Глава 11
Глава 11
Весь день царь Хронос провел на острове Туле, коим правил безмерно почитаемый им Синапериб. Хронос уже давно собирался посетить Туле, чтобы убедиться своими глазами, что жизнь на острове, не в пример некоторым иным, по-прежнему мирная и спокойная, что нет, как и не было здесь доселе, распрей из-за благодатных земель, как в самой столице и других островах его процветающей страны, столь омрачавших думы царя. Минуло уже несколько лет с той поры, как все громче и громче на народных собраниях стали звучать голоса, провозглашаемые за передел земель. Царь чувствовал растущее недовольство теперь уже многих граждан своей страны, считавших себя обделенными.
Долго размышлял Хронос, чтобы ему предпринять для успокоения людей, но нужных мер найти так и не смог. Сложившийся порядок распределения земель возник еще в давние времена, и Хронос, свято чтивший законы предков и мудрых Богов, установивших оный, никогда бы не осмелился что-то перекраивать на свой лад. До последнего времени он жил призрачными надеждами, что утраченный мир наладится сам собою, без принятия с его стороны каких-либо жестких мер.
Но случилось так, что последняя встреча с Верховным жрецом, самая трагическая и тревожная из всех немногочисленных, личных его встреч с Микаром, отодвинула на дальний план все события, кроме тех, что узрел Верховный жрец оком мудрости. Все то, что еще вчера волновало Хроноса, сегодня увиденное в ином свете, больше не трогало ни ум его, ни сердце. Свою поездку на Туле он хотел бы объяснить желанием убедиться, что здесь нет волнений и недовольства из-за земель, но, на самом деле, причины визита были иные. Недовольство же народа его из-за земель теперь менее всего волновало царя, болезненный еще вчера, сегодня вопрос этот уже не так, как ранее, трогал его душу. Да и к чему беспокоиться о том, чего, быть может, уже завтра не будет?
Впрочем, со времени встречи Хроноса с Микаром проходили дни и месяцы, а мир вокруг него оставался неизменным. Это волей неволей успокаивало смутные думы царя, вводило жизнь в привычное русло. Но в глубине души царь не переставал печалиться о судьбе своей страны и ее людей, ибо понимал, что предсказания Микара когда-то сбудутся обязательно. Только вот когда? Знать бы ему это наверняка! И хотя мысли его с течением времени принимали все более размеренное движение, и повседневные, важные для сего мига, дела выступали вперед, но Хронос ни на мгновение не забывал о словах Микара. Больше всего его волновало то, что он так и не смог принять какого-то определенного решения, способного превратиться в действия. Он так и не решил, где искать пути спасения, если не для всей страны, спасти которую при таком расположении к ней мудрых Богов, даже ему было не под силу, и не для всех людей, но хотя бы для кого-то из них. Когда в своих мыслях он приближался к этой болезненной теме, то будто упирался в непреодолимую стену собственных сомнений. Обойти эту стену ему не удавалось. Как угадать, как почувствовать душой единственно верный момент своевременности сигнала к спасению? Должен ли он уже сейчас объявить людям о необходимости бегства, или для жизни Атлантиде отпущены Богами еще многие годы, а это значит, что паника ни к чему? Этого Хронос не знал.
Синапериб, радостно улыбаясь, вышел навстречу Хроносу. Они, оживленно беседуя, рука об руку миновали наполненный ярким солнечным светом балкон и оказались в просторном, немного сумеречном зале, раскрашенный живописными картинами свод которого подпирали ряды массивных колонн. Меж ними, в самой глубине, почти неприметные, невидимые для мимолетного взгляда, затерялись два пиршественных ложа и приземистый столик, украшенный скромными блюдами.
— Я безмерно рад видеть тебя, достопочтенный царь Хронос, — сказал Синапериб, чье лицо, обычно сосредоточенное и серьезное, с момента появления Хроноса не покидала сердечная улыбка. — Долго, очень долго наш царь не посещал сей свой скромный удел!
