Глава седьмая

Глава седьмая

У Мэри Бонд все трепетало внутри, словно в душе у нее порхала целая туча бабочек. Она с опаской смотрела то на доктора, то на мужа, а то на Алана, который крался по ступенькам вслед за ними. Вялым жестом она пригласила доктора в гостиную, куда позволялось входить только почетным гостям. Бонд-отец сказал:

— Ну-ка, Алан, живо марш в свою комнату.

Но тут вмешался Доктор, который сказал:

— Но, мистер Бонд, Алан больше всех других сторон заинтересован в нашем соглашении. Я решительно полагаю, что ему следует присутствовать при нашем разговоре. В конце концов, он уже не ребенок, он приближается к тому возрасту, когда многие уже учатся в колледжах. Будем надеяться, что та же участь ожидает и его!

Неохотно уступая, Мартин кивнул, и все четверо сели, причем мать скромно положила свои руки на колени.

— Доктор Томпсон, как видно, думает, что у нашего парня чердак забит не мозгами, а золотом, — сказал Мартин Бонд. — Он решил поговорить с нами, потому что считает, будто Алан должен стать доктором. Я даже не знаю, что тут сказать.

Мать сидела неподвижно, не проронив ни слова. И тогда заговорил доктор Томпсон.

— Знаете, миссис Бонд, — сказал он, — в жизни порой случаются очень странные вещи, когда людям вдруг кажется, что они непременно должны что-то сделать, хотя они и сами не знают, зачем это им нужно. Взять к примеру Алана, — указал он рукой на мальчика. — У него с детства было очень сильное чувство, что он должен посвятить себя медицине. Это ощущение настолько сильно, что почти превратилось в одержимость. И когда мы встречаем мальчика либо девочку, которые мечтают о своей карьере с тех самых пор, как они только начинают говорить, то это убеждает нас в том! что Милостивый Бог, должно быть, сообщает нам Свою волю, либо намеревается сотворить чудо, или что-то еще. Хотя я не берусь утверждать, будто это истинно так.

Он посмотрел на них, чтобы понять, внимательно ли они его слушают, а затем продолжил:

— Я рос сиротой и воспитывался в сиротском приюте. И, мягко говоря, в этом приюте мне жилось несладко, поскольку люди, которые там были, считали, что я как-то уж слишком сильно отличаюсь от других. А все потому, что у меня тоже было определенное призвание. Этим призванием была именно медицина. И несмотря ни на что, я все-таки пришел в медицину и весьма преуспел в ней.

Родители сидели молча. Казалось, было слышно, как монотонно стучат их мозги, перемалывая скопившиеся внутри черепных коробок мысли. Наконец Мартин Бонд промолвил:

— Да, доктор, да, я согласен со всем, что вы говорите. Мальчик должен иметь свой шанс в жизни. У меня такого шанса никогда не было, и поэтому мне приходится драться за то, чтобы иметь возможность вовремя платить по счетам. Но доктор, — он очень суровым и долгим взглядом посмотрел на доктора Томпсона, — поймите, мы люди бедные, нам приходится много трудиться, чтобы каждый месяц оплачивать счета. Если мы не будем платить по счетам, то не сможем получить новых поставок. А если мы не сможем получать новых поставок, то тогда, черт возьми, мы обанкротимся. Так скажите, как нам обеспечить учебу Алана? Это нам не по карману — и все тут.

Мартин шлепнул себя по колену, словно желая сказать, что на этом разговор окончен — баста. Алан сидел удрученный. Он делался все мрачнее и мрачнее.

«Если бы я жил в США, — думал он, — то смог бы найти себе работу на неполный день, чтобы остальное время посвящать учебе. И тогда я мог бы как-то прожить. Но в этой стране… Да, здесь такие бедные парни, как я, вряд ли могут на что-то надеяться».

Доктор Реджинальд Томпсон думал. Он опустил руки в карманы брюк, вытянул ноги и сказал:

— Ладно, как я уже говорил вам, у меня была трудная жизнь, и я сделал то, что, полагаю, должен был сделать. Наверное, сейчас я должен помочь Алану. И поэтому я предлагаю вам следующее, — он обвел всех взглядом, чтобы убедиться, что его внимательно слушают. И это действительно было так. Алан смотрел на него в упор. Бонд-отец уже не выглядел столь непреклонным, а мама Бонд перестала теребить свои пальцы. Удовлетворенный тем, что он увидел, доктор продолжил:

— Я холостяк. У меня, знаете ли, никогда не хватало времени на женщин. Я слишком увлекался наукой, исследованиями и всем, что с этим связано. Так что я остался холостяком, что позволило мне сэкономить солидную сумму денег. Я готов вложить часть этих денег в Алана, если он сможет убедить меня, что из него действительно получится хороший врач.

Мэри Бонд сказала:

— Это было бы замечательно, доктор. Мы пытались получить страховой полис, который помог бы покрыть расходы на обучение Алана, но не нашли такого полиса, который пришелся бы по карману таким небогатым людям, как мы, или, точнее сказать, таким беднякам, как мы.

