Глава 14

Глава 14

Как я уже говорила, женщины не имеют отношения к ритуалу принятия эпены.

Обычно они даже не готовят ее и им не разрешается принимать галлюциногенную смесь.

Женщинам неприлично даже прикасаться к тростниковой трубке, через которую вдувается смесь, если только мужчина не попросит принести ее.

Поэтому я очень удивилась, когда однажды утром увидела Ритими, склонившуюся над очагом и внимательно изучающую темно-красные семена эпены, сохнущие над углями. Не подозревая о моем присутствии, она продолжала тереть ладонями сухие семена над большим листом, на котором была кучка пепла из коры. С той же тщательностью, что и Этева, она периодически плевала на пепел и семена и смешивала все в мягкую тестообразную массу.

Сложив рыхлую смесь в разогретую глиняную посудину, Ритими посмотрела на меня. Она по-детски смеялась над моим озадаченным выражением лица.

— Да-а, эпена будет сильной, — сказала она и снова сконцентрировалась на приготовлении галлюциногенной смеси, которая лопалась с чихающими звуками на куске терракоты. Гладким камнем она растирала быстро высыхающую массу, пока та не превратилась в очень мелкую пудру, в состав которой входил слой грязи с поверхности посудины.

— Я не думала, что женщины знают, как готовить эпену.

— Женщины могут делать все, — сказала Ритими, ссыпая бурую пудру в небольшой бамбуковый контейнер.

Напрасно понадеявшись, что она сама удовлетворит мое любопытство, я наконец спросила: — А почему ты делаешь смесь? — Этева знает, что я хорошо готовлю эпену, — гордо сказала она. — Он любит, чтобы к его возвращению с охоты было готово немного смеси.

Уже несколько дней мы не ели ничего, кроме рыбы.

Будучи в неподходящем для охоты настроении, Этева вместе с группой мужчин преградил маленький ручей, в который они бросили срезанные ветви лозы ayori-toto. Вода стала белой, как молоко. Единственное, что осталось сделать женщинам, — это наполнить корзины поднявшейся на поверхность задыхающейся рыбой. Но Итикотери не особенно любили рыбу, и скоро женщины и дети начали жаловаться на недостаток мяса. С тех пор как Этева и его товарищи ушли в лес, прошло два дня.

— Откуда ты знаешь, что сегодня Этева возвращается? — спросила я, и прежде чем Ритими успела ответить, поспешно добавила: — Я знаю, ты это чувствуешь ногами.

Улыбаясь, Ритими взяла длинную узкую трубку и несколько раз быстро подула в нее.

— Я ее чищу, — произнесла она с озорным блеском в глазах.

— Ты когда-нибудь пробовала эпену? Ритими наклонилась и прошептала мне на ухо: — Да, но мне не понравилось. У меня болела голова.

Она украдкой посмотрела вокруг.

— А ты хочешь попробовать? — Я не хочу, чтобы у меня болела голова.

— Возможно, у тебя все будет по-другому, — сказала она.

Поднимаясь, она небрежно сунула бамбуковый контейнер и трехфутовую трубку себе в корзину.

— Пойдем к реке. Я хочу проверить, хороша ли эпена.

Мы отошли вдоль берега на небольшое расстояние от того места, где Итикотери обычно моются и берут воду. Я села на землю напротив Ритими, которая начала очень тщательно засыпать небольшую порцию эпены в один конец трубки. Она аккуратно постукивала по трубке указательным пальцем, пока пудра равномерно не распространилась по всей длине. Я чувствовала, что покрываюсь каплями холодного пота. Всего один раз в жизни при удалении трех зубов мудрости я принимала наркотики. И тогда же решила, что гораздо умнее было бы выдержать боль вместо того чтобы потом долго галлюцинировать.

— Подними немного голову, — попросила Ритими, помещая трубку передо мной. — Видишь на конце маленький орешек раша? Прижми его к ноздре.

Я кивнула. Пальмовое семечко было прочно приклеено смолой к концу трубки. Убедившись, что маленькая дырочка, просверленная в нем, находится у меня в носу, я провела рукой по гладкой трубке и тут же отчетливо услышала, как по ней пронесся сжатый воздух. Я позволила ему проникнуть в ноздрю, и сразу же ощутила острую боль, которая обожгла мой мозг.

— Ужасное ощущение, — простонала я, охватывая голову руками.

