18. Шарлатан или предсказатель Санджив
18. Шарлатан или предсказатель
Санджив
Как-то раз в середине ноября, когда моей дочке Канике было шесть лет, она вернулась из школы страшно расстроенная.
–?Мне надо кое-что у тебя спросить, — сказала она Амите. — Мы кто — христиане или евреи?
Оказалось, что все ее одноклассники говорят о грядущих праздниках — одни о Рождестве, другие о Хануке. Им подарят подарки, они будут праздновать с родными и близкими. Но когда у Каники спросили, что она будет праздновать, она растерялась.
–?Мы индусы, — объяснила Амита.
Среди самых трудных вопросов, которые стоят перед иммигрантами, — придерживаться ли и в Америке традиций и образа жизни той культуры, которую ты оставил дома, и если да, в какой степени вплетать ее в новую жизнь. «Ассимиляция» — слово в иммигрантских общинах очень важное. Иногда мы так сильно хотим, чтобы нас считали самыми настоящими американцами, что готовы забыть, похоронить культуру родной страны. Многие хотят оставить прежнюю жизнь в прошлом. У меня в Бостоне, например, есть коллега, которого зовут Роджер Камер. А в Индии его звали Радж Кумар. Однако чаще все-таки бывает, как у нас в семье — а мы хотели так или иначе сочетать индийское наследие с американским образом жизни. Мы хотели, чтобы наши дети понимали, каково их происхождение, и уважали его. А иногда традиционные пути очень даже себя оправдывают, даже в Америке, что наглядно доказал Дипак, когда пропагандировал аюрведу.
Нет ничего важнее, чем понимать, кто ты есть. Когда мы приехали в Америку, индийцев там было сравнительно мало, и держались они тише воды ниже травы. На слуху у американской общественности было совсем немного индийских имен. В сущности, одним из первых, кто привлек внимание к индийским иммигрантам, был мой брат. Парадокс состоит в том, что для этого он разъяснил западным людям преимущества традиционной индийской медицины, к которой мы в юности относились с крайним скептицизмом.
Камика задала свой вопрос, потому что почувствовала, что не такая, как все. Мы ей объяснили, что индусы празднуют не Рождество и не Хануку, а Дивали, праздник огней, символизирующий победу бога Рамы надо злом. В Индии это особый день. Даже бедняки дарят друг другу подарки, все нарядно одеваются. А Дипак, например, родился в Дивали, потому его так и назвали. Мне вдруг пришло в голову, что Канике, наверное, Дивали кажется не таким важным праздником, как Ханука или Рождество, поскольку в этот день в школе не отменяют уроки. Мы обычно праздновали его на выходных. Однако с этого дня мы с Амитой решили, что будем отмечать его в тот самый день, на который он падает. Я пошел в индийский магазинчик и купил красочный календарь со всеми религиозными праздниками. И в ближайшие несколько лет мы в Дивали брали отгул, не отводили детей в школу, устраивали им праздничный обед и дарили подарки. И даже запускали фейерверки во дворе (очень осторожно). На следующий день дети шли в школу, и друзья спрашивали у них, почему их не было.
–?Мы праздновали Дивали, — весело отвечали они, а потом рассказывали, что это за праздник.
Еще мы отвечали Холи, праздник прихода ярких красок весны после серой зимы, — как положено, обсыпая друг друга разноцветной пудрой.
При этом мы всячески подталкивали детей к тому, чтобы праздновать все праздники их друзей. Амму вышла замуж за чудесного человека, католика Жозефа Секейру, и мы с семьей каждый год ходили к ним на Рождество. Для нас это был праздник веры, добрых дел и самопожертвования, безо всяких религиозных коннотаций. В какой-то год у наших детишек была няня-ирландка, и мы попросили ее помочь нам поставить и украсить елочку у нас дома. На Пасху мы красили яйца и созывали соседских ребятишек на традиционную игру — мы прятали яйца по всему дому, а дети должны были их искать, кто больше найдет. И часто ходили на бар-мицвы и делали детям карнавальные костюмы на Хэллоуин. Огромный плюс ассимиляции — то, что у тебя больше поводов для праздника, больше радости в жизни.
