2

2

Когда Франциск прощался с горой Альверно, где получил стигматы, он бросил последний взгляд на священную вершину, преклонил колена и произнес: «Храни тебя Бог, гора Божия, гора святая, mons coagulatus, mons pinguis, mons in quobene placitum est Deo habitare (гора твердая, гора обильная, гора, обитать на которой Богу весьма любезно). Прощай, гора Альверно, благослови тебя Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой. Мир тебе, ибо никогда мы больше не свидимся».

Человек, ощутивший настроение подобных слов, может почувствовать, что значило для души Франциска это тихое место молитвы — и чего не хватает современному человеку. Где найдет современный человек свою гору поклонения? Впечатление от природы на одинокой горной вершине на восходе солнца — это последняя, едва уловимая память о том, что человек минувших времен испытывал в ее горнем мире. Нам необходимо вновь обрести то, что звучит в этих словах Франциска, если мы не хотим, чтобы в человечестве исчезло самое лучшее.

Соловьев говорил о «внутреннем Афоне», которому должно быть в душе каждого человека. Его глазами дух России вновь глядел на священную гору в Греции, с которой струилось в Россию столько благодати. Но Соловьев знал: прошлое не возвращается. Современному человеку должно основать монастырь в себе самом. Причем в куда более широком смысле, чем можно предположить. Тоска многих людей по монастырю имеет глубокие корни. Но если мы вздумаем искать убежища в католических монастырях, то обнаружим совсем не тот мир, к какому стремились, — мир, где мы уже не можем чувствовать себя как дома. Даже если нам повезет, мы все равно поневоле признаем, что тосковали по чему?то совсем иному. Что же до протестантской церкви, то здесь призыв к созданию евангелических монастырей — если не считать полукатолического англиканского мира — не единожды замирал неуслышанным. Да он и был по сути своей недоразумением. Призыв к монастырской жизни рожден из внутренней потребности. Но подразумевает он нечто иное, нежели то, о чем думают сами люди. По сути он зовет к тому, что мы пытаемся сделать в этой книге. Ведь мы стремимся учредить некий орден. Только вот монастырь каждый должен строить в самом себе — из свободы и в уединении. Конечно, люди, принадлежащие к подобному ордену, могут собираться вместе и обсуждать друг друга. Но самое важное происходит в одиночестве. Все монастыри минувшего были предвестьями того, что должно произойти в душе.

Вернемся, однако, от католического образа к библейскому. Христос в Евангелии от Иоанна, беседуя с самарянской женщиной, говорящей о горе Гаризим и ее святыне, произнес слова, несущие в себе будущее: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». «Таких поклонников Отец ищет Себе». Гора, о которой говорит здесь Христос, находится во внутреннем пространстве, и Он называет это пространство «духом». Храм, о котором Он говорит, невидим и стоит не на земле, и Он называет его «истиной». Мы взыскуем горы духа, на которой стоит храм истины. Мы хотим воздвигнуть его в себе как «внутренний Афон», как «святую гору Альверно». И когда мы идем к людям и к нашим повседневным занятиям, тогда мы «спускаемся с горы». Когда однажды Христос спустился с горы осиянный славой, в коей Он там пребывал, ученики просили Его: «Господи! Научи нас молиться» — так молиться, как Ты умеешь молиться! Если мы сумеем разбудить в человеке тоску по Храмовой горе, где мы черпаем наши силы, мы станем целителями своего времени.

Рудольф Штайнер сказал однажды, что еще несколько десятилетий такой бешеной жизни — и дело кончится тем, что даже новорожденные дети будут страдать нервным тиком. Слова эти являют нам всю серьезность нашей миссии перед нашим временем и перед самими собой и должны ярко запечатлеться в нашей душе.