— А теперь в другую, — проговорила Ритими и, улыбаясь, направила трубку в левую ноздрю.

Мне показалось, что из носа течет кровь, но Ритими уверила, что это только слизь и слюна, бесконтрольно льющиеся из носа и рта. Я попыталась вытереться, но невозможно было поднять отяжелевшую руку.

— Почему ты так суетишься из-за соплей вместо того чтобы наслаждаться? — спросила Ритими, смеясь над моими неуклюжими усилиями. — Позже я вымою тебя в реке.

— Тут нечем наслаждаться, — проговорила я.

Пот струился по всему телу. Я чувствовала себя отвратительно, все тело было налито свинцом. Я везде видела точки красного и желтого света. Интересно, что же так смешило Ритими. Ее смех многократно повторялся у меня в ушах, как будто он рождался в моей голове.

— Давай я немного вдуну тебе в нос, — предложила я.

— О нет. Мне нужно следить за тобой, — сказала она. — У кого-то одного должна болеть голова.

— Эта эпена. должна дать больше чем просто головную боль. Вдуй мне еще немного, — попросила я. — Я хочу увидеть хекур.

— Хекуры не приходят к женщинам, — между приступами смеха проговорила Ритими. Она поднесла трубку к моему носу. — Но если ты очень попросишь, может быть, они придут к тебе.

Я ощутила каждую частицу смеси, попавшую в мой нос и взорвавшуюся где-то в темени. Восхитительная вялость распространилась по всему телу. Я посмотрела на реку, ожидая, что мистические существа вот-вот появятся из глубин. Мелкая рябь на воде начала вырастать в волны, накатывающиеся с такой силой, что я поспешила встать на четвереньки. Я была убеждена, что вода хочет поймать меня. Я посмотрела в лицо Ритими и удивилась ее испугу.

— Что случилось? — спросила я.

Мой голос замер, когда я проследила за ее взглядом.

Перед нами стояли Этева и Ирамамове. С большим трудом я встала и прикоснулась к ним, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.

Развязав большие узлы и сняв их со спины, они отдали все другим охотникам, стоявшим позади них.

— Отнесите мясо в шабоно, — произнес Ирамамове хриплым голосом.

Мысль о том, что Этева и Ирамамове будут есть так мало мяса, повергла меня в такую печаль, что я расплакалась. Охотник всегда отдавал большую часть убитой им дичи. Он скорее будет голодать, чем согласится с тем, что его попытаются обвинить в скупости.

— Я отдам тебе свою порцию, — сказала я Этеве. — Мне больше нравится рыба.

— Зачем ты пробовала эпену? — голос Этевы был суров, но глаза весело искрились.

— Нам нужно было проверить, правильно ли Ритими смешала пудру, — пробормотала я. — Она недостаточно сильная. Совсем не видно хекур.

— Нет, она сильная, — возразил Этева.

Положив руки мне на плечи, он заставил меня сесть на землю перед собой.

— Эпена, сделанная из семян, сильнее, чем из коры. — Он поднял трубку со смесью. — В дыхании Ритими недостаточно силы.

Дьявольская усмешка исказила его лицо, когда он поднес трубку к моему носу и подул.

Я снова почувствовала головокружение, а в моей голове волнами разносился громкий смех Ирамамове и Этевы. Я медленно поднялась. Казалось, я не касалась ногами земли.

— Танцуй, Белая Девушка, — подбадривал меня Ирамамове. — Посмотрим, сможешь ли ты привлечь хекур своими песнями.

Очарованная его словами, я вытянула руки и начала танцевать маленькими отрывистыми шагами, точно так же, как танцевали мужчины в трансе от эпены.

В моей голове проносились мелодия и слова песни одной из хекур Ирамамове.

После долгих дней Призывания духа колибри, Он наконец пришел ко мне.

Ослепленный, я наблюдал его танец.

Ослабевший, упал я на землю И не чувствовал, Как он вошел в мое горло И отнял мой язык.

Я не видел, как в реку Утекла моя кровь И вода стала красной.

Он укрыл мои раны прекрасными перьями.

Так я узнал песни духа, С тех пор я пою их.

Этева подвел меня к берегу реки и плеснул воды мне в лицо и на грудь.

— Не повторяй его песню, — предупредил он меня. — Ирамамове будет злиться и причинит тебе вред своими волшебными растениями.

Я хотела сделать так, как он сказал, но что-то заставило меня повторить песню хекуры Ирамамове.

