Кулинар и антиквар

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Кулинар и антиквар

Идрис в расцвете своей карьеры не выглядел восточным дервишем из сказок. А традиционно настроенных журналистов он всегда поражал своим видом европейца. «Он приветствовал меня в красной водолазке, слаксах, в носках цвета фуксии и сандалиях из телячьей кожи», — описывал их встречу журналист Эдвин Кистер, видимо полагая, что суфийский учитель должен носить тюрбан и полотняную рубаху до пят.

Идрис к пятидесяти годам говорил на прекрасном богатом английском с легким оксфордским акцентом. Он был превосходным рассказчиком — он не просто рассказывал, а, как актер, играл каждую реплику, талантливо подражая голосам и играя мимикой.

Идрис поселился в часе езды от Лондона, в сельской местности Кентиш, где на тысячи акров вокруг больше не было ни одного прямого потомка Мухаммада. У него 50 акров садов и пастбищ и зеленый особняк Лангтон, раньше принадлежавший лорду Бадену-Пауэлу, основателю движения бойскаутов. Сначала Шаха встретили здесь как нежеланного чужака, вызывающего подозрение своей непонятной деятельностью, но через некоторое время к нему все привыкли и стали принимать за англичанина.

В местном баре, одном на весь поселок, владелец как-то обмолвился, что Идриса как владельца самого крупного поместья можно считать сквайром. Шах был приятно удивлен, но возразил, что неподалеку есть поместье немного больше его собственного и что его владелец вполне мог бы претендовать на почетное звание местного дворянина, на что владелец паба категорично ответил: «О, нет! Он же ирландец. Он не может быть сквайром».

Идрис любил принимать гостей; в доме всегда кто-то жил: ученики, друзья или посетители. Каждое воскресенье для всех гостей накрывали большой стол в гостиной, переходящей в оранжерею, где почти круглый год рос виноград, и сидящие в креслах гости могли отщипнуть себе гроздь тут же, прямо с лозы, любуясь осенним дождливым английским пейзажем.

В его доме смешалась эклектичность Востока и практичность Запада. Входящий ступал на мягкие восточные ковры, на диванах и кушетках лежали шкуры леопардов и антилоп, в вазах стояли павлиньи перья. На стенах — старинные гобелены, на которые падали отсветы от медных подносов, в большом количестве расставленных повсюду, в том числе и на небольшом медном столике, где рядом с кованым подносом, купленным в антикварной лондонской лавке, примостилась электрическая пишущая машинка.

Идрис проявил необычайную мудрость, сумев совместить свое служение с социальной успешностью. Он был богат и популярен и недавно стал членом Атенея, лондонского элитарного клуба джентльменов, вершины клубного Лондона. Сначала его членами были только лорды и епископы, графы и бароны, но потом в клуб допустили мужчин, которые «достигли выдающейся известности в науке, литературе или искусстве.». Здесь есть столовая, курительные, спальни, большая тихая библиотека. Членами клуба в разное время были Чарльз Диккенс, Уинстон Черчилль, Джон Дюк барон Кольридж, Чарльз Дарвин, Редьярд Киплинг, лорд Палмерстон, сэр Артур Конан Дойл.

В чужой стране Идрис добился вершины успеха, мог ли он это предвидеть? Он весьма успешный бизнесмен, но как это сочетается с суфийской работой? За бокалом пива или стаканом хорошего улунь-чая он расскажет вам это сам. Как рассказал дотошному журналисту Эдвину Кистеру, выпустившему эссе под заголовком «Великий шейх суфиев».

.Он назначил ему встречу в деревенском пабе. Сидя с журналистом за большим деревянным столом, на лакированной поверхности которого отражались их лица, Идрис наслаждался ростбифом и горьким пивом, пинта которого стояла перед каждым из них.

Шах рассказывал собеседнику о том, что получил прекрасное домашнее образование и провел три года в Оксфорде. Юношей он много знал о литературе, истории, живописи, но не имел профессии, хотя сам страстно желал попасть в мир большого бизнеса. И вот теперь у него три своих предприятия: фирма, занимающаяся электроникой, ковровая фабрика, издательство «Октагон Пресс» — и все три находятся под его непосредственным руководством.

—                 Разве кто-то из моих бизнес-партнеров мог бы предположить, что я «великий гуру»? —улыбался собеседнику Шах. — Эти люди изучили меня достаточно хорошо, мы ведь ведем общие дела.

Люди слишком доверяют шаблонам, чтобы воспринимать истину. Кто придумал, что суфии едят только неочищенный рис? А этот вопрос Идрису будут задавать снова и снова. Вот и этот опытный журналист, с которым он так задушевно поговорил о войне, не удержался и задал этот глупый вопрос, от которого борода Шаха ощетинилась колючками: «Суфии следуют специальной диете?»

От раздражения у Шаха проявился акцент: «Ничего подобного. Возможно, этого ждут люди, они этого хотят и даже требуют. Ведь совсем недавно мне уже задавали похожий вопрос».

Шах изобразил беседу в лицах, меняя мимику и тональность голоса:

—                 Вы, разумеется, не едите мяса?

—                 Разумеется, ем.

—                 Ах, вы меня поразили.

—                 А вы меня — почему вы задали такой глупый вопрос?

Шах теребил бороду и рассуждал о том, что суфии не едят один неочищенный рис и не запивают его родниковой водой, потому что у них есть вещи поважнее, чем такой образ жизни, например нести в мир Традицию, продолжать дело, которому посвятил жизнь. И для этого ему совсем не требуется изображать какой-то образ жизни.

Поставив точку в разговоре, Шах улыбнулся и подвинул к себе говядину и пиво.

Идрис был великолепным кулинаром, любившим удивлять друзей и никогда не отказывавшим себе во вкусной пище. Его друзья превозносили его кухню и буквально слетались на его приемы со всех уголков мира.

Он был терпелив и великодушен, добр и щедр, как истинный суфий. Его юмор заставлял раскрываться сердца людей, как его работа раскрывала их души.

У него самого было лишь одно увлечение, которое он сохранил до конца жизни: он очень любил антикварные лавки, где мог бродить часами, выискивая никому не известные раритеты, великолепию которых поражались знатоки. У него было еще одно «хобби». После того как его имя стало широко известно, ему приходило до 30 тысяч писем в день, и он старался отвечать на все те письма, в которых к нему обращались как к последней надежде.

Он сумел изменить свою личность и преобразил не только свою жизнь, достигнув своих целей, но и преображал мир вокруг себя.