Пожалуй, в Америке нам не хватало лишь одной стороны индийской жизни — постоянного общения с родственниками, и ближними, и дальними. Мы с удивлением обнаружили, что родственные узы в Америке совсем не так прочны, как в Индии. И нашим детям очень недоставало любви и внимания дядюшек и тетушек — огромной дружной семьи, легенд, которые передают из поколения в поколение. Это помогало воспитать сильное чувство принадлежности к семье и культуре, чувство того, кто ты есть и откуда ты родом. Здесь дети были этого лишены.
Наша родственница Ашима прожила в Америке несколько лет, но в конце концов решила вернуться в Индию. Дипика, ее сестра, объясняла мне:
–?Когда мы искали дом в Сан-Франциско, то дама-агент привозила нас в очередное прекрасное место и объясняла, что дом и его окрестности хороши тем, что здесь ни звука не слышно. А это всерьез меня пугало — я хотела слышать звуки. Мы выросли в постоянном шуме и хаосе, привыкли, что в доме постоянно толчется куча народу!
Ашима, жившая в Мумбаи, приехала к Дипике в гости.
–?Мне показалось, что Сан-Франциско — прелестный город, — вспоминает она. — Там все было такое красивое, но я никак не могла привыкнуть к тишине в доме. Постоянно чудилось, что меня вот-вот все бросят.
Когда умер отец Ашимы и Дипики — мой дядя Раттан-чача, — сестры решили, что одной из них надо вернуться в Дели, чтобы ухаживать за матерью. Однако в конце концов в Дели перебрались обе, и теперь вся большая семья — пятнадцать человек — живет вместе в одном большом доме.
–?Это прямая противоположность моей жизни в Калифорнии, где мы с мужем и ребенком жили в очаровательном пригородном домике втроем. А теперь в нашем доме впору снимать реалити-шоу — пятнадцать человек носятся туда-сюда и то и дело налетают друг на друга! Зато мы счастливая семья.
Чтобы это восполнить, мы поступили по примеру многих иммигрантов: поселились рядом с другими индийцами и создали сплоченную общину. Когда мы только приехали в Бостон, то жили в Джамайка-Плейн в доме на тридцать квартир, наполовину заселенном индийскими семьями. В основном это были семьи врачей. Поскольку в Америку и конкретно в Бостон переехало много индийских докторов, мы сразу очутились в большой дружеской компании, часто собирались вместе, наши дети дружили, мы вместе отмечали индийские праздники. Нашими соседями были Чандр и Канта Лаголь, Мадан и Пикки Зутши, Радж Чавла. Мы дружим и делимся опытом вот уже почти сорок лет.
А еще, поскольку мы были люди состоятельные, то старались как можно чаще ездить с детьми в Индию. Именно там дети по-настоящему понимали, что такое наше индийское происхождение. Они общались с нашими родными, ели традиционные блюда, одевались в индийские наряды, играли в индийские игры, слышали разговоры на родном языке и народную музыку. А еще — видели заклинателей змей, бродящих по улицам коров, ездили на слонах, сталкивались с нищетой, подобной которой в Америке не увидишь.
А мои родители, их бабушка и дедушка, научили их там полной, безусловной любви и показали, что такое сердце Индии.
Мой сын Бхарат помнит, как сидел в комнатке за кухней на первом этаже дома моих родителей.
–?Там бабушка играла на аккордеоне, а дедушка держал библиотеку, — рассказывает он. — Как было здорово сидеть там и листать комиксы «Амар Читра Катхас», где пересказывается вся индийская мифология — говорится о святых и праведниках, о богах и богинях, о благородных воителях.
–?Как-то раз я сидел там с дедушкой, и он объяснял мне, что такое рай и ад. Мы были вдвоем, и эту беседу я никогда не забуду. Согласно индуистской философии, говорил дедушка, физически ни рая, ни ада не существует. Это лишь состояния сознания. А потом рассказал мне притчу: один разбойник шел по лесу и встретил монаха. Он спросил монаха, что такое рай и ад. Монах оглядел его с ног до головы и ответил: «Я — праведный монах. Зачем мне тратить минуты моей жизни на то, чтобы учить гнусного негодяя вроде тебя, что такое рай и ад?» Разбойник страшно разозлился. Вытащил меч и занес над головой. И уже хотел отрубить монаху голову, когда монах обронил: «Вот это — ад». Разбойник остолбенел. Выронил меч и преисполнился благодарности, любви и сострадания к монаху, который рискнул жизнью, чтобы разъяснить ему, что такое рай и ад. И радостно улыбнулся монаху. Тогда монах снова поглядел на него и тихо сказал: «А это — рай».