— Не повторяй его песню, — умолял Этева. — Ирамамове сделает тебя глухой. Он заставит тебя плакать кровью.

Этева повернулся к Ирамамове: — Не заколдовывай Белую Девушку.

— А я и не собираюсь, — уверил его Ирамамове. — Я не злюсь на нее. Я знаю, она не такая, как мы, она не все понимает.

Взяв мое лицо в руки, он заставил меня заглянуть в его глаза.

— Я вижу, как хекуры танцуют у нее в зрачках.

На солнечном свете глаза Ирамамове были не темными как обычно, а светлыми, цвета меда.

— Я тоже вижу хекуры у тебя в глазах, — сказала я ему, рассматривая желтые пятна на радужке его глаз.

Я попыталась сказать ему, что наконец поняла, почему его имя Глаз Ягуара, но свалилась к его ногам. Я смутно помнила, что меня несли чьи-то руки. Добравшись до гамака, я сразу же провалилась в глубокий сон и проснулась только на следующий день.

В хижине Этевы собрались Арасуве, Ирамамове и старый Камосиве. Я беспокойно рассматривала их. Они были разукрашены оното; мочки их ушей были украшены короткими тростниковыми палочками, раскрашенными под перо. Когда Ритими села рядом со мной в гамаке, я решила, что она пришла защищать меня от их гнева. Не дав никому из мужчин возможности что-либо сказать, я начала нести ахинею, извиняясь за то, что попробовала эпену. Чем быстрее я говорила, тем безопаснее себя чувствовала. Ровный поток слов, решила я, был надежным способом разогнать их гнев.

Арасуве наконец прервал мою бессвязную болтовню: — Ты говоришь слишком быстро. Я не могу ничего понять.

Меня смутил его дружеский тон. Казалось, он не был результатом моей речи. Я взглянула на других. Их лица не выражали ничего, кроме искренней любознательности. Я наклонилась к Ритими и шепотом спросила: — Если они не злятся, то почему они пришли в хижину? — Не знаю, — тихо ответила она.

— Белая Девушка, ты когда-нибудь раньше видела хекуру? — спросил Арасуве.

— Я никогда в жизни не видела хекур, — быстро уверила его я. — Даже вчера.

— Ирамамове видел хекур в твоих глазах, — настаивал Арасуве. — Вчера вечером он принимал эпену. Его собственная хекура сказала ему, что научила тебя своей песне.

— Я знаю песню Ирамамове, потому что очень часто слышала ее, — не унималась я. — Как могла его хекура научить меня? Духи не приходят к женщинам.

— Ты не похожа на женщин Итикотери, — сказал старый Камосиве, глядя на меня так, как будто впервые видел. — Хекуры могут легко ошибиться. — Он вытер сок табака, стекающий в уголках рта. — Были случаи, когда хекуры приходили к женщинам.

— Поверь мне, — сказала я Ирамамове, — я знаю твою песню, потому что слышала много раз, как ты ее пел.

— Но я пою очень тихо, — доказывал Ирамамове. — Если ты действительно знаешь мою песню, почему бы тебе не спеть ее прямо сейчас? Надеясь, что на этом инцидент будет исчерпан, я начала напевать мелодию. К полному разочарованию я совершенно не могла вспомнить слов.

— Ну вот видишь! — радостно воскликнул Ирамамове. — Моя хекура научила тебя этой песне. Именно поэтому я не разозлился на тебя вчера, поэтому я не повредил тебе уши и глаза, поэтому я не ударил тебя горящей палкой.

— А следовало бы, — сказала я, выдавливая улыбку.

Внутри у меня все дрожало. Характер Ирамамове был всем хорошо известен. У него была мстительная натура и очень жестокие наказания.

Старый Камосиве сплюнул шарик табака на землю, а потом достал банан, висевший прямо над ним. Очистив, он запихнул в рот весь плод целиком.

— Много лет тому назад была женщина — шапори, — бормотал он, жуя. — Ее звали Имаваами. У нее была белая кожа, как у тебя. Она была высокой и очень сильной, а когда она принимала эпену, то пела для хекур. Она знала, как при помощи массажа снять боль и как высосать яд.

Никто не мог превзойти ее в охоте за потерявшимися душами детей и в противодействии проклятиям черных шаманов.

— Скажи нам. Белая Девушка, — попросил Арасуве, — знала ли ты шапори прежде, чем пришла сюда? Учил ли тебя кто-нибудь из них? — Я знала шаманов, — сказала я. — Но они никогда ничему меня не учили.