— Слышу, слышу в голосе твоем скрытую иронию, — воскликнул Хронос, он, освобожденный на краткий миг от тяжких дум радостной встречей, весело и беззаботно улыбался Синаперибу в ответ.
— Ирония? Отнюдь! — Синапериб опустился на ложе, покрытое приятным на ощупь, мягким бархатом, и, как радушный и внимательный хозяин, пригласил Хроноса последовать своему примеру. Они без церемоний оставили сандалии на полу, и, блаженно вытянув уставшие и немного отекшие в жару ноги, расположились свободно и легко.
С облегчением вдыхая прохладу помещения, надежно защищенного от нестерпимого летнего зноя, они пили ароматное вино и вели неторопливый разговор. Сколько раз бывало такое! Время в приятной беседе течет незаметно, то и дело раздается смех, блюда на столе незаметно сменяются новыми, а они, встретившись словно после долгой разлуки, все говорят и говорят. Правда, сегодня разговор большей частью касался серьезных, государственных тем, Хронос и Синапериб, оба сосредоточенные и углубленные в печальные свои думы, негромко обсуждали дела насущные, не оставившие им поводов для веселья, так что смех, этот обычный и приятный спутник их бесед, редко всплескивался над пиршеством.
По своему обыкновению, царь Атлантиды прибыл к архонту Туле поговорить с ним о разном: политике, искусствах, видах на урожай, но последние события лишали желанную встречу с другом обычного оживления и радостных впечатлений, тоскливые мотивы в душе не умолкали, они звучали беспрестанно, куда бы ни поехать царю и с кем бы ни говорить. Вот и сегодня, намереваясь забыть о тревогах в приятной беседе с Синаперибом, он так и не смог отстраниться от печали, поселившейся в его сердце.
— Как живется нашему царю? — спросил Синапериб, с тревогой вглядываясь в усталое лицо Хроноса.
Архонту не нравился внешний вид царя: за время, прошедшее с последней их встречи, Хронос изменился: черты лица, обычно спокойные и умиротворенные, как будто лишившись жизненной силы, тревожно обострились, глаза, всегда смотревшие на мир прямо и открыто, были отрешенными, казалось, их взор обращен теперь куда-то в глубины души, туда, где таится ответ на терзающие царя вопросы.
— Нет больше покоя моей душе, — признался Хронос. — Мне иногда кажется, что все краски мира, такого доселе яркого и радостного, вдруг померкли, все теперь для меня будто затянуто пеленой, тусклое и безрадостное. Силы покидают меня. Я беспрестанно размышляю о том, когда же быть беде, и потому нет желания думать о насущных делах.
Синапериб, внимательно слушающий Хроноса, в задумчивости опустил кубок с вином, прозрачная жидкость редкими каплями пролилась на красный шелк бархата.
— А делам необходимо твое мудрое и верное решение, — промолвил Синапериб, ведь жизнь, несмотря на суровое пророчество, все-таки продолжается. Люди возделывают землю, создают прекрасные мелодии, скульптуры и картины, наблюдают за звездами, строят замысловатые дворцы и храмы, влюбляются, рожают детей, одним словом, время идет своим чередом, и ему нужны наши заботы о нем. В сей миг, пожалуй, самым важным, по моему мнению, можно считать вопрос передела земель. И до Туле дошла смута, доселе зревшая в столице и других землях Атлантиды.
— И до Туле, — горестно покачал головой Хронос.
— Да, и у нас теперь говорят об этом земледельцы, и у нас недовольны земельными наделами.
— Но почему? Можешь ты мне объяснить, откуда взялось это недовольство, где истоки его?
— Я разумею, что дело здесь в том, что в благодатной Атлантиде возрастает число жителей. Но возрастает оно не повсюду одинаково. Малочисленные и многочисленные семьи соседствуют друг с другом, и те, чей род велик числом, видят благополучие своих соседей, в то время, как сами они уже не могут быть зажиточными, ведь урожай приходится делить на многие доли. Полагаю, наступают тяжелые, безрадостные времена.