Доктор молча кивнул, а затем сказал:

— Хорошо, считайте, что он уже включился в учебный процесс. Тем более что директор школы имеет чрезвычайно высокое мнение о его способностях. К тому же он получает право на бесплатное обучение на подготовительном отделении медицинской школы Сент-Мэгготс, в которой, кстати, учился и я. И было бы очень желательно, чтобы он поселился в этом учебном заведении. Однако эта стипендия не покроет иных затрат. Поэтому вот что я сделаю.

Он сидел, то, втягивая щеки, то, раздувая их, а затем повернулся к Алану и сказал:

— Вот что я сделаю, Алан. Я возьму тебя в Музей Джона Хантера,[22] что находится в Королевском хирургическом колледже. Мы пробудем там целый день, и если с тобой не случится обморок либо нечто подобное, тогда мы сможем быть уверены в том, что из тебя получится настоящий врач.

Он немного помолчал, а затем продолжил:

— Я могу предпринять и еще один шаг. Я возьму тебя в прозекторскую комнату, где повсюду лежат человеческие трупы и их части. Если их вид вызовет у тебя недомогание, значит, можешь вычеркнуть себя из когорты врачей. Если ты меня убедишь, то, так и быть, — мы с тобой станем партнерами: ты получишь право на бесплатное обучение, и я оплачу все издержки. А сделавшись квалифицированным врачом и став на ноги, ты сделаешь то же самое для какой-нибудь другой несчастливой души, чья цель окажется недостижимой из-за отсутствия возможностей или денег.

Алан чуть и впрямь не упал в обморок от облегчения и счастья, но тут Бонд-отец медленно произнес:

— Все это хорошо, доктор, но мальчик нам нужен здесь, чтобы, так сказать, обеспечивать поставки товара в наш магазин. Все это время мы содержали его, но теперь он должен сделать что-то для нас. А если он застрянет в этом своем — как его там — колледже и будет жить там, купаясь в роскоши, то, что же станется с его несчастными родителями? Вы что же, думаете, что я, отстояв день за прилавком, должен буду еще и за товаром бегать?

Потрясенная этими словами, миссис Бонд сказала:

— Но Мартин, Мартин! Ты разве забыл, что, пока не родился Алан, мы с тобой управлялись вдвоем?

— Да ничего я не забыл, — сердито сказал Мартин, — и не намерен забывать. Однако я помню еще и то, что мальчишка жил с нами все эти годы. Мы его кормили, поили, а теперь, когда у него все есть, он уходит от нас. Радуйтесь все: он, видите ли, торопится доктором стать. Помяни мое слово — мы с тобой его сейчас последний раз-то и видим, во как!

Мартин Бонд сцепил свои руки так, словно он хотел задушить кого-то. И вдруг его словно прорвало:

— А какая здесь ВАША выгода, доктор Реджинальд Томпсон? С чего это вдруг вы принимаете такое участие в судьбе мальчишки? Очень мне это любопытно. Люди, знаете ли, ничего не делают для других, если не видят в том своей выгоды. В чем же тогда ваша выгода?

Доктор Томпсон громко рассмеялся, а затем сказал:

— Господь с вами, мистер Бонд, вы только что помогли мне убедиться, что ваш сын и вправду необычный парень! Вы всегда думаете лишь о том, какую выгоду из чего бы то ни было можно извлечь. А ваш сын думает о том, как он, будучи врачом, сможет помочь другим людям. Вы хотите знать, в чем моя выгода, мистер Бонд? Хорошо, я вам отвечу. Мои чувства совпадают с чувствами вашего сына. И сейчас у меня есть сильное ощущение, что я должен ему помочь. Не спрашивайте меня почему. Мне это самому не известно.

А если вы подумали, будто я домогаюсь вашего сына в сексуальном плане, тогда, мистер Бонд, вы глупее, чем я о вас думал. Если бы я захотел, у меня было бы столько мальчиков или девочек, сколько мне было бы угодно. Но покамест я хочу помочь Алану во имя того, что мне известно. Во имя того, что всегда хранится глубоко в моем подсознании и никогда не всплывет на поверхность. Но если вы не желаете, чтобы вашему сыну помогали, мистер Бонд, то я подожду, пока ему исполнится двадцать один год. И пусть тогда будет несколько поздновато, но я увезу его отсюда. Ладно, я ведь пришел к вам не для того, чтобы спорить. Если вы не хотите продолжать разговор на эту тему, то я уйду.

Доктор Томпсон поднялся, и вид у него при этом был весьма свирепый. Его лицо раскраснелось, и, казалось, он готов был выбросить Мартина Бонда из его же собственного окна.

Мартин Бонд пошевелил пальцами, теребя ими полы своей куртки, а затем сказал:

— Хорошо, допустим, я сказал не подумав. Но я в толк не возьму, как мы будем ночью таскать в магазин картошку и все такое… Нам, знаете ли, как и нашему мальчишке, тоже ведь надо на что-то жить.