Мы были убеждены, что для наших детей очень важно сохранить как можно больше индийских традиций. Мы хотели дать им культурное образование. Иногда им было довольно трудно разобраться, кто они на самом деле. Каждый раз, когда они с этим сталкивались, мы им напоминали, как им повезло, что они воспитаны сразу в двух культурах, пусть даже временами им непросто это принять. Одно время они ходили в школу, где кроме них не было ни одного индийца. Это оказалось им тяжело, дети не любят быть не такими, как все.
При любой возможности мы старались рассказывать о популярных аспектах индийской культуры и маленьким американцам. Например, когда Каника была в третьем классе, Амита ходила к ней в школу и целый день учила девочек драпироваться в сари — им ужасно понравилось. Наша дочь Прия ходила в школу индийского классического танца под названием «Бхарап-Натьял». Мы несколько лет возили ее на занятия каждую субботу. На шестнадцатилетие мы устроили ей арангетрам и пригласили целую толпу ее друзей. Арангетрам — это индийский праздник совершеннолетия вроде бар-мицвы у иудеев или «счастливого шестнадцатилетия» у американцев-христиан, а разница состоит в том, что юная девушка должна показывать свое мастерство танца в течение нескольких часов. Наши друзья-американцы были просто потрясены и очарованы.
–?Когда она подаст документы в университет, пошлите туда запись ее выступления, — сказал один из них. — Это откроет ей дорогу в любое заведение Лиги Плюща.
Все наши дети занимались американскими видами спорта. Наш сын Бхарат играл в бейсбол, баскетбол и теннис, дочки — в теннис, софтбол и немного в хоккей на траве. Один раз, когда мы с детьми ездили в Индию, Прия захотела поиграть с двоюродными братьями и сестрами в крикет и, ударив по мячу, тут же бросила биту и кинулась бежать, как положено в софтболе. Братья подняли ее на смех.
Думаю, наши попытки ассимилировать детей оказались вполне успешными — настолько, что Бхарат, страстный фанат бейсбольной команды «Бостон Ред Сокс», сказал мне как-то раз: «Мне бы полагалось считать главным врагом пакистанскую крикетную сборную, а для меня главный враг — “Янки”!»
Когда он учился в Нью-Йоркском университете, то жил на одном этаже примерно с девятью индийскими студентами. В первый же день к нему постучалась девушка-индианка и спросила, откуда он.
–?Из Бостона, — ответил Бхарат.
–?Нет-нет, откуда ты на самом деле? — спросила девушка.
Тут он решил, что понял ее.
–?Из Вестона, это под Бостоном.
Тогда девушка объяснила, что хотела узнать, из какой области Индии приехала его семья.
–?Родители из Нью-Дели, — сказал тогда Бхарат.
Вскоре он обнаружил, что другие юные индийцы, его соученики, считали, что быть индийцем — значит говорить на родном языке и знать популярные болливудские фильмы и индийскую музыку. Всего этого Бхарат не знал и не умел. Для него быть индийцем значило разбираться в мифологии и сохранять тесную связь со своей индийской родней.
Для Прии обрести национальное самосознание означало стать вегетарианкой. Миллионы индийцев не едят мяса, однако это всегда было личным делом каждого. Например, в индийских ресторанах очень часто подают много мясных блюд. Пока наши дети были маленькие, они ели мясо. Но подростком Прия сначала перешла на курятину и рыбу, а после поездки в Индию в 1997 году окончательно стала вегетарианкой. Ее интересовала карма животных, и для нее решение не есть мяса — это своего рода личная молитва. Можно сказать, что это специфически индийский ход мыслей.
Дома у нас говорили по-английски, и это казалось естественным: ведь именно на этом языке с детства говорили мы с Амитой. Мы не требовали, чтобы наши дети учили хинди. Однако когда нам хотелось обсудить что-то по секрету от детей, мы переходили на хинди. Это был наш тайный язык, однако оказалось, что у этой привычки есть свои минусы.
Во время одной поездки в Индию мы с Амитой в магазине обсуждали, сколько мы готовы потратить на красивый настенный коврик со сценой охоты. Продавец назвал цену. Амита повернулась ко мне:
–?Йе хамара бевакуфбана ре! — сказала она на хинди, что значит «Этот парень за дурачков нас держит!»
