Глава XII Удача и невезение

Глава XII

Удача и невезение

Химической науки чудны результаты,

Она стократ верней всех средств, что вместе взяты.

Богами к Знаниям дарованы ключи,

Пей золотой настой — любой недуг лечи!

Плоды науки этой потрясают всех,

Всех страждущих бедняг, недужных ждет успех.

Их всех наука вмиг избавит от невзгод,

Немедля жизнь на лад у бедолаг пойдет.

Пусть клонят нас к земле преклонные года,

Целит всё без труда чудесная вода,

Сам Петр Святой — рецепт и Камня след,

Что избавляет смертных от смертельных бед.

Мишель Шилла. Угольщики

В 1603 г. придворные алхимики Рудольфа и обитатели Золотой Улочки были крайне взволнованы слухами об успешных трансмутациях, проведенных в Страсбурге. Когда новости достигли ушей императора, который в тот момент остро нуждался в золоте для пополнения казны и был готов «с помощью алхимии обрести великое богатство», он послал Иоганна Франке и еще двоих верных слуг разузнать, в чем дело, и, если всё это не всего лишь сплетни, доставить адепта в Прагу Посланники узнали такую историю: к бедному горожанину по имени Госсенхауэр[38], работавшему ювелиром, однажды явился незнакомец, который заявил, что хочет поступить к нему в ученики, и представился как Хиршборген. Ювелир на некоторое время нанял его, а при расставании странник вручил Госсенхауэру красный порошок и инструкцию по его применению для трансмутации. Ювелир провел успешный эксперимент, использовав часть тинктуры. Но он неосмотрительно рассказал о своем сокровище некоторым друзьям и соседям, которые в свою очередь сообщили своим соседям и друзьям, что Госсенхауэр стал обладателем Философского Камня, и вскоре эта новость стала городской сплетней. Муниципальные власти начали расследование, и ювелир не только совершил проекцию в присутствии городских чиновников, но даже дал каждому из них провести ее собственноручно.

Получив устные доказательства мастерства Госсенхауэра, императорские посланники с помощью цепей и наручников убедили ювелира отправиться с ними в Прагу, где тот предстал перед императором, приказавшим ему немедленно произвести операцию по получению золота. Однако к тому времени житель Страсбурга израсходовал весь красный порошок и уверил монарха, что у него нет достаточного количества Философского Камня, чтобы удовлетворить запросы казны. Это лишь рассердило императора, который отказался слушать объяснения несчастного ювелира, приказав заточить его в Белую башню, откуда беднягу освободила впоследствии лишь смерть.

Придворный поэт Рудольфа, де Делле, запечатлел приключения и несчастливую судьбу Госсенхауэра в следующих бессмертных строках:

Госсенхауэр, что звался Оффенбург,

Был Рудольфу не сказать чтоб добрый друг,

Ведь едва коснувшись Тайны, он соврал

Счастлив был он тем, что произвел аврал.

Император крикнул: «Франке, вмиг ко мне!

Или больше наша сила не в цене?

Ждать уже нельзя и наша цель ясна,

Каждая минута впредь вдвойне ценна!

Ты немедля возгласи ему приказ

В Прагу мчаться к нам, пусть даже и сейчас,

Восхищением хотим почтить труды

Мы его и всех его трудов плоды.

Только если этот парень подведет,

Ух, пощады пусть, подлец, от нас не ждет!»

Вот уж в Белой башне, в ковах, заточен

Тот Философ, что был в Прагу залучен,

Был из Страсбурга вотще похищен в ночь,

Чтобы втайне императору помочь.

Он дрожит от страха, бедный, весь в поту,

Ждет, страдалец, приговор за простоту,

Вместо славы пожинает он позор —

Ведь для всех теперь он все равно, что вор!