Тут в разговор весьма поспешно вмешалась Мэри Бонд:

— Тише, Мартин, тише! Мы прекрасно справимся с этим. Мы легко можем нанять на работу какого-нибудь школьника, который этим займется. Это нам обойдется дешевле, чем, если бы нам пришлось содержать Алана.

Мартин Бонд медленно кивнул головой.

— Ладно, ладно, — с неохотой проговорил он. — А ты, — обратился он к сыну, — можешь идти. Но покуда тебе не исполнился двадцать один год, ты все еще под моим контролем. Гляди, хорошенько учись лекарскому ремеслу, а не то я тебе задам!

С этими словами отец резко повернулся и застучал каблуками по ступенькам, спускаясь в магазин. Мэри Бонд с извиняющейся улыбкой на лице обратилась к доктору Томпсону:

— Мне очень неудобно, что все так получилось, доктор. Мой супруг иногда бывает горяч. Он у меня, знаете ли, Овен!

Таким образом, дело было устроено. Доктор Томпсон и Алан договорились, что поедут в Музей Джона Хантера на следующей неделе, когда у доктора будет выходной. Затем доктор ушел домой, а Алан отправился в свою комнату, чтобы позаниматься.

— А, привет, Алан! — сказал доктор Томпсон, когда неделей позже Алан появился у него в операционной. — Входи! Сейчас мы с тобою попьем чаю, а затем сядем в машину и поедем на бульвар Линкольнз Инн-Филдз.

Они попили чаю с печеньем, после чего доктор сказал: — А теперь, парень, думаю, тебе нужно кое-куда сходить, поскольку нас ожидает столь сильное удовольствие, после которого, боюсь, ты можешь испачкать мой прекрасный чистый автомобиль!

Алан покраснел и поспешно направился в ту самую маленькую комнатку, куда даже короли ходят пешком!

Затем доктор Томпсон повел Алана за собой по дорожке, которая пролегала вдоль тыльной стороны дома к месту, где был припаркован его автомобиль — старый добрый «моррис-оксфорд». Открыв дверцы автомобиля, он сказал:

— Садись, — и исполненный благодарности Алан уселся на пассажирское место. Алану не очень-то часто приходилось ездить в личном авто. Ему больше приходилось путешествовать на лязгающих трамваях и рычащих автобусах. Он жадно следил за тем, как доктор завел двигатель, подождал какое-то время, чтобы разогреть мотор, потом проверил заряд аккумулятора и уровень масла и выехал со двора.

— Ты знаешь, какой дорогой нам лучше ехать? — насмешливо поинтересовался доктор.

— Видите ли, сэр, — довольно робко ответил Алан, — я ознакомился с картой и полагаю, что вы поедете по улице Ист-Индия-Док-Роуд, а затем — по мосту Ватерлоо.

— Нет, — ответил доктор. — Тут я тебя «купил», ни по каким мостам мы не поедем. Ты хорошенько запомни маршрут, поскольку, если мои планы осуществятся, тебе придется довольно часто им ездить.

Алан как зачарованный рассматривал те места, что простирались за пределами его родного района Тауэр-Хамлетс. Ему не часто доводилось ездить по городу, но отчего-то у него возникло тревожное чувство, что во многих из тех районов, через которые они проезжали, он когда-то бывал. Наконец они свернули вправо, и по улице Кингзуэй попали в район Холборн. Потом они довольно долго ехали вдоль по Кингзуэй, после чего свернули на улицу Сардиния-Стрит, которая вела на бульвар Линкольнз-Инн-Филдз. Тут Доктор Томпсон неожиданно въехал в какие-то железные ворота и ловко припарковал машину. Выключив зажигание и вытащив ключ, он сказал:

— Вот мы и приехали, парень. Вылезай!

Вместе они вошли в парадную дверь Королевского хирургического колледжа, и доктор Томпсон дружеским легким кивком поприветствовал одного из стоявших здесь людей, одетых в униформу.

— Дела в порядке, Боб? — спросил его доктор и, бодро кивнув, направился дальше, в темный вестибюль.

— Пойдем! Сейчас мы повернем налево… Ах, погоди-ка — мне нужно кое-что тебе показать.

Он остановился и схватил Алана за руку:

— Здесь представлено нечто, от чего у тебя сейчас могут заболеть зубы. Это зубоврачебные инструменты, которыми пользовались в старину. Видишь — вон там, в стеклянном шкафу? Ну, как бы тебе понравилось, если бы кто-то решил выдернуть такой штуковиной твой коренной зуб?

Он весело хлопнул Алана по спине и сказал:

— А теперь посмотрим, что у нас там.

