Глава 12. Виноградники Дьявола.

Глава 12. Виноградники Дьявола.

И вдруг Манька почувствовала, что ее вынули. У нее больше не было ни рук, ни ног, и сама она стала какая-то другая. Вроде есть, а как будто ее нет. Умные мысли куда-то девались, она уже не помнила ни кто она, ни откуда пришла. Как комочек, который легко погладили. И сразу стало уютно и спокойно.

«Вот, я есть!» — осознание было гордым. Наверное даже веселым.

Дьявол смотрел на нее со всех своих мест. Глаз у него был большой, безразмерный.

Чувства, которые приходили к ней в виде материализовавшихся слов, в миллионы раз превышали допустимые представления о светлых чувствах в человеческом представлении. Он что-то говорил, а Манька купалась в луже бессовестной любви, которая плескалась там, где она находилась. Она забыла обо всем на свете — маленькое беспомощное существо, в котором теплилась жизнь — но Рай был тут. Беспричинная радость и бесконечное наслаждение плавили ее — она смеялась. Любовь Дьявола была явлением физическим. Каждое слово. Она пила эту радость и эту ласку — наконец-то она с ним встретилась! И пускала в ответ маленькую струйку своих слов. Без слов. Думала сказать, а мысль — вот она, вышла из нее, и стала как ручеек…

Было в этой луже что-то от Дьявола, когда он находился рядом. Но тогда она была каплей, а сейчас стала как океан. Никогда бы не подумала, что можно так покорить сознание Дьявола. И там, где была земля, осталась маленькая точка в пространстве, о которой вспоминать не хотелось.

Ничего подобного Манька никогда не испытывала — даже когда ее окружал белый туман под плащом Дьявола. Белый туман был сам по себе, но удобренный и обильно политый. Она вдруг сообразила, что в Саду-Утопии он тоже был повсюду, но как строительный материал.

Осознание пришло от лужи.

Ну не могло же быть так, чтобы Светлый Витязь, Хозяин всего Сущего, обрастал своим противными человеческими качествами именно в тот момент, когда маленький камрад по разуму решил отстраниться от всего земного… Манька поняла, что прямо сейчас ее вернут туда, откуда взяли. Она не помнила, откуда, но место было неприятным, и рассчитывать на снисхождение не приходилось. Лужа стала чуть-чуть отстранившейся.

Манька приняла вливание понимания незаконченности своего земного пути, ответила, что категорически возражает против ее возвращения.

Слушать ее Дьявол естественно не стал, она обнаружила себя на том месте, откуда он ее взял…

— Это что, наказание было? — она хмуро посмотрела на обгоревшего человека перед собой с завистью. — Я не против махнуться с ним местами!

— Разве ты не поняла? — засмеялся Дьявол.

— Что? — расстроено насупилась Манька.

— Представь, что я своим сознанием в твое сознание начну объяснять, что оно для меня недостаточно правильное…

Манька представила.

Люди гибли, когда от них отворачивались, отстоящие далеко, а тут… Весь мир, вся вселенная повернулась лицом и вдруг объявила себя врагом физическим обращением. Хуже, это не было бы объяснением, это и было физическое наказание, худшее из всех, которые могли существовать…

Она с опаской покосилась в сторону головни.

— Правильно, — Дьявол привычно слазил в ее мысли. — Сознание человека неизбежно принимает себя ничтожеством. Но тет-а-тет. И только я и он метелим друг друга словесами. Чашу я наполняю сам. Ее нельзя опрокинуть, сознание человека будет пить ее в любом случае. Кого-то она исцелит, кому-то принесет смерть. Ее ищут и думают, что она спрятана далеко — но она тут, в каждом человеке. Люди применяют разные способы, чтобы достать одно содержимое, заменив его другим. Но возможно ли это? Кровью земли наполняют они свои чаши — и каждый заплатит за свой убыток. Так уж повелось, что нечего мне им дать, если человек не стал хозяином земли и не приносил мне первенцев от начатков ее. Лучшее, что мог бы сделать тот человек, умереть прежде, чем я доберусь до него. У тебя нет брата — вся земля твоя. И только от тебя зависит, останешься ли ты рабом Царя, или выйдешь на волю. Ближний твой мертв, но! Один маленький нюанс… Птица с одним крылом не птица, а флигель. Не ходит человек в моей земле один — он или ребро с собой приносит, или душу ведет за собой. Так что без земли вампира не устоишь. Насколько значима вина, я пока не могу сказать, ты уж извини. А что же касается Сада-Утопии, я показал ее, чтобы знала, от чего избавили тебя Благодетели…