Истории жизни и практики алхимиков всегда скрыты в тумане тайны, всё, имеющее к ним отношение, кажется таинственным и величественным: герои герметического искусства — самые счастливые из людей, которые по мановению руки создают золото, лечат всевозможные неизлечимые болезни и обладают тайной вечной молодости и вечной жизни. Но при внимательном рассмотрении их судьбы оказываются вовсе не такими безмятежными: они путешествуют из страны в страну, скитаются из города в город, живут, едва сводя концы с концами, и, хотя временами на их долю выпадает возможность пожить роскошной жизнью за счет доверчивого и могущественного покровителя, в конце концов их обвиняют в обмане, после чего чаще всего бросают в темницу, подвергают пыткам и жестоко умерщвляют. Летописцы, свидетельствующие об их приключениях, очень редко обладают критическим взглядом и смешивают в своих историях правду и вымысел, истину и ложь, делая их почти неразличимыми, и спустя несколько столетий читатель вряд ли сможет разобраться, где фантазии искажают действительность. Такие затруднения встретит и тот, кто решит узнать о судьбах шотландского алхимика Александра Сетона и моравского алхимика Михаила Сенсопакса, более известного под именем Сендивогия из Польши, который наделал много шума при дворе Рудольфа.

Сетон, чье прошлое неясно, по-видимому, не имел иного занятия, кроме как путешествовать по Европе и с успехом демонстрировать различные опыты — то ли благодаря своей потрясающей ловкости рук, то ли — блестящему знанию химии. Не нуждаясь в деньгах, он был исключительно щедр к своим друзьям или же просто к тем, кто умел его к себе расположить, часто даря им золотые безделицы. В истории Сетон появляется как владелец Сетон-Холла на шотландском побережье, где он с искренней заботой лечит пострадавшего в кораблекрушении моряка по имени Хаузен, плывшего из Нидерландов. Затем он наносит Хаузену странный визит в его доме неподалеку от Амстердама, где тот принимает врача с величайшей радостью и почтительностью и не отпускает в течение нескольких недель. Уезжая, Сетон посвящает своего друга в тайну трансмутации, превращая на его глазах кусок свинца в золотой слиток такого же веса, и отдавая его моряку как доказательство истинности алхимического искусства. Это произошло 13 марта 1602 г.

Следующим летом Сетон превратил двух ярых противников алхимии в ее сторонников, проведя демонстрацию в Швейцарии, в Базеле, где присутствовали доктор Вольфганг Динхайм, профессор из университета во Фрайбурге, и доктор Якоб Цвингер. Втроем они отправились в лабораторию золотых дел мастера, взяв с собой несколько свинцовых пластинок, тигель и немного серы, купленной по дороге. У Сетона в руках ничего не было: он разжег огонь в печи, смешал свинец и серу в тигле и размешал эту смесь железным прутом. Затем он попросил докторов бросить в расплавившийся металл немного тяжелого желтого порошка, который оказался при нем, завернутый в бумагу. Динхайм, описавший опыт, говорит: «Не чувствуя в себе ни капли веры, как святой Фома, мы все же сделали, как он сказал», и через пятнадцать минут тигель сняли с огня. После охлаждения тигля обнаружилось, что свинец исчез, а на дне лежит небольшой слиток золота, который ювелир, приглашенный в качестве свидетеля, признал самым что ни на есть настоящим, притом высочайшего качества. Вес слитка был равен весу использованного свинца. Профессора были изумлены, а Сетон рассмеялся и сказал: «Ну и что же осталось от всех ваших педантичных рассуждений? Вы видели эксперимент, который гораздо убедительней ваших мудрствований!» С этими словами алхимик отрезал от золотого слитка кусок, по весу равный примерно четырем золотым дукатам, и подарил его Цвингеру, который сохранил его в качестве сувенира.

