Вероучение любви

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вероучение любви

К дверям возлюбленного подошел человек и постучал.

Его спросили:

—    Кто там?

Он ответил:

—    Это я.

Ему сказали:

—                 Здесь нет места для Меня и Тебя.

Дверь осталась запертой.

После года уединения и лишений этот человек вернулся и постучал снова.

Его спросили:

—    Кто там?

Человек сказал:

—    Это Ты.

Дверь открылась перед ним.

Джалалуддин Руми

Кто понимает это, начинает осознавать, что учитель и ученик составляют одно целое, поэтому, доверяя ему свое «я», ученик доверяет его и самому себе.

Второй тип учителей составляют те, кто принадлежат к определенным школам с древними и прочными традициями и шейхами-основателями: Накшибанди, Чишти и другие — эти тарикаты всем известны. Эти учителя, халифы (направленное на достижение той же самой цели, той же самой истины, что и у первого типа учителей), наблюдают за своими учениками, внимательно изучая их привычки, склонности, слабости, характер, манеры, и применяют для обучения этих людей адаптированные к их личности методы и особые упражнения. Если этих учителей посылают в другую страну, то они должны адаптировать свое учение к верованиям и национальным привычкам людей той или иной национальности, которая поступает под их опеку.

Традиция — основа, но методы, которые применяются для достижения истины, лишь внешняя оболочка, как плащ или куртка, которые подбирают в зависимости от погоды.

То, что написано в старых книгах, не душа традиции, а лишь ее внешняя оболочка.

Для того чтобы стать муршидом, надо было пройти стадию ученичества, а сколько она продолжится (месяцы, годы или десятилетия), зависело от самого ученика. Церемония посвящения учеников, мюридов, в члены какого-либо тариката называется адх. Естественно, церемония в различных общинах проходила по-разному, но, например, в египетских тарикатах она включала в себя декламирование Корана, обязательное покаяние в своих грехах и принятие обета перед лицом главы братства или не менее высокопоставленного лица.

Иногда для вступления в братство было достаточно лишь произнести байа (присягу верности) шейху и взять на себя обязанность читать аурад (ежедневные молитвы).

А вот как описывает процесс инициации (речь идет о подаче руки инициирующим инициируемому, обозначающей момент передачи духовного наследия) другой суфийский мастер, хвадж Ахар. Его посвящал суфийский мастер Йакуб, который перед началом церемонии поведал всем о том, что его посвящал в тарикат сам Бахгаутдин Накшибанди.

Затем он вытянул вперед свою левую руку, что должно было означать начало инициации и присяги Ахара. Но тот испугался, точнее, почувствовал обыкновенную человеческую брезгливость, потому что на лбу учителя белело неприятное шелушащееся пятно, как будто какое-то кожное заболевание. Разумеется, такой знаток психологии, как Йакуб, уловил взгляд ученика и сразу понял причину его промедления. Отдернув руку, он лишь слегка повел бровью, но Ахар уже готов был пасть ниц и распластаться в пыли у ног великого учителя. Но Йакуб тут же принял обычный вид, снова протянул руку и сказал посвящаемому, что, когда его посвящал Бахгаутдин, он, взяв его руку, сказал: «Моя рука — это твоя рука, и будет так вовеки» и «Кто возьмет твою руку, возьмет и мою». «Так что если берешь мою руку — Йакуб протянул ее, — берешь ты руку Бахгаутдина». Ахар схватил руку и прижал ее к губам. После этого ему был объяснен зикр пути.

Разумеется, каждый ученик, идущий по пути, вбирает в себя и разрабатывает в методах все то общее и частное, что способно приблизить его к достижению божественного избрания. В классическом суфизме это неукоснительное исполнение законов мусульманской религии (шариат); послушничество в роли мюрида при истинном суфийском шейхе; познание Бога не умом, а сердцем (марифат); постижение истины (хакикат).

Путь любого суфийского ученика, как мы уже говорили, разделяется на стоянки или ступени, которые надо проходить последовательно и которые завоевываются личными усилиями по преодолению мирских пут души. Во время стоянок ученик соблюдает определенные требования, правила поведения и образ жизни, отказываясь от чего-то. Например, если мюрид был богачом, то на стоянке нищеты (факир или факр) он должен будет отказаться от всего имущества и довольствоваться в жизни минимумом, вплоть до того, что будет просить подаяние, надеясь на милость Бога. Стоянка нищеты, о которой мы упомянули, приписывалась Пророку; он как-то сказал: «Моя нищета — моя гордость».