Истина, о которой говорит Христос, есть великое царство, которое нам только предстоит открыть. Его можно обрести, лишь обладая соответствующим свойством, а именно «правдивостью». Внушая себе мысль, на которую не имеешь внутреннего права, вносишь в душу элемент разрушения. Потому?то так сбивает с толку медитация, которую рекомендует людям Куэ: «Изо дня в день мне становится все лучше и лучше во всех отношениях». Конечно, посредством такой медитации можно чего?то достигнуть. Равно как нередко можно достичь исцеления, просто игнорируя болезнь или же подобно сциентистам истолковывая такую болезнь как нечто вообще не существующее в человечестве. Между тем уже сам такой подход ложен и опасен. Не вполне истинная связь с действительностью так или иначе неизбежно приведет к провалу, к неудаче. Лучше уж было бы медитировать: «Я хочу, чтобы мне стало лучше». Или: «Я хочу, чтоб болезнь была преодолена». В таком случае остается только спросить, не пренебрегает ли подобная установка на телесное самочувствие и телесное здоровье более глубокими связями реальности и не впускает ли она во внутреннюю жизнь дух эгоизма и материализма, который хоть и помогает против сиюминутного зла, но обходится дорогой ценой. Мы вправе защищаться от всякой болезни. Но истинное благоразумие сознает, что всякая болезнь несет с собою благословение для души и, как подробно показывает антропософская наука, для тела. Не следует отпускать от себя болезнь, не добившись ее благословения. Поистине здесь применимы древние слова: «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня».

То, к чему мы здесь стремимся, несет в себе и телесное здоровье. Но последнее распространяется по телу благодаря оздоровлению души. Это чувство оздоровления должно устанавливаться после каждой правильной медитации. «Словом Твоим душа моя будет здрава» — гласит человекоосвящение. Должен признаться, сам я толком не знал, что есть здоровье, пока не познал это в медитации. Первозданное ощущение здоровья пронизывает душу и тело. Иные могут счесть, будто это ощущение знакомо им по изрядному походу в горы или энергичным спортивным упражнениям. Изображенное здесь жизненное чувство чем?то похоже, но много духовнее. На этом пути чувствуешь себя уверенно и достигаешь много большего, нежели внушая себе отсутствие той или иной болезни.

По причине таких вот ложных рекомендаций многие люди полагают, что всякая медитация есть самовнушение. Она такова не более и не менее, чем всякое намерение человека обуздать свой гнев, или вынести боль, или быть порядочным по отношению к другому человеку. Упреком в самовнушении можно поставить под вопрос любое волевое усилие. Тогда следовало бы запретить и всякое влияние учителя и воспитателя на ребенка — ведь и это, дескать, внушение. На самом же деле суть в том, чему мы хотим отдать власть над своей душой — истине или же идеалу, который мы осознали и вправе сделать своей постоянной собственностью. Именно в самой сущности внушения и самовнушения заложена неправда, которую желают внушить себе и другим, или по крайней мере неправомерность с точки зрения свободы другого. Из?за такого смешения понятий люди не осмеливаются применить волю к своему существу в тот момент истории, когда самое для них важное — научиться этому, чтобы остаться людьми и стать людьми. О душевных усилиях, рекомендуемых здесь, можно только повторить, что они должны быть осуществлены лишь в стране истины и свободы. А там даже самая сильная воля не нанесет вреда, а будет благодетельным помощником.

Об одном из таких начальных упражнений стоит рассказать подробнее, чтобы заранее — выполнить эти упражнения может каждый, кто приходит из внешнего мира, — убедиться в ценности внутренних занятий с самим собой. Но прежде хорошо бы ответить на вопрос, который часто задают начинающие: какая поза лучше всего подходит для медитации?

Конечно, поза имеет некоторое значение. Ведь уже само тело как таковое — ниже мы детально остановимся на этом — является источником затруднений. Человек Востока приводит свое тело в состояние покоя, скрещивая ноги и усаживаясь на них. Но, не говоря о том, что для нас такая поза непривычна и затруднительна, она отрезает человека от определенных тонких токов, которые идут к телу из земли. Такой позой человек Востока подкрепляет стремление уйти прочь от земли, каковое является содержанием его медитации и духом его мировоззрения. Наша ситуация в некотором смысле прямо противоположна, ибо западный человек столетиями молился на коленях. В этой позе человек и внешне близок к земле, и с много большей силой принимает в себя земные токи — разумеется, совершенно ненасильственно и неосознанно. Тем более что мы вполне способны ощутить, насколько большей собственной духовностью обладают наши ступни по сравнению с коленями. Мы и чувствуем их гораздо живее. Поэтому, став на колени, мы еще непосредственнее связываем себя с тем, что исходит из земли. Земная миссия Запада была подготовлена и продвинута также и благодаря коленопреклоненной молитве.