Я улыбнулся ей и вполголоса напомнил:
–?Мы в Индии. Этот юноша говорит на хинди лучше нас с тобой.
Продавец стоял и ухмылялся, глядя на нас. Я сказал, что мы пойдем погуляем, подумаем и скоро вернемся.
–?Нет, — ответил он, — останьтесь, пожалуйста, я сейчас вернусь.
И через минуту вернулся с чаем и печеньем.
В общем, коврик теперь красуется на стене нашей гостиной.
Думаю, все родители-иммигранты тревожатся, хорошо ли приспособятся к американской жизни их дети, особенно если уже по их внешности заметно, что они принадлежат к другой культуре — как видно это по лицам наших детей. Так что нам с Амитой было приятно, что наши дети уже в пределах одного поколения стали почти совсем настоящими американцами.
Они не говорили на хинди, поэтому им было трудно общаться с индийской родней, и тогда они освоили так называемый «хинглиш» — уличный жаргон, в котором английский и хинди перемешаны в каждой фразе; детям он почему-то дается легче всего. Во время поездок в Индию дети поначалу терялись от того, какой любовью окружали их в большой семье. Им было трудновато привыкнуть, что все хотят их обнять и расцеловать. Двоюродные братья и сестры прозвали их «ABCD» — это сокращение от «American-born confused desi» — «родившиеся в Америке бестолковые desi», то есть индийцы.
Смотреть, как наши дети приспосабливаются к культуре, в которой нас воспитали и которую мы хотели им привить, было несказанно интересно. В Индии все было для них новым и незнакомым, особенно еда. Мы уговаривали их по крайней мере все попробовать, даже то, что продавали разносчики на улицах, а в результате у них неизменно приключалось расстройство желудка — что частенько бывает, когда турист из развитой страны приезжает в развивающуюся. В Дели эту хворь называют «делийским брюхом», в других краях — по-разному: «местью Монтесумы», «ацтекской пляской», «гонконгским псом», «пунским сортиром», «касабланкской напастью», а в России — «приступом троцкизма». Когда эта неприятность приключилась и со мной, я понял, что стал истинным американцем.
Детям нравилась вся эта красочная индийская экзотика, однако кое с чем они никак не могли примириться, особенно с бедностью. В США нищету легко скрыть, американцам повезло: нам почти никогда не приходится прямо иметь дело явной, откровенной нищетой. А в Индии все не так, и детям было трудно это понять. Они были из общества богатства и изобилия — а тут видели, как их ровесники живут прямо на улицах, прикрываются грязными лохмотьями, выпрашивают крохи съестного. Однажды, когда мы притормозили у светофора, машину окружили чумазые ребятишки, один тащил на руках грудного младенца, и они совались в машину и выпрашивали хоть несколько рупий — сущие гроши на наши деньги. Как объяснить такое детям, которые выросли в Америке, да так, чтобы они что-то поняли?!
Кроме всего прочего, нам было трудно, потому что мы и сами не знали верного ответа. Когда растешь в Индии, бедность воспринимается как что-то само собой разумеющееся, неотъемлемая составляющая жизни, с течением времени ее вообще перестаешь замечать. Однако когда возвращаешься в Индию, пожив в Америке, впечатление получаешь сокрушительное. К такому невозможно подготовиться. Моя коллега и приятельница Гита Вилд с мужем Найджелом были в Индии во время праздников и поехали в Агру посмотреть Тадж-Махал. Какой-то малыш пристал к ним и требовал купить у него деревянных верблюдиков с блестками. Бежал за Гитой, теребил ее за рукав. Она хотела его прогнать.
–?Тогда он остановился и поглядел на меня, — вспоминала Гита. — Этот кроха лет десяти, с огромными карими глазами, сказал: «Для вас это сущие гроши. Вам это ничего не значит. А для меня это счастье».
Она купила двух верблюдиков.
Мы часто обсуждали с детьми, насколько случайны обстоятельства нашего рождения. И объясняли, что есть вещи, которые мы не можем контролировать. Родись тот нищий попрошайка в другой семье, и жизнь у него сложилась бы совершенно иначе. И мы по возможности старались, чтобы дети чувствовали, что некоторым образом ответственны за судьбу этих людей.
–?Очень страшно, — призналась Каника во время одного такого разговора. — Когда я вижу моих ровесников, то сразу думаю, как такое может быть? Смотрю на нищего — и очень трудно удержаться от мысли, что на его месте вполне могла бы оказаться я сама.
