Глава 6 Вторая модель мифовосприятия: выживает наиболее приспособленный

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Вторая модель мифовосприятия: выживает наиболее приспособленный

Когда твое единственное намерение — найти «номер один», начинаешь относиться ко всему и ко всем как к «номеру два».

Свами Бияндананда

«Человек человеку волк». «В этом мире правит закон джунглей». «Каждый сам за себя». Мы так часто слышим такого рода высказывания, что уже полностью включили их в свои представления о реальности.

Но что, если философия Дарвина о конкурентной природе жизни не верна? Что, если источником нашей эволюции является не соперничество за место под солнцем, а сотрудничество и способность делиться? Что, если выживание зависит от того, насколько хорошо мы умеем общаться друг с другом, насколько быстро делимся информацией и эту информацию перерабатываем? И что, если в мире есть вещи гораздо более ценные, чем выживание, — например, процветание?

Что было вначале — Дарвин или дарвинизм?

Чарльз Дарвин — истинное дитя своего времени — сыграл одну из ключевых ролей в формировании парадигмы научного материализма. Особенно сильно его идеи повлияли на отрасли знания, непосредственно касающиеся здоровья и эволюции человека. Идея об эволюции зрела уже почти в течение целого столетия, и даже дед Чарльза, Эразм, исследовал этот предмет и писал о нем.

На самом деле первый научный труд об эволюции — «Философия зоологии» — был опубликован французским биологом Жаном Батистом Ламарком еще в 1809 году (в год рождения Дарвина) и те штампы, которые мы приписываем дарвинизму («выживает наиболее приспособленный» и «закон джунглей»), прочно утвердились в сознании людей еще до рождения Чарльза Дарвина.

Прологом к эволюционным трудам Чарльза Дарвина послужили работы Томаса Роберта Мальтуса, который занимался экономической философией. Верования Мальтуса, запечатленные в его научных трактатах, стали теоретическим фундаментом теории Дарвина. Отец Томаса Мальтуса был одним из светил эпохи Просвещения; в число его друзей входили такие выдающиеся мыслители, как Жан-Жак Руссо и Дэвид Юм (философ и экономист). Но юный Томас Мальтус имел более мрачный взгляд на мир, чем его наставники. Он весьма пессимистично смотрел на происходящее вокруг (возможно, в этом проявилось его стремление восстать против отца) и убежденно доказывал, что стакан не просто пуст наполовину, но скоро будет пуст на три четверти, затем на семь восьмых и так далее, вплоть до нуля.

Используя популярные в то время логические построения и линейные проекции, Мальтус пришел к умозаключению (которое впоследствии опубликовал), что растения размножаются в арифметической прогрессии:

1 => 2 => 3 => 4 => 5 => и т. д.

Тогда как животные, по его мнению, размножаются в геометрической прогрессии:

2 => 4 => 8 => 16 => 32 => и т. д.

Далее Мальтус выстроил такой логический ряд. Допустим, что крестьянин, благодаря упорному труду и удаче, сможет производить на своей земле каждый год на один бушель растительной пищи больше, чем годом ранее. Однако его животные будут удваивать свою численность с каждым новым поколением, и очень скоро этому крестьянину будет не под силу их прокормить. Таким образом, животная жизнь (сюда мы, конечно же, причисляем и людей) склонна размножаться до тех пор, пока ее потребности в еде не превысят пищевые ресурсы. В таких условиях жизнь воистину становится ареной нескончаемой борьбы, где выживают лишь самые сильные и безжалостные.

Мальтус изложил свой взгляд на реальность в вышедшей в 1798 году работе «Эссе о законах народонаселения»: «Наша способность к размножению настолько превосходит способность земли прокормить нас, что преждевременная гибель по тем или иным причинам становится неизбежной участью для представителей рода человеческого. Активным и мощным фактором сокращения населения являются людские пороки. Они служат предвестниками пробуждения огромных разрушительных сил, и нередко они же довершают смертоносную работу. Если войны на истребление не справляются, в дело вступают эпидемии, мор и чума, сметая на своем пути тысячи и десятки тысяч человек. Если же и этого недостаточно, следом приходит голод и одним могучим ударом приводит численность населения в соответствие с запасами пищи».

Что ж, положительная сторона любого пессимизма состоит в том, что никогда не остаешься разочарован. Но больше всего Мальтуса беспокоило не ухудшение жизни, а ее улучшение! А что, если народы откажутся от войн? Что, если удастся справиться с бедностью и болезнями?

Вот тогда-то, по убеждению Мальтуса, у нас и начнутся настоящие проблемы] Чем более успешно мы научимся спасать жизни, тем скорее останемся без еды. Мальтузианцы XIX столетия организовывали разнообразные социальные программы для предотвращения этой возможности, начиная от пропаганды ограничения рождаемости среди бедняков и заканчивая созданием трущоб на болотах, где тех же бедняков должны были быстрее выбраковывать из общества различные заболевания.

Однако у мрачных теоретических построений Мальтуса есть небольшой изъян: они оказались ошибочными! Глядя на мир со строго материалистической точки зрения, Мальтус был слеп к динамической сложности жизненных процессов и к тому факту, что Природа склонна к равновесию и гармонии. Более того, популяция животных отнюдь не удваивается каждый год — скорость приплода значительно варьируется в зависимости от преобладающих условий среды. Линейные математические построения Мальтуса (в наше время такой подход называется статической проекцией) могли бы иметь смысл только в линейной механистической ньютоновой Вселенной.