Итак, какова же наша поза? Для нас правильно не искать опоры в некой таинственной природной духовности, но искать горнего мира, исходя из ясного сознания и свободной воли. Вот почему телесно действует одно–единственное правило: естественное телесное бытие, по возможности, не должно нам мешать. Лучшей будет та поза, при которой наш дух, насколько это возможно, не ощущает препятствий. И найти для себя такую позу каждый человек должен сам, эмпирическим путем. Одному необходимо побольше удобства, тогда как другого от этого клонит в сон. Для этого другого хороша строгая подтянутость, которая первого отвлекает. В общем, настолько комфортно, насколько это возможно без лености.

Медитация, о которой мы будем говорить, служит достижению спокойствия духа. Она особенно благодетельна для человека, затравленного современной жизнью, а кроме того, показывает, как от совсем простого можно подняться к наивысшему.

Обратимся к слову «покой». Выбери мы его во времена, когда тихая уединенность и без того

была делом обычным, такой выбор едва ли оказался бы удачным. Но в эпоху вечной спешки возможность наконец?то освоиться в слове «покой» становится для несчетного множества людей редкостным телесным и душевным благодеянием.

И вновь нам на помощь должно прийти все богатство наших воспоминаний. Где я в течение жизни сильнее всего ощутил, что такое покой? На ум приходит тихий вечер в лесу. Мы сидим на скамье у озера. Мирно лепечет–играет вода у наших ног. Чуть заметно покачиваясь от вечернего ветерка, шумят деревья. Сумерки разливаются окрест, окутывая все и вся. За день сделано великое множество дел. И вот теперь отдых…

Чем живее и конкретнее образ, тем лучше. Когда же он оживет в полную силу, мы погасим его, сохранив одно только ощущение — ощущение огромного, благодетельного, всеобъемлющего покоя.

Для одного человека это будет вечер в лесу, для другого — впечатление от высоких гор в шапке вечных снегов, которые он неожиданно увидел вдали во время похода, — непостижимый зов вышнего мира. Для третьего это может быть ночное звездное небо, которое по–особенному ярко запечатлелось в памяти, — возможно, когда он покинул шумное собрание или оживленное общество. У некоторых подобное переживание остается от вечерней песни Гёте «Горные вершины» или от стихов Мёрике, Геббеля, Новалиса. Во всех случаях главное, чтобы детали воспоминания служили только подмогой для обретения чувства великого покоя.

Ощущение покоя должно быть как можно более сильным. Нехудо говорить себе в таких случаях: «Сейчас ты необычайно сильно ощущаешь этот покой, но наверняка есть люди, которые ощущают его раз в десять сильнее, чем ты». В этой медитации, которая может длиться от пяти до пятнадцати минут, необходимо не только постоянно и возможно более осознанно удерживать это ощущение покоя, как бы внутренне все время говорить ему «Да!», но и по возможности усиливать его, стараясь наполнить им все тело, как бы омыться в нем. Для сохранения внутренней активности можно также один за другим погружать в покой свои члены. Тогда?то и заметишь, сколько ненужной суеты у нас в руках, в ногах, в мозгу, в мышцах шеи, поддерживающих голову, и будешь смотреть на покой как на напиток, что разливается по всему телу.