— Ой, нет, не извиняйся! — в ужасе выдохнула Манька. — Я страшный ужас выпью потом… Пусть пока временно у тебя полежит!

Дьявол рассмеялся.

И как удалялся смех, она поняла, что он ушел, оставив ее наедине с чудовищно обманутыми человеческими останками.

Она некоторое время наблюдала за горящей головней, наконец, сообразив, что его как бы и нет. Он вращался там, где было содержание Дьявольского отношения, а его выкрики лишь малая часть, что запечатлели на его сознании хозяева, которым было глубоко наплевать, что станет с его обладателем. Но он служил, ни разу не усомнившись в истине той печати, которую ненавидел Дьявол. И все, что она могла, это посмотреть на нескромные лживые признания и ухищрения. Вампиры глубоко зарывали самих себя. Человеку не повезло, по роковому стечению обстоятельств он оказался носителем матричной памяти существа, еще при рождении обреченного стать вампиром. Вряд ли ее положение было хоть сколько-то лучше. То, что она видела у себя — лишь вершина айсберга.

Но часть айсберга она все же растопила…

— Боже, благодарю тебя за милость Твою! — покрываясь холодной испариной, прошептала Манька. Она уже перестала воспринимать огненную статую, как человека — жилище червей.

Ни жалости не испытывала она, ни ненависти… Можно было слушать их до бесконечности. Успокаивались ненадолго и заводились снова, не изнемогая, не умирая — и вампиры знали об этом, собираясь жить червями вечно. Убить червя можно было только сознанием. Из земли. Дьявол как всегда оказался прав, но по-своему, по-Дьявольски. Он, своим сознанием, не только мог обнаружить и убить червя, но издевался ими над человеком, и все черви выходили ему навстречу, чтобы поклониться, как Господину. Его Истина, примеренная на истину человеческую, уничтожала в зародыше само ее право на существование.

Здесь в Аду были и другие, похожие на человека в огне.

Ее взгляду предстала ужасающая картина: куда бы она не бросила взгляд, она видела их, отринутых и смирившихся со своим положением. Расплавленный камень смешивался с телами, или их огонь плавил камень, но теперь Манька видела то, что не заметила вначале — потоки лавы несли в себе плоть, бывшую сознанием или чем-то еще. Ад предстал перед нею, как огромная доменная печь, в которой горели те, кто считал себя венцом творения. И лишь те сознания, у которых еще оставалась на земле матричная память, получали некоторую способность оставаться тем, чем они были. Ад выдавливал из человека последние капли Дьявольского вдоха.

Собой он дорожил. Даже вдохом и выдохом.

Ей больше не за чем было оставаться здесь, она увидела достаточно. Человек в Аду мучился, но червям было очень даже комфортно — они не мучились, не жаждали, не алкали, получая землю человека в свое полное распоряжение. А мученики не добывали из него Истину. И не один червь не падал в землю Дьявола, чтобы мучить его. Они тоже были его законным творением, которым он отдал землю человека, который не трудился, обрастая терниями и волчьим лыком.