К счастью, Вселенная, где мы живем, представляет собой вероятностную квантовую реальность, подверженную значительному влиянию со стороны хаоса. А хаос на языке физики и математики определяется как система, которая кажется совершенно беспорядочной лишь на первый взгляд. В хаотической Вселенной статическая проекция бесполезна, поскольку не принимает в расчет динамические непредсказуемые процессы живых систем. Так что все мальтузианские представления о том, что двигателем эволюции является кровавая и жестокая битва за выживание, на самом деле не представляют никакой научной ценности.

Эволюция по Дарвину

Дарвин, чьи годы жизни объяли три четверти XIX века, пришел в мир во времена непростого сосуществования множества самых разнообразных взглядов. Яркий свет Просвещения — философии, которая поколением раньше породила революции в Америке и во Франции, — все еще сиял, хотя его уже заслоняли зловещие тени мальтузианства. С реставрацией французской монархии воспрянула духом церковь и принялась с новой энергией отстаивать право на свою парадигматическую корону. А с другой стороны, продолжался неудержимый прогресс материалистической науки, чему, в частности, очень способствовали работы английского физика Джона Дальтона, опубликовавшего в 1805 году свою атомистическую теорию. Дальтон применил механику Ньютона для объяснения процессов в новой науке под названием «химия».

Хотя Чарльз Дарвин родился в семье, принадлежащей к высшим слоям общества, и его родители были вольнодумцами, отец Чарльза из уважения к традициям крестил сына в англиканской церкви, куда тот и ходил в детстве вместе с матерью. Когда юноша подрос, он поступил в Эдинбургский университет, где увлеченно изучал естественные науки и посещал лекции, знакомясь с радикальной эволюционной теорией Жана Батиста Ламарка.

Но что-то все-таки у Чарльза не заладилось с обучением, и он был вынужден покинуть университет, не получив степени из-за слабой успеваемости. Отец, обеспокоенный тем, что сын может так и не устроиться в жизни (или устроиться далеко не лучшим образом), убедил его поступить в Кембриджский университет учиться на англиканского священника. Последним прибежищем для недоучек из верхушки среднего класса в Англии служила церковная карьера.

Сразу же по завершении своего теологического образования и вопреки протестам отца Дарвин заключил двухгодичный контракт с Королевским ВМФ и отправился в плавание на корабле «Бигль» в качестве помощника капитана Роберта Фиц-Роя. В британском военном флоте тех времен аристократам вроде Фиц-Роя не дозволялось неформальное общение с простолюдинами, составлявшими экипаж. И вот Фиц-Рой предложил Дарвину место помощника на своем судне, — таким образом, ему самому будет не так скучно в плавании, а Чарльз получит возможность увидеть чудеса и красоты природы.

Во время плавания у юного Чарльза возник конфликт с корабельным врачом «Бигля», выполнявшим также функции корабельного натуралиста (то есть он изучал дикую природу по пути следования судна). Врач не нашел иного выхода из сложившейся ситуации, кроме как сбежать с корабля в Южной Америке. И это было очень кстати, поскольку Дарвин официально получил должность натуралиста. А «Бигль» между тем направлялся к Галапагосским островам. Этому путешествию суждено было войти в историю. Двухлетнее плавание растянулось на пять лет, и все это время Дарвин был полностью погружен в изучение природы.

Перед плаванием Дарвин раздобыл экземпляр первого тома «Основ геологии» Чарльза Лайеля — книги, которая представляла собой, вероятно, наиболее важную научную публикацию со времен «Математических начал натуральной философии» Ньютона. Чарльз Лайель считался в то время одним из самых ведающихся и влиятельных ученых в мире, и на то были веские основания. Его «Основы геологии», опубликованные в трех томах с 1830 по 1833 годы, положили начало геологии как науке и поставили под сомнение библейскую историю творения, проповедуемую церковью.

До того времени люди свято верили, что небеса, Земля и жизнь были созданы Богом в точности так, как это описано в Книге Бытия — в ходе удивительного шестидневного представления. Церковь была настолько убеждена в этом, что даже называла точную дату, когда Бог создал землю. На случай, если вам вдруг захочется отправить Гее открытку на день рождения, сообщим, что это произошло в воскресенье, 23 октября 4004 года до н. э. Англиканский епископ Джеймс Ашер вычислил дату, проследив родословную библейских персонажей вплоть до рождения Адама.

Тогда как большинство людей слепо принимали эту дату за день завершения творения, геологи во главе с Лайелем считали, что планета Земля эволюционировала на протяжении целых эпох в ходе постепенных катаклизмов, результатом которых были, говоря языком геологов, деформации и перемещение пластов земной коры. Лайель заключил, что нынешнее физическое состояние континентов, океанов и гор — следствие медленного, но непрерывного действия таких естественных сил, как ветра, дожди, наводнения, землетрясения и извержения вулканов.

В книге Лайеля есть четыре главы, посвященные теории Ламарка о том, что и жизнь тоже развилась путем долгого медленного процесса эволюции на протяжении миллионов лет. При этом некоторые виды животных вымирали — что объясняет наличие ископаемых останков неведомых животных. С точки зрения Лайеля, эволюция биосферы является прекрасным дополнением к эволюции неорганического облика планеты. Благодаря работам Лайеля широкая публика смогла по-новому посмотреть на происхождение, или Творение, мира.