«Там» находилась большая — весьма большая — комната, сплошь уставленная застекленными шкафами, стеллажами и, конечно же, всякими полками, где находилось множество стеклянных банок. Алан с благоговейным страхом разглядывал все то обилие закупоренных в банки младенцев, утробных плодов и всяческих человеческих органов, которые, по мнению хирургов, должны были храниться здесь для изучения и для обучения студентов.

Они прошли вдоль одной из комнат и остановились у стеллажа, выполненного из хорошо отполированного орехового дерева. Доктор Томпсон взял с этого стеллажа какой-то ящик, и Алан увидел в нем два стеклышка, уложенные друг на друга в виде сэндвича. Между стеклышками виднелось какое-то ужасно грязное «нечто». Доктор Томпсон рассмеялся и сказал:

— В этой коробке содержится мозг, который был тонко нарезан таким образом, чтобы, взяв эту коробку и заглянув в нее, ты мог увидеть любую отдельную часть мозга. Смотри-ка, — он потянулся к другому ящику, потянул за ручку, и оттуда показался еще один стеклянный «сэндвич», указав на который доктор сказал:

— Считается, что именно отсюда ты получаешь свои психические ощущения. Интересно, каковы они у тебя? — затем он добавил: — Да и, мне не мешало бы разобраться в своих!

Доктор и Алан провели все утро в Музее Хантера, а затем доктор Томпсон сказал:

— Ну что ж, по-моему, нам пора перекусить, не так ли?

Алан давно уже чувствовал урчание в желудке и потому отнесся к этой идее весьма одобрительно. Они покинули музей и, сев в машину поехали в клуб, где мистера Томпсона, видимо, хорошо знали. Вскоре они уже сидели за столом и обедали.

— Теперь мы поедем в больницу, и я свожу тебя в прозекторскую, а там, как говорится, будь что будет.

— А что, разве в прозекторскую пускают всех так запросто? — несколько изумленно спросил Алан.

Доктор Томпсон рассмеялся и сказал:

— Нет, что ты, не приведи Бог! Но меня там знают как специалиста. И потом, у меня когда-то был свой медицинский кабинет на Харли-Стрит, но я не терплю низкопоклонства и не смог терпеть всю тамошнюю грязь. Я совершенно не выношу этих старых матрон, которые уверены в том, что если они достаточно заплатят, то их немедленно вылечат. К тому же они смотрят на врача как на какую-то инфузорию, — добавил он, покончив с обедом.

Вскоре автомобиль подвез их к крыльцу больницы и остановился в том месте, где парковка была разрешена только врачам. Доктор Томпсон и Алан оставили машину и через парадный вход прошли в регистратуру. Здесь доктор обратился к одному из находившихся здесь санитаров:

— Я хочу поговорить с профессором Дромдэри-Дамбкофф.

Санитар обернулся к телефону и, подняв трубку, что-то сказал в нее.

Вновь повернувшись к доктору Томпсону, он сообщил:

— Все в порядке, сэр. Профессор попросил меня проводить вас и вашего спутника к нему. Прошу вас пройти за мной.

Вместе они прошли по больничным коридорам, которые, как показалось Алану, простирались на бесконечное множество миль. Наконец они добрались до кабинета, на двери которого была видна табличка с именем профессора. Санитар постучал и открыл дверь. Доктор Томпсон и Алан вошли. Первой вещью, которую они увидели, была лежавшая на столе половина человеческого тела. Двое людей в белых халатах деловито что-то там вырезали. На мгновение Алан почувствовал, что внутри него происходит нечто странное, однако он быстро решил, что если он собрался стать доктором, то ему придется привыкнуть к подобным зрелищам. Поэтому он сделал резкое глотательное движение, дважды или трижды усиленно моргнул и полностью овладел собой.

— Это тот мальчик, о котором я вам говорил, профессор. Думаю, из него будет толк, — сказал доктор Томпсон, представляя Алана профессору.

Профессор пристально посмотрел на Алана и сказал:

— А, это хорошо, что вы уже здесь. Ну что же, давайте посмотрим, на что вы способны, — и вдруг он так странно захихикал, как девчонка. Бедный Алан ужасно смутился.

Какое-то время они просто стояли и разговаривали, пока профессор наблюдал за работой двух студентов. А затем Алана провели в невероятно холодную и ужасно зловонную прозекторскую. Здесь Алан не на шутку испугался, что может опозориться, если рухнет в обморок или испачкает пол своей рвотой. Но тут он опять вспомнил, что это его будущая работа, и приступ тошноты сразу прошел. Профессор двигался от одного трупа к другому. Поскольку лекции закончились и никого из студентов в прозекторской не было, то профессор стал обращать внимание Алана на отдельные интересные моменты, а доктор Томпсон внимательно следил за его реакцией.

— Ах, я есть глюпий башка! — вдруг сердито вскричал профессор, нагибаясь и поднимая упавшую на пол отрезанную руку, которую кто-то забыл под прозекторским столом.

— Студенты сейчас не такой, как есть в Германия, — они очень небрежный. Как они сметь ронять рука?