Есть предание и о том, что, когда Накшибанди решил принять Ала ад-Дина в семью как своего приемного сына и увел его из медресе, Великий шейх дал ему наказ разуться и ходить босиком по рынкам и улицам Бухары, подняв на голову корзину яблок для продажи, и во весь голос предлагать их народу. Ала ад-Дин с радостью последовал совету учителя. Но братьям Ала ад-Дина было очень стыдно за такое поведение брата, и, прослышав об этом, шейх Накшибанди велел Ала ад-Дину торговать яблоками, громко выкрикивая цену, прямо напротив магазина его братьев. Его приемный сын не колеблясь выполнил это указание, после чего, как гласит традиция, Накшибанди «сообщил ему путь и занялся его духовным воспитанием».

В духовной работе суфиев полярно окрашенные эмоции должны воздействовать на личность одновременно: например, страх перед Богом (хавф) должен сочетаться с безусловной надеждой на Него (раджа); внутреннее сжатие (кабд) противопоставляется расширению (баст). Противоположные, но на самом деле взаимодополняющие друг друга эмоции расшатывают духовное равновесие суфия и, пережитые и прочувствованные до конца, отбрасываются им. После переработки всех чувственных переживаний суфий отбрасывает их и обретает фана (исчезновение, растворение индивидуального бытия в Боге), наполняясь божественной любовью и божественным пониманием реальности.

Но вернемся к таинственным приключениям, которые, как мы предполагаем, довелось пережить Идрису, на ощупь и в темноте неизвестности повторим путь, пройденный Шахом.

...Отправившись в свое путешествие налегке, взяв только самое необходимое, Идрис даже не предполагал, сколько открытий его ждет за гранью обычного западного восприятия мира.

Первое, что его поразило в пути, — это то, что муршид, суфийский учитель, не обязательно должен был сидеть в монастыре в глуши или пустыне или быть глубоко законспирированной фигурой, преподающей суфизм так, как читают в западных университетах лекции. Нет, большинство суфийских учителей жили в миру и занимались самыми тяжелыми и простыми ремеслами. Один был рыбаком, второй — плотником, третий — ткачом, четвертый — механиком. Они работали год за годом и ждали, когда к ним направят ученика, и все они в той или иной степени как будто добавляли недостающие кусочки мозаики в общую картину, постепенно открывая перед ним подлинную картину суфийской работы.

В Сомали Идрису не могло повезти — там сложное отношение к суфизму, поэтому учителя работают очень скрытно. Он провел несколько недель без малейшего результата, расспрашивая всех вокруг об учителях, пока один торговец рыбой не шепнул тихо, что ему следует поискать удачи не здесь, а в Турции, вблизи мавзолея поэта Руми.

Идрис опять бродил по незнакомому городу день за днем, расспрашивая в Кенье всех и каждого, пока однажды к нему в гостиницу не принесли записочку, в которой его спрашивали, не заинтересуется ли он красивыми коврами в караван-сарае у мастера Али.

Идрис решил, что это знак судьбы, и не спеша отправился туда по пыльным горячим улицам. Подойдя к одному из ткачей, он спросил, где ему найти учителя, и тот послал его к мастеру Али, предупредив, что он редко берет к себе учеников, так как стал стар и хочет учить только тех, кто достоин этого.

Идрис подошел к невысокому пожилому человеку, вежливо поприветствовал его и спросил, может ли угостить его чашкой кофе. Ему приветливо кивнули и предложили сесть.

—                 Я не буду вашим учителем, — сказал Али. — Я беру учеников, которых посылает ко мне община, и я разочарую вас — я не учу их тайному знанию, я учу их ткать ковры. Да, всего лишь ткать ковры. Подбирать цвета, составлять узоры кропотливо, день за днем, помногу часов в день согнувшись над станком. Зачем это надо тем ученикам, которых посылают ко мне, меня не касается. Я учу своему ремеслу, не больше. Это глава общины, шейх, решает, что нужно ученику, и какой учитель ему требуется на данном этапе, и чему ему следует научиться. Я даже не знаю, на каком макам он находится (макам — стадия мистического пути. — Прим. ред.). Это не мое дело. Мое дело — учить ткать ковры. Они научатся ремеслу, а потом пойдут дальше, по неизвестному мне пути.

А направить, как вы просите, вас к главе ордена я не могу, я не знаю, где они находятся сейчас, ведь орден живет в одном месте, потом, выполнив работу, перебирается в другое. Живут на юге, потом перебираются на север, потом вообще переезжают в другую страну. Часть учеников берут с собой, а часть отправляют учиться у таких мастеров, как я, или в другие ордена. Последний раз они связывались со мной из Кении, но там ли они сейчас, ведает лишь Аллах.