— Почему? — горестно воскликнул Хронос. — Откуда взяться тоске и отчаянию на этой цветущей земле? Разве земля наша не так щедра, как и раньше, разве солнце больше не посылает нам свое тепло и свет? Зачем же гневить пустым недовольством и ропотом мудрых Сынов Небес, доселе столь благосклонных к Атлантиде и ее жителям?
— Одни времена сменяют другие, вместе с временем меняются люди. Если раньше вполне хватало простого хлеба насущного, то теперь этого им уже мало, теперь нужно настоящее богатство, много благородных металлов и камней, походы за море, торговля там, а то и война с другими народами. Неспроста же архонт Гродж муштрует своих подданных, обучает их воинским наукам. Он ни от кого, даже от самого царя, не таит своих стремлений воевать и властвовать над побежденными.
— Ты прав, Гродж уже не единожды пытался заручиться моей поддержкой, — согласился с Синаперибом Хронос. — Да только я, царь Атлантиды, не позволю никому из атлантов ходить в военные походы, проливать кровь, лишать людей их жизни. Наш народ во все времена был мудр и благоразумен, никогда блеск камней и металлов не застил ему глаза. О, мудрые Боги, кажется, что даже и свет помутился на нашей земле! Нет больше покоя в сей великой стране, нет благоразумия в моем народе! Как бы ни было горько признать, но прав, прав Верховный жрец, семя истины сокрыто в его пророчестве: неспроста, ох неспроста, грозная опасность нависла над нами. Знать, и вправду, приходит время умереть моей стране, такой еще процветающей и могущественной, но уже подточенной изнутри, надломленной людскими пороками и зреющими распрями.
Долго беседовали Хронос и Синапериб, но разговор их был подобен медленно несущей свои воды равнинной реке, как и она, не встречая на своем пути запруд и меняющих бег вод каналов, течет к необозримой человеческим глазом, почти призрачной цели, так и беседа эта не могла привести их встревоженные мысли к ясному пределу, способному озарить вспышкой неоспоримой истины их сознание. Наверное, ни одно существо, живущее на бренной земле, было не в состоянии дать ответ на мучающие их вопросы, ибо ни одно из существ не наделено мудрыми Богами способностью зреть перспективу и причины происходящих событий, не дано и не разрешено им своим сознанием, ограниченным лишь земными пределами, даже и туманно представить себе смысл и великое значение предначертанных событий.
Поздним вечером возвращался Хронос в Аталлу, так и не рассеяв своей всепоглощающей тревоги: даже и встреча с дорогим его сердцу другом не принесла ни хотя бы легкого облегчения, ни умиротворения, утраченного им, судя по всему, навсегда.
После дальней дороги, пролегавшей по морю, царь чувствовал себя усталым. Он из-за тяжелых дум уже почти отвык спать по ночам, и теперь, после утомительных перемещений и долгих бесед, впервые за многие месяцы ощущал желание немедленно, не отвлекаясь на какие бы то ни было дела, расслабить утомленное тело в мягкой постели и погрузиться в сон.
Но не успел Хронос ступить в коллонадную галерею, уже погрузившуюся в легкие сумерки, как ему доложили неприятное известие о том, что его вот уже почти весь день ждет архонт Гродж. При мысли о необходимости общения с воинственным архонтом теперь, когда он так устал, царь невольно поморщился, но не принять Гроджа, к сожалению, он не мог, тот прождал его весь день, и, значит, не увидевшись с царем, не покинет столицы. Хронос велел слуге передать, чтобы архонта пригласили в приемный зал, — величественное, немного сумрачное сооружение, сплошь покрытое старинными росписями, — здесь обычно Хронос принимал собиравшихся вместе архонтов, а также посланцев из других земель, прибывших в Атлантиду по разным государственным надобностям. В этот зал Хронос никогда не приглашал тех людей, с которыми он вел дружеские беседы, так повелось издавна, еще до него заведенным порядком, что в сих сумеречных, немного унылых стенах, проводились лишь официальные приемы.
