1.3. Дюринг был прав

1.3. Дюринг был прав

Евгений Дюринг (1833–1921) — немецкий мыслитель, чьи сочинения были обращены к цельной человеческой природе, к каждому, кто носит в себе благородные стремления и руководствуется во всем справедливостью, кто хочет научиться лучше отличать дурное от хорошего.

«Человек, смотрящий на свободу, доверие и справедливость, — пишет Дюринг в работе “Ценность жизни (1865 г. — первое издание, 1891 г. — четвертое, исправленное издание), — как на нравственные требования, необходимые для каждого существа, которое он уважает и с которым держит себя на равной ноге, — будет чувствовать себя болезненно потрясенным, если от него будут требовать признания, что в основе всех вещей царят деспотизм, полное отсутствие доверия, несправедливость и предательство. Такая основа вещей будет не лучше какого угодно ада». Основу ценности жизни необходимо составляет нравственность. Именно нравственность является критерием нашего бытия. «Если в людях нет нравственности, то ее не окажется и в мировом порядке…

Рис. 1.1. Евгений Дюринг

У большинства людей наилучшая мораль разлетится в прах, если общая картина всей основы вещей будет ей противоречить. Такой случай имеет место, если борьба за существование [курсив наш] будет объявлена, как обязательный для людей основной закон природы и как наилучший способ совершенствования. Победа при помощи дурных средств и, вообще, устранение другого ради собственных интересов является в этой борьбе за существование шагом, обеспечивающим дальнейшее усовершенствование. Подобное представление, к тому же в ореоле научности, особенно безнравственно. Оно искажает этим путем истинный характер природы, который будто является не только индифферентным в отношении к лучшей человеческой морали, но как бы согласующимся с самым безнравственным поведением и потому поддерживающим его. Как согласить надолго лучшие человеческие стремления с подобными мнимыми выводами о существе природы? Очевидно, здесь целая пропасть между воззрениями на основные законы мирового порядка и лучшею моралью. Одно не годится для другого и потому или должна исчезнуть лучшая нравственность, или устранено, в качестве ложного, подобное учение о природе. Третье невозможно, так как не может долго продолжаться бессодержательная смесь представлений. Разумеется, не может быть ни одной минуты сомнения в том, что вышеуказанная теория есть явление преходящее. Но происхождение ее интересно в нравственном отношении; она коренится непосредственно не столько в научном заблуждении, сколько в дурной морали, которая в свою очередь имеет своим основанием низменное настроение и недостаток восприимчивости к лучшим стремлениям. <…> Доктрина Дарвина, — говорит Дюринг, — опирающаяся на естествознание и в сильной степени перемешанная с деморализующими теориями, явилась исходным пунктом для прославления насилия и грубости…

…Деморализующая, излагаемая в дарвинистской форме, борьба за существование превратилась в настоящее время в общий лозунг и сделалась теоретическим средством оправдания самого грубого эгоизма.

Построить свое собственное существование на уничтожении чужой жизни — вот принцип, выработавшийся во всей цинической наготе из теории борьбы за существование. Перенесение этого принципа на все частные и общественные отношения, как отдельных личностей, так и национальностей, является главным средством распространения всеобщей деморализации.

Общественная испорченность, убившая всякое взаимное доверие между людьми, нашла в учении о борьбе за существование необходимое для себя теоретическое дополнение и начала развивать дарвинизм во всех направлениях, в литературе и жизни.

Когда, действительно, борьба за существование приносила с собою успех, то это было торжество насилия и хитрости, прославляемое со стороны дарвинизма. Каждое существо ведет борьбу против других за свое и во вред чужому существованию и благополучию; оно стремится очистить путь к своей цели от посторонней конкуренции, и если ему удастся, то, по господствующей теории, это является его заслугой и средством к дальнейшему усовершенствованию; преимущества, доставившие ему победу, все равно, заключались ли они в насилии, хитрости или вообще в каком-нибудь низком качестве, могут теперь беспрепятственно распространяться, между тем как качества побежденных и их носители должны отныне исчезнуть или, по крайней мере, быть стеснены в своем развитии. Отсюда вытекает первая заповедь — быть сильнейшим и стараться одерживать всюду верх над врагами. Роль побежденных обеспечивает возможность истинного усовершенствования. Без уничтожения чужой жизни ради собственных целей, по этой теории, немыслимо движение прогресса. Его наибольший расцвет достигается только тогда, когда сильнейший одолевает слабейшего.

