяволом, — сказал дон Хуан. — Интересно, почему?

— Я полагаю, он испугался, когда увидел как Карлитос срабатывает пальцы до костей, — ответил дон Хенаро, насмехаясь над моим писанием.

Он подошел ко мне поближе. — Эй, у меня есть идея, — сказал он почти шепотом. — поскольку ты любишь так много писать, почему бы тебе не научиться писать твоим пальцем вместо карандаша? Вот это было бы да!

Дон Хуан и дон Хенаро сели у меня по бокам и смеялись, разговаривая о возможности писать пальцем. Дон Хуан серьезным тоном сделал странное замечание. Он сказал:

— Нет сомнения, что он может писать пальцем, но сможет ли он прочесть это?

Дон Хенаро согнулся от смеха и добавил: — Я уверен, что он может прочесть все, что угодно.

А затем он начал рассказывать совершенно не связанную с предыдущим историю о деревенском простачке, который стал важным чиновником во время политического переворота. Дон Хенаро сказал, что герой его истории был полномочным министром или губернатором или даже президентом, потому что он не может сказать, что именно люди делают в своей глупости. Из-за этого назначения он поверил в то, что он действительно важное лицо и научился определенному действию.

Дон Хенаро сделал паузу и посмотрел на меня с видом драматического актера, переигрывающего свою роль. Он мигнул мне и сдвинул брови вверх и вниз. Он сказал, что герой его рассказа был очень хорош на публичных сборищах и мог выдать длинную речь без всяких затруднений, но что его положение требовало, чтобы он читал свои речи по бумажке. А этот человек был неграмотный. Поэтому он использовал свои мозги для того, чтобы перемудрить всех. У него был лист бумаги, на котором было что-то написано, и он размахивал им, когда говорил речь. И таким образом его эффективность и хорошие качества были несомненными для всех простачков страны. Но однажды грамотный иностранец проходил мимо и заметил, что герой читает свою речь, держа бумажку вверх ногами. Он засмеялся и всем указал на ложь.

Дон Хенаро опять сделал паузу и посмотрел на меня, скашивая глаза и спрашивая: "ты думаешь, что герой попался? Нисколько. Он спокойно всех осмотрел и сказал: «вверх ногами? Но какое значение может иметь положение бумаги, если ты знаешь, как читать?» И все простачки с ним согласились.

И дон Хуан и дон Хенаро расхохотались. Дон Хенаро мягко похлопал меня по спине. Казалось, что я был героем его рассказа. Я почувствовал раздражение и нервно засмеялся. Я подумал, что может быть в этом есть скрытый смысл, но не посмел спросить.

Дон Хуан пододвинулся ко мне поближе. Он наклонился и прошептал мне на правое ухо: «тебе не кажется это забавным?» Дон Хенаро тоже наклонился и прошептал мне на левое ухо:"что он сказал?" У меня была автоматическая реакция на оба вопроса, и я сделал невольный синтез.

— Да, я полагаю, он сказал это забавно, — сказал я. Они оба очевидно осознавали эффект своего маневра. Они смеялись, пока слезы не потекли у них по щекам. Дон Хенаро, как обычно, был более преувеличен в своих проявлениях, чем дон Хуан. Он упал на спину и отъехал на спине на несколько метров от меня. Затем он лег на живот, разбросав руки и ноги и стал крутиться на животе, как если бы он был стрелкой на иголочке. Он крутился до тех пор, пока не приблизился ко мне, и его нога не коснулась моей. Он рывком сел и по-овечьи улыбнулся.

Дон Хуан держался за бока. Он смеялся очень сильно и, казалось, что его живот заболел.

Через некоторое время они оба наклонились и стали шептать мне в уши. Я пытался запомнить последовательность того, что они говорили мне, но после бесплодной попытки я сдался. Там было слишком много всего.

Они шептали мне в уши до тех пор, пока у меня опять не возникло ощущение, что я расщеплен надвое. Я стал дымкой как предыдущим днем, желтым туманом, который ощущал все прямо. То-есть я мог «знать» вещи. Мысли здесь не участвовали. Была только уверенность. И когда я пришел в контакт с мягким губчатым пружинящим чувством, которое было вне меня и в то же время было частью меня, я «знал», что это дерево. Я ощущал, что это дерево, по его аромату. Оно не пахло как какое-либо из тех конкретных деревьев, которые я мог вспомнить. Тем не менее что-то во мне «знало», что этот особый запах был «сущностью» дерева. У меня не было в точности чувства, что я знаю. Точно также мне не нужно было обсуждать свое знание или придавать ему признаки. Я просто знал, что тут есть что-то в контакте со мной, всюду вокруг меня. Дружественное, теплое, всеохватывающий запах, выходящий из чего-то, что не было ни твердым, ни жидким, но неопределенным чем-то еще, что, как я знал, было деревом. Я чувствовал, что зная его таким образом, я касаюсь его сущности. Я не отталкивался этим. Оно скорее приглашало меня слиться с ним. Оно захлестывало меня или я захлестывал его. Между нами была связь, которая не была ни натянутой, ни неприятной.