А моя дочь Прия как-то сказала:
–?Ощущаешь полную беспомощность. Так хочется помочь всем этим людям, только непонятно, как именно.
Да, говорили мы детям, в этом действительно есть трудность: бедность — проблема такого масштаба, что в одиночку и правда ничего не изменишь. Надо просто делать все, что можешь, чтобы помочь окружающим, и чтобы тех, кому ты помог, было как можно больше. Например, когда Прии было девятнадцать лет, она провела в Индии целое лето — преподавала английский в школе для детей с протезами рук и ног.
Кроме того, во время поездок в Индию дети сталкивались с духовностью совсем иного рода, чем в Америке. Многие американцы склонны скептически относиться ко всему, что не воспринимается физическими органами чувств, а в индийской культуре мистика в порядке вещей. Может быть, дело в том, что наших детей с ранних лет приучали к медитации, но так или иначе они всегда относились ко всему подобному с большим интересом. Как-то раз Прия отправилась с тетушкой и двоюродными сестрами в паломничество в один горный гарнизон. Чтобы добраться туда, надо было идти по довольно узкой тропе на склоне горы. Перед ними шел слепец, который нащупывал дорогу тросточкой. Он был один и шел по самому краю. Один неверный шаг — и он рухнет с высоты трехсот футов в ущелье и неминуемо погибнет. Однако, как вспоминает Прия, он шел совершенно спокойно и уверенно.
–?Он молился Богу, каждый его шаг был молитвой, — рассказывала она мне. — Мы смотрели на него долго-долго. Нам было страшно за него, однако в своей преданности Господу он был так прекрасен, что мы заплакали.
Думаю, в каждом из нас живет тайное желание поверить, что в мире есть такое, о чем мы и не подозреваем. Ведь так часто случаются события, которым невозможно найти научного объяснения. Тропа, которой идет Дипак, ведет именно в этом направлении. А когда мы были маленькие и жили в Индии, то видели и слышали живые примеры подобного — например, монаха, который провел под землей в гробу несколько дней. Но еще мы знали, что многие подобные «святые» — настоящие мошенники. То ли жизнь в Америке заставила меня об этом забыть, то ли всем нам просто хочется верить, что человеческое сознание обладает волшебной силой. Так или иначе, во время одной нашей поездки в Индию мы с Амитой взяли моих родителей, своих детей и детей Дипака и Риты — Гаутама и Маллику — в Кашмир на праздник. Они все пошли в какой-то магазин за покупками, а я остался ждать снаружи. Маллика побежала в соседнюю лавочку за лимонадом. И вот стою я один-одинешенек, и ко мне подходит монах в шафрановом одеянии. Открывает «Бхагавад-Гиту», пристально глядит мне прямо в лицо и говорит на хинди:
–?Ты живешь за границей, да?
То же мне откровение, подумал я. На мне западная одежда, в том числе кроссовки «адидас», так что не очень-то трудно вычислить, что живу я на Западе. Я уже хотел прогнать монаха, но тут он продолжил:
–?Ты врач.
А вот это было уже интересно. Едва ли по моему внешнему виду можно было догадаться, какая у меня профессия.
–?У тебя трое детей, имя твоего сына созвучно названию Индии.
Моего сына, напомню, зовут Бхарат, а другое название Индии — Барат. Я совершенно не представлял себе, как монах все это проделывает, но впечатление было сильное.
–?Ты живешь в Бостоне, в Массачусетсе, и работаешь в Гарвардской медицинской школе! — окончательно добил меня монах.
Вот это было уже совсем непонятно. Откуда он это знает?!
Тут подошел мой отец — воплощение здравого смысла — и увидел, что происходит.
–?Не попадайся на эту удочку, — предупредил он меня по-английски. — Если он попросит денег, не давай.
Поздно. Я был зачарован. Если это трюк, то очень эффектный.
–?Дай сто рупий, — потребовал монах (это примерно два доллара). Я дал ему деньги, и монах продолжил:
–?Ты очень любишь теннис.
Я кивнул.
–?Недавно ты был в Англии, в Манчестере.
–?Да и нет, — отозвался я. Это было первое неверное высказывание. Я выиграл много теннисных турниров, однако в Манчестере не бывал.
Монах улыбнулся, по-прежнему уверенный в себе, и поправился:
–?Значит, скоро поедешь в Манчестер.
