ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«Первая скрипка» был единственным рестораном Москвы, который соответствовал своему названию, там иногда музицировал оркестр Вивакова «Танцующий смычок». В России это редкость, в России ресторан — нечто среднее между мечтой и желанием разорвать на груди рубаху с криком «Воли хочется!». Название особой роли не играет. Если вы идете в ресторан «Стая пескарей», где в самом названии существует намек на умеренные цены — пескарик, мелочишка, какие деньга? — то пескарей вы там не увидите, днем с огнем не найдете. Вам всуропят, если самолюбие не позволит убежать, клешнястого омара, разделают его, обольют умопомрачительным соусом, дадут бутылку с хорошим для Москвы вином и предъявят счет, имеется в виду, что выгребут весь кошелек, а могут и перстни с пальцев посдергивать, если в кошельке будет недобор. Затем проводят до двери с улыбчивым предложением «Приходите еще», а вы с вежливой улыбкой, по-другому нельзя, престиж и репутация обязывают, скажете: «О да, конечно!» И лишь позднее, за баранкой автомобиля, вы разбудите свою искренность мыслью: «Ни хрена себе пескарик!» Такова основная часть московских ресторанов: или дорого и плохо кормят, но зато девушки-топлес обслуживают, или очень хорошо кормят, готовят блюда на высшем уровне любой мировой кухни, пригласят понравившуюся девушку, подмигнут и призовут мальчика, но пускают не всех, только избранных. Сам черт в этих ресторанах ногу сломит. Написано «Китайская кухня», а там подают поджаренную на краснодарском масле лапшу московского мукомольного комбината номер один, перемешанную с креветками, которыми торгуют бабушки возле входа в метро. Ресторан «Первая скрипка» был не таким, он был настоящим и колоритным, как парижский «Мулен Руж», но свой, московский, бзик все равно сохранил — в «Первую скрипку» вообще никого не пускали, кроме специально приглашенной публики. Видимо, в расчете на то, что остальные смогут попробовать ресторанные деликатесы во время революционных погромов. Игорь Баркалов иногда удивлялся этому факту, этому избранничеству людей, которых сблизила и повязала кровными узами родства качественная и дорогая пища, употребляемая ежедневно из года в год. До того как Игорь стал работать в ресторане «Первая скрипка», он не замечал за собой тяги к философским размышлениям и сам любил хорошо поесть, но после того как в свободное от работы время завел знакомство с чудаковато-фанатичными московскими диггерами, философия то и дело обрушивалась на него с вопросами. Однажды в компании своих новых друзей они изучали подземный, околофундаментный мир Москвы. Старший группы указывал ему то на одну, то на другую дыру, образовавшуюся в результате провала почвы в неведомо откуда взявшиеся пустоты, и говорил:

— Очень скоро с поверхности московские дома все чаще и чаще будут опускаться в наши владения, и мы будем общаться с жителями на уровне третьего этажа.

Он рассмеялся, но в его смехе было мало веселого, он любил Москву. Далее они пошли вдоль какой-то бурлящей зловонной реки в бетонном русле.

— Канализация, — объяснил ему Давид, московский диггер. — Несет отходы посетителей трех ресторанов, включая твой, элитарный, четырех гостиниц, ста жилых домов и двух правительственных учреждений.

Группа была в специальных ароматизированных респираторах, и поэтому Игорь пошутил:

— Река с шанельным запахом.

— Точно, — согласился Давид, — настоящий шинельный запах.

Уже на поверхности, после душа и переодевания на базе диггеров, идя по улице, Игорь вспомнил канализационную реку и подумал: «Бомж, съевший беляш с собачатиной, клиенты ресторанов, вкушающие бутерброды с икрой морского ежа за сто долларов, встречаются своим содержимым в канализационной подземной реке под названием Дерьмо. Дерьмо и Смерть не разделяют человека на царя и раба, все равны перед ними».

— Курить хочешь? — вдруг услышал он голос Ласточкина, притормозившего на своей маршрутке возле тротуара, по которому шел Игорь.

— Нет, — сурово отказался Игорь, увлеченный парадоксами философии.

— Молодец, — похвалил его Ласточкин, — завтра тир, Каширское шоссе, восемь, подвал, назовешься Карагановым, новым слесарем. В девять утра как штык. Ага?

— Буду, — проворчал Игорь и, достав из кармана парагвайскую сигару, закурил.

— Смотри, на экологическую милицию с такой сигарой не наткнись, а то мигом штраф заработаешь, — засмеялся Ласточкин и уехал.