Следующее ощущение, которое я мог вспомнить с ясностью — это была волна удивления и экзальтации. Все составляющее меня вибрировало, как если бы заряды электричества проходили сквозь меня. Они не были болезненными. Они были приятными, но в такой неопределенной форме, что не было никакого способа категоризировать это. Тем не менее, я знал, что то, с чем я нахожусь в контакте, было землей. Какая-то часть меня признавала с совершенной уверенностью, что это была земля. Но в тот же момент, как я попытался выделить бесконечность прямых восприятий, которые я имел, я потерял всякую способность дифференцировать свои восприятия.

Затем совершенно внезапно я стал опять самим собой. Я думал. Это был такой резкий переход, что мне показалось, будто я проснулся. Однако в том, что я ощущал, было что-то такое, что не было полностью мной. Я знал, что чего-то недостает уже прежде, чем открыл глаза. Я оглянулся. Я все еще был во сне или имел какое-то видение, но и имел необычайную ясность. Я сделал быструю оценку. У меня не было сомнений, что дон Хуан и дон Хенаро вызвали мое сноподобное состояние для какой-то специальной цели. Я, казалось, вот-вот пойму, чем эта цель является, но в этот момент что-то внешнее по отношению ко мне заставило меня уделить внимание окружающему. Мне понадобилось долгое время, чтобы сориентироваться. Я явно лежал на полу на животе, и то, на чем я лежал, было захватывающим полом. Пока я его рассматривал, я не мог преодолеть чувство испуга и удивления. Я не мог сообразить, из чего он сделан. Нерегулярные полосы какой-то неизвестной субстанции были уложены вместе, но не примыкали ни к полу, ни одна к другой. Они были эластичными и поддавались, когда я пытался раздвинуть их своими пальцами, но как только я расслабил пальцы, они сразу вернулись в свое первоначальное положение.

Я попытался встать и был охвачен совершенно невероятным расстройством органов чувств. Я не имел контроля над своим телом. Фактически, мое тело, казалось, не было моим. Оно было инертным. Я не имел связи ни с одной из его частей, и когда я попытался подняться, я не смог двинуть руками и беспомощно раскачивался на животе, перекатываясь на бок. Инерция моего вращения чуть не заставила меня опять перевернуться на живот. Мои вытянутые ноги и руки не дали мне перевернуться, и я остался лежать на спине. В этом положении я уловил две странно сложенные ноги и крайне нарушенные ступни из всех, которые я когда-либо видел. Это было мое тело! Я, казалось, был завернут в тунику. Мне пришла на ум мысль, что я испытываю сцену самого себя как калеки или инвалида какого-либо сорта. Я попытался согнуть спину и взглянуть на свои ноги, но смог только дернуться телом. Я смотрел прямо на желтое небо, глубокое ярко-лимонно-желтое небо. На нем были борозды или канавы более темного желтого тона и бесконечное количество протуберанцев, которые висели подобно каплям воды. Общий эффект этого невероятного неба был потрясающим. Я не мог определить были ли эти протуберанцы облаками. Там были также районы теней и районы других тонов желтого цвета, которые я обнаружил, двигая головой из стороны в сторону.

Затем еще что-то привлекло мое внимание. Солнце в самом зените желтого неба прямо над моей головой. Слабое солнце, судя по тому факту, что я мог смотреть прямо на него, которое отбрасывало спокойный однообразный беловатый свет. Прежде чем я успел поразмыслить над всеми этими неземными картинами, я был жестоко потрясен. Моя голова дернулась и закачалась взад-вперед. Я почувствовал, что меня поднимают. Я услышал резкий голос и смех и увидел перед собой потрясающее зрелище — гигантская босоногая женщина. Ее лицо было круглым и огромным. Ее волосы были расчесаны, как у мальчика. Ее руки и ноги были гигантскими. Она подняла меня и положила к себе на плечи, как если бы я был куклой. Мое тело вяло свесилось. Я смотрел вниз на ее сильную спину. На ее плечах и вниз по ее спине была сеть мелких волокон. Глядя вниз с ее плеча я опять увидел великолепный пол. Я мог слышать, как он эластично поддается под ее огромным весом и мог видеть следы, которые давление ее ног оставляло на нем.