Примерно так же было на земле. Люди видели только то, что хотели видеть, никогда не задумываясь, почему им не дано принять за истину некоторое количество осознания, противное наветам из самих себя. Ведь их отношение не было доказательством не истинности получаемой информации. Они жгли себя сами, цепляясь за вечность, как прошлогодний лист за ветку, на которой уже распустились новые листья. Люди заранее прощали себе любое преступление, любую нечестность, обмеривая с позиций прожитых или предстоящих проживанию жизней, но только не с той, которая дала бы им возможность стать чем-то большим в мире Дьявола. Люди мнили себя Богами, лишенными любой ответственности перед вселенной, забывая, что они часть ее. А если вспоминали, то лишь напомнить: «Мы венец творения, ибо ты мертва, а мы живы!» Может быть, уничтоженный вид существ был не так значим в их глазах, но для вселенной, лишенной возможности в своих масштабах родить жизнь возле любой звезды, потеря эта становилась утратой поистине масштабов космических.

Яга Виевна и мудрый Валес лишались своих детей.

Лишь память оставляла себе земля. И ненависть к тем, кто призван был обеспечить ей самую лучшую из ее способностей — быть живой! И не было смысла обвинять Дьявола в жестокости. Стремясь к совершенству, земля выжигала из себя самую страшную и убогую плоть, оставляя лишь то, что могло пригодиться на пути к величию и любви к самой себе, а Дьявол помогал, добиваясь значительных успехов. Человеку, взгляд которого простирался не дальше собственного носа, понять и принять это было сложно и противоестественно, он видел только то, что не было на земле существа подобного ему, с таким же развитым сознанием и способностью к мышлению.

Еще бы!

Он был не один — его всегда было двое. А в отдельности он не достигал и пяты той дворняги, которую вампиры зарезали на спине вампира. Пятой ее был сам Дьявол. А пятой человека — человек.

Кто сказал, что вершина эволюции есть Царь?

Слишком огромный был Дьявол и его Земля, чтобы человеку разглядеть их на таком незначительном расстоянии. А Дьяволу и его Земле было слишком сложно попасть в поле зрения человека, который не желал видеть никого, кроме себя. И Дьявол, с его нечеловеческой способностью убивать любую плоть, становился злейшим врагом человека, а человек предпочитал или не замечать, или низводить его до уровня себя, оправдываясь кощунственными причинами, чтобы ненавидеть его лютой ненавистью за то благо, которое Дьявол нес и себе, и своему любимому детищу. Манька начала понимать Дьявола. Любое его решение уже не вызывало бурю эмоций. Хочешь утопить пол мира? Да, пожалуйста! Хочешь поднять пол мира? Флаг тебе в руки! Хозяин земли имел право выставить любого червяка — а человек обязан! В свое земле человек имел право приютить знания, фантазии, Дьявола, душу, детей, заботу обо всем, что было земле его в пользу, но не Царя.

Некоторые размышления привели ее к мысли, что людей переделать невозможно. Боги спускались к ним отовсюду, поселяясь в земле еще в то время, когда человек не успел родиться. Она решительно не понимала, как столько времени люди могли продержаться, выживая в неравной борьбе с вампирами. Вампиры людей не жалели, то тут, то там обнаруживали захоронения с пробитыми ровно посередине лба черепами, только так они могли извести людей, которые генетически, праведностью родителей и их родителей входили в собрание Бога Живого, умея видеть и слышать его в любое время. В другое время жгли и вешали. В государстве выкалывали глаза. Вампиры жестоко расправлялись с людьми, лишая их возможности видеть Дьявола и учиться у него. Дьявола они не видели и калечили человека, забывая, что мертвым не дано видеть Живого Бога.

Но разве лоботомией или ослеплением успокоишь человека, который видит Дьявола сознанием?

И всего-то ничего — прислушался к себе и понял: или червяк молотит одно и то же, или космический ум прилетел, который и пошутить умеет, и посмеяться, и раздеть и одеть…

Много было в Аду заключено людей. Очень много было самоубийц, много меньше попавшие в результате подстроенного несчастного случая, но, наверное, не так много, как те, которые предпочитали отсидеться на могилке, лишь бы не видеть Дьявола. Не редко, пресытившись, вампиры отчаянно хотели проснуться, чтобы еще раз почувствовать себя человеком — и не могли. Самое смешное, что, однажды накрутив на головы послания, вампиры потом о них не вспоминали. Записи работали как надо, обрабатывая человека с двух сторон двадцать четыре часа в сутки. Манька сразу же натыкалась на них, как только вспоминала. Им бы ума чуть-чуть…