Поль Нгутанба ходил по светлым залам МОАГУ и переживал. Причин для этого было много. Пророки глубины уже произнесли сакраментальное, то, ради чего существовало МОАГУ. Они сказали: «Пришел час, тибетские качели вздрогнули». Конечно, Поль Нгутанба знал, что «час» в районе Поталы, то есть всего Тибета, означает век. «Пришел век тибетских качелей». Именно об этом сказали пророки.

Где-то там, в недоступной для Поля Нгутанбы глубинно-недосягаемой стране, в самом центре, существует биотектонический механизм, приводящий в движение «тибетские качели». Поль Нгутанба печально усмехнулся. «Да, — подумал он, — век пришел». Он удивлялся некачественному любопытству людей, собравшихся в преддверии 2000 года на Святой земле с телескопами, телекамерами и прочей дребеденью, чтобы зафиксировать парад планет. Для них это всего лишь очередная штучка для шоу. Поль Нгутанба вспомнил разговор с лазурными ламами. «Планеты выстроились в ряд, — говорили они, — и вспыхнула новая звезда, которую вы стереотипно сравнили с Вифлеемской звездой, но название этой звезды, Огненная крыса, не меняется вот уже пятьдесят тысяч лет. Впрочем, вы не знаете об этом, тогда мир не принадлежал людям нынешней формации, он был не вашим».

Еще во время посвящения в председатели совета МОАГУ Поль Нгутанба был укутан (это умеют делать лишь глубинные люди) в центр огромного совершенного алмаза и погружен в кипящее озеро из расплавленного изумруда, где на него спроецировали память лемурианцев, и он видел, как действуют тибетские качели. Это живой стержень в центре Южного полюса. Стержень не был прямым, молниеобразными зигзагами он проходил через весь земной шар и упирался в Северный полюс. Поль Нгутанба, находясь в цельной, нераздробленной магии алмазной Каббалы, был погружен в еще не сформировавшуюся душу расплавленных изумрудов, глубинные люди называют незатвердевшие изумруды асия — не до конца продуманное наслаждение Бога. И Поль сквозь защитное поле драгоценных магий видел время, когда раскачиваются тибетские качели… В огромные воронки втягивались мировые океаны, суша и вода менялись местами. Поль Нгутанба видел — и верил! — что была Атлантида, он видел, что жили на Земле рогатые люди-демиурги, почти что боги в познаниях, но не боги, потому что уже было Время и они не владели им. Он видел, как какие-то странные лазорево-зеленоватые, явно искусственного происхождения протуберанцы вычищали Землю и что-то уносили в глубь распахнувшейся Земли. Это собирались качественные энергии всего живущего (позже это назовут душой), и ни одна энергия в силу таинственной связи с протуберанцами не могла пропасть втуне. Забракованные энергии были выброшены — Поль назвал бы это ураганом-монстром — в какой-то сероватый сгусток пространства, и Поль почему-то отчетливо понял, что это граница между Временем и Безвременьем. Он видел, как отброшенными энергиями начали заниматься странные и неторопливые существа, и понимал, что именно в честь этих существ тибетские монахи стали называть себя ламами. Он почему-то точно знал, что отброшенные души лечат, и знал, что это лечение будет ужасным, но благотворным в итоге. Многое пришлось увидеть тогда Полю Нгутанбе, но описывать все не имеет смысла, как не имеет смысла насвистывать знатоку музыки кантаты и фуги Баха.

Поль Нгутанба оторвался от воспоминаний и вызвал к себе Клосса Воргмана и секретаря-координатора МОАГУ. Секретарь ему был нужен для получения полной информации о том, почему в российском филиале МОАГУ Алексей Васильевич Чебрак требует аудиенции с лазурными ламами и можно ли ему не дать ее. А Воргмана он позвал просто так, позлословить о неприятном и высокомерном характере далай-ламы.

МОАГУ — Мировое охранное агентство гениальных ученых, вместе с силовыми филиалами, было создано по инициативе глубинных пророков, обитающих в пунктирном состоянии нирваны, которую они могли прерывать для активных действий…

Племя глубинных пророков, непосредственных выходцев из южной части Атлантиды, которую глубинное государство просто-напросто конфисковало с поверхности за высокую и чистую энергетику помыслов, обитало в областях, расположенных неподалеку от центра Земли. Несмотря на высокую температуру, пророки предпочитали это место другим.