Затем мы встречаем Сетона в Страсбурге, где он по является под именем Хиршборгена, чтобы сыграть роковую роль в жизни бедного Госсенхауэра, которому встреча с великим адептом принесла одни лишь несчастья. Потом он живет под покровительством богатого торговца Коха в Оффенбахе, что недалеко от Франкфурта, и совершает в присутствии своего патрона и друга успешную проекцию, оставив ему в качестве сувенира гвоздь из герметического золота. В Кёльне он совершает сразу несколько удивительных экспериментов, в Мюнхене, куда отправляется позже, вовсе не занимается алхимией, зато влюбляется в прекрасную баварскую фройляйн и женится на ней. Вскоре он знакомится с жестоким молодым правителем Саксонии, Кристианом II, который требует у него красную тинктуру. Алхимик поделился со своенравным дворянином некоторым количеством «алого льва», однако это не удовлетворило Кристиана, потребовавшего раскрыть секрет приготовления магистерия, на что Сетон ответил резким отказом. Уговоры и угрозы ни к чему не привели, и Кристиан (совершенно не оправдав данного ему имени) решил прибегнуть к жестоким пыткам. Беднягу алхимика растянули на дыбе, прижигали каленым железом и обливали расплавленным свинцом, однако он был нем как рыба, и князь, прекрасно понимавший, что глупо убивать гусыню, несущую золотые яйца, приказал прекратить пытки и заточить истерзанного человека в темную клетку, приставив к нему суровых стражей. Там Сетон влачил жалкое существование, страдая от ужаса и болей в перебитых конечностях, пока некий незнакомец из Дрездена не заинтересовался его судьбой и, явившись в тюрьму, не восстановил его здоровье умело наложенными повязками и целебным питьем. Этим незнакомцем был не кто иной, как прославленный Михаил Сендивогий, который разбогател, получив в наследство имение неподалеку от Кракова, в результате чего впоследствии все сочли, что и сам он был родом из Польши. Замечательный химик, он сделал немало для улучшения работы красильных фабрик, а также занимался и алхимией. В надежде на то, что Сетон откроет ему секреты Великого Делания, Сендивогий организовал его побег. Они бежали в Краков, но Сетон через несколько недель умер, так и не успев открыть своей тайны. Всю свою жизнь он соблюдал рекомендацию Чосера: «Держи в строжайшей тайне все свои дела, и Тайна от невзгоды охранит тебя».

Вскоре после этих событий Сендивогий женился на вдове Сетона, желая выведать у нее секреты, которые она могла узнать от покойного мужа, однако женщина смогла лишь дать ему скромный остаток бесценного порошка да манускрипт сочинения по алхимии, написанного ее мужем и озаглавленного «Двенадцать трактатов космополита» («Twelve Treatises of the Cosmopolitan»). Хитрый «поляк» вновь отправился путешествовать по миру и, применяя порошок, рецепта приготовления которого не знал, совершил несколько публичных трансмутаций в различных городах Европы, получив широкую известность. Все коронованные особы в Европе сгорали от нетерпения, желая увидеть его, и Рудольф, конечно же, был среди них первым. Сендивогий предоставил монарху немного порошка, и тот собственными руками совершил чудо трансмутации. Обрадованный успехом, он повелел установить на стене комнаты, где была совершена проекция, мраморную табличку со словами:

«Faciat hoc quispiam alius

Quod fecit Sendivogius Polonus!»

«Кто б мог под солнцем сделать так,

Что совершил здесь сей поляк!»

Эта памятная табличка оставалась на том месте до 1740 г. Сендивогий получил титул государственного советника и был награжден золотой медалью, которую вручил ему лично император, а Мардехай де Делле сочинил в его честь стихи на латинском. Бедный Сетон, к сожалению, не мог ни присутствовать на представлении, ни разделить славы своего товарища.