Все еще продолжая ворчать, он подошел к другому трупу и, ухватив Алана за руку, сказал:

— Возьми вот этот скальпель и сделай надрез отсюда досюда. Ты должен чувствовать, что значит резать человеческий тело.

Алан тупо взял протянутый ему скальпель, а затем, с внутренним содроганием, которое, как он надеялся, было не очень заметно, надавил острием ножа на мертвую плоть и сделал надрез.

— Твердый рука! У тебя твердый рука! — восторженно вскричал профессор. — Да, ти станешь хороший студент-медик!

Потом доктор Томпсон и Алан пили чай, и доктор сказал:

— Ну а теперь, несмотря на то, что ты столько сегодня повидал, тебе придется есть. Я был почти уверен, что увижу твою зеленую физиономию на полу подле прозекторского стола или что-нибудь в этом роде. Интересно, что с тобой будет, если в следующий раз я предложу тебе съесть почку на поджаренном тосте? Как думаешь, тебя стошнит при виде почки?

Алан рассмеялся. На душе у него теперь было легко, и он ответил:

— Нет, сэр, я чувствую себя как дома.

Потом они медленно возвращались в район Уоппинг, лавируя между толпами вечерних прохожих. Доктор Томпсон всю дорогу рассказывал Алану о своих планах — о том, что он стареет и очень устает, о том, что он будет заботиться об Алане и позволит ему пользоваться своим банковским счетом, чтобы тот зависел от родителей. Он говорил:

— Я не знал своих родителей. Я был сиротой. Но если бы мои родители поступали со мною так же, как с тобой твои, то, поверь мне, — я бы от них сбежал!

В тот вечер в семействе Бондов состоялся нелегкий разговор. Бонд-отец пытался не выдавать своего любопытства, однако он с большим вниманием слушал все, о чем рассказывал Алан. И, в конце концов, он сердито сказал:

— Хорошо, парень! Если хочешь, можешь убираться. Мы нашли другого мальчишку, которого заберем к себе, если ты нас покинешь.

Таким образом, все очень быстро устроилось. Алану предстояло поступить на подготовительное отделение медицинской школы при больнице Сент-Мэгготс, а затем если он преуспеет в учебе, то станет студентом этой школы. И Алан преуспел, учась на подготовительном отделении. Он хорошо успевал, входил в тройку самых лучших слушателей этого отделения и стал любимцем своих преподавателей. И вот настала пора, когда он закончил подготовительное отделение и был принят в число студентов медицинской школы, учившихся при больнице. Алан никогда не задумывался о том, что случится с ним завтра, поскольку любил перемены, а перемен в его жизни было очень много.

Больница Сент-Мэгготс находилась в старом здании, своей формой напоминавшем букву «U». В первом крыле буквы «U» находилось терапевтическое отделение, в основании этой буквы расположилась психиатрия, а хирургическое отделение располагалось во втором крыле. Конечно, учась на подготовительном отделении, Алан часто бывал в больнице, но он испытал особенно трепетные чувства в то утро понедельника, когда впервые пришел сюда. Он подошел к парадному входу и назвал себя, после чего санитар недовольно заметил:

— А, ты один из этих?

Затем он раскрыл свой гроссбух и стал не спеша листать страницы, слюнявя палец и оставляя на бумаге желтые никотиновые пятна. Наконец он сделал в гроссбухе какую-то пометку и сказал:

— Да, да, я про тебя знаю. Поднимись по лестнице вверх, поверни направо, а потом налево. Как войдешь во вторую дверь справа, спросишь доктора Эрика Тетли. Но поостерегись — он сегодня с утра не в духе!

Пожав плечами, санитар отвернулся. От удивления Алан на мгновение остановился — он думал, что люди проявят больше уважения к человеку, который собирался служить в этой больнице три или четыре года, будучи студентом-медиком. И он тоже пожал плечами, взял в руки свои чемоданы и поднялся по лестнице вверх.

На верхней площадке лестницы, у правой стенки маленького вестибюля стоял стол, за которым сидел какой-то мужчина.

— Кто вы? — спросил он.

Алан назвался. Санитар сверился со своей книгой и что-то написал на карточке, а затем сказал:

— Можешь оставить свои чемоданы здесь. А эту записку отнеси в кабинет доктора Эрика Тетли. Только стучи один раз и негромко — а уж после входи! А что дальше будет — зависит только от тебя.

Про себя Алан подумал, что здесь почему-то очень странно ведут себя с вновь прибывшими, тем не менее он взял у этого человека карточку и направился в указанный кабинет. Он постучал в дверь, вежливо подождал секунду или две, а затем тихо вошел. Прямо перед собой он увидел стол, заваленный бумагами, хирургическими инструментами и фотографиями женщин. Черная табличка с надписью «Д-р Эрик Тетли», сделанной белыми буквами, стояла в углу стола, а сам доктор, квадратный, словно шкаф, восседал на вертящемся стуле. Его руки были широко расставлены, а большими жирными пальцами он упирался в край стола.