После чего потребовал, чтобы я дал ему тысячу рупий — примерно двадцать пять долларов. Я наотрез отказался, но он повторил свое требование, глядя на меня — точнее, сквозь меня — гипнотическим немигающим взглядом.
–?Нет, — твердо сказал я. Мне живо помнились шарлатаны, которых я видел в детстве. — Уходи. Следуй своей дорогой. Мир тебе.
Он ушел, и тут из лавчонки вышла моя племянница со своей шипучкой.
–?Чота-папа, — спросила она (это слово значит «маленький папа» или «младший папа». Мои дети называют Дипака «старший папа»). — Чота-папа, чего он от тебя хотел?
–?Очень странно, — признался я. — Он знал, что я врач, живу в Бостоне, у меня трое детей и я работаю в Гарварде.
–?И правда, странно, — сказала Маллика. — Понимаешь, когда я покупала лимонад, ко мне подошел какой-то человек и спросил, кто ты такой. Я ответила, что ты мой дядя. Тогда он стал выспрашивать у меня все о тебе, задавал те самые вопросы, а все, что я говорила, повторял на хинди, ни к кому не обращаясь.
Я расхохотался — мне было смешно и оттого, что я так хотел поверить монаху вопреки всем научным данным, и оттого, что меня, оказывается, так легко провести. Вот она, Индия, которую я знаю и люблю, где многое совсем не то, чем кажется!
Мы виделись с родственниками не только во время поездок в Индию, но и когда они сами приезжали в Америку навестить нас. Это позволяло нам взглянуть на Америку глазами индийцев. Детишки обожали парки развлечений, которых в Америке полным-полно. Кроме того, их поражало, как много американцы едят и сколько в этих парках толстяков. Когда они немного подросли, то стали пленниками культуры торговых центров и любили ходить туда с двоюродными братьями и сестрами. И как мы ни старались привить своим отпрыскам если не любовь, то хотя бы уважение к индийской музыке, до появления в Индии канала «МТV» наши дети записывали кассеты с самыми свежими хитами и отправляли двоюродным братьям и сестрам в Индию.
Их родители были потрясены тем, как в Америке все на первый взгляд легко и просто. До середины девяностых, когда повсюду появились мобильные телефоны, в Индии было очень трудно установить домашний телефон, иногда приходилось ждать по году и больше. А Дипак обожал показывать гостям технические диковины вроде электрической двери в гараж: можно открыть дверь, даже не вылезая из машины! Однако для большинства взрослых гостей главным парком развлечений стали большие мелкооптовые супермаркеты вроде «Костко». Когда мы ходили с ними по проходам, я всегда вспоминал наш с Амитой первый поход в американский супермаркет, который был заметно меньше этих «складов самообслуживания». Когда в Индии появились микроволновые печи, наши родственники всегда запасались огромными коробками кукурузы для попкорна и увозили их на родину.
В результате такого воспитания наши дети всегда считали себя полуамериканцами-полуиндийцами или индо-американцами. И хотя в Индии по-прежнему распространены браки по сговору, мы с нашими детьми никогда даже не заговаривали о подобном. Однако получилось так, что Каника, например, вышла замуж за нашего очень дальнего родственника Сарата Сети, с которым ее познакомили на семейном празднике. Когда бабушка ее будущего мужа болела, то всегда обращалась к моему отцу — дедушке Камики. А Рита, жена Дипака, — двоюродная сестра свекрови Каники. В индийских семьях так бывает часто, даже в Америке. Когда Каника с Саратом начали встречаться, то сначала решили держать все в тайне, на случай, если у них ничего серьезного не выйдет. Когда Амита узнала, с кем встречается Каника, то поначалу несколько огорчилась: мол, мы совсем его не знаем. Но у меня отношение к этой истории с самого начала было самое оптимистическое: я был уверен, что полюблю будущего зятя с первого взгляда, ведь он был заядлым игроком в гольф!
С нашим сыном Бхаратом тоже произошла занятная история. Несколько лет назад он жил и работал в Сингапуре и узнал, что в этой культуре существует вполне определенная неофициальная иерархия. Имя и внешность сразу выдавали в Бхарате индийца, а это помещало его на вполне определенный уровень, довольно низкий, однако стоило ему начать говорить, как все сразу слышали его американский акцент и понимали, что на самом деле он американец, а американцы в Сингапуре стоят гораздо выше и по социальной, и по карьерной лестнице.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.