Репутация Сендивогия как обладателя Философского Камня, естественно, была крайне опасна, однако Рудольф обращался с ним более чем почтительно, в то же время не выпуская Госсенхауэра из Белой башни. Оба эти человека работали с одним и тем же порошком, но одному он принес отчаянье, другому же — процветание. Испросив позволения покинуть Прагу, Сендивогий отправился в Краков, однако по пути туда был схвачен людьми моравского князя и заключен в темницу. Ценой за его освобождение, конечно, была тайна трансмутации. Ему удалось подпилить прутья решетки окна, сделать из своей одежды импровизированную веревку и бежать из заточения. Когда история стала известна императору, он конфисковал имущество князя и отдал его во владение поляку. Там, в имении под названием Гаварна, недалеко от границы с Силезией, Сендивогий многие годы прожил в королевской роскоши. В мемуарах его распорядителя по фамилии Бодовски говорится, что Сендивогий хранил свой философский порошок в маленькой золотой коробочке, и в путешествиях вешал коробочку на шею с помощью золотой цепочки, а основная часть порошка хранилась в тайнике, сделанном в одной из ступеней его кареты. Проезжая по местам, где могли орудовать грабители, Сендивогий менялся одеждой со своим слугой и садился вместе с кучером, приказывая слуге занять его место в карете. В Варшаве он с большим успехом обманул польского короля Сигизмунда, в Штутгарте же потерпел поражение из-за зависти другого алхимика, которого звали Иоганн Генрих Мюллер. Мюллер начал свою сознательную жизнь учеником цирюльника и выучил секреты и трюки профессиональных «алхимиков» от Даниэля Раппольта, будучи его слугой. После этого он явился к Рудольфу II и вызвал глубокое изумление и уважение последнего заявлением, будто его не берут никакие пули, предложив всем желающим стрелять в него свинцовыми пулями, которые расплющивались, ударяясь об кольчугу, спрятанную у него под одеждой. Находясь в гостях у Иоганна Франке, он производил золото высочайшего качества или, лучше сказать, незаметным движением руки подбрасывал слитки в тигель, когда никто не видел. Император, потрясенный его работой, присвоил ему титул «лорда фон Мюлленфельса». Став благородным дворянином, искушенный в двуличии алхимик стал служить у Фредерика, герцога Вюртемберга. Приезд в Штутгарт Сендивогия, имевшего великолепную репутацию благодаря двум успешным проекциям, наполнил душу Мюлленфельса завистью, и он решил во что бы то ни стало проучить соперника. Когда Сендивогий отправился на север, Мюлленфельс бросился за ним вдогонку, взяв с собой вооруженных всадников, арестовал Сендивогия именем герцога, конфисковал всю его одежду, отобрал золотую коробочку с Философским Камнем и драгоценный манускрипт Сетона, украшенную бриллиантами шляпу, стоившую около сотни тысяч риксталеров, и золотую медаль, дарованную императором Рудольфом, а самого Сендивогия привязал к дереву, предварительно раздев донага. Несчастного освободили проезжавшие мимо путешественники, и, как только у него появилась возможность, он послал жалобу императору, требуя возвращения своего имущества, а также выдачи Фредериком Мюлленфельса. Возмущенный герцог вздернул своего алхимика на виселице, сколоченной во внутреннем дворе его замка, а также вернул шляпу, медаль и манускрипт, заявив, что понятия не имеет ни о какой «тинктуре». Эти события произошли в 1607 г.

Сендивогий, лишенный теперь средства, с помощью которого он мог обманывать богатых покровителей алхимии, стал ничтожным бродяжничающим шарлатаном, продававшим панацеи «от всех болезней» простолюдинам, а также поддельное серебро евреям, появляясь то в Польше, то в Германии. Он избежал преследований и Умер в восемьдесят лет естественной смертью, находясь в 1646 г. в Кракове. Несколько герметических трактатов, записанных Сетоном и отредактированных Сендивогием, были в начале XVII столетия изданы на латинском, немецком и французском языках.

Бессмысленность алхимических опытов отразил в своих строках Спенсер:

Растратить жизнь вотще, облечь себя юдолью

В тоскливом бдении все ночи коротать,

Впустую дни провесть с невысказанной болью,

Чтоб завтра в страхе и уныньи чуда ждать.

Забрали душу в плен кресты. Кресты, молитва…

А желчь с уныньем тут как тут — изволь впустить.

Несчастные лжецы! Конец — ваша ловитва,

Жизнь можно было б вразумительней прожить.

События, описанные в этой книге, свидетельствуют, что во времена правления Рудольфа «тонкое искусство Алхимии» практиковалось представителями практически всех слоев общества, и лишь отдельные люди оказывались столь смелы, чтобы открыто противостоять распространенному заблуждению. Очень редко сторонники прогрессивных взглядов совершали обоснованные атаки на неверные теории и гипотезы, которых фанатически придерживались адепты мистицизма. Однако таких противников обычно считали просто пессимистичными глупцами и не обращали на них внимания. Если бы английский поэт Чосер был более популярен, его «Кентерберийские рассказы» могли бы открыть глаза думающим людям, однако в те времена его практически не читали.

«Для наших опытов нужна нам ртуть, —

Сказал каноник. — Вы слугу пошлите

И ртути унца три приобретите.

Лишь только ртуть слуга нам принесет,

Как вещь чудесная произойдет».

Ртуть получив, он попросил углей,

Чтоб опыты начать ему скорей.

Когда слуга и уголь им добыл,

Каноник ящик небольшой открыл,

И, вынув тигель, начал объяснять он,

Хотя язык его был непонятен

И не касался он при этом сути.

«Возьми сосуд и положи унц ртути.

Все сделай сам, и божья благодать

Тебе философом поможет стать.

