Письмо 25 Во имя любви

Письмо 25

Во имя любви

17 апреля 1915 г.

Мои последние письма были столь серьезными и философскими, что я позволю себе немного романтики.

Задумывались ли вы когда-нибудь о тяжёлой жизни военных сестёр милосердия и о том, откуда они берут столько сил для своих денных и нощных трудов? Любовь — вот источник почти сверхчеловеческой выносливости многих женщин, которые кажутся своим подопечным ангелами света и врачевания.

Одной медсестре (назовём её — Мэри, поскольку она принадлежит к тому же самому типу женщин, что и Дева Мария) приходилось сотни раз подниматься на Небеса вместе с душами тех, о ком она заботилась. Так неужели эта любовь не будет защищать её здесь, на Земле на протяжении всей её жизни и не перейдёт вместе с ней затем в небесный мир? Можете не сомневаться — всё будет именно так.

Мэри — не учёный и не поэт. И если ваши пути когда-нибудь пересекутся, вам вряд ли придёт в голову пригласить её на приём, но зато Мэри будет прекрасно смотреться в обществе ангелов, и даже боги не стали бы удивляться, увидев её в своей компании.

Она была обычной медсестрой до того, как отправилась на войну, и до того, как белый огонь любви коснулся её личного «я» и сжёг его на алтаре как жертву во имя блага её страны.

Она была хорошенькой медсестрой и в часы досуга когда-то носила модные шляпки и обожала платья с тесьмой и оборками, ибо любовь к красоте и изысканный вкус часто поселяются в сердце, способном на героизм.

Когда началась война, Мэри была обручена с одним солдатом. Он ушёл на фронт, и Мэри тоже последовала за ним; и в течение долгих, долгих дней они ничего не знали друг о друге.

О каждом раненом, которого приносили к ней, Мэри заботилась так, как будто это был её потерянный сердечный друг, и многие жизни были спасены благодаря её нежной заботе и той атмосфере надежды, которая исходила от неё, подобно аромату, испускаемому цветком розы.

«Если вдруг его ранят, — говорила она себе, — какая-нибудь девушка будет заботиться о нём так же, как я забочусь об этих людях».

Мэри вовсе не беспокоилась о том, что какой-нибудь другой девушке посчастливится ухаживать за её любимым и что в его сердце при этом может расцвести цветок любви и признательности к той, другой, а не к ней. У Мэри почти не было времени на то, чтобы думать о себе: её мысли целиком были поглощены другими.

Возможно, именно потому, что она не чувствовала ревности и не считала любимого своей собственностью, когда его действительно ранило, он попал именно в тот госпиталь, где так самоотверженно трудилась его невеста. Разумеется, ухаживать за ним было поручено именно Мэри — по-другому и быть не могло, а ранен он был очень тяжело. И во время операции, когда жизнь его висела на волоске, Мэри стояла рядом и ассистировала. Она не упала в обморок и не расплакалась даже тогда, когда врачи отрезали его изувеченную руку, ту самую руку, на которую она мечтала опереться до конца своей земной жизни. Мэри в этот момент думала о его матери и была довольна уже тем, что эта женщина сейчас далеко и не может видеть того, что пришлось увидеть ей самой. А последующие часы своего отдыха она использовала для написания письма его матери — это было ободряющее письмо, которым она пыталась отогнать страх, закравшийся в её собственное сердце.

Том (я буду называть его Том, хотя на самом деле его зовут иначе) никогда не верил ни в какую жизнь, кроме земной, и Мэри, видя, как его оставляют силы, весь день и почти всю ночь молилась, чтобы произошло нечто такое, что позволило бы ему поверить в Небеса и в ангелов. На войне случается всякое; вот и Тому пришлось долго пролежать на поле боя после того, как разорвавшийся рядом снаряд изувечил его правую руку, в результате чего в рану попала инфекция ещё до операции, когда врачи делали всё возможное, чтобы сохранить его жизнь для Англии и для его невесты Мэри.

Том знал, что он может вскоре покинуть этот мир. Мэри не утаила от него возможность такого ужасного исхода, хотя всё ещё продолжала скрывать это от его матери. Она поступила так потому, что надеялась, что в ближайшие дни или часы, возможно — последние, которые ему суждено провести под солнцем верхнего мира, обязательно произойдёт какое-нибудь чудо — чудо мысли или любви — и откроет Тому глаза на то, что сама она называла Истиной.

Каждый день я ненадолго заглядывал в ту просторную белую палату, где лежал Том, но даже если бы он видел меня, я вряд ли смог бы его утешить, потому что разговаривать я могу только с теми, чей слух подготовлен к восприятию необычных звуков.

Я сочувствовал Мэри. Своей первой книгой мне удалось убедить многие души в реальности бессмертия, и теперь мне очень хотелось убедить в этом ещё одну — ради Мэри, — поскольку я знал, что если Том уйдёт из жизни, будучи твёрдо уверенным, что смерть означает его полное исчезновение, она и в самом деле могла бы уничтожить его на долгое время.

Желая найти выход из этого сложного положения, я обратился за советом к Прекрасному Существу. Знания этого Ангела в сравнении с моими — всё равно что свет электрической дуги в сравнении со светом сальной свечки.

Вместе с ним мы отправились в госпиталь, где Мэри, сидя рядом с Томом, рассказывала ему о будущей жизни, о Боге, о Христе и ангелах. Её попечению были вверены и другие раненые, но другие сёстры согласились взять на себя часть её работы, чтобы у неё оставалось больше времени для Тома, ибо весь мир любит влюблённых, особенно в страшную пору войны.

«Не подумай, что я не хочу в это верить, — говорил он Мэри, — я просто не могу. Вот если бы я смог увидеть собственными глазами ангела или кого-нибудь, кто уже точно мёртв, тогда — другое дело. Но разве такое возможно?»

Прекрасное Существо подошло ближе, улыбнулось и покачало своим воздушным покрывалом перед глазами умирающего, но он ничего не заметил.

Тогда Прекрасное Существо осветило ярким светом пространство вокруг него и запело так, как могут петь только ангелы, но Том и на этот раз ничего не увидел и ничего не услышал.

— Похоже, тебе придётся «материализоваться», — сказало мне тогда с капризной улыбкой Прекрасное Существо. — Эти глаза затуманены материей и не способны видеть ничего более тонкого.

Меня не очень-то привлекало это предложение, но мой непредсказуемый Друг продолжал развивать свою мысль дальше.

— Вон там, на кровати лежит один смертный. Он из тех, кого называют медиумами от природы, потому что их тонкие тела не столь прочно связаны с физическими и их можно без труда отделять и некоторое время ими пользоваться. Попробуй материализоваться с его помощью, пусть Том увидит нечто такое, что он сможет принять за ангела.

— Но ведь я не ангел, — возразил я, — ив глазах умирающего атеиста я вряд ли смогу сойти за него.

— Попробуй и увидишь, — сказало Прекрасное Существо, указывая на человека, лежавшего на соседней кровати, в котором Оно признало медиума.

Я поглядел на этого «медиума», и мне сразу же открылась история всей его жизни. Это был довольно грубый человек, трактирщик, к нему как нельзя лучше подошёл бы один общеизвестный эпитет, от упоминания которого я, впрочем, воздержусь.

— Входить в эфирное тело этого человека?! — сказал я с отвращением. — Да я к нему и близко не подойду!

— Ах, какие мы привередливые! — сказало Прекрасное Существо. — Если бы я не знал тебя так хорошо, подумал бы, что ты — фарисей.

— Называй меня как хочешь, — ответил я, — но с помощью этого тела я не стану производить никаких феноменов.

Прекрасное Существо рассмеялось.

— Но это же так просто, — сказало Оно как бы самому себе, — так просто и так убедительно.

Ангел подошёл к спящему трактирщику (воздержусь от более резких эпитетов в его адрес), и вскоре над ним начала подниматься полупрозрачная субстанция. По своей земной привычке я протёр глаза, потому что никак не мог поверить, что это происходит на самом деле. Чистый и возвышенный Ангел облачался в нездоровые излучения спящего медиума, и едва маятник настенных часов успел качнуться два десятка раз, как превращение было закончено, и полностью материализовавшийся, обретший способность говорить Ангел подошёл к кровати Тома.

Заметив его, Том даже приподнялся на кровати от удивления и потрясения.

— Кто ты? — хриплым голосом спросил он.

— Я — ангел, — просто ответило Прекрасное Существо, и это была правда. — Я пришёл, чтобы доказать тебе, что чудеса бывают, а ещё — сказать, что я обязательно встречу тебя по ту сторону жизни после того, как ты оставишь своё тело.

Мэри тоже видела и слышала его. Сдержав возвышенный восторг и удивление, она опустилась на колени: ведь ей тоже никогда раньше не приходилось видеть ангела, хотя её вера и была настолько сильна, что могла бы сдвинуть горы.

— Так значит, это правда! — воскликнул Том. — Я не умру вместе с моим телом. А ты ... ты так прекрасен!

Прекрасное Существо и в самом деле так удачно произвело превращение, что смогло сохранить даже в чужом теле всю свою славу и ту удивительную красоту формы, которая придаёт столько очарования ангелам невидимого мира.

— Все мои сомнения исчезли, — сказал Том, — я верую и умру счастливым.

— Я обязательно приду тебя встретить, когда ты покинешь это тело, я не забуду, — улыбнулся мой Друг. — А теперь — до свидания, до скорой встречи. Оставляю тебя на попечение Мэри, она ведь тоже своего рода ангел.

Вслед за этим заимствованная форма медленно направилась к телу спящего трактирщика, и в следующее мгновение мой Друг снова стоял около меня в своём собственном чистейшем естестве, только на его плечах и стопах остались тёмные пятна, похожие на грязь.

— Ничего, на свежем воздухе они скоро исчезнут, — улыбнулось Прекрасное Существо. — Но разве это не стоило того, чтобы убедить душу в её собственном бессмертии?

Мы вышли под открытое небо, но только что пережитая сцена всё ещё стояла у меня перед глазами. И теперь, встретившись с чем-либо, что покажется мне недостойным меня, я всегда буду вспоминать, как самое чистое Существо из всех, что мне доводилось знать, облачилось в омерзительную оболочку грубого трактирщика, оставившую грязные пятна на Его прекрасных плечах и сияющих стопах, как погрузилось Оно впервые в скверну этого мира — во имя Любви.