Алан подошел к столу, слегка смущаясь немигающего взгляда доктора Тетли, и сказал:

— Сэр, я приехал поступать в Сент-Мэгготс. Мне велено передать вам эту карточку.

Доктор даже не пошевелился, чтобы взять карточку. Поэтому Алан положил ее перед ним на стол и сделал шаг, все еще испытывая на себе все тот же выматывающий душу пристальный взгляд.

— Храх! — хрюкнул доктор. — Да, старик Томпсон был прав. Я вижу, в тебе есть задатки порядочного человека, однако тебе необходимо немного вправить мозги, не так ли?

Тут он возвысил голос и во все горло рявкнул:

— Пол! Бонд пришел. Ты не мог бы зайти?

Только теперь Алан заметил, что палец доктора лежал на кнопке системы внутренней связи. Вскоре послышался шум, а затем в комнату влетел маленький неопрятного вида доктор с торчащими во все стороны волосами. На нем был белый халат, который доходил ему до лодыжек. Рукава халата были такими длинными, что доктор их то и дело засучивал. Он скорее был похож на старьевщика, чем на доктора.

— Ах, это Бонд? Ну и что мне теперь с ним делать? Целоваться, что ли?

Доктор Эрик Тетли фыркнул и сказал:

— Для начала тебе придется с ним повозиться, чтобы сделать из него нормального человека.

Доктор Пол помычал, перелистывая бумага Алана, и сказал:

— Ох, до чего же низко пал Сент-Мэгготс, если дошел до того, что принимает в свои стены сына торговца картошкой, который вознамерился стать дипломированным хирургом, либо практикующим терапевтом, или кем-нибудь вроде этого. Зачем это вам? Мало нам студентов из высшего общества — теперь нам продавцов картошки подавай, во как!

Алан был ошеломлен. Он был просто потрясен тем, что этот замызганный, неопрятный и жалкий на вид человек смел, говорить ему столь неприятные вещи. Однако он вспомнил, что ему предстоит здесь учиться, и промолчал. Но вдруг, взглянув на доктора Пола, он увидел веселые искорки в его серых глазах. Доктор сказал:

— Но что поделаешь, мальчик… Говорят, Иисус был сыном плотника, так, кажется? Я не очень-то доверяю этим слухам, поскольку сам я приверженец Моисея, — рассмеялся он и протянул Алану руку.

Вскоре после этого Алану показали его комнату, которая находилась здесь же наверху — в центральной башне здания, прямо над парадным входом. Эту комнату ему предстояло делить еще с двумя студентами-медиками, так что их бытовые условия были стеснены донельзя. Спать им приходилось на парусиновых раскладушках.

Слуга, который показал ему комнату и позволил положить на койку чемоданы, сказал:

— А теперь, доктор, я должен сопроводить вас в больничный покой Мэристоу,[23] который находится над терапевтическим отделением. В нем тридцать пять коек. Между прочим, там есть еще две койки — в частной комнате, которая находится рядом с покоем. За старшую там сестра Суини. Черт возьми, это еще та сучка! Находясь рядом с ней, всегда помните о своих манерах!

Старшая медсестра Суини, отвечавшая за порядок в покое Мэристоу, и вправду казалась сущим драконом. Она была всегда недовольна всеми и всем. Ее кожа была так смугла, что могло показаться, будто она была представительницей какой-то смешанной расы. На самом же деле она происходила из старинного английского рода, и Алан изумился, когда она впервые заговорила с ним. Судя по ее речи, она принадлежала к самым культурным людям, которых Алану доводилось когда-либо видеть. И более близкое знакомство показало, что сестра Суини отнюдь не была драконом. Когда она видела, что студент усердно трудится, то изо всех сил старалась помочь ему. Для лентяев у нее никогда не находилось времени, а в случае, если какой-нибудь студент совершал оплошность, она тут же бежала в кабинет Сестры-распорядительницы.

Жизнь студента-медика, живущего при больнице, по большей части однообразна. Алан усердно трудился. Он любил работать и производил на всех очень благоприятное впечатление. В конце третьего года обучения его вызвал к себе доктор Эрик Тетли.

— Ты хорошо работаешь, мой мальчик, — куда лучше, чем я предполагал. В самом начале я думал, что, несмотря на все комплименты, сказанные в твой адрес стариком Томпсоном, ты все равно вернешься домой чистить картошку. Но ты во всем проявил себя с наилучшей стороны. И я хочу, чтобы в будущем году ты был моим личным ассистентом. Ты согласен?

Он поднял на Алана глаза и, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Хорошо, можешь отлучиться на полдня, чтобы сходить к старику Томпсону. Передай ему от меня, что он оказался прав. Скажи, что с меня причитается…

Алан направился к двери, но доктор его окликнул:

— Эй, погоди-ка! — Алан вернулся обратно, не понимая, почему его вернули. А доктор Тетли спросил:

— Машина есть?

