74. Александр ЗИНОВЬЕВ

74. Александр ЗИНОВЬЕВ

Россия никогда не была нацией в том смысле, что она сложилась не как результат размножения одного народа и ассимилирования им других народов, а как объединение (насильственное или добровольное) различных народов, не ассимилируемых друг в друге. Революция пресекла зародыши становления нации и расчистила дорогу имперскому началу. Москва явилась его идеальным олицетворением. Москва — не космополитическое объединение. Здесь национальную принадлежность чтут, хотя и лицемерно. Москва есть имперское объединение. Причем весьма своеобразное: основной народ этого объединения угнетаем здесь больше всех, ибо он здесь есть фундамент и косное тело его. Когда приходится слышать, будто в Советском Союзе русские угнетают другие нации, становится просто смешно.

Сравните жизненный уровень русского населения с другими, и вы сами увидите, что это — ложь. Другое дело — советские власти, опираясь на русское население и используя его, стремятся сделать жизнь в стране еще более однообразной. Но это вытекает из сути системы, а не из некоего русского национализма. Сейчас есть некоторая тенденция возродить русский национализм, создавая какие-то ограничения евреям и высылая их (в форме добровольной эмиграции). Но если даже в Москве не останется ни одного еврея, украинца, грузина, татарина и т. п., Москва от этого уже все равно не станет городом русским. Решающую роль тут играл стремительный поток жизни, захвативший всех. В Москве он проносился, как ураган. Обычно такие явления массовой психологии ускользают из поля внимания историков как несущественные и не оставляющие зримых следов. Но роль их огромна. Я вспоминаю, как в конце войны многие из нас были недовольны тем, что война кончилась. Мы хотели пройти через всю Европу до океана. Зачем? Мы тогда сами не знали, зачем. Просто мы были частицами того исторического урагана и несли его в себе. Мы чувствовали, что возвращение домой будет для нас падением в унылое болото провинциализма, которое уже отчетливо наметилось. Мы, конечно, не понимали того, что предвоенный и военный ураган тот был не взлетом, а падением. Все попытки послесталинского руководства сохранить если не стремительность жизни, то иллюзии таковой потерпели потом такой крах, ибо падать было уже некуда. Все возможности падения, воспринимавшегося как полет, были исчерпаны. Опьянение, владевшее людьми, прошло. Наступало похмелье. Но не протест. За это время выяснились многие преимущества жизни в болоте. Тем более уже выведен новый человек, пригодный к болотной жизни.