В принципе атланты, и южные, и северные, были демиургами, рогатыми людьми-богами, не ставшими богами лишь из-за того, что не владели тайной Времени. В глубинном государстве они были хранителями генетического фонда будущего человечества, запечатленного в лемурианцах, которые из-за своего роста, более трех метров, и нежной, не созданной для функционирования, физической структуры содержались внутри алмазов чистой воды, которые во внутреннем земном государстве достигали величины огромных пещер. Собственно говоря, это и были алмазные пещеры, и чем ближе к многослойному центру Земли, тем обширнее и чаще они попадались. Не только, конечно, алмазные, ближе к защитной оболочке перед поверхностью Земли были и нефритовые пещеры-города, агатовые плато, гроссуляровые (из группы гранатов) горы, сапфировые доломиты, остывшие озера некогда кипящих изумрудов и т.д. и т.п.

…Пророки провозгласили, что на поверхности Земли развитие науки приняло опасный для всего живого, включая земной шар, оборот. Эта поверхностная наука, генетика, синтезировалась с достижениями других областей и вышла на недопустимо гибельный уровень. В скором времени генетики могут овладеть энергией (душой) человека и погубить ее. Погубить не по злонамеренности, а по глупости, способствуя киборгизации человечества. Ученые, как и все поверхностные люди, обыкновенные дилетанты, нашедшие знания путем тыка и применяющие его тем же манером. Дальше усовершенствования чайника и велосипеда их нельзя допускать. Пророки провозгласили, что перед началом смены человечества на более качественное, в «час тибетских качелей», поверхностную науку нужно взять под контроль. Ранее в этом не было необходимости — так провозгласили пророки, а правители глубинной страны — ЛПЛ — приняли решение о создании своих силовых и аналитических структур под солнцем. Это означало: если МОАГУ придет к выводу, что деятельность поверхностной науки приняла бесповоротно опасный уровень развития и грозит генофонду и гармонии мира, то науку, как и ее основосоставляющих представителей, нужно безоговорочно уничтожить. Пока же МОАГУ не пришло к столь радикальному решению. Его эмиссары подкидывают человечеству отвлекающие от цели игрушки в виде компьютеров, на которые всегда можно воздействовать со стороны космических путешествий, тупикового клонирования и тяги к удовольствиям мистикообразного характера. Пока еще МОАГУ берет под свою опеку самых перспективных и значительных ученых. Правда, оно отлично понимает, что на поверхности земли есть могучая оппозиция глубинному государству. Хотя она и действует под видом людей, но к людям не имеет никакого отношения.

— Титапури — древнее название Тибета. В переводе это означает «обитель голодного черта». Где-то здесь, неподалеку от горы Кайлас, есть место, куда приходят умирать йоги. Там из подземной страны бьет источник тонкой энергии, который якобы будит ген смерти, но его в природе не существует, я уверен. Смерть провоцируется жизнью, и то и другое — суть одного явления. Видимо, глубинные люди являются авторами его. Подумаешь, — пренебрежительно произнес Алексей Васильевич, — при такой информации и возможностях я бы придумал что-то получше, чем тантрические пассы и тотальный контроль за человечеством. — Он уткнулся в иллюминатор самолета и стал смотреть на величественное пространство Гималаев.

— Сейчас вот китайские силы ПВО как нагрянут, так будут нам и черти и свисток, никакие тантрические силы не помогут, — хмуро проговорил Иван Селиверстович. Он с подозрением относился к полетам и свое присутствие в самолете считал досадным недоразумением.

— Ха-ха-ха, — вежливо посмеялся Алексей Васильевич, не желающий ссориться с начальством, — свисток. Это же надо так придумать.

Иван Селиверстович ничего не ответил, пристегнулся дополнительным ремнем безопасности, прикрыл глаза и подумал: «Сам ты свисток, козел огениаленный».

Они летели на ежегодную конференцию-сбор МОАГУ. До этого Иван Селиверстович всегда добирался в Лхасу наземным транспортом, а последний отрезок пути на лошадях. Самолетом он воспользовался впервые и до сих пор жалел об этом. Он не любил летать, точнее, не любил так конкретно и безнадежно зависеть от кого-то, тем более от бездушной машины.

Через несколько минут маленький четырехместный самолет коснулся колесами шасси бетона, а еще через несколько минут остановился и затих. Выйдя из самолета, Иван Селиверстович увидел по бокам посадочной площадки стены ущелья, вздымающегося на полкилометра ввысь. Вокруг не было ни одного строения, ни одного человека, полная безжизненность, но они давно уже привыкли к загадочности и непредсказуемости этих мест и знали, что сейчас кто-нибудь появится, что-то подъедет или подлетит, и все вокруг зашевелится. Иван Селиверстович, продолжая смотреть то на стены ущелья, то на крылья самолета, издавал какие-то непонятные, похожие на восхищение, звуки. Затем подошел к пилоту и крепко пожал ему руку.