Она побродила еще, но Ад разнообразием не баловал. Она вертела головой, удивляясь, как Ад изменился. И вроде был, а как будто не стало его. Был он не то призрачный, не то видела так. Нащупать могла, а взглядом проникала сквозь камни, и где-то внутри их горел огонь, но не лава, а едва различимый голубой призрачный свет. И стоило начать рассматривать камни, они становились, как мир вокруг нее — Бытием. Смотрела на свет — и камни таяли, а свет становился ощутимее. К Саду-Утопии ближе она не стала, райские кущи были в другой реальности, но тень ее обнаруживала то тут, то там, то позади себя. Как вернуться, она не знала. Кругом была одна и та же пустыня с признаками обгоревших земель, которые приближались к состоянию камня.

— Пошла она, твоя праведница, в гроб со всеми своими прихвостнями! — зло огрызнулась Манька, когда огненная статуя в десятый раз повторила одну и ту же муть.

Ужас заключался в том, что эта умирающая… убитая земля была твердыней Благодетельницы. Она могла исходить ее вдоль и поперек, но парню не станет легче — только собственная земля и его решимость могли открыть ему дорогу к Дьяволу, чтобы тот помог выйти из рабства. Но сознание парня отказалось от земли, не проросло, поклонившись врагу. И она могла хоть сколько взывать к нему — он оброс червями, и проклинал, и ненавидел, и любил, как червь. Ее нехитрые слова были для него слишком сложными, он не умел анализировать, не сомневался, жил, как подсказывало сердце. И каждый раз, когда боль приходила к нему от вампира, он забивался в щель, переставая существовать и в пространстве, и во времени.

— Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "где Бог твой?" Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего, — сладким голосочком, смахивающим на женский, запричитал монумент из огня.

Манька плюнула в монумент смачным плевком, с наслаждением, в отместку, прямо в то место, где у монумента должны были быть глаза. За слабость, за предательство, в червей и Благодетелей…

— Ну пожелала, ну пришел… Надо было хлебушек-то кушать… — с издевкой посочувствовала она.

— Не делай ей больно! — взмолился монумент знакомым мужским голосом, который вызывал изжогу.

— Я бы дров подбросила! — она пнула камень, который был ближе, с угрозой, направляя его в сторону монументально зрелищной головни.

Огненный монумент стал мрачным и угрожающим.

«Если я буду бодать проклятую землю, будет как у меня!» — мгновенно одумалась Манька и подняла камень, рассматривая его. Камень на ощупь был твердым. На вид еще не успел остыть, но сильно холодил руки. Интересно, почему Дьявол сказал, что неугасимое поленье дерево растет в Аду? Хм…

Сама Твердь была не из камня, она была мощной силой, которая валила с ног. Как-то же пропускала в себя, раскрываясь.

Наверное, это был ее камень, у огненных статуй Ад оставался внутри, черти не торопились открыть им червяка. Одним концом мученики упирались в бытие вампира, а вторым… А второго конца не было — земля благословляла вампира в то время, как родное сознание смотрело на нее со стороны и уже ничего не могло сказать. Само бытие вампира земля не видела, но полчища червей манили ее туда, где кипела жизнь, намазанная медом и елеем, политая слезами, — и она отверзала врата каждому, кто посеял в нее свое семя. Угождала, отказываясь принимать как данность и свою смерть, и отсутствие сознания, и боль, которая приходила к ней, стоило настроиться на саму себя. Выдуманная жизнь казалась реальнее, чем та, которую она вела.

— Он выбывает из игры, — высунулся черт из некоторой дали, кивнув на статую. — Не пропадать же энергии, — усмехнулся он ехидной шерстистой рожицей с рожками. — А поленья тут, только смотреть надо наоборот. Забыла?