Некоторые, наверно, скажут: «Я при этом засыпаю». А чем плохо — иметь снотворное? Пусть эта медитация сослужит добрую службу и тому, кто плохо засыпает. Он сможет в ней расслабиться. Как дозорный, он обойдет свой телесный дом, высматривая все, что не желает спать, и успокаивая. Особенно внимательно надо отнестись к той области, где голова соединяется с телом, — там не должно быть ни малейшего напряжения. «Покой» в нас должен действительно «покоиться». Если человек хочет этого всерьез, благодаря нашему упражнению он заснет даже в случаях на первый взгляд совершенно отчаянных. Но только он заметит, что зачастую, собственно, вовсе этого не хочет, что просто кокетничает со своими возбужденными мыслями и чувствами и отнюдь не желает променять их на такой покой. Но если он и не сумеет заснуть, покой, наполняющий его, если он вправду не думает ни о чем определенном, но «покоится в покое», способен подействовать едва ли не столь же благотворно, как и настоящий сон. Коль скоро ночью человек ищет покоя сна, я бы советовал постараться вжиться в следующий образ: «Вот я покоюсь в своей постели; вокруг меня стены дома, а снаружи движутся звезды: звезды надо мною, звезды вокруг меня и подо мною; если б мог, я бы увидел их сквозь землю; стены дома и весь дом — преходящи, и сама земля преходяща, но то, что живет в звездах, пребудет вечно, этому я предаю себя, я словно распределяю всего себя между звездами, без остатка, всё там, вовне, в звездах; с ними я теперь стремлю мой путь, медленно, покойно, торжественно, вечно… » Тот, кто знаком с антропософской духовной наукой, знает, что таким способом мы при помощи нашей сознательной воли выходим навстречу тому, чего как раз и желает от нас сон. Подобный покой — несказанно дивное благодеяние, и, зная его, мы и спать?то больше не хотим. Если же нам удается еще и перейти от образного представления к звуковому и услышать доносящуюся со всех концов звездного неба хвалебную песнь: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение», а затем сохранить от этого звукового образа одно только жизненное настроение, торжествующий дух мира, поющий хвалу Отцу миров, отрадный небесный покой, покойную небесную радость как вкус на языке — тогда мы вправду окажемся среди ангелов и сможем так одухотворить и просветлить наш сон, как даже и не мечтали.

Однако ж речь идет вовсе не о возможности заснуть, а как раз о пробуждении. И коль скоро можно помыслить глаза, которые днем видят звездное небо (ведь оно окружает нас всегда), значит, может существовать и некий дух, настолько погруженный в душевный покой, что даже днем в самой глубине его жизненных ощущений над ним простирается звездное небо. Звездный дух, как можно было бы назвать это существо, сопровождает человека на жизненных путях.

Стоит упомянуть здесь еще одно образное представление, которое помогает уснуть. Его порекомендовал мне Рудольф Штайнер, когда я просил его помочь некому человеку, страдающему бессонницей. Нужно представить себе, будто сидишь на краю пропасти возле розового куста, обрываешь розы одну за другой и усталым жестом роняешь в пропасть. Если кто?нибудь возразит, что у него при этом кружится голова, то можно изменить образ, представить себя орлом, который, мощно взмахивая крыльями, снижается к темному ущелью. Взмахи крыльев можно тогда сопрячь со вдохом и выдохом.

Раз покой можно принимать подобно лекарству, точно так же можно принимать и всякое другое духовное содержание. Особенно целительно упражнение «Чистота». Его можно выстроить и оформить по примеру представленного нами упражнения «Покой». В этом нам поможет погружение в непорочный жизненный ток растений или в кристально чистое великолепие заснеженного ландшафта, или образ Сикстинской Мадонны, или опять?таки звездное небо. Все это способно оказать такое же, а то и лучшее воздействие, чем обычай средневековых монахов бросаться для внутреннего охлаждения в снег или в ледяную воду. Подобным образом человек может научиться как бы вдыхать силу воли, правдивость, добро. Он узнает, что в его распоряжении есть замечательная духовная аптека, только он еще толком не умеет ею пользоваться.

Но вернемся к упражнению «Покой». Постепенно оно становится для человека чем?то вроде санатория, построенного им самим для себя. Когда он захочет отдохнуть, ему более не понадобятся дальние и дорогостоящие поездки в горы. Он заглянет к себе в покой. Вначале я иной раз представлял себе, будто живу в этом покое, как ныряльщик, пребывающий в море под большим стеклянным колоколом. Снаружи бушует море, вокруг снуют рыбы, на них нападают морские хищники, а он, под. защитой своего подводного дома, глядит на все, что его окружает. Так и мы из своего Дома Покоя можем бросить духовный взор на тревогу и спешку, царящую снаружи, и через созерцание противоположности усилить чувство покоя.

На этом пути многие лишь исподволь начинают постигать, что такое истинный покой. Прежде они знали его только в форме бессознательного сна. Настоящий покой входит в нас, покоится в нас, бодрый и живой, питает нас, исцеляет, обожествляет. Когда я испытал его впервые, у меня было такое чувство, что лишь теперь наконец появилась возможность работать над «нервами». Здесь как с грузом, который можно поднять, ухватив его снизу, — обнаруживается область, лежащая глубже нервов, и, помыслив слово «покой», человек тотчас оказывается в своем Доме Покоя. Посреди самой яростной уличной суеты, посреди самого шумного собрания — стоит только подумать о покое, и он воздвигается, точно храм, и облекает нас своей безмятежностью.