Буквально через минуту в пятидесяти метрах от носа самолета посадочная полоса стала раздвигаться во всю ширину. Из открывшегося проема выехал армейский джип и лихо подкатил к прибывшим. За баранкой сидел Клосс Воргман.

— Я вас приветствую! — жизнерадостно прокричал он и кивнул головой на джип: — Садитесь.

Клосс Воргман очень хорошо, правда, с легким акцентом, говорил по-русски. Впрочем, Иван Селиверстович и Алексей Васильевич могли говорить на английском, французском, немецком, на хинди и японском, да еще и без всякого акцента. Они сели в джип.

— Клосс, — вдруг живо заинтересовался Алексей Васильевич, — вы где русский язык изучали?

— Там, — махнул Воргман в сторону невесть откуда взявшегося ишака, — далеко на Западе, в городе Ростове под Таганрогом.

— Чучело, — еле слышно буркнул Иван Селиверстович, откинувшись на спинку сиденья.

— Что вы говорите? — повернулся к нему Воргман.

— Я чихнул.

Джип с большой скоростью несся по широкому ровному подземному шоссе. Чрез два часа они прибыли в раскинувшуюся на огромной площади штаб-квартиру МОАГУ, которая, если разобраться, была самой властной, самой неуязвимой и самой грозной штаб-квартирой на поверхности земного шара. Никто из высшего эшелона власти великих держав не догадывался об этом, а если кто-то что-то узнавал, то ему приходилось разделить судьбу убитого президента Кеннеди и выбросившегося из окна отца-основателя ФБР Гувера. На земле всегда существовали тайны, которые нужно обходить стороной. Лазоревые ламы иногда корили Поля Нгутанбу за такие методы, но не вмешивались в дела неполноценной цивилизации.

У драгоценных камней плохая репутация. За ними тянется шлейф интриг, войн, кровавых преступлений. На самом деле все драгоценные камни, попадающие в руки людям, — мусор, отходы глубинной страны. Люди никогда не видели настоящих драгоценных камней. Разница между алмазами (осаннами) глубинного государства и алмазами, которыми обладают люди поверхности, огромная, как между денатуратом и шотландским виски. Настоящий алмаз не поддается огранке, из него не сотворишь бриллиант, на земле не было и нет такого металла, сплава, абразива, способного воздействовать на алмаз (осанн) чистейшей воды, да и воды такой нет на земле. Ювелиры земного шара не знают, как выглядят драгоценности из камня. Изумруды глубинной страны в застывшем виде действительно зеленые, но с обязательной и пульсирующей синевой в глубине, а многочисленные озера расплавленного, кипящего изумруда (асия), разбросаны по обширным агатовым (тотиновым) плато. К такому озеру можно подойти спокойно, это не расплавленный чугун, кипящий изумруд не отпускает жар на поверхность, хранит его в себе, но если бросить туда жаростойкий сплав, применяемый на поверхности для космических кораблей, то он не успеет пшикнуть, настолько мгновенным будет его исчезновение и адаптирование к изумрудной среде. Настоящие драгоценные камни в глубинном государстве считаются живыми, имеющими душу, существами высшего порядка. Так что обладатели драгоценностей под солнцем должны отчетливо понимать, что они украшают себя и свою жизнь забавными, но бросовыми стекляшками. Кроме так называемых алмазов, к отходам деятельности глубинных людей относятся нефть, газ, уголь, всевозможные, включая уран, руды, соль и прочее. То, что мы называем «богатыми месторождениями», на самом деле удачно устроенные глубинным миром мусорные свалки. К какому именно виду деятельности относятся эти отходы, речь пойдет в следующей книге. Сейчас лишь нужно сказать, что глубинный мир живет в среде тонкой энергии и тантрических сил. Что это такое, можно понять, изучив религию йогов. Эти «идиоты» с неимоверным усилием, напрягшись до самоотречения, пробуждают в себе толику этой энергии и этой силы и тут же, «достигнув духовного перевоплощения», умирают. И правильно делают. Не обратив внимания на жизнь и привязавшуюся к ней смерть, они сосредоточились на вечности и получили ее в виде нескончаемого и постоянно обновляющегося потока удовольствий. То, чего индийские йоги достигают неимоверными усилиями, у глубинных людей существует само собой, без всякого напряга, у них есть дела поважней, совершенство лишь тогда совершенство, когда оно недостижимо. Впрочем, не стоит забивать себе голову прежде времени. В подземной стране были и свои диссиденты, перебежчики, покинувшие все ради сомнительного удовольствия помощи людям надземного мира.