Хронос полагал, что между ним и Гроджем вряд ли может произойти дружеский, располагающий к откровенности и сердечности, разговор. Не любил царь архонта, не любил он в нем напористости, с которой Гродж неизменно подступал даже к царю, чтобы добиться его расположения и поддержки, не любил его гордости, небрежно бросаемых на окружающих его людей надменных взглядов. Отношения царя с архонтом стали еще более натянутыми после того, как тот едва ли не открыто стал заявлял о своем намерении воевать, для чего Гродж даже принялся обучать своих людей военному искусству. Хронос не единожды, иногда и в резких выражениях, указывал архонту на несовместимость его взглядов и государственных. В будущем, если архонт не оставит своих опасных затей, царь был намерен лишить его чести зваться архонтом и выполнять сии почетные обязанности.
Когда Хронос вошел в зал, архонт уже ждал его. Увидев царя, он склонился перед ним в почтительном поклоне. Царь, положив руку на сердце, приветствовал архонта. В зале сомкнутыми в кольцо стояло несколько кресел с высокими спинками и изогнутыми, витыми ручками. Хронос жестом пригласил Гроджа присесть. Они расположились лицом к лицу в противоположных сторонах круга. Разговор начался издалека, обсудили виды на урожай, второй в нынешнем году, немного поговорили о делах торговых, но к сути беседы, ради которой, как чувствовал Хронос, прибыл и терпеливо ждал его весь день архонт так и не подошли.
Наконец, после длительных словесных пасов, архонт решился заговорить о том, ради чего он и приехал: о своем желании связать собственное будущее с будущим дочери царя. Он не знал, как отзовется на его предложение царь, и потому начал издалека.
— Нашу великую страну, процветающую Атлантиду, бесспорно ждет лучезарное будущее. Чем больше я наблюдаю дела народа нашего, столь мудро направляемого тобою, о царь Хронос, тем все больше крепнет во мне уверенность, что земле этой и народу ее жить и процветать веками.
Хронос смотрел на Гроджа с легким недоумением, он не мог понять, с чего это вдруг архонт, высказывающий, порой, публично недовольные замечания в адрес царя, принялся сочинять оду ему.
— О, мудрый царь Хронос, — между тем, продолжал свою речь Гродж, — прими от недостойного твоей великой мудрости подданного твоего покаяние за свершенные ошибки. Да, я готов признать пред тобою, а позже и публично, все свои заблуждения! Не гневайся на архонта своего, о, царь Хронос, все свершенное мною — от недостатка мудрости и дальновидности, свойственных тебе! Я искренне раскаиваюсь в своих взглядах насчет войн и походов. Долго, очень долго мне был неведом глубокий смысл твоих воззваний ко мне, я не понимал и не осознавал того, что только в мире и согласии может процветать Атлантида! Раскаиваюсь, горько раскаиваюсь во всех своих заблуждениях!