— Нет, сэр, — ответил Алан. — Я ведь всего лишь бывший «продавец картошки», ставший студентом-медиком. Машина мне не по карману.

— Храх! — хрюкнул доктор Эрик Тетли. — Ну а водить-то хоть можешь?

— О да! Доктор Томпсон научил меня, и я даже получил права.

— Это хорошо, — сказал доктор Тетли, роясь в правом ящике своего стола. По мере того как доктор извлекал из ящика всевозможные бумаги, медицинские инструменты и прочее, он бормотал что-то себе под нос, произнося при этом всякие омерзительные слова. Наконец он с ликованием извлек из ящика кольцо с двумя прикрепленными к нему ключами.

— Вот тебе ключ от моей машины. Я хочу, чтобы по дороге ты завез пакет одной леди. Вот здесь указан адрес. Сможешь разобрать почерк? Так, хорошо… Передашь ей пакет, и все! Не вздумай с ней болтать. От нее езжай сразу к старику Томпсону. Жду тебя здесь ровно в девять вечера. Машина находится на стоянке, место 23. Это сразу под окнами кабинета Сестры-распорядительницы. Нет, постой! — добавил он. — Лучше я выпишу тебе разрешение на то, чтобы взять мою машину, а не то какой-нибудь чертов полицейский подумает, будто ты решил ее угнать, да и арестует тебя. Однажды у меня уже был такой случай.

Он небрежно написал что-то на клочке бумаги, поставил на нем свою служебную печать, а затем сунул эту бумажку Алану, сказав:

— Ну, жарь! И не появляйся здесь до девяти вечера.

Шли годы. Эти годы принесли Алану Бонду не только большой успех, но и горе. Умер его отец. Однажды, торгуясь с каким-то покупателем, желавшим купить у него спаржу, он вошел в раж и замертво рухнул на пол. Теперь Алану пришлось помогать своей матери, поскольку товара в магазине уже не осталось, а за аренду нужно было платить. Поэтому Алан снял для матери квартиру из двух комнат и следил, чтобы за старушкой ухаживали, как следует. К сожалению, мать возненавидела Алана, считая, что это он убил отца тем, что слишком возгордился и ушел от них. И хотя Алан заботился о своей матери, он никогда не навещал ее.

Вскоре стали поговаривать о войне. Эти ужасные немцы, по своему ужасному немецкому обыкновению, вновь бряцали оружием, со всей своей наглой дерзостью хвастали, что скоро завладеют всем миром. Одна страна напала на другую, а та, в свою очередь, тоже на кого-то напала, и Алан — к тому времени уже ставший дипломированным врачом — рвался на фронт. Но его не брали, принимая в расчет то, что он усердно работал не только в своем районе, но и на территории Лондонского Пула, где находилось множество морских транспортных компаний.

Однажды доктор Реджинальд Томпсон позвонил Алану по телефону прямо в больницу, где Алан к тому времени уже служил штатным врачом, и сказал:

— Алан, ты мог бы зайти на несколько минут ко мне домой? Мне нужно срочно тебя видеть.

Алан, который относился к доктору Томпсону с искренней любовью, быстро упросил стареющего доктора Тетли отпустить его с работы до конца рабочего дня. Теперь у Алана была своя машина. Поэтому вскоре он подъехал к дому доктора Томпсона и припарковал машину на дорожке, которая вела к его воротам.

— Алан, — сказал доктор Томпсон, — я старею, и жить мне осталось не так уж долго. Ты мог бы осмотреть меня?

Алан замер в оцепенении. И тогда доктор Томпсон обратился к нему снова:

— Что с тобой, мой мальчик? Ты разве забыл, что ты врач? Ну, давай — приступай же.

И он стал снимать с себя одежду. Алан подготовил инструменты, которые были у доктора Томпсона: офтальмоскоп, аппарат для измерения давления и прочие. А его собственный стетоскоп, конечно же, был всегда при нем. При осмотре у доктора Томпсона были выявлены гипертония и острый стеноз митрального клапана.

— Вам следует лучше следить за своим здоровьем, — сказал Алан. — Вы не в столь хорошей форме, как мне казалось. Почему бы вам не лечь в Сент-Мэгготс, где бы мы могли решить, что нам следует предпринять?

— Не лягу я в эту задрипанную богадельню, — ответил ему доктор Реджинальд Томпсон. — Послушай, чего я действительно хочу… У меня здесь прекрасная практика, она приносит мне много денег, а Тетли говорил мне, что за те пять лет, что ты у него работаешь, ты хорошо себя зарекомендовал. И теперь я говорю тебе: пришла тебе пора принять мою практику, пока я еще в состоянии помочь тебе и передать все свои связи. Ты слишком надолго застрял в Сент-Мэгготсе — так надолго, что уже успел ссутулиться и сделаться близоруким. Бросай все это и переходи жить ко мне.

Затем он добавил:

— Разумеется, я передам тебе свою практику, и, покуда я не протяну ноги, мы с тобой будем работать как партнеры. Добро? Так и порешим.