Иван Селиверстович Марущак внимательно осмотрел номер, в который его поместили на время консилиума, и удовлетворенно хмыкнул. МОАГУ не жалело средств для своих подчиненных. В номере из трех больших и светлых комнат, не считая ванны бассейнового типа и комнаты с шарообразным душем, было все для того, чтобы человек, даже избалованный, чувствовал себя комфортно.

— А вот фаллоимитатор мне не нужен! — вслух вознегодовал Иван Селиверстович, увидев за дверцей застекленного шкафчика на стене ванной комнаты названный предмет. — Сволочи, совсем извратились!

Громко выражая свое возмущение, Иван Селиверстович вытащил фаллоимитатор из шкафчика вместе с коробкой презервативов, держа их перед собой, открыл дверь номера и выглянул в коридор. Увидев шедшую по нему молоденькую, японистого вида, горничную, позвал ее.

— Вот, — протянул он ей фаллоимитатор, как букет цветов, — заберите эту гадость.

Он сунул в левую руку девушки секс-прибор, а в правую презервативы и захлопнул перед ней дверь номера. Девушка осталась в коридоре, прижимая к груди победно устремленный ввысь фаллоимитатор и разнузданно-яркую коробку предохранительных средств.

— Ой-ля-ля! — воскликнул проходивший мимо датчанин, начальник отдела транзитной информации МОАГУ. И, взяв из рук горничной и то и другое, удалился, весело напевая.

Поль Нгутанба поднялся с кресла и стал прохаживаться по огромному кабинету, изредка бросая взгляд в сторону Ивана Селиверстовича, который стоял возле стенки бара в дальнем углу кабинета и рассматривал бутылку с анжуйским вином.

— Мы должны уважать законы страны, в которой базируемся, — продолжал Поль Нгутанба давно начатый разговор. — Зачем вам нужна, точнее, зачем нам нужна конфронтация с высшими силовыми учреждениями?

Иван Селиверстович поставил бутылку на стойку и, неопределенно пожав плечами, ответил:

— Это не мы, это они на нас наехали. Вы, господин Нгутанба, плохо знаете Россию. У нас спецслужбы, если им вожжа под хвост попадет, могут и на танк с топором броситься.

— Я понимаю, — ничего не понял Поль Нгутанба. — Топор — оружие пролетариата, но тем не менее вы должны прекратить свару внутри страны. Она неуместна, вредна и антипрофессиональна.

— Господин Нгутанба, — потер подбородок рукой Иван Селиверстович, — я все понимаю, но вы же знаете, что у меня на балансе Чебрак. У него хроническая предрасположенность к уголовщине. Он оставляет свои преступные следы на каждом шагу. Ведет себя так, что солнечным приходится убивать кого-то, чтобы спасти его. Это не человек, а монстр какой-то. В Другом месте его пристрелили бы.

— Это в другом месте!

Лицо Поля Нгутанбы стало властным и надменным. Он подошел к стене кабинета и открыл потаенную дверь. Молча вошел в комнату за ней и через десять минут вышел обратно в ярко-лиловой мантии посвященного и с широким агатовым обручем на голове. Лицо Ивана Селиверстовича вмиг стало сосредоточенным, он подобрался и склонился в глубоком поклоне.

— Смею вас заверить в своей преданности, командор.

— Властью, данной мне высшим миром, — в голосе преобразившегося Поля Нгутанбы преобладал металл, — повелеваю немедленно прекратить распри внутри Государства Российского, а также выражаю свое неудовольствие и повелеваю прекратить выпады и оскорбительные высказывания в адрес великого ученого и врача Алексея Васильевича Чебрака. Он не может совершать преступления, ибо он вне их.

Иван Селиверстович преклонил одно колено и с глубочайшим уважением произнес:

— Слушаю и повинуюсь, командор.

Поль Нгутанба вновь скрылся за дверцей в стене и через некоторое время вернулся в обычном одеянии.

— Послушайте, — заинтересованно спросил он у Ивана Селиверстовича, — а зачем этот ваш монстр лезет на аудиенцию к лазурным ламам?

— Не знаю, — хмуро ответил Иван Селиверстович, вновь начиная вертеть в руках бутылку с вином. — Он мне не докладывал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.