Гродж уже не сидел, он встал перед царем, и, говоря убежденно и страстно, смотрел на царя по-иному: с особой теплотою и истинным раскаянием во взгляде, где-то в глубине его черных глаз даже притаилась слеза. Хронос, склонный вначале принять страстную речь архонта за театральное действо, позже уже стал сомневаться, играет ли архонт, или говорит одну святую истину. Чем дальше он слушал Гроджа, чем пристальнее вглядывался он в его взволнованное лицо, тем все более он проникался в его слова. Царь, не перебивая и не вступая в разговор, как зачарованный, следил за каждым жестом архонта, за каждым его взглядом. И если вначале он сомневался, верить ли ему архонту, то в конце его монолога Хронос был совершенно уверен в том, что Гродж искренне раскаялся в своих заблуждениях и ждет теперь от царя поддержки и участия, того, в чем тот никогда не отказывал нуждающимся. И в этот момент Хронос почему-то вдруг перестал испытывать по отношению к Гроджу неприязнь и раздражение, неизменно вызываемые в нем архонтом, им неожиданно овладело желание сердечно поговорить с ним, обсудить их непонимание друг друга, и стать, наконец, друзьями. На мгновение промелькнула мысль, зачем же друзьями, разве пристало царю водить дружбу с архонтами? Исключение из этого правила, существовавшего веками до него, составлял только лишь Синапериб, истинно близкий царю человек по взглядам и душевным качествам. Но в тот момент он не спросил себя, откуда появилось в нем это желание, еще мгновение назад принятое бы им за дикость, потом же, все более попадая под влияние горячего раскаяния Гроджа, спрашивать себя об этом он уже не мог. Царь, повинуясь странному душевному состоянию, заслонившему в один миг все его мысли и ощущения, вдруг приблизился к архонту. Тепло улыбаясь человеку, к которому еще несколько мгновений назад он испытывал только лишь неприязнь, Хронос сердечно пожал ему руку, и обняв за плечи, усадил рядом с собою.
— Я несказанно рад тому, что услышал из уст твоих, архонт Гродж, — горячо заговорил Хронос. — Сердце мое радуется, теперь больше не будет непонимания и недомолвок между нами. Я готов принять тебя, как своего друга, разделить с тобой свой кров, свои взгляды, свои дела.
— Истинно ли я понимаю тебя, о, царь Хронос, — пытливо всматриваясь черными глазами в раскрасневшееся лицо царя, воскликнул архонт, — ты готов отныне положиться на мою помощь в великих твоих делах? О, я и мечтать не смею об этом! Неужели же это правда?
— Истинная правда! Своим раскаянием ты показал верность служению народу Атлантиды, и, значит, ты можешь стать мне помощником, другом.
— Благодарю тебя, великий и мудрый царь Хронос. Нет на свете человека счастливее меня, ибо сегодня я заслужил доверие величайшего из смертных, царя нашей процветающей страны. О, Мудрые Боги, вы свидетели великого восторга моей души!
Гродж ликовал: его затея, казавшаяся поначалу несбыточной и безуспешной, принесла ему полную победу. И пусть разговор пошел не по тому пути, который он наметил, так даже лучше, если он не станет сразу же вести речь о Лессире. Зачем пробуждать сомнения в только что усыпленной им душе царя? Пусть сон сделается глубоким и прочным, и вот тогда он спросит Хроноса о прекрасной дочери его, тот не откажет страстной просьбе архонта. Нет, не откажет! В этом архонт теперь был уверен. Глядя в затуманенные слепой радостью глаза Хроноса, он и сам удивлялся, как легко досталась ему победа. Конечно, позже царь придет в себя и поразится своим деяниям, но будет уже поздно, ибо дочь его, став супругой архонта, разделит с ним его постель. Что же после случившегося можно будет изменить? Нет, слишком поздно! На мгновение скользнула мысль о том молодом красавце, что сопровождал сегодня Лессиру. Ничего, он разузнает о нем, и сам разберется с ним. А пока — победа!
Архонт, сказавшийся уставшим от долгого ожидания царя, попросил его разрешения остаться во дворце, на что Хронос с радостью согласился. Верному слуге своему она приказал приготовить для архонта покои, принести ужин и вино, тот внимал почтительно, но во взгляде его таилось удивление: никогда доселе архонт Гродж не оставался в царском дворце на ночь, никогда достопочтенный царь не был так добр и ласков с этим суровым, надменным человеком. О, Боги, знать и вправду мир изменился вокруг, если злобным и презирающим мир людям стало легко заполучить уважение самого царя Хроноса, горестно подумал слуга и отправился выполнять приказание.