Немногим я свой дар открыть решаюсь,

Но, кажется, в тебе не ошибаюсь.

Один состав я в тигель опущу

И в серебро всю ртуть я обращу,

Ничуть не худшее, чем у торговки

В ее мошне. Металл добудем ковкий,

Без примеси, а нет — так, значит, лгал

Тебе я все и мерзкий я нахал.

Всей силою я порошку обязан,

Но за услугу так к тебе привязан,

Что силу эту показать готов, —

Хоть и боюсь досужих глаз и ртов».

И слуг они тотчас же отпустили,

Прикрыли ставни, двери затворили.

В каморке темной крепко заперлись

И за работу тотчас принялись.

Усвоив тут же уйму всяких правил,

Священник тигель на очаг поставил;

Раздул огонь, над ним захлопотал,

А друг его свой порошок достал.

Не знаю точно я его состава,

Но в ящике любого костоправа

Подобным зельям хитрым несть числа:

Не то истертый мел, не то зола.

Коль мнение мое узнать хотите, —

Ни фартинга не стоят порошки те,

Но вам скажу, довольно было крошки

Или какой-нибудь ничтожной мошки,

Чтоб жаждущего чуда ослепить.

Потом каноник стал его учить,

Как обращаться надобно с жаровней:

«Смотри, чтоб угли покрывали ровно

Весь тигель твой, и убедишься сам,

Какой секрет тебе я в руки дам».

«Ах, grand merci», — хозяин отвечал

И все старательней мехи качал.

Без памяти подарку был он рад.

Тем временем каноник (злобный гад,

Не знал он жалости к врагу ли, к другу ль)

Достал из ящичка древесный уголь,

В котором углубленье просверлил

И серебра немного положил

(Не больше унца там опилок было);

Дыру надежно воском залепил он.

А чтобы не попасться в том обмане,

Он серебро припрятал там заране,

Что втайне от священника припас.

Все в свой черед откроет мой рассказ.

Он свой обман давно уже замыслил

И каждый шаг свой наперед расчислил.

От замысла не мог он отступить.

(Об этом тошно мне и говорить.

Когда я мог, я б отплатил злодею.

Но я его настигнуть не умею:

Лишь только нападу на вражий след, —

Глядишь, а там его помину нет.)

Но слушайте, что было дальше, сэры.

Запрятав уголь за обшлаг свой серый,

Он к очагу вплотную подошел

И много всяких промахов нашел.

«Так все испортить, друг мой, вы могли!

Смотрите, как вы уголь загребли.

Мне жалко вас, и я вас не оставлю,

Постойте-ка, сейчас я все исправлю.

С вас так и льет, вы слишком суетитесь.

Вот вам платок, — возьмите, оботритесь».

Пока священник пот с лица стирал,

Каноник мой — чтоб черт его побрал! —

Свой уголь положил как раз над тиглем

И, чтоб его за этим не застигли,

Как будто для того, чтобы помочь,

Огонь раздул мехами во всю мочь.

«Ну, а теперь, мой друг, нам выпить надо.

Вино нам будет за труды наградой.

В порядке вес, но лучше обождать

Из очага наш тигель вынимать».

Меж тем с начинкой уголь прогорел,

И серебро, по свойству твердых тел,

Хоть и расплавясь, в тигель все ж упало.

Как будто бы обмана не бывало,

Каноник пил, хозяин же не знал,

Какой с ним плут, и с нетерпеньем ждал.

Когда алхимик увидал — пора:

Не видно больше в угле серебра, —

Сказал он весело: «Сэр, поднимайтесь,

Кончать работу с богом принимайтесь.

У вас, я вижу, формы нужной нет,

Но это не беда, и мой совет:

Кусок известняка вы принесите

И чаи с водой немедля припасите.

Слеплю я форму: сплав в нее мы выльем

И нашим тут придет конец усильям.

А чтоб меня ни в чем подозревать

Вы не могли, я вас сопровождать

Пойду повсюду». Так и порешили.

Дверь на замок, а ставни все закрыли,

Всё принесли и заперлись опять —

Готовый сплав из тигля выливать.

Весь мел столкли, с водою замесили

И форму нужную потом слепили.

Чтобы рассказ не затянуть до ночи,

Как можно постараюсь быть короче,

Коль подберу пригодные слова.