Она положила меня на живот перед каким-то сооружением, своего рода зданием. Тут я заметил, что у меня что-то было не так с моим ощущением глубины. Я не мог определить размеров здания, глядя на него. То оно казалось до смешного маленьким, то, после того, как я настраивал свое восприятие, я поражался его монументальным пропорциям.

Гигантская девица уселась рядом со мной, и пол скрипнул. Я прикасался к ее огромному колену. Она пахла не то конфетами, не то земляникой. Она заговорила со мной, и я понял все, что она сказала. Указывая на сооружение, она сказала, что я тут буду жить.

Моя способность наблюдать, казалось, увеличилась, когда я преодолел первоначальное потрясение, оказавшись здесь. Я заметил тогда, что здание имеет четыре огромных никчемных колонны. Они ничто не поддерживали, они находились на крыше здания. Их форма была сама простота. Они были длинными и грациозными выступами, которые, казалось, достигали до этого пугающего, невероятно желтого неба. Эти перевернутые колонны казались мне самой красотой. Эстетическое чувство перехватило мне дыхание.

Колонны, казалось, были сделаны целиком, а не собраны. Я не мог понять, каким образом. Две колонны впереди соединялись тонкой перекладиной — монументально длинной полосой, которая, как я подумал, может служить каким-нибудь проходом или верандой, выходящей с фасада.

Гигантская девица заставила меня скользнуть на спине в это сооружение. Крыша было черной и плоской и покрыта симметричными дырками, которые пропускали сквозь себя желтоватый свет неба, образуя очень сложный рисунок. Я был действительно поражен совершенной красотой, которая была достигнута этими точками желтого неба, видными сквозь эти точные дырки в крыше, а также тем рисунком тени, который они создавали на великом сборном полу. Структура была квадратной, и помимо ее выдающейся красоты, все тут было непонятно мне.

Мое состояние экзальтации было таким интенсивным, что на мгновение мне захотелось заплакать или остаться здесь навсегда. Но какая-то сила или тяга, или что-то неодолимое начало тащить меня. Внезапно я оказался вне структуры, все еще лежа на спине. Гигантская девица была тут, но тут же с ней находилось и другое существо — женщина такая большая, что достигала неба, и головой была на одном уровне с солнцем. По сравнению с ней, гигантская девица была маленькой девочкой. Большая женщина была сердита. Она ухватила сооружение за одну из колонн, подняла его,перевернула и поставила на пол. Это был стул!

Это соображение явилось как бы катализатором. Оно выпустило какие-то захлестывающие другие восприятия. Я прошел через серию картин, которые были разъединены, но могли быть установлены в порядке. Последовательными вспышками я увидел или понял, что великолепный необъяснимый пол был соломенной циновкой, желтое небо — потолком комнаты, солнце — электрической лампочкой, а сооружение, которое так захватило меня было стулом, который ребенок перевернул вверх ногами, чтобы поиграть в домик.

Передо мной мелькнуло еще одно осмысленное и последовательное видение другого загадочного архитектурного сооружения монументальных пропорций. Оно стояло само по себе. Оно было похоже на раковину улитки, которая стоит вверх хвостом. Стены ее были сделаны из вогнутых плиток какого-то странного алого материала. Каждая плитка имела бороздки, которые казались более функциональными, чем просто для украшения.

Я рассмотрел сооружение пристально и детально и обнаружил, что оно было как и в случае с предыдущим совершенно необъяснимым. Я ждал, что внезапно настрою свое восприятие, чтобы раскрыть «истинную» природу сооружения. Но ничего подобного не произошло. Затем у меня последовал ряд перепутанных и необъяснимых «осознаний» или «находок» о здании и его функции, которые не имели смысла, поскольку я не имел рамок, с которыми их соотнести.

Внезапно я обрел свое обычное сознание. Дон Хуан и дон Хенаро были рядом со мной. Я был утомлен. Я взглянул на свои часы — их не было. Дон Хуан и дон Хенаро хихикнули хором. Дон Хуан сказал, что мне не следует беспокоиться о времени, и что я должен концентрировать свое внимание на том, чтобы следовать определенным рекомендациям, которые дон Хенаро мне дал. Я повернулся к дону Хенаро, и он пошутил. Он сказал, что самая важная рекомендация состояла в том, что мне следует научиться писать пальцем, чтобы сэкономить на карандашах и показать себя. Они еще некоторое время дразнили меня моими заметками, а затем я пошел спать.

Дон Хуан и дон Хенаро выслушали детали моего отчета о моем опыте, которые я изложил по просьбе дона Хуана после того как я проснулся на следующий день.

— Хенаро чувствует, что с тебя достаточно на этот раз, — сказал дон Хуан, когда я закончил свой рассказ.