Говоря здесь об этом, мы подобно врачу–невропатологу работаем над духовной жизнью человечества. Никакие пилюли не помогут человеку так, как эти упражнения покоя. Если человечество примет написанное нами всерьез, опасность неврастении и еще худших психических заболеваний, которые возникают от изнурительной спешки, будет преодолена за несколько десятков лет.

До сих пор мы вели рассуждения таким образом, что даже абсолютно далекий от религии человек мог следить за ходом нашей мысли. В заключение, однако, следует добавить кое?что имеющее прямое касательство к миру, о котором говорит религия. Тот, кто находит соответствующую опору в своем внутреннем существе, пусть претворит этот покой в огромное доверие. Пусть устремит свой взор к духу, властвующему за всеми и над всеми звездными мирами, и пусть умиротворенность, струящаяся к нему из дальних далей, отхлынет от него великим, глубоким, совершенным сердечным доверием. Он заметит, как при этом слабеют несчетные внутренние напряжения, о существовании которых он даже не подозревал. Он «отреагирует» множество потаенных страхов и кошмаров, и ему вовсе не понадобится доводить их до своего сознания посредством методов психоанализа. Но доверие должно быть живое, не опускающееся до фаталистической невозмутимости. Ведь современному человеку нужна сила активного преодоления мира. К невозмутимости приходили многие люди минувших эпох. Рассказы о стоицизме римлян, а тем более о буддийских монахах, и прежде всего о самом Будде, вызывают благоговение перед такою вершиной человеческого самовоспитания. Однако же это еще не христианская умиротворенность.

Хорошо и тут посмотреть на Христа. Разве Он — не «Слово», не Мировое Слово? Что обращалось к нам из глубин звездного неба? Разве не Он тоже? Хвалебная песнь ангелов в святой ночи — не есть ли она в основе своей Его собственное певучее существо? В прощальной беседе Христос сказал своим ученикам: «Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир (Frieden). В мире (Welt) будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир». И еще «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мир дает, Я даю вам». Эти последние слова Христа имеются как в древней мессе, так и в человекоосвящении. В последнем они свободно возродились из сокровеннейшего своего духа: «В умиротворенье смотрю Я на мир; такое примирение с миром может быть и вашим, ибо Я даю его вам!» А после воскресения Христос приветствует своих учеников знаменательным «Мир вам!» Можно помыслить эти слова произнесенными в прошлом, в истории Христа. Но можно помыслить их также произнесенными в настоящем, ибо каждый вечер в звездном небе эти слова, как откровение высочайшего божественного духа, справляются о наших душах. Если мы, переживая их, будем исходить из великого вселенского целого, то можно не опасаться, что мы будем жить только в личной умиротворенности, как легко случается в религии прощения грехов, или будем пребывать в пассивной умиротворенности, к которой так легко приходят в религии упования на Бога. Напротив, суровый ход великих мировых часов сообщится и нашему сокровеннейшему чувству жизни. Они для того и существуют. И вот мы умиротворенно обращаемся к миру, соединяясь с ним в его становлении, которое может произойти через Христа. «Мир Мой» — подчеркивает Христос в Евангелии от Иоанна. Это значит: мир, который есть Я. Оттого?то мы вправе полагать, что речь Его обращена также и к нам. «Я есмь мир! Мир, который есть Я, да будет с вами!» Если возможно пережить эту медитацию покоя так, чтобы воспринять голос Христа из всех далей, высей и глубин, то она поднимется до того величия и силы Божией, какие только достижимы для человека.

Читатели, однако, могут задаться вопросом: хорошо, но какую же медитацию нам стоит выполнить: медитацию любви, предложенную в первом письме, или медитацию мира, предложенную здесь? V многих недоумение еще возрастет, когда в последующих рассуждениях мы будем говорить о целом ряде других медитаций, которые, как мы надеемся, будут все более прояснять, что значит медитация и чем она стремится быть. Дело в том, что в подобных эпистолярных рекомендациях невозможно указать, какая именно медитация подходит для каждого конкретного человека. Здесь можно только развить своего рода организм внутренних упражнений, где во всей полноте будет жить Иоанново Евангелие. И тогда пусть каждый выберет то, что ему подходит. Он может выбрать и все целиком, а в таком случае ему на всю жизнь хватит работы, чтобы внутренне усвоить все это. Это верный путь. Ибо в таком организме во всей полноте живет дух Иоаннова Евангелия, столь близкий грядущему времени. Однако при этом нам следовало бы вновь и вновь возвращаться к созерцанию центрального слова, которое объемлет всё: «Я есмъ любовъ!»Это изречение мы разворачиваем так, что сначала в семи глаголах «Я есмь» погружаемся в переживание этого «Я». А затем в семи так называемых ступенях страстного пути рассматриваем «любовь» в ее божественном откровении. И наконец, в семи «чудесах» Евангелия от Иоанна мы взираем на «есмь» в его действительной земной жизни и восприемлем его в себя.

Слова же «Я есмь мир!», о которых мы говорили сегодня, служат при этом как бы фоном. Вполне возможно, иной решит, что для начала ему потребна, скорее, умиротворенность в смысле Иоаннова Евангелия. Но тогда пусть он медитирует так, чтобы мир в нем переходил в любовь, чтобы это была умиротворенность не эгоистичная, не пассивная, но соединяющаяся со становлением мира. Другой охотно остановился бы на слове «любовь». Тогда пусть он сперва наполнит себя звучанием «мира», чтобы любовь обрела величие, чистоту, покой той мировой основы, из которой она пришла ко Христу, и не затерялась в нездоровой суете или человеческой малости. Ведь и «становление мира через Христа», о котором говорит человекоосвящение, проистекает именно из умиротворенной обращенности к миру.

Впрочем, можно подумать еще вот о чем. Человек погружается в слова об умиротворенности вечером, а в слова о любви — утром. Слово «любовь» может взойти над ним вместе с солнцем и новым днем — так же, как слово «мир» звучит ему из звездного неба и всеукрывающей ночи. В нашу жизнь войдет великий ритм, подобный ритму дня и ночи, более того, несущий в себе самый дух этого ритма дня и ночи. Это как бы высшее дыхание дня. Вдох — когда мы медитируем над словом «мир», и выдох — когда медитируем над словом «любовь». Этот ритм исхода от «Отца» и входа соответствует сокровенному жизненному ритму самого Христа в Его дневной и ночной жизни, изображенному в Евангелиях. Этот ритм живет в глубинной основе самого благовещения Христова, что сообщено в Евангелии от Иоанна. «Я исшел от Отца» — звучит в первой части. «Я иду к Отцу» — звучит во второй части. Первое — слово любви; второе — слово мира. Так в этих двух медитациях мы учимся принимать в свою жизнь Христа, каким изобразил Его самый близкий и доверенный Его ученик. И антропософская духовная наука рассказывает нам, что сама великая божественная жизнь содержит в себе возвышенные ритмы, ибо за миллионолетним мировым днем всегда наступают мировой отдых и мировая ночь, когда мир входит в Бога–Отца и покоится в нем — дабы затем вновь выйти из него обновленным и еще более величественным. Посредством этих слов — любовь и мир — мы подходим к сему ритму в жизни Бога–Отца настолько близко, насколько это возможно для человека.

Не умолчим и еще об одной тайне, хотя большинство читателей вначале воспримет это лишь как рассказ. Если наше существо погрузится в мир, в гармонию глубочайших сил Вселенной,

то из этой Вселенной образуется для нас иное тело — очень нежное и сокровенное. Если через наше существо будет струиться любовь, божественный дух Вселенной, то наша кровь изнутри обновится. Таким образом, в этом двойном упражнении можно пережить высочайшее причастие и принять от Христа, на коего нам должно взирать в меру своего понимания, Его тело и Его кровь. Мы просто всматриваемся в Христа и входим в Него, учимся жить в Нем — вот та вершина, какой мы способны достичь в медитации. И наши размышления предназначены для того, чтобы сие стало возможно для человека во всей полноте и жизненности. Человек может чувствовать себя как бы облеченным во Христа, дышать в Нем как в некоем горнем воздухе, пробуждаться в Нем как в некоем горнем свете, воскресать в Нем как в некоем высшем теле.