В течение своего пятилетнего путешествия Дарвин глубочайшим образом изучил книгу Лайеля и, в каком-то смысле, стал его фанатом. Он даже завязал переписку с этим светилом науки. Под влиянием передовых идей Лайеля и Ламарка Дарвин понемногу пришел к выводу, что смена форм жизни на протяжении истории Земли должна проходить, как и геологические процессы, под влиянием тех или иных естественных причин.

Дарвин публично признал влияние идей Лайеля на формирование собственной эволюционной теории, когда в 1845 году опубликовал второе издание своего «Дневника исследований». Он посвятил эту книгу Лайелю со следующим пояснением: «Если данный дневник или любые другие работы автора представляют какую-либо научную ценность, это результат изучения знаменитой и восхитительной книги "Основы геологии"».

2 октября 1836 года Дарвин прибыл домой, в Лондон. Там он лично познакомился и крепко сдружился с Лайелем, который всячески поощрял его к дальнейшему развитию эволюционной теории. Вдохновленный беседами с новым другом, Дарвин взялся за работу над первой тетрадью «Трансмутации видов». В названии этой книги он использовал термин, предложенный Ламарком для обозначения эволюции в его книге «Философия зоологии» (1809).

Таким образом, если Ламарк научно обосновал идею биологической эволюции, а Лайель провел параллели между биологической эволюцией и геологической эволюцией планеты, то Дарвин сосредоточил свое внимание на силах и механизмах, двигающих эволюционным процессом. Особенно его занимал вопрос о том, почему вообще возникают новые виды. Без ответа на этот вопрос теория Дарвина застопорилась на годы, но в конце концов он все же сдвинулся с мертвой точки, вдохновленный знакомством с работами Мальтуса.

Дарвин писал в автобиографии: «В октябре 1838 года, то есть через пятнадцать месяцев после того, как я начал свои систематические исследования, мне на глаза попалась увлекательная книга Мальтуса «О народонаселении». В результате длительных наблюдений за поведением растений и животных я был готов к тому, чтобы принять идею о непрестанной и повсеместной борьбе за выживание; поэтому я сразу же понял, что в условиях такой борьбы носители наиболее благоприятных мутаций имеют повышенные шансы на выживание, а носители неблагоприятных мутаций, скорее всего, погибнут».

Иными словами, Дарвин говорит: если Мальтус прежде всего видит в процессе естественного отбора способ устранить слабейших членов общества, то он, Дарвин, взглянул на естественный отбор под другим углом и увидел, что тот способствует выживанию наиболее приспособленных индивидуумов. В политическом отношении это был очень ловкий ход, ибо Дарвин был джентльменом, живущим в викторианской Англии, в обществе, где есть высший и низший классы. Вместо того чтобы пристально рассмотреть воздействие естественного отбора на презираемые низшие классы, он фактически подчеркнул, что движущей силой эволюции является правильное скрещивание представителей высших классов — носителей «благоприятных мутаций». Таким образом, в своих работах Дарвин несколько сместил акценты. «Осуществляемый природой процесс отбора», который, согласно Мальтусу, состоит в устранении из общества нежелательных элементов, у Дарвина превратился в естественный отбор.

Деликатное соглашение в пользу Дарвина

К началу 1840-х годов Дарвин уже начал разрабатывать теорию эволюции, но пока еще не делился своими выводами ни с кем — даже с Чарльзом Лайелем. В 1844 году Дарвин пишет выдающемуся ботанику сэру Джозефу Дальтону Хукеру: «Наконец-то забрезжил свет, и я почти убедился (кардинально изменив мнение, с которого начинал свои исследования), что биологические виды не являются неизменными (и сказать об этом — все равно что признаться в убийстве)». Дарвин имел в виду убийство Бога. Другими словами, если подтвердится его теория о том, что все биологические виды возникли в результате эволюционной трансформации более примитивных форм жизни, это полностью убьет доверие к первой книге Библии — той части Писания, где очерчены взаимоотношения между Богом и человечеством. Любопытно отметить, что Дарвин писал: «Я почти убедился» в том, что биологические виды способны мутировать. Очевидно, даже он сам тогда еще сомневался в своей теории эволюции.

Позже в том же году Роберт Чемберс анонимно опубликовал получившую немалую популярность книгу «Следы естественной истории творения», в которой предлагались аргументы в пользу эволюционной теории и против креационизма. Книга была противоречивой и встретила нападки со стороны викторианского общества. Но она рассказывала широкому кругу читателей об эволюции, тем самым готовя почву для того, чтобы Дарвин смог опубликовать свои работы, не совершив профессионального самоубийства.

Однако Дарвин хранил молчание еще более десяти лет, до тех пор, пока его не побудила к действию рукопись Альфреда Рассела Уоллеса — натуралиста, работавшего на Борнео. Получив в июне 1858 года бандероль с его рукописью, которая называлась «О склонности видов бесконечно отклоняться от исходного типа», Дарвин уже не мог сидеть сложа руки. Как натуралист Уоллес ничем не уступал Дарвину, а то и превосходил его, но, увы, был простолюдином-самоучкой. Он зарабатывал на жизнь тем, что ловил диковинных животных и продавал их музеям, зоопаркам и просто богатым коллекционерам.

Уоллес сопроводил свою рукопись письмом, в котором просил Дарвина ознакомиться с ней и, если найдет ее стоящей, передать Чарльзу Лайелю. Идеи Уоллеса были элегантны, академически безупречны и, вне всяких сомнений, могли бы принести ему славу создателя эволюционной теории.