На прощание Али подарил Идрису красивый цветной пояс в национальном стиле и сказал, что этот подарок нельзя снимать месяц, иначе сила вещи пропадет впустую.

«Что за сказки, — думал Идрис, — вот уже волшебными поясами меня одаривают, скоро туфли-скороходы куплю.» Но снимать пояс не стал и правильно сделал, ведь тот оказался своеобразным паролем для людей, которых Шах встретил в Кении, но там лишь дали направление его дальнейшим поискам, направив к гробнице одного великого суфия.

Посетив гробницу, Идрис день за днем ходил вокруг нее, иногда подсмеиваясь над собой и бесплодностью своих поисков, но чаще исполняясь решимости добиться истины, чего бы это ему ни стоило.

Волшебные минареты, массивные ворота, яркость красок мозаики и прохлада маленьких двориков — и опять Идрис отсчитывает шаги вокруг гробницы учителя учителей.

Глаз его уже несколько раз останавливался на лавочке чеканщика, привлекавшей взгляд яркими бликами меди от посуды, выставленной в витрине, и приходила мысль, что надо зайти и посмотреть работы ремесленника, и на этот раз он наконец решился.

Хозяин лавки Казим кинул быстрый взгляд на расписной пояс Идриса и поприветствовал его.

—                 Не ты ли ищешь учителей-суфиев? Твоя настойчивость достойна похвалы, но твоей подготовки еще недостаточно, чтобы воспринимать знание. А сам я учу мюридов только своему ремеслу, которое приносит мне копейки, мы вместе слушаем уличных певцов и обсуждаем стихи учителя Хайяма — это все. Сейчас у меня нет учеников, но и ты не будешь моим учеником, твой путь — дальше.

В недоумении, где же находятся учителя, преподающие сокровенное знание, Идрис отправился дальше, получив от чеканщика Казима только одну фразу из Пророка, которую тут же при нем заучил наизусть.

Эту фразу нужно было сказать тому наставнику, которого он встретит на своем пути дальше. А так как угадать, где его встретишь и чем он будет заниматься, было почти невозможно, Идрис говорил эту фразу практически всем, кого встречал на своем пути. Хорошо, что это была фраза из Пророка, а не какая-нибудь абракадабра, от которой шарахаются нормальные люди.

На этот раз ему встретился не учитель, а ученик Абдулькадир, уже посвященный и намного дальше, чем Идрис, продвинувшийся на пути к истине. Он рассказывал путешественнику о том, как проходило его собственное обучение. Да, он, как и большинство других, учился ремеслу.

—                 Если ты не можешь себя прокормить, то как ты будешь жить в этом мире, как ты будешь доносить учение и заботиться о мире, не умея позаботиться о себе? Да, я учился гончарному делу, — рассказывал Абдулькадир. — Вставал в шесть, умывался, завтракал и вместе с другими учениками принимался за работу — я делал только грубые большие кувшины, но почти не переделывал заготовки. Потом, после обжига, я учился расписывать их яркими красками — чтобы сделать свой первый уверенный мазок, требуется очень много времени. Потом следил за повторным обжигом.

А учитель делал тонкие изящные вещи и одновременно работал над нами.

Но учеба начиналась только вечером, после работы и ужина. Мы слушали притчи учителя о суфиях и суфизме, он рассказывал нам о том, откуда произошло наше учение, чем тарикаты отличаются друг от друга, о непрерывной цепи, через которую передается учение от учителя к ученику. Он многое пояснял, всегда отвечая на наши вопросы, но он также учил нас задавать вопросы — ведь от того, насколько правильно ты сформулируешь вопрос, зависит то, насколько полный и точный ты получишь ответ. Наш учитель был терпелив, но требователен и всегда поправлял нас в наших ошибках, не допуская ни малейшей поблажки, не прощая даже самого маленького пренебрежения, допущенного нами в работе или учебе. Мы очень боялись его критики и неодобрения, так как он всегда подбирал такие слова, что хотелось провалиться сквозь землю. Но он был справедлив.

По тонкой ниточке намеков и недомолвок, переходя от одного маячка к другому, наш искатель шел очень медленно. Лишь много позже он понял, что в простых беседах с учениками его прощупывали, строя разговор таким образом, чтобы уяснить, посвященный он или нет. Паролем могла быть условная фраза или цитата суфийского мастера — все те знания, которыми Идрис пока не обладал. Он искал шейха, но чтобы заслужить эту встречу, ему нужно было быть суфием или хотя бы понимать, о чем идет речь, ведь в беседу незаметно вплетали цитаты, которых посвященный не мог не знать. А Идрис в ответ на один и тот же вопрос нового спутника — «Что же Абдулькадир передал мне?» —пересказывал все, что он успел запомнить из их беседы. Но там недоставало самого главного.