Алан был очень удручен. Какое-то время он определенно чувствовал, что движется в правильном направлении. Он был одержим… Одержим стремлением спасать жизнь. Спасать жизнь пациента любой ценой, независимо от того, сколь тяжкой и неизлечимой была бы его болезнь. Алан не был силен в хирургии — он не питал к ней никакого интереса, а вот ординарная терапия была его коньком, и как раз на этом поприще он сделал себе имя. А теперь его друг и благодетель, Доктор Реджинальд Томпсон хочет, чтобы он занялся частной практикой. Голос доктора Томпсона вдруг прервал ход его мыслей:

— Возвращайся в Сент-Мэгготс и переговори об этом с Эриком Тетли. А также посоветуйся со своим другом, доктором Уордли, — расспроси, что он об этом думает. Будь спокоен и не сомневайся — эти двое дадут тебе верный совет. А сейчас ступай с глаз моих и не появляйся, пока не примешь решения, — а не то, боюсь, тебя сейчас укачает от моих разговоров.

И тут в комнату вошла с чайным сервизом на деревянной тележке сильно постаревшая миссис Симмондс:

— Ах, доктор Томпсон, я увидела, что пришел доктор Бонд, — вот я и решила приготовить вам чаю прежде, чем вы меня позовете. Вот, угощайтесь, — и она широко улыбнулась Алану, которого теперь почитала своим фаворитом, поскольку он так хорошо распорядился своей жизнью.

Вернувшись в Сент-Мэгготс, Алан сумел встретиться и переговорить с докторами Тетли и Уордли. При этом доктор Уордли сказал:

— Знаете, возможно, я не должен был вам это говорить, Алан, но доктор Реджинальд Томпсон является моим пациентом вот уже много лет. Он сделал множество кардиограмм, и скажу вам, он может внезапно угаснуть, как свеча. Вы многим ему обязаны, и я бы советовал вам крепко подумать, прежде чем отказаться от переезда к нему.

Доктор Тетли одобрительно кивнул и сказал:

— Да, Алан, вы хорошо поработали в Сент-Мэгготс, но здесь вам уже становится тесно, вы все больше превращаетесь в узника этой больницы. Надвигается война, и врачи понадобятся не только в больницах, но и на улицах. А в случае необходимости мы всегда сможем отозвать вас обратно. Поэтому я освобождаю вас от обязательств, которые вы имеете перед нашей больницей.

Вот так и случилось, что месяц спустя доктор Алан Бонд стал равноправным партнером доктора Реджинальда Томпсона, и они успешно работали вместе. Но все это время газеты и радио не переставали говорить о войне, о бомбежках и о том, как одна страна за другой покорялась ненавистным «Гансам», которые с обычной жестокостью бошей безжалостно подминали под себя Европу. Наконец Невилл Чемберлен вернулся из Германии с нелепыми, пустыми и глупыми заявлениями о «мире в наше время», а из Германии, естественно, приходили сообщения о том, как там громко хохочут над долговязым англичанином, который полагал, будто, приехав туда со своим свернутым зонтиком, он может установить мир во всем мире. Вслед за этой пустой болтовней в радиоприемниках зазвучал наглый и напыщенный голос Гитлера, а через день или два Англия объявила ему войну.

Месяцы проносились один за другим, а война так и не начиналась. Это был период «странной войны».[24] Как-то раз к Алану зашел полицейский. Он тщательно проверил, что перед ним действительно доктор Алан Бонд, а затем сказал, что его мать, Мэри Бонд, покончила жизнь самоубийством и ее тело сейчас находится в Паддингтонском морге.

Алан едва не сошел с ума. Он не догадывался почему, но это известие показалось самым ужасным из всех, какие ему довелось услышать. Самоубийство! В течение многих лет он выступал против этого, а теперь его родная мать решилась на столь безрассудный поступок.

А вскоре началась самая настоящая война, и Лондон стали бомбить. Все это время приходили известия о военных успехах Германии. Немцы побеждали повсюду. А на Дальнем Востоке японцы крушили все на своем пути. Они взяли Шанхай, они взяли Сингапур. Снова Алан просил, чтоб его зачислили в какое-нибудь войсковое подразделение, и снова его просьбу отклонили, ссылаясь на то, что он будет больше полезен там, где находится.

Бомбежки усилились. Каждую ночь немецкие бомбардировщики пересекали побережье Британии, беря курс на Лондон. Каждую ночь в районе доков и в лондонском Ист-Энде пылали пожары. Алан очень активно помогал службе ПВО — то есть службе противовоздушной обороны. В подвале своего дома он организовал пост ПВО. Воздушные налеты повторялись каждую ночь. На город обрушивался град зажигательных бомб. Термитные бомбы скакали по крышам, а иногда и пробивали их, поджигая дома.

Однажды ночью случился очень сильный налет. Казалось, весь район был в огне. Слышался нескончаемый вой бомб и завывание сирