История и традиция

История и традиция

Интересен вопрос: как оказалось возможным столь длительное и массовое заблуждение историков? В этом отношении показательны замечания А. Древса о его споре с ортодоксами по поводу историчности личности Христа. По мнению Древса; легенда о Христе лишена какой–либо исторической подкладки и является лишь астральным мифом. Мы не разделяем эту точку зрения, но считаем, что сам стиль возражений, которые приходилось выслушивать Древсу, весьма показателен и демонстрирует беспомощность традиционной истории, когда от нее требуют документов и серьезного обоснования ее собственных утверждений. Вот что пишет Древс:

«Что «с помощью какой–нибудь обыкновенной логики» нельзя доказать историчность предания, признает и Вейнель. Ее следует доказывать только «с помощью документов», а их в пользу историчности жизни Иисуса (от себя добавим: в традиционном понимании — Авт.) как раз и нет, и сам Вейнель признает «необходимым следствием» этого переход на сторону «радикальных дилетантов». Но, в таком случае, по его мнению, следует вычеркнуть со страниц истории также и Сократа и Платона, потому что среди дошедших под именем последнего сочинений есть подложные и подлинность остальных нельзя доказать…» ([36]„ стр. 126).

Этот аргумент представляется Вейнелю неотразимым, поскольку для него (так же как, впрочем, и для Древса) сама мысль о том, что и в античной истории дело может обстоять неблагополучно, кажется абсурдной и не заслуживающей обсуждения. Тем не менее, примечательно, что Вейнель, сам того не подозревая, ставит в полемическом задоре наш постоянный вопрос об основах веры в античность.

Кроме веры в традицию некоторые историки считают допустимым еще один принцип исследования: «все… что кажется возможным, тем самым оно уже якобы действительно. Так, Вейнелю хотелось бы признавать традицию так долго, «пока она не покажется явно невозможной», а против Вреде он заявляет: «Методологически прямо неправильно сказать: все дело в том, что в спорной истории или в словах указывается что–нибудь такое, что всякое иное объяснение данной картины делает невероятным или хотя бы сомнительным». Требовать этого, по его мнению, — значит «убивать всякую историографию». А вот если бы держаться принципа Вейнеля, то о таковом как раз не могло бы быть и речи. Ведь если в каком–нибудь предании не все окажется возможным, то еще далеко до того, чтобы ему не быть действительным! История Телля, может быть, так же хороша, как и история семи римских царей или история Семирамиды, Сарданапала, а потому, пока недоставало других документов, она тоже считалась действительной историей. Больше того: на основании принципа возможности и Геракл мог бы казаться реальной личностью, и можно было бы отыскать в его саге «историческое ядро». Почему бы не существовать человеку этого имени, который задушил льва, уволок зловредного кабана, поймал живую лань, убил страшную змею, вычистил конюшни и совершил ряд других подобных подвигов, чтобы, в конце концов, сжечь самого себя на костре? Правда, лернейская гидра была многоголова, и у нее вместо каждой отрубленной головы вырастали две новые, — это, натурально, позднейший вымысел, происшедший, быть может, из «субъективного видения» Геракла. Разве мы не знаем, что он был горчайший пьяница?.. Таким образом, следуя вышеуказанному принципу, можно было бы и миф о Геракле объяснить «исторически»… » ([З6], стр. 129).

Любопытно, что совсем недавно эту программу в отношении Геракла (и Прометея) выполнил венгерский писатель Мештерхази. Его острый, многоплановый роман «Загадка Прометея» (см. [156]) по форме представляет собой историческое исследование, отличающееся от обычных сочинений по истории Древней Греции лишь тем (не считая, конечно, литературного таланта), что Мештерхази с самым серьезным видом использует как абсолютно достоверный источник информации «древнегреческие» (а на самом деле, конечно, средневековые, но прошедшие гуманистический фильтр) мифы и сказания о богах и героях. Литературный прием Мештерхази вне зависимости от намерений автора выпукло показывает, что считающаяся «достоверной» информация об античности ничем не отличается от информации «мифической», в любых пропорциях смешиваясь с последней. Невольно создается впечатление, что в своей тонкой и остроумной пародии на труды историков античности Мештерхази хотя бы частично руководствовался идеями Морозова.

В другом месте Древе пишет:

«Если все детали евангельской картины, как это имеет место в руках исторической критики, расплываются в мифологическом тумане, то тем самым как раз с методологической точки зрения отпадает всякое право, после устранения этих «что» и «как» исторического Иисуса, удерживать еще отвлеченное «так что» последнего. Это значило бы, говорят, ниспровергнуть устои истории, если бы не стали верить в существование Христа и в истинность рассказов его апостолов и авторов священного писания. Брат Цицерона говаривал также: что значило бы ниспровергать устои истории, если бы стали отрицать истинность предсказаний дельфийского оракула. Я спрашиваю христиан, думают ли они, что ниспровергают устои истории, отрицая этот мнимый оракул, и счел бы римский автор ниспровергнутыми устои истории, если бы он стал отрицать истинность христианских предсказаний, при условии, если бы он знал их; всякий защищает свою химеру, а не историю, но «потрясается до самого основания доверие ко всякому преданию и к разуму в истории, раз не жил Иисус», плачется господин фон Соден, и ему вторят все те, им же несть числа. Ведь в таком случае «все культурное человечество в течение двух тысяч лет находилось бы во власти иллюзии и обмана». Ответ на это свидетельствующее о поистине глубоком «историческом уме» возражение дал Штейдель. Старый Дюпюи как будто уже предчувствовал фон Содена, когда говорил, «что в делах религии вера большего числа поколений ничего не доказывает, кроме легковерия тех, которые в это верят, а Геркулес, тем не менее, не был солнцем, хотя в это верили и это утверждали греки. Большое заблуждение процветает легче большой истины. потому что легче верить, чем шевелить мозгами, а люди предпочитают чудесный элемент романов простоте истории. Если бы придерживаться этого правила критики, то, чтобы доказать истину, можно было бы указать христианам на ту крепкую веру, которую каждый народ имел и до сих пор имеет в чудеса и оракулы своей религии, но я сомневаюсь, чтобы они признали уважительным этот довод. Нам хотелось бы, чтобы не признавали его и тогда, когда речь идёт об их вере. Я знаю, они скажут, что только они одни обладают истиной, но ведь и другие будут говорить то же самое. Кому же быть судьею в этом? Пусть всегда будет им здравый человеческий разум, а не обычная вера или общепринятое мнение» Впрочем, разве почти 18 веков не верили в «богочеловека» Христа и не умирали с этой верой, пока просвещение не разрушило этот взгляд…» ([36], стр. 245).

Мы всецело разделяем эту точку зрения, и именно ею мы руководились выше. Ссылка на традицию стала основным аргументом в сколько–нибудь сложных исторических вопросах только потому, что без такой ссылки история древнего мира немедленно увязнет в безнадежных противоречиях. Рациональная же теория исторического процесса в этих ссылках не нуждается.