Очень подробно я описала работу, которой занималась перед приездом в миссию. Я говорила о донье Мерседес и о том, как она разрешила мне наблюдать и записывать на магнитофон взаимодействие между собой и пациентами.

— Однажды донья Мерседес позволила мне принять участие в спиритическом сеансе, — сказала я. — Она верила, что я могу стать медиумом. Спириты со всей округи собрались в ее доме. Мы все сидели в Кругу и заклинаниями призывали духов. Мы пели заклинания очень долго.

— Ты принимала эпену? — спросил Ирамамове.

— Нет. Мы курили большие толстые сигары, — ответила я, улыбаясь своим воспоминаниям.

В комнате доньи Мерседес было десять человек. Мы все неподвижно сидели на стульях, покрытых козлиной кожей. С всепоглощающей концентрацией мы пыхтели нашими сигарами, наполняя комнату дымом, таким густым, что едва можно было видеть друг друга. Я была слишком озабочена концентрацией дыма и его воздействием на организм, чтобы прийти в транс.

— Один из спиритов попросил меня выйти, объяснив, что духи не придут, пока я остаюсь в комнате.

— И хекуры пришли, когда ты вышла? — спросил Ирамамове.

— Да, — ответила я. — Донья Мерседес рассказала мне на следующий день, как духи вошли в голову каждого спирита.

— Странно, — пробормотал Ирамамове. — Но ты должна была многому научиться, живя в ее доме.

— Я выучила ее молитвы и заклинания, а также научилась обращаться с различными типами трав и кореньев, которые применяются при лечении, — сказала я. — Но меня никогда не учили тому, как общаться с духами, или тому, как лечить людей. — Я посмотрела на каждого из мужчин. Этева был единственным, кто улыбался. — Как говорила донья Мерседес, единственный способ стать целителем — заниматься этим.

— И ты пробовала исцелять? — спросил старый Камосиве.

— Нет. Донья Мерседес посоветовала мне отправиться в джунгли.

Четверо мужчин посмотрели друг на друга, потом медленно повернулись ко мне и в один голос спросили: — Ты пришла сюда, чтобы изучать шаманов? — Нет же! — вспылила я, а потом, смягчившись, добавила. — Я пришла, чтобы принести пепел Анхелики.

Очень осторожно выбирая слова, я рассказала им о своей профессии — антрополога. Мое основное занятие — изучать людей, в том числе и шаманов, не потому, что мне хочется стать одним из них, но потому, что мне интересно изучать черты сходства и различия в различных шаманских традициях.

— Бывала ли ты когда-нибудь с другим шапори, кроме доньи Мерседес? — спросил старый Камосиве.

Я рассказала мужчинам о Хуане Каридаде, старике, которого я встретила много лет тому назад. Я поднялась и достала свой рюкзак, который хранила в корзине, подвешенной к одному из перекрытий. Из закрывающегося на молнию кармана, который из-за своего странного замка избежал интереса женщин и детей, я вытащила маленький кожаный мешочек и вытряхнула его содержимое в руки Арасуве. Очень подозрительно он смотрел на камень, жемчужину и алмаз, подаренный мне мистером Бартом.

— Этот камень, — сказала я, взяв его из руки Арасуве, — дал мне Хуан Каридад. Он заставил его выпрыгнуть из воды прямо у меня перед глазами.

Я погладила гладкий темно-золотистый камень. Он как раз помещался в мою ладонь и имел овальную форму, плоский с одной стороны и выпуклый с другой.

— Ты общалась с этим шапори точно так же, как с доньей Мерседес? — спросил Арасуве.

— Нет. Я не оставалась с ним надолго. Я боялась его.

— Боялась? Я думал, что ты никогда не боишься, — воскликнул старый Камосиве.

— Хуан Каридад страшный человек, — сказала я. — Он заставлял меня видеть странные сны, в которых сам всегда появлялся. По утрам он давал подробное описание того, что мне снилось.

Мужчины кивали друг другу со знанием дела.