Но как тайком достал из рукава

Листок серебряный каноник снова,

Как смял его по форме мелового

Вместилища, как снова не заметил

Того священник, — чтоб я не отметил?

Ну нет! Каноника не пощажу,

О всех его проделках расскажу.

А он листок в рукав запрятал снова,

Снял тигель с пламени, сказал: «Готово!»

Слил в форму сплав и погрузил всё в чан,

И никому неведом был обман.

«Смотри, мой друг, рукою сам попробуй,

Не надо ждать, пока другою пробой

Определят, что это серебро.

Пусть даже это сплав, и то добро.

От примеси его потом очистим

Да из него монету сами тиснем».

Когда в воде остыл тяжелый сплав,

Каноник в воду обмакнул рукав,

Спустил пластинку и опять достал.

«Хвала Христу, — священник закричал, —

И слава вам, каноник благородный!

Пусть буду вечно проклят я, негодный,

Когда, познания усвоив эти,

О них скажу кому-нибудь на свете».

«Так что ж, мы опыт повторим сейчас,

Чтобы наглядней способ был для вас,

Чтоб без меня могли бы добывать

Металлы благородные и стать

Алхимиком. Добавьте эту ртуть.

Пожарче надо нам огонь раздуть.

И сызнова мы повторим урок.

Как видно, вам пошла наука впрок».

Не чуя ног, священник заметался:

Вот наконец богатства он дождался.

Очаг раздул и добыл ртути снова,

Каноник же, не говоря ни слова,

С вниманием великим наблюдал.

Потом он палочку свою достал,

А палочка та полая была,

Унц серебра в себе она несла,

И тщательно залеплен был кругом

Конец ее с сокрытым серебром.

Когда священник выбился из сил,

Ему каноник снова подсобил.

Он в тигель высыпал свой порошок

И угли палочкой своей загреб,

И воск от пламени тотчас растаял.

Уловка эта удалась простая,

И в тигель серебро скользнуло так,

Что не заметил ничего простак[39].

В XVI в. относительно алхимии в образованных слоях населения существовали мнения совершенно различные: Меланхтон, например, писал, что алхимия — занятие глупцов и обманщиков, в то время как Мартин Лютер в труде «Canonica» говорит: «Искусство алхимии есть истинная и чистая философия древних мудрецов; она радует мое сердце не только своею пользою, извлекаемой из дистилляции и сублимации различных металлов, трав, вод и масел, но также и своей чудесной и более чем точной аналогией с воскрешением мертвых в судный день». Единственной серьезной попыткой опровержения системы, созданной алхимиками, была публикация в 1572 г. работы Томаса Либера, более известного под псевдонимом Эрастуса, профессора медицины из Базеля. Основной целью его нападок были абсурдные медицинские доктрины Парацельса, хотя он не оставил без внимания также и бессмысленных алхимических теорий и шарлатанства тех, кто занимался сим искусством, приводя многочисленные примеры их бесстыдного вранья. Но ни конструктивная критика, ни насмешки и колкие эпиграммы и стишки не поколебали статуса алхимии. Стихи иезуита Гретшера из Ингольштадта — яркий пример такого рода насмешек над алхимией:

Алхимия — наука, без сомненья, глубока,

Ведь принципы ее прошли через века,

То средоточие усердия, труда

И глупости венец — вот так дела!

Да, кормится немало хитрецов

Ведь с Парацельса времени не стало меньше дураков.

Те, кто пытались подать голос и оказать влияние на алхимию, часто из ее противников превращались в горячих сторонников, как случилось это с двумя учеными профессорами из Базеля, история которых была нами недавно изложена. Другой профессор по имени Корнелиус Мартини, заведовавший кафедрой философии в Гольмштадте и в своих лекциях призывавший студентов отвергать алхимию как собрание самых нелепых выдумок, также стал сторонником этой науки. Как раз в тот миг, когда он говорил на лекции о невозможности трансмутации, в классную комнату вошел незнакомец и вежливо попросил позволения поспорить с лектором посредством практической демонстрации, затем он потребовал дать ему кусок свинца, тигель и обычную плавильную печь. Когда всё это было ему предоставлено, он произвел проекцию, получив небольшой слиток золота, каковой и вручил профессору Мартини со словами: «Solve mihi hunc syllogismum!» («Ну, разъясните-ка мне эту загадку!»)