Манька улыбнулась ему, как старому другу. И в самом деле, она совсем выпустила из виду затылочное зрение. И немедленно исправила оплошность. Черт вприпрыжку следовал за нею, украшаясь цветами. На голову он водрузил перевернутый колокольчик гигантских размеров, на шее болтался венок из слабо сплетенных белых пушистых вперемежку с алыми махровыми цветами, на бедрах вокруг опоясанье из пушистой травы, по низу которого пустил веточки с белыми и синими цветами. Несомненно, черт мнил себя женским полом. Видимо, в Саду-Утопии был вечер или ночь. Везде люминесцировали потоки света, и всюду горел огонь, но не яркий, а серебристо-призрачный. Наверное, тут даже светила были, все-таки это была земля Дьявола. Вернее, Писец, который вел хронологию событий в Небесах — и он имел плоть более плотную, чем земля Поднебесной. То же самое, как если бы не было вампира, и обе земли принадлежали ей одной, и взгляд остановился там, где было тело.

— Материя сознаний обнуляется, — черт вынырнул на ее сторону, рассматривая статую. — Это те, которым пора уйти к Великому Богу, который родил Мессира…

— Это как? — поинтересовалась Манька, проверив, насколько черт обездвижен ее головой. На этот раз он был сам собой. Она успокоилась.

— Сознание не смогло бы существовать, если бы некоторые силы не двигали его взад-вперед, взад-вперед, — Черт изобразил на пальцах колесико, хаотично порулив другой рукой вокруг и около. — Пока оно живет, оно как бы размазывается в некотором количестве материи, накачанной количеством энергии, которой хватило бы, ну… — он оглянулся в поисках сравнительного образа, махнул рукой и загнул трехэтажную заумность: — На воплощение мечты некоторых звезд, относительно кромешных мероприятий, по непрерывной выплодовке трансмутагенных и мутационных видовых изменений материальности по уровневым высокоскоростным переменным величинам с заданными параметрами.

— ???… — Манька непроизвольно раскрыла рот, охнув, будто схлопотала кирпичом по голове.

— Скажем так, — пояснил он, заметив, что Манькин взгляд застыл, пытаясь переварить полученные сведения. — Энергии твоего сознания хватило бы на количество динозавров, которые существовали на земле в период одного года в пору их расцвета. Их сознания двигались с меньшей скоростью. Или жизненно важным объектам микроскопического размера, лишенным сознания — им этой энергии хватило бы на миллион лет того же периода. Миллион лет микроскопическая биомасса могла бы жить не умирая.

— ???… — Манька мотнула головой и забыла, что хотела сказать.

— Именно! Именно! — горячо воскликнул черт. — Энергия, которую вдохнул в вас Господь (Дьявол), для поддержания материи вашего сознания в форме, хватило бы на один год всем динозаврам и динозаврикам, в пору их расцвета! Все живое стремиться совершенствовать свою форму и содержание. Она нужна вам, чтобы мысль была для вас объектом исследований. Перед тем, как отработанной материи сознания уйти в Небытие, энергия добывается обратно, равномерно распределяясь по всему количеству неугасимой материи, которая впоследствии смешивается с землей и принуждает ее приступать к разведению биологических видов. Это живой огонь, и он родит жизнь всюду, где есть хоть какие-то условия для жизни. Кислород, водород, азот, углерод, сера…

— Послушай-ка, а как так было, что люди в огне не умирали и не становились живыми? — Манька перевела тему, испугавшись учености черта.

— Здесь люди не видят бытие, они как бы спят, и снится им, что вокруг них море, у которого есть мудрое начало. И это море показывает им, как землю их едят черви, как приходят к ней обращения из земли ближнего, и она слышит их, и молчит, если у нее нет сознания. Человек, конечно, раскаивается, но некому его утешить. Как только он приступает к Богу (к Дьяволу), обе земли обличают его всеми червями. Двух свидетелей и самого Судьи бывает достаточно, чтобы вынести приговор.

Вот ты, смотришь на обе земли и, когда находишь в земле человека, понимаешь, он принес ужас или пожалел одного из вас. Если человек не искал крови, он не становится червем. Люди не хвалятся и не радуются над телом больного, они соблюдают покой или говорят: он болен — надо помочь ему, не поднимают себя и не свидетельствуют против души или человека. Но не так, когда приходят вампиры — они воют, как больные, молятся о себе, выдумывают долги или наоборот, или обвиняют… Их действия всегда иррациональны. Бывает трудно понять, что происходило на самом деле. Летописец, который рассматривает себя от события к событию, опираясь на логические суждения, связывает свои расчеты с событиями в земле ближнего. С пришествием вампиров трак времени бывает полностью разрушен, объяснить поведение вампира земля без сознания не способна. Хуже, когда они напали и с той и с другой стороны.

Другое дело, когда вампиры заключают землю в такое место, где и земля, и сознание человека продолжает существовать между Адом и земной жизнью вампира. Живой огонь ищет объекты, которым пора расстаться с голословным утверждением: мы были, мы есть, мы будем. Сам по себе человек — это независимое сознание и земля. Для вселенной вы то же самое, что для вас черви. Вы не привязаны к Богу. Огонь убивает вас, как убил бы болезнь Бога. Но как только сознание уходит за грань бытия, неугасимый огонь начинает воспринимать человека, как часть земли, подпитывая ее. И тут уж земля вытаскивает человека обратно. А вместе с сознанием приходят и его черви. Сознание не живое и не мертвое, оно открыто, кровь течет к вампиру рекой — и сыт, и пьян.

— А почему меня огонь не убивает?

— Ты дружественный червяк. Как человек в твоей земле, который не ищет крови. Не Бог весть какой нужен ум, чтобы поднять Дьявола и поговорить с огнем. Он же руководствуется Законом, а в Законе сказано: жив человек, если соблюдает заповедь первую. Неугасимый огонь не убивает живое, по Закону он убивает мертвое.

— А Баба Яга?

— Она не была вампиром. Впрочем, и человеком ее не назовешь. Смогла поднять полено, но посеять духу не хватило.

— Это не страх, — задумчиво проговорила Манька, вспомнив, как баба Яга плевала в колодец. — На месть смахивает. Значит, я не смогу повидать родителей?

— Нет. Твои родители мертвы. Ад — это зал ожидания, воссоединение заканчивается Судом.

— А что это было, ну, когда я вдруг оказалась в луже? Не белый молочный туман, а… — Манька покрутила руками, пытаясь подобрать нужные слова, — эмоции, облаченные в материю.

Черт посмотрел заинтересованно.

— Это не лужа. Мессир обратился к тебе напрямую, минуя землю, и ты пила вино, которое он выдавил из себя. Нечто вроде вибраций. Радость, любовь, презрение, ненависть… Есть вибрации души, есть, когда вибрируют черви, а есть вибрации сознания. Вот ты, слушаешь червяка — он зудит, поворачивая время вспять, одно и то же, и ни жив, и ни мертв. И выжигает живые чувства, которые мог бы родить человек. Сам по себе он не может напоить землю, но ответные вибрации сознания пролились дождем. Мессир вибрирует, как человек, но не человек. Люди могут напоить только свою землю, а он — вселенную. И умеет их собрать. Поэтому, он и твой Бог. Единственный, который может услышать и ответить. Сами по себе вибрации не чувства, чувством они становятся в земле. И не чувства, когда человек слушает и говорит: «Ах, как мне тоскливо!» — а сам уже недоволен и не знает, как убить тоску. Или: «Ай, как мне весело!» — а сам как бы в стороне от этой радости. Или: «Да, я чувствую, что вы говорите правду!» — а сам и верит и не верит, думая о другом. Это мощная сила, которая уходит в землю, — черт покачал с сожалением головой. — Ты не поймешь. Напоить землю дано лишь живому человеку. Когда Мессир сказал, что ты не можешь сказать в землю, он имел в виду, что твои вибрации не достают ее. Чувства к тебе приходят и уходят, но не идут от тебя самой.

— Ну почему же… Я понимаю. В смысле, я поняла, что это такое… Радио — это вибрации некой сущности, которая поселилась в матричной памяти. Моей или вампира. А поселили ее, когда вошли через открытую землю. Получается, я не саму Благодетельницу слышу?