— Какой могущественный шапори, — произнес Камосиве. — О чем же были эти сны? Я рассказала им, что больше всего меня испугал сон, который представлял собой точное повторение события, которое случилось со мной, когда мне было пять лет. Однажды, когда мы с семьей возвращались с побережья, вместо того чтобы ехать прямо домой, отец решил сделать круг через лес и поискать орхидеи. Мы остановились возле неглубокой реки. Братья с отцом углубились в кусты. Мама, боясь змей и москитов, осталась в машине. Сестра же предложила мне пройтись вброд вдоль отмели. Она была на десять лет старше меня, высокая и худая, с короткими вьющимися волосами, добела выгоревшими на солнце. У нее были бархатные темно-карие глаза, а не голубые или зеленые, как у большинства блондинок. Присев посреди потока, она предложила мне посмотреть на воду у нее между ногами. К моему огромному удивлению, вода окрасилась кровью.

— Тебе больно? — воскликнула я.

Не сказав ни слова, она встала и предложила мне следовать за ней. Ошеломленная, я так и продолжала стоять в воде, наблюдая за сестрой, карабкающейся на противоположный берег.

Во сне, всякий раз переживая тот же страх, я постоянно говорила себе, что нечего бояться, ведь я уже взрослая.

Я была на грани того, чтобы последовать за сестрой к заманчивому берегу, но всегда слышала голос Хуана Каридада, побуждавший меня остаться в воде.

— Она зовет тебя с земли мертвых, — говорил он. — Разве ты не помнишь, что она умерла? Бесчисленное количество раз я спрашивала, но Хуан Каридад решительно отказывался обсуждать то, как ему удавалось появляться в моих снах, или откуда он знал, что моя сестра погибла в авиакатастрофе. Я никогда не говорила с ним о моей семье. Он ничего не знал обо мне, кроме того, что я приехала из Лос-Анжелеса изучать целительские практики.

Хуан Каридад не злился, когда я вслух предполагала, что, возможно, он близок с кем-то, кто хорошо знает меня.

Он уверил меня, что мои слова не имеют смысла так же, как и то, в чем я его обвиняю. Все равно он не станет обсуждать то, о чем поклялся молчать. Сказав об этом, ом всегда заставлял меня ехать домой.

— Почему он дал тебе камень? — спросил старый Камосиве.

— Видишь эти темные пятна и сквозные прожилки на его поверхности? — спросила я, поднося камень к его единственному глазу. — Хуан Каридад сказал мне, что они обозначают деревья и реки леса. Он сказал, что я много времени проведу в джунглях и должна хранить этот камень в качестве талисмана, оберегающего меня от вреда.

Мужчины долго молчали. Арасуве протянул мне алмаз и жемчужину: — Расскажи нам об этом.

Я рассказала им об алмазе, который дал мне в миссии мистер Барт.

— А это? — спросил старый Камосиве, взяв маленькую жемчужину из моей ладони. — Я никогда еще не видел такого круглого камня.

— Он у меня уже очень давно, — сказала я.

— Дольше, чем камень Хуана Каридада? — спросила Ритими.

— Значительно дольше. Жемчужину дал мне один старик, когда я приехала на остров Маргариты, где мы с друзьями собирались провести каникулы. Как только мы высадились из катера, старый рыбак подошел прямо ко мне. Положив жемчужину мне на ладонь, он сказал: «Она была твоей со дня твоего рождения. Ты потеряла ее, но я нашел ее для тебя на дне моря».

— А что случилось потом? — нетерпеливо спросил Арасуве.

— Больше ничего. Прежде чем я пришла в себя, старик ушел.

Камосиве положил жемчужину себе на ладонь и начал катать ее. Она необыкновенно красиво смотрелась на его темной, морщинистой руке, как будто они изначально принадлежали друг другу.

— Я хочу, чтобы ты оставил ее себе.

Улыбаясь, Камосиве посмотрел на меня: — Мне она очень нравится.

Он посмотрел на солнце через жемчужину: — Как красиво! Внутри камня — облака. А что, старик, который подарил ее тебе, был похож на меня? — спросил он, когда все четверо мужчин выходили из хижины.

— Он был стар, как ты, — сказала я, когда он повернулся в направлении своей хижины.

Но старик уже не слышал меня. Подняв жемчужину высоко над головой, он важно расхаживал по шабоно.

Больше никто не упоминал о том, как я принимала эпену. Иногда по вечерам, когда мужчины собирались возле своих хижин и вдыхали галлюциногенную пудру, кое-кто из молодежи выкрикивал, шутя: — Белая Девушка, мы хотим видеть, как ты танцуешь. Мы хотим слышать, как ты поешь песню хекуры Ирамамове.

Но я больше никогда не пробовала пудру.