Но он был настойчив, как крот, роющий нору, и, казалось бы, такая настойчивость должна быть рано или поздно вознаграждена, но иногда наш искатель натыкался на отповеди, подобные той, что прозвучала из уст шейха Давида, с которым он встретился благодаря цепи почти невероятных случайностей. Красивый старец с белоснежной бородой, спускавшейся почти до колен, сурово нахмурился:

—                 Вы учились в университете, но вас так и не научили главному — умению задавать вопросы. О, мой, юный друг, это целая наука, о которой можно было бы написать тома ваших западных книг. Не на всякий вопрос может быть найден ответ; если вы думаете, что кто-то из смертных может знать ответы на все вопросы, то вы просто дурак. Иногда в вопросе уже содержится ответ или часть ответа, но тогда какой смысл в том, что ответ будет получен? И какой ценностью он будет обладать?

Вы считаете, что можете понять ответы, которые вам даст суфий-мастер? Всего лишь потому, что вы учились в университете и думаете, что у вас есть право задать мне вопрос? Ваш интеллект — ноль. Вы не можете его использовать ни для чего, что действительно нужно человеку. Вы можете его использовать, чтобы сделать кувшин или сделать чеканку? Вы можете подобрать траву и сварить отвар, который вылечит вас от болезни? Вы можете сочинить стихотворение, которое понравилось бы простым людям на этой площади? Нет? Тогда зачем вам те знания, которые вы получили? Знание полезно лишь тогда, когда вы можете применить его в своей жизни, иначе оно не просто бессмысленно, но и вредно, так как забивает ваш ум мусором, под которым вы хороните истинную реальность.

Шейх Давид открыл ему и более глубокое знание, рассказав о науке правильного дыхания.

Оказывается, эта техника применяется во многих тарикатах. И научиться дышать правильно совсем не глупая прихоть и не легкое упражнение. Совершенствованию этой техники некоторые ученики посвящают годы и десятилетия. Ведь глубокое ритмичное дыхание приносит не только кислород в самые отдаленные участки легких, но и бараку в самые потаенные уголки организма. А повседневное дыхание, которым инстинктивно пользуется большинство людей, — это лишь некачественное снабжение клеток кислородом.

Постановка дыхания похожа на постановку умения правильно мыслить. Обычные люди стараются с помощью случайных и беспорядочных мыслей управлять сознанием или использовать гимнастику, чтобы насытить ткани организма кислородом, но им недоступно знание о том, с какой интенсивностью, в какой дозировке и в каком ритме это следует делать, чтобы по-настоящему дышать и по-настоящему контролировать сознание.

В тайной сфере суфизма применяется дыхание, передаваемое от учителя к ученику; дыханием в ухо, в глаза или в рот можно вылечить заболевшего человека и уберечь новорожденного ребенка от родового проклятия. И дело тут не столько в магии или мистике, хотя суфизм и называют магической ветвью ислама, сколько в знании и умении применять определенные техники, передаваемые по цепи из поколения в поколение.

Шейх Давид также сказал, что просветление не достается, как выигрыш в лотерею, а зарабатывается тяжелым и многолетним духовным трудом и жесткой дисциплиной.

Идрис ушел опечаленный, но от своего намерения не отступил: он решил стать суфием и хотел добиться этого, невзирая на трудности и годы безвестности... Он отправился в Иерусалим, на Святую землю, впитавшую в себя соль нескольких мировых религий.

Так и представляешь, как Идрис Шах бродил узкими улочками старого Иерусалима, вдоль старых каменных стен и сторожевых башен, где жили и учили величайшие духовные лидеры мировой истории. Как медитировал под пение чтецов Корана в публичном саду возле башни, построенной в форме восьмиугольника, башни Скалы, на которую, говорят, приземлился Мухаммед, перед тем как отправиться в рай.

Может быть, именно там ему пришла идея организации своего издательства, которое он назовет «Октагон», что в переводе означает «восьмиугольник».

Он не сдавался, он по-прежнему был уверен в избранной цели: ему нужна была суфийская мудрость, он хотел приникнуть к мистическому источнику знаний, за сколько бы километров от него тот ни находился. Пусть даже на другой планете.