Это, более чем жестокое последствие, живо напоминает о том новом оправдании, которое, благодаря учению о борьбе за существование, было бы в руках известного разбойника [здесь намек на Наполеона III], если бы только он захотел оправдывать себя и с нравственной стороны. Ему бы только стоило всю свою ловкость по части убийств и разбоя бросить на чашку весов новомодной справедливости и обратить при этом общее внимание на то, как значительно помогли ему эти качества в борьбе за существование и что, можно надеяться, посредством их постепенного распространения, выработать прелестную разновидность, которая будет эксплуатировать все, попадающееся ей на дороге.

Нравственная сторона дарвинизма наполовину представляет обобщение мальтузианства. Последний [Мальтус] желал, чтобы размножение, расширение и усиление власти высших и средних классов совершалось беспрепятственно со стороны низших, необеспеченных слоев, и его практическая программа стремилась подавить жизнь в одном направлении, чтобы в другом сделать ее еще сильнее и обеспеченнее. Сильнейший, по его теории, должен сделаться еще сильнее, а слабый подпасть еще большим стеснениям.

Из этого мальтузианского закона размножения и мальтузианской формы представления соперничества за существование Дарвин, прежде всего, сделал общий зоологический закон, а затем теорию, которая в человеческих отношениях выдвинула на первый план так называемое право сильного и провозгласила его культурно-историческим орудием прогресса. Если в этом последнем отношении у Дарвина были кое-какие недомолвки, то все они получили в руках его второстепенных последователей, в особенности в Германии, ясное для каждого толкование. При этом все политически и общественно-реакционные условия получили самое выгодное для себя освещение, так что для каждого стало совершенно ясно, что теория борьбы за существование способна оправдать не только всякую нравственную испорченность, но и дать деятельную поддержку реакционным стремлениям всякого рода. Ее главное качество, заставившее нас остановиться подробнее на этом предмете, заключается в ее близости ко всем началам бесчеловечности, уменьшающим ценность жизни, возбуждающим презрение человека к человеку и к более благородным формам существования. Судьба дарвинизма та же, что и мальтузианства, и уже недалеко то время, когда историк нравов упомянет о нем, как о позорной странице в развитии человеческой мысли».

Рассуждая о происхождении жизни, Дюринг писал:

«Было бы полнейшим непониманием дела желать отыскать нечто, похожее на зародыши жизни вне самой области жизни, т. е. для нашей планеты во всем другом, кроме человека, животного и растения. Хотя и является более утонченным, тем не менее все-таки решительным суеверием предполагать, что из простых физических, химических и т. п. сил могла бы возникнуть жизнь на Земле. Если бы на нашей планете были уничтожены все отдельные живые существа, то вместе с ними иссякла бы навсегда и жизнь (курсив наш. — А. С.). Вновь не явилось бы ничего, раз ниоткуда со стороны не присоединились бы новые семена живых элементов. Даже для предшествовавших природе времен мы не имеем оснований допустить самозарождение в том смысле, что из общей материи, то есть из физических, химических и т. п. сил без зародыша, содержащегося в определенных частях материи, может возникнуть живое существо. Было бы даже логическим противоречием — утверждать, что безжизненное в состоянии произвести из себя живое. Размножение, очевидно, не есть единственно возможный способ возникновения живого, но самозарождение, откуда бы оно ни происходило, в смысле первоначального возникновения живого из неживого, представляется логическим противоречием.

Смена чередующихся поколений не может в прошедшем продолжаться до бесконечности; но задатки жизни должны содержаться в известных определенных частях материи и не могут быть присущи любому веществу. Здравое понимание и правильные выводы никогда не приведут нас к заключению, что простые состояния, которые испытывает, под влиянием изменения теплоты, общая материя в физическом, химическом и т. п. отношениях, могут в результате произвести жизнь. Стремиться в настоящее время отыскать начало растительной и животной жизни в неорганических веществах и силах — значит допускать спиритические свойства в материи… Здравое понимание сумеет найти сферы, где, действительно, обретаются жизнь и сознание, и отмерить область, в которой могли бы они находиться первоначально или оказаться в будущем. Искать жизнь еще где-нибудь, кроме как в живых существах, их потомстве и тех первоначальных состояниях, где она существует, среди остальной материи, как отдельные, бессознательные, предназначенные для жизни элементы, искать жизнь еще где-нибудь — значит сделать скачок к ни на чем неоснованным фикциям…»