— И ее тоже. Ее присутствие, — поправился черт. — Она всегда может войти в землю и выйти на другом конце. Так червь получает дополнительную силу. Их много, но по большей части они спят или подтачивают незаметно. И только червь, который имеет подпитку на другом конце земли, становится Богом.

— Значит, Дьявол меня немного любит?! — Манька расплылась в довольной улыбке.

— Радость приносит Мессиру живой человек. И никогда не пьет вино радости, но встает утром и видит, как радуется ему земля, и радуется радостью. Мессир дает ему надежду и утверждает на пути. И выпьет радость, когда выйдет на свет из чрева Мессира. Радость приносит вампир — и пьет вино, не оглядываясь. Мессир радуется вампиру больше, нежели другим, он должник его больше других. Именно так он обрастает мифами, что горстка нечестивцев приносят ему немалое удовольствие. Радует его оборотень, он две земли имеет, но выпьет могильный холод — он братом стал убийце души своей. Душа оборотня может и обнимет Бога, если боялась и чтила его имя. Презрение пьет мертвый человек, — черт кивнул на статую, — он не достоин даже произносить имя Бога, которому вольно или невольно пришлось принять на хранение чужое имущество. И за хранение заплатит хозяин его. — Черт передернулся, будто сам принял на хранение головню. И покосился на Маньку. — Но вином легко обманутся. Когда человек в земле — это одно, а когда вышел на финишную прямую — это другое.

— А почему вино? Это не вино, а черте что… Извини…

— Не знаю, — честно признался черт и замолчал, устремив взгляд в одну точку пространства.

Спустя какое-то время, он встрепенулся, немного озадаченный.

— Не хочу тебя расстраивать… — сконфуженно, произнес он, тише обычного. — Вы как виноградная лоза, или смоковницы, или терновник… Он выжимает вас, как виноград, и пьет потом. Раскаивается человек, а сделать уже ничего не может. На каждого червя гроздь рябины. Или сидит на могиле и думает: вот достал я два аршина земли и сохраню ее, и буду в Раю жить со своей землей. Созрел — вишневая наливка получилась. С могил — будничное, на каждый день, не пьянит, но веселит. Вино из оборотня — лечебное, силу прибавляет. Или вампир… Понял, нет у него заступника, испугался — и полилась из него кровь… Самое сладкое и выдержанное вино. Это больше чем вино — это награда. Пьянит очень и сразу. Чуть кислое и терпкое, когда проклятые маются немощью — его на приправы и под хорошую закусь. Сам он с удовольствием поит человека из своего сада, когда с себя собирает — подает всем налево и направо. У него даже прошлогодние листья вином становятся.

— Если черви поели, то плода, наверное, нет, и не поймешь, какое дерево… — рассудила Манька. — Сегодня я пила из его сада, а в прошлый раз мы с Борзеевичем пили из раскаяния оборотней. Сильно не пьянило и силы прибавляло. Раскаивались они здесь, что напали на нас там, а мы отведали и сразу полюбили жить по-человечески… Ну а на земле ты как оказался?

— Я могу опускаться в землю до некоторого уровня. Меня нельзя убить, но можно запечатать. И никто, никто не поспешил выручить меня из неволи! — недоуменно пожаловался черт. — А ведь я старался подать себя с лучшей стороны! Я думал, останусь в темнице навечно… Кричал, звал, выставлялся поверх всех, думал, вот сейчас прислушаются, плюнут, и слезет с меня аббревиатура заклания — а мои слова у вас только необъяснимые желания вызывали и люди плевали не в мою темницу, а в того, кто нечаянно приводил меня с собой. И от этого становилось только хуже. — Черт с восхищением и обожанием уставился на Маньку, признавая ее своей спасительницей. — Боже, как я был счастлив, когда меня нашли!

— А ты помог бы мне вернуться, если бы знал как?

— А зачем знать, надо применить тот же способ! — хмыкнул черт уверенно. — Я буду смотреть на тебя наоборот, а ты выуживай все, что негоже для тебя.

Черт нырнул в Сад-Утопию. Через пару секунд он вынырнул, но как-то неправильно. Спина его была там и там, и смотрел он на нее пристально, и не смотрел в то же время. Манька на минуту-другую потеряно изучала состояние черта, пытаясь применить к нему физический закон, но, похоже, физические законы распространялись лишь на физический свод материи.

— Земля здесь сладкая, как мед, и кругом только богатые угодья. Но не всякий может сюда попасть. Ты, видимо, не существуешь, раз не достала меня.

— Я вижу только камни и грешников в огне. Где твоя сладкая земля? — Манька вспомнила, как над ней издевались черти, и в отместку залепила в него камнем, который все еще держала в руке. — Сам ты не существуешь!

Черт на мгновение стушевался. Манька тоже пожалела — камень угодил одновременно и в черта, и в нее саму. И поняла, что сделала какую-то ошибку: она подросла — теперь она была в вдвое выше черта.

— Ты чего наделал?! Не знаешь, как вернуть назад, не брался бы! — закричала она басом.

— И что? Тебе плохо что ли? — успокоился черт.

Манька осмотрелась. Не самое приятное место. Она чуть-чуть уменьшилась в размерах. Значит, черт должен был ее убить… В смысле, уничтожить морально … Видимо, поэтому черти несли всякую муть, от которой голова пухла. Но где взять такую муть, чтобы мутью была — в голову ничего не приходило. Про Рай и Ад они не говорили, следовательно, про Борзеевича и избы лучше не заикаться…

— Я тут жить останусь, тепло, светло, и мухи не кусают…

— Живи, кто тебе мешает…

Жить здесь Маньке не хотелось, и она, наконец, приняла нормальные размеры.

— Я попала сюда заслужено… — повиноватилась она.

— Волей-неволей мне приходится думать, что у вас были многочисленные мимолетных связи, которые нельзя назвать узами брака, — с любопытством посматривая на нее, черт поднимал ее на смех. — Иначе было бы без таких вот жалоб. Посмотри кругом, разве ты не видишь, сколько праведников вокруг тебя собралось?! Не могу сказать, что среди них ты белая ворона!..

— У меня они были! — призналась Манька. — Ой, как много! Не знаю правильно такое признание или нет, но страшным злом я одержима вместе со всеми. И родителей я знаю лишь понаслышке. Разве могу я чтить их, как было бы приятно Дьяволу? И Дьявола не могу любить, он меня высмеивает всем боголюбовым обществом…

Честность в Аду тоже признавалась праведностью — Ад занялся маревом.

— А как можно чтить или не чтить родителя, при этом как-то по-другому относиться к Дьяволу, если он тоже родитель? У тебя было много родителей, но ни один из них не подошел бы под определение родителя! Зачем взываешь ты ко мне насмешливым голосом, исторгая проклятия на мой свет, если тебе не сидится здесь честь по чести? Я признаюсь, ты не причина для того, чтобы не полюбить мой мир! — гордо заявил черт.

Не зря пересмешничал, истинно не таким виделся Маньке его мир.

Ад уходил из-под ног, раскинувшись перед нею во всей своей неописуемой красоте. Тьма, а вместе с ней и Манька погружались в какую-то липучую сыпучую массу, и в то же время она видела внизу кровь и реки огня, которые текли, как жилы, огибая горы и высоты с правым и левым несметным количеством огненного отребья, приятному на вкус. Хотя, вряд ли Дьяволу нужна была такая благотворительность. Человеческие сознания лишь давали ему то, что у Дьявола было в достатке.

И уж совсем подумывала она о смертной своей участи, когда огромная воронка втянула ее в свою круговерть и потащила обратно. Туда, где она оставила себя, чтобы присмотреться к тому, что условно можно было назвать душой бессовестного глазастого вампира. Впрочем, она и сама была тем же самым. Не лучше и не хуже. И гореть еще будет. Ад был внутри нее. А худшего Ада не придумаешь.

Только вампиры слегка промахнулись: недостоверны были их обличения, которыми они накормили ее досыта, не так она представляла себе саму себя…