Дон Хенаро отозвался кивком. — Какое значение имело то, что я испытал прошлой ночью? — спросил я. — Ты бросил взгляд на важнейший момент магии, — сказал дон Хуан. — прошлой ночью ты заглянул в целостность самого себя. Но это конечно бессмысленное заявление для тебя в настоящий момент. Прибытие в целостность самого себя очевидно не является делом собственного решения или согласия, или собственного желания учиться.

Хенаро считает, что твоему телу нужно время, чтобы шепот нагваля погрузился в него.

Дон Хенаро опять кивнул. — Массу времени, — сказал он, качая головой вверх вниз. — двадцать или тридцать лет, может быть. Я не знал, как реагировать. Я взглянул на дона Хуана, ища объяснения. Они оба смотрели серьезно. — У меня действительно есть 20 или 30 лет? — спросил я.

— Конечно, нет! — закричал дон Хенаро, и они оба расхохотались.

Дон Хуан сказал, что мне следует вернуться как только мне это скажет мой внутренний голос, и что пока что я должен собрать все те внушения, которые они мне сделали, пока я был расщеплен.

— Как я могу это сделать? — спросил я. — Выключай свой внутренний диалог и позволяй чему-то в тебе вытекать и расширяться, — сказал дон Хуан. — это что-то — твое восприятие, но не пытайся разобраться, что я имею в виду. Просто позволь шепоту нагваля вести тебя.

Затем он сказал, что прошлой ночью у меня было два набора совершенно различных взглядов. Один был необъясним, другой был совершенно естественным, и последовательность, в которой они произошли, указывала на условие, свойственное всем нам.

— Один взгляд был нагваль, другой — тональ, — добавил дон Хенаро.

Я захотел, чтобы он объяснил свое заявление. Он посмотрел на меня и похлопал меня по спине.

Дон Хуан вмешался и сказал, что первые два взгляда были нагваль, и что дон Хенаро выбрал дерево и землю как точки ударения. Другие два были видами тоналя, которые он сам выбрал. Одно из них было моим восприятием мира как ребенка.

— Он казался тебе чужим миром, потому что твое восприятие еще не было отстругано настолько, чтобы входить в желаемые формы, — сказал он.

— Именно таким образом я видел действительно мир? — спросил я.

— Конечно, — сказал он, — это была твоя память. Я спросил дона Хуана, было ли чувство эстетического восхищения, которое захватило меня, тоже частью моей памяти.

— Мы входим в эти точки зрения такими, как мы есть сегодня, — сказал он. — ты видел эти сцены так, как ты их видел бы сегодня, и однако же, упражнение было упражнением восприятия. Это было сценой времени, когда мир стал для тебя тем, что он есть сейчас. Временем, когда стул стал стулом.

Он не захотел обсуждать другую сцену. — Это не было воспоминанием моего детства, — сказал я. — Правильно, — сказал он. — это было что-то еще.

— Было ли это чем-то таким, что я увижу в будущем? — спросил я.

— Будущего нет, — воскликнул он отрывисто. — будущее — это только способ разговаривать. Для мага есть только здесь и сейчас.

Он сказал, что об этом, в сущности, нечего сказать, потому что целью упражнения было открыть крылья моего восприятия, и что, хотя я и не полетал на этих крыльях, я тем не менее, коснулся четырех точек, которых было бы немыслимо достичь с точки зрения обычного восприятия.

Я начал собирать вещи к отъезду. Дон Хенаро помогал мне упаковывать блокнот. Он положил его на дно моего саквояжа.

— Ему будет там тепло и удобно, — сказал он и подмигнул. — во всяком случае, ты можешь быть уверен, что он не простудится.

Затем дон Хуан, казалось, переменил свое намерение относительно моего отъезда и начал говорить о моем опыте. Я автоматически попытался схватить свой саквояж из рук дона Хенаро, но он уронил его на пол прежде, чем я к нему прикоснулся. Дон Хуан говорил, повернувшись ко мне спиной. Я расстегнул саквояж и стал поспешно рыться в поисках своего блокнота. Дон Хенаро действительно запаковал его так туго, что мне было страшно трудно добраться до него. Наконец, я вынул его и начал писать. Дон Хуан и дон Хенаро смотрели на меня.

— Ты в ужасной форме, — сказал дон Хуан, смеясь. — ты тянешься к своему блокноту, как пьяница тянется к бутылке.

— Как любящая мать тянется к своему дитяти, — бросил дон Хенаро.

— Как священник хватается за свое распятие, — добавил дон хуан.

— Как женщина хватается за свои трусы, — закричал дон Хенаро.

Они продолжали и продолжали, приводя сравнения и завывая от смеха, пока провожали меня к машине.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.