Не желая, чтобы эта слава досталась простолюдину, Дарвин обратился к Лайелю с просьбой о помощи. В письме; датированном 26 июня 1858 года, он писал: «Невыносимо думать о том, что я таким образом буду лишен своего многолетнего первенства…» Лайель пришел на помощь своему потерявшему голову от горя младшему коллеге Дарвину и заручился поддержкой их общего друга, сэра Джозефа Хукера. Они заключили то, что позднее стало известно как «деликатное соглашение», а проще говоря — один из величайших тайных сговоров в истории науки.

Лайель и Хукер состряпали письмо, из которого следовало, что якобы Дарвин и Уоллес знакомы. В письме утверждалось, что «оба джентльмена независимо и отдельно друг от друга разработали одну и ту же оригинальную теорию и оба могут претендовать на славу первооткрывателей в этой исключительно важной сфере исследований». Проблема состояла в том, что на руках у Уоллеса была полностью проработанная и изложенная на бумаге теория, а у Дарвина — всего лишь давно вынашиваемая, но никак не оформленная идея. Чтобы решить эту проблему, Лайель использовал свое влияние и осуществил ряд манипуляций (фабрикация данных, подмена документов, плагиат). В результате лавры первооткрывателя достались аристократу Дарвину, а простолюдину Уоллесу пришлось довольствоваться сомнительной честью его младшего коллеги.

Теория эволюции, официально называемая теорией Дарвина — Уоллеса, была представлена лондонскому

Линнеевскому обществу 1 июля 1858 года, через месяц после того, как Дарвин получил бандероль от Уоллеса.

На первый взгляд, эта афера может показаться незначительной на фоне истории человечества, но мы заверяем читателя, что она имела огромнейшие последствия, которые продолжают сказываться и по сей день. Формулировки Дарвина и Уоллеса отличаются друг от друга так же, как два восприятия стакана: кто-то видит его наполовину пустым, а кто-то — наполовину полным.

Глядя на эволюцию с точки зрения простолюдина, Уоллес считал, что ее двигателем является устранение слабейших, тогда как Дарвин интерпретировал те же самые данные иначе, подчеркивая, что эволюцию двигает вперед выживание наиболее приспособленных. Вы спросите: а какая разница? На деле — достаточно большая. В мире Уоллеса нам нужно совершенствоваться, чтобы не быть слабейшими, тогда как в мире Дарвина мы вынуждены бороться за статус наилучших. Иными словами, если бы возобладала позиция Уоллеса, мы бы меньше сосредоточивались на конкуренции и больше — на самосовершенствовании.

Спустя год после исторического «деликатного соглашения» Альфред Рассел Уоллес канул в безвестность, тогда как Дарвин обрел всемирную славу благодаря публикации его шедевра «Происхождение видов путем естественного отбора». Эта получившая бешеную известность книга популяризовала представления об эволюции и естественном отборе, заодно утверждая в сознании людей холодящую кровь идею: выживает наиболее приспособленный.

Что особенно привлекло внимание широкой публики к этой книге, так это ее подзаголовок. Полностью книга называлась так: «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь». Следует подчеркнуть, что Дарвин являлся продуктом своего времени. Он был достаточно радикален, чтобы развить идеи Лайеля, но в то же время совершенно некритично воспринял теорию Мальтуса, которая, как нам теперь известно, является ложной. Тогда как биологическое выживание, очевидно, обусловлено приспособляемостью к среде, с мальтузианской точки зрения эта приспособляемость развивается в условиях борьбы за дефицитные ресурсы.

Термин «социальный дарвинизм» введен философом Гербертом Спенсером, который, между прочим, первым использовал фразу «выживает наиболее приспособленный». Концепция социального дарвинизма выводит весьма жестокие следствия из теории Дарвина. В ней идет речь об улучшении человечества путем очищения рас, что, конечно же, означает отсеивание неблагоприятного генетического материала. В результате, в своей крайней форме, теория Дарвина стала государственной наукой и основой идеологии в нацистской Германии.

На старости лет Дарвин отступил от академического дарвинизма. Вместо того чтобы делать ударение на выживании и борьбе, он переключил внимание на такие значимые факторы эволюции, как любовь, альтруизм и доброта. Помимо этого, Дарвин стал склоняться к идее Ламарка, согласно которой существенной движущей силой эволюции является окружающая среда. К сожалению, последователи Дарвина увидели в его новых рассуждениях едва ли не попрание самых основ излюбленного ими дарвинизма. Ухватившись за исходную версию теории Дарвина, они отвергли его поздние идеи, усмотрев в них признаки надвигающегося старческого слабоумия.

В течение десяти лет после публикации теории Дарвина большинство ученых в мире признали, что она верна. При этом она оказала намного большее влияние на эволюцию человечества, чем обычно думают, ибо Дарвин предоставил элемент, которого недоставало для коренного изменения базовой парадигмы цивилизации. До публикации «Происхождения видов» только монотеизм формировал культурные верования западной цивилизации, поскольку он единственный давал удовлетворительные ответы на каждый из трех вечных вопросов:

1. Как мы сюда попали?

2. Зачем мы здесь?

3. Если мы уже здесь, то как извлечь из этого обстоятельства наибольшую пользу?

Хотя наука воистину творила чудеса и непрестанно подтачивала авторитет и власть церкви, она не могла заместить монотеизм на посту «официального провайдера» истины для цивилизации до тех пор, пока не дала ответ на вопрос: «Как мы сюда попали?» Этот ответ, данный Дарвином, звучал так: «Путем эволюции».

Как мы унаследовали выживание наиболее приспособленных

В те времена, когда была опубликована книга «Происхождение видов», широкая публика весьма увлекалась скрещиванием растений и животных. Другими словами, люди были неплохо знакомы с тем, как наследственные изменения влияют на структурные и поведенческие черты потомства. Поэтому среднему обывателю было несложно принять идею Дарвина о том, что вся жизнь на планете развилась за миллионы лет путем эволюции от некоего примитивного предка. В общем, теория эволюции казалась вполне разумной и обоснованной, и ее с готовностью приняли как представители научного сообщества, так и широкие массы. Такое приятие предоставило науке возможность дать удовлетворительный ответ на вечный докучливый вопрос о нашем происхождении, — ответ намного более приемлемый для большинства людей, чем старая доктрина, проповедуемая монотеистической религией.

Не удивительно, что церковь начала агрессивную кампанию по опровержению ереси безбожных эволюционистов. Ожидаемая конфронтация между религией и наукой назрела всего через семь месяцев после публикации «Происхождения видов». Активное противостояние началось во время форума Британской ассоциации по распространению научных знаний, проводившегося в Оксфордском университете в июне 1860 года. Это мероприятие было примечательно тем, что на суд публики представили две научные работы по новой эволюционной теории. Затем начались запланированные дебаты епископа Сэмюэля Уилберфорса, представляющего креационистов, и Томаса Хаксли, друга Дарвина и сторонника его теории.

Во времена, когда еще не было кино, радио и телевидения, дебаты привлекали внимание публики далеко не только своим информационным содержанием. Они служили развлечением. Это была публичная арена, где оппоненты сражались до символической смерти, обмениваясь ударами отточенных аргументов, тычками патетических фраз и укусами едкой сатиры. Епископ Уилберфорс имел прозвище «мыльный Сэм» из-за необычайной ловкости, которую он проявлял в споре… в общем, Сэм был скользким и увертливым.

Мыльный Сэм пришел на дебаты не для того, чтобы опровергнуть новую революционную теорию. Он пришел, чтобы изгнать этот злой дух из сознания людей. Уилберфорс не скрывал намерения унизить эволюционистов и вернуть обществу веру в проповедуемую церковью модель Творения. Стенограмма дебатов не велась, однако известно, что Уилберфорс закончил свою речь ловким вопросом, который должен был выставить Хаксли дураком, как бы тот на него ни ответил. Этот вопрос, спекулирующий на викторианском почтении к предкам, звучал примерно так: «Позвольте спросить Вас, господин Хаксли, кто именно натолкнул вас на мысль, будто вы происходите от обезьяны, — ваш дедушка или ваша бабушка?»

Хаксли, получивший прозвище «бульдог Дарвина», поначалу сомневался, стоит ли ему соглашаться на эти дебаты, поскольку всерьез опасался пасть жертвой словесной эквилибристики мыльного Сэма. Тем не менее он поразил Сэма не в бровь, а в глаз своим знаменитым ответом: «Я отвечу на этот вопрос, ваше преосвященство. Возможно, приматы кажутся вам весьма убогими созданиями: и ума у них маловато, и грации; они глупо ухмыляются и бормочут что-то несвязное, когда мы проходим мимо их клетки. Но, как по мне, уж лучше быть потомком обезьян, чем состоять в родстве с человеком, который готов, словно проститутка, торговать своим несомненным чувством прекрасного и умом на службе у предрассудков и лжи».

Волшебная пуля Хаксли не просто свалила с ног Уилберфорса, но смертельно ранила саму церковь. В несколько секунд с дебатами было покончено — а заодно и со всей монотеистической парадигмой. После того как церковь почти два тысячелетия ведала путями человеческими, ей пришлось уступить светоч знаний — а вместе с ним и звание держателя базовой парадигмы человечества. Будущее человечества было передано в руки научного материализма.

В этом мире псы пожирают псов… нет!

До XVII века наука воспринимала жизнь как гармоничный процесс — одно из последних рудиментарных верований анимизма и его наследника деизма. Однако в течение столетия до Дарвина и за годы, прошедшие после его смерти, точка зрения представителей западной культуры радикально изменилась. Мы стали воспринимать Природу не как щедрую мать, а как дикие джунгли.

В значительной мере эта перемена во взглядах проистекает из ложных выводов, основанных на необъективных наблюдениях искаженной науки. То, что мы воспринимаем в Природе как насилие, является либо результатом взаимоотношений между хищником и добычей, либо следствием соперничества ради овладения территорией, пищей и партнерами для спаривания. Однако последняя форма насилия редко приводит к фатальным последствиям. Как только доминирование в территориальном споре установлено и признано, побежденное животное убегает прочь, но остается в живых. Так что в этом мире псы не пожирают псов. Да, псы пожирают белок и рычат на других псов, но они не пожирают друг друга.

Действительно, люди являются частью биосферы, но, к счастью, мы располагаемся на самой верхушке пищевой пирамиды. У нас уже нет естественных врагов среди хищников, поэтому, как заметил один циничный философ, мы охотимся друг на друга. Существует четко выраженная разница между насилием, сопровождающим охоту на оленя (это естественный процесс, соответствующий существующему миропорядку), и охотой на охотника (такое поведение выходит за рамки норм естественной морали, существующих в Природе). То, что мы превратили насилие в образ жизни, есть следствие ложного толкования законов Природы.

Случайно или нет, люди начали использовать насилие задолго до того, как нашей основной «операционной системой» стала теория Дарвина, согласно которой кто сильнее, тот и прав. Тем не менее Дарвин предложил человечеству научное обоснование бесчеловечного поведения, включая индивидуальное насилие и коллективное использование силы, особенно если последнее способствует массовому истреблению расплодившихся и неуправляемых представителей низших классов.

Дарвинизм нанес церкви еще один удар, когда потеснил идеалы религиозной морали своей концепцией о том, что цель оправдывает средства. С точки зрения «выживает наиболее приспособленный», конкурентоспособность народа сводится к его способности поддерживать или увеличивать свою численность из поколения в поколение. А как уж мы достигаем этой цели — благодаря любви или при помощи автоматов «Узи», — совершенно не существенно.

В конечном счете теория Дарвина поощряла «благоприятствуемые породы» создавать для себя еще более благоприятные условия. Более того, дарвинизм подразумевает, что каждому «благоприятствуемому» народу дозволено преследовать свои цели в ущерб человечеству в целом. Таким образом, теория Дарвина увела человечество от монотеистических законов Святого писания к научно-материалистическому закону джунглей: никаких правил, никаких моральных ориентиров — только победители и побежденные.

Хотя очень мало людей действительно прочли и поняли работы Дарвина, фразу «выживает наиболее приспособленный» знают все, хотя чаще всего понимают неверно. Эта фраза представляет собой не научную формулировку, а тавтологию. Заглянув в словарь, вы увидите, что английское слово fit («приспособленность») означает способность к выживанию. Так что, когда дарвинисты твердят свою мантру о выживании наиболее приспособленных, они фактически просто говорят о «выживании тех, кто наиболее способен к выживанию». Что ж, понятно. Но когда этот лозунг вбивают в психику людей, проиллюстрировав образом льва, преследующего газель, «выживание наиболее приспособленных» приобретает угрожающий оттенок и гонит адреналин в кровь.

Однако, если пристально посмотреть на настоящие джунгли, оказывается, что «закон джунглей» там не работает! Когда лев пускается в погоню за газелью, ему абсолютно безразличны самые приспособленные особи или газели с самыми красивыми рогами, которые можно было бы вывесить в своем логове в качестве трофея. Он гонится за наименее приспособленным животным, поскольку голоден и хочет добыть себе еды. Другими словами, настоящий закон джунглей подразумевает гибель наименее приспособленных. То есть для того, чтобы выжить в джунглях, нет необходимости быть наиболее приспособленным; достаточно быть… просто приспособленным. Или взглянем на дело с другой стороны: подумайте, каков процент газелей, которых ежедневно не съедает лев.

Здесь эволюционный урок заключается в том, что нужно просто не быть слабейшим. Это как в старом анекдоте. Два туриста, проснувшись утром, видят возле своей палатки медведя. Один из туристов начинает лихорадочно натягивать кроссовки. Второй спрашивает: «Зачем тебе кроссовки? Все равно медведя не обгонишь». На что первый турист отвечает: «Зачем медведя? Мне достаточно обогнать тебя».

Процветание наиболее приспосабливающихся

В наши дни, когда эволюционный путь снова возвращает человечество к сбалансированному холистическому восприятию жизни, мы видим, что законы квантовой физики применимы и к теории эволюции. Современные исследования показывают: эволюция протекает в контексте среды, а не независимо от нее. Эволюция движется вперед благодаря тому, что среда постоянно стремится к равновесию. В качестве примера предположим, что есть некий организм № 1, который поедает обитающий в данной среде организм X и выделяет с экскрементами организм Y. Когда популяция организма № 1 увеличивается, источник его пищи X непременно сокращается в числе, зато организм Y плодится и множится. Сокращение X и прирост Y создают некоторый дисбаланс в среде. Эта ситуация создает возможность для эволюции нового организма № 2, который поедает Y и выделяет с экскрементами организм Z. По мере того как популяция организма № 2 возрастает, количество организмов Y возвращается к равновесию, но зато возникает избыток организмов Z, что, в свою очередь, способствует эволюционному развитию организма № 3, который поедает Z. И так далее. Это упрощенный пример, однако специалисты по теории сложных систем утверждают, что он в целом верно описывает ситуацию.

В 1998 году в престижном журнале Nature была опубликована статья британского ученого Тимоти Лентона, где он приводит убедительные подтверждения гипотезы о Гее, сформулированной экологом и футурологом Джеймсом Лавлоком. Джеймс Лавлок предположил, что Земля является единой живой сущностью, которая использует процесс эволюции обитающих на ней видов для регуляции своего невероятно сложного метаболизма. Лентон рассказывает о том, что с момента зарождения жизни на Земле (около 3,8 миллиарда лет назад) Солнце стало горячее на 25 %, однако планета каким-то образом смогла отрегулировать свой климат, смягчив этот огромный температурный перепад. Он предположил, что развивающиеся в процессе эволюции качества и черты отдельных видов, которые идут на пользу системе в целом, получают поддержку, тогда как качества и черты, дестабилизирующие среду, подавляются.

Лентон заключает: «Если организм приобретает мутацию, побуждающую его вести себя во вред Гее, распространение этого организма подавляется и он оказывается в невыгодном положении». Применительно к нашей нынешней ситуации Лентон отмечает: если мы, люди, не эволюционируем таким образом, чтобы жить в большей гармонии с планетой, у нас есть все шансы очень скоро оказаться бездомными.

Мы до сих пор еще не осознали, что на самом деле эволюционный закон выглядит так: «Процветает наиболее приспосабливающийся». Те организмы, которые наилучшим образом вписываются в среду, создавая и поддерживая гармонию в глобальном масштабе, процветают. А другие…

Ответ таится внутри

Но, наверное, самый убедительный пример того, какова подлинная природа жизни, — пример, который дает нам решение мальтузианской проблемы дефицита средств к существованию и указывает направление следующего витка эволюции, — касается происхождения и развития многоклеточных жизненных форм на этой планете.

Почему и как получилось, что триллионы одноклеточных организмов смогли объединить свои силы, чтобы превратиться в нас? Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно вспомнить, что в течение первых 3,8 миллиарда лет существования жизни на нашей планете разнообразие биологических форм ограничивалось одноклеточными организмами — бактериями, дрожжами и простейшими.

Миллионы лет назад клетки стали собираться в примитивные многоклеточные организмы-колонии. Делясь друг с другом информацией, новые коммунальные ассоциации обеспечили себе более высокое осознание окружающей среды и увеличили выживаемость составляющих их клеток. Проще говоря, осознание окружающей среды, являющееся мерилом эволюции, обеспечивает организму более широкие возможности эффективно выживать в динамичном мире. Двое вместе могут выживать практически теми же средствами, что и каждый сам по себе, поэтому объединение сил — лучше, чем жизнь в одиночестве.

Изначально, на ранних стадиях эволюции, все клетки в организме-колонии выполняли одинаковые функции. Но однажды наступил момент, когда количество клеток в организме стало настолько большим, что делать всем одно и то же стало невыгодно.

Представьте себе, например, что мы до сих пор живем в обществе охотников-собирателей и каждое утро восемь миллионов ньюйоркцев едут в графство Уэстчестер на поиски еды. Намного эффективнее разделить обязанности между членами племени. В этом случае за территорию поселения отправляются только охотники, тогда как все остальные остаются дома и выполняют другие обязанности: приготовление пищи, воспитание детей, обслуживание машин, просмотр телепрограмм и так далее.

Именно это произошло в ходе эволюции многоклеточных организмов. После того как число членов клеточного сообщества выросло до тысяч, миллионов и триллионов, отдельные клетки приняли на себя специфические обязанности ради выживания всего организма. Биологи называют это разделение рабочей нагрузки между клетками дифференциацией.

По мере того как структуры дифференцированных клеточных сообществ эволюционировали, стали возникать разнообразные виды таких сообществ — эволюционный шаг, невообразимый в случае одноклеточных организмов, населявших планету в первые 3,8 миллиарда лет существования жизни. Образование многоклеточных сообществ стало своего рода квантовым скачком в эволюции Земли. У нас может возникнуть соблазн думать, будто современные разумные люди представляют собой конечный пункт эволюции. Но на самом деле люди находятся в самом начале следующего более высокого уровня эволюции — рождается многолюдный суперорганизм под названием Человечество.

Концепция выживания наиболее приспособленных воспринимается в нашей индивидуалистической культуре через призму индивидуальной приспособленности. Однако грустная истина состоит в том, что Гее нет дела до степени приспособленности отдельного существа, поскольку планету гораздо больше заботит то влияние, которое оказывает на ее глобальный метаболизм (на среду) вся популяция в целом. Независимо от того, сколько Ганди, Матерей Терез и Леонардо да Винчи мы производим в каждый отдельный момент, наш вид оценивается весь в целом. Так что, наверное, мы, подобно нашим одноклеточным предкам, должны сейчас оставить свою одноклеточную индивидуальность позади и эволюционировать в гармоничное многоклеточное целое, где интересы каждого и интересы планеты — одно.

От эгоистичного гена к бескорыстному гению

Современное человеческое общество поверило в идею, что конкуренция — залог выживания. При этом само английское слово competition («конкуренция») подверглось искажению, ибо оно происходит от греческого корня compete, что значит «стремиться вместе». Для греков это слово означало использование энергии чужих успехов для достижения собственных; таким образом, речь шла отнюдь не о том, чтобы сокрушить своих противников или идти к победе любой ценой.

Хотя стремление превзойти себя — весьма достойное дело, вспомните, какая атмосфера царит на соревнованиях и в играх, где побежденных оказывается намного больше, чем победителей. Фильм «Безумные жаркие танцы» — прекрасная история о том, как преподаватели бальных танцев учат самоуважению школьников из неблагополучного района. Однако в этом же фильме мы видим и темную сторону конкурентной борьбы. Несмотря на то что стремящиеся к одной цели ребята учатся, радуются и растут, в конце их всех, кроме единственной пары победителей, ожидают слезы разочарования — поскольку они не сумели выиграть. Ну и какой во всем этом смысл, ради всего святого?

Еще более печальное явление — корпорация Enron. Еще совсем недавно журналы Forbes и The Wall Street Journal называли ее «компанией будущего»… но вскоре выяснилось, что она прогнила до самых своих корней. А ведь дарвинизм воистину являлся кредо этой компании. Генеральный директор Enron, Джеффри Скиллинг, рассказывал, что его персональной Библией стала книга британского ученого Ричарда Доукинса «Эгоистичный ген». В чисто дарвинистском стиле Скиллинг бахвалился, что он регулярно отбраковывает самых слабых работников, чтобы сделать корпорацию более приспособленной. Он периодически являлся в то или иное подразделение компании и объявлял, что в следующем квартале уволит 10 % работников с наихудшими показателями. И выполнял свое обещание. В условиях безжалостного отбора в компании возникла атмосфера «все против всех», когда твой наилучший друг мог в решающий день оказаться злейшим врагом.

Ложное восприятие конкуренции как джунглей пропитало жестокостью все дела компании. Если вам доведется посмотреть фильм «Enron — самые умные ребятки в классе», вы увидите и услышите, как трейдеры весело рассказывают, что они сумели «выдурить у бабушек их пенсии», радуются опустошительным и смертоносным пожарам, которые привели к повышению стоимости их акций, и восторгаются тем, что рухнула экономика целой страны и они получили возможность изрядно поживиться на разорении целого народа.

Их веселье скоро оборвалось, поскольку корпорация, можно сказать, сожрала сама себя. Ее руководители сбежали, прихватив с собой заработки, пенсионные накопления и ежегодные выплаты собственных работников. Падение Enron и потрясение, которое вызвало это событие в жизнерадостном дарвинистском бизнес-сообществе, раскрыло многим глаза на то, насколько контрпродуктивны стремление к краткосрочной личной выгоде и маниакальная сосредоточенность на доходах в следующем квартале. И все же пагубное мышление, порождаемое приверженностью идее эгоистичного гена, пока еще живо и не дает нам познать свою истинную гениальность.

Мы должны держаться вместе

Возможно, самая важная мысль, которую предлагают нам квантовая физика и эксперименты с полем, состоит в том, что все взаимосвязано. Наша Вселенная не является иерархической и линейной — она относительная и фрактальная.

Что означает фрактальная? А вот что. Фрактальная геометрия, о которой мы будем еще говорить позже, — это раздел математики, описывающий некие стандартные структуры в природе. Если изучить листок, стебель, ветку, дерево, лес или же если посмотреть на береговую линию с разных расстояний, вы заметите повторяющиеся, так называемые автомодельные (самоподобные), структуры разного уровня сложности.

Автомодельные фрактальные структуры повторяются на каждом уровне организации мира природы. Например, и нашим клеткам, и нашему организму, и нашей цивилизации для выживания необходимы кислород, вода и пища.

Почему это обстоятельство так важно? Потому что то, что хорошо для одного из этих уровней, хорошо для всех трех, а что вредит одному из них, вредит всем. Может показаться, что это совершенно очевидные вещи, однако, загипнотизированные общепринятыми моделями мифовосприятия, мы сплошь и рядом просто не видим очевидного. Однако есть среди этих неутешительных новостей и хорошие: негативные последствия наших попыток отделить себя от биосферы начинают понемногу пробуждать нас.

Такие тревожные проблемы, как глобальное изменение климата и вымирание видов, показывают нам, что индивидуумы — как бы они ни были сильны и приспособлены физически или финансово и как бы ни была крепка защитная стена, за которой они живут, — не смогут выжить, если погибнет весь наш вид. Эрудит Артур Кёстлер для обозначения объекта, «состоящего из частей» и в то же время «являющегося частью» чего-то большего, придумал слово холон. Люди являются холонами. Мы состоим из частей — клеток, тканей и органов. И при этом мы принадлежим общинам, народам и человечеству. А еще мы можем считать себя клетками Матери Земли. Ключ к нашему выживанию — процветание всего мира как единой системы: здоровые клетки, здоровые люди, здоровая планета. Иными словами, нам негде жить, помимо Земли.

Поэтому так называемый биологический императив, очевидно, имеет две одинаково важные составляющие: выживание отдельного организма и выживание вида. В общем-то, выживание вида обеспечивается благодаря тяге к воспроизводству. Однако, когда виду угрожает опасность из-за неблагоприятных изменений в среде, воспроизводство не просто не решает проблему, но и вообще не имеет смысла. Ныне мы создаем среду, которая, если мы будем и впредь делать то, что делали до сих пор, вскоре станет непригодной для жизни человека.

Это означает, что новый биологический императив для человечества в обязательном порядке подразумевает осознание того, что мы должны держаться все вместе и на смену идее о «выживании наиболее приспособленных» должна прийти идея о «процветании наиболее приспосабливающихся». Отсюда следует, что нам необходимо изменить человеческую деятельность таким образом, чтобы она способствовала процветанию всей системы. Сейчас человечество, похоже, уже достигло того уровня сложности, когда бессознательные действия семи миллиардов человеко-клеток, использующих свою энергию для достижения разрушительных и противоречащих друг другу целей, перестали быть функциональными с биологической точки зрения. И подобно тому, как одноклеточные организмы некогда перешли на более высокий уровень, объединившись в более сложные и эффективные организмы, так и нам, людям, следует принять новую парадигму социальных и экономических взаимоотношений.

Парадоксальным образом такой новый уровень объединенного сознания подразумевает максимальное индивидуальное самовыражение ради максимального блага всех. Лишь примирение этих мнимых противоположностей (которое многим ошибочно кажется невозможным) может привести к созданию нового человечества — в чем, по утверждению духовных учителей, и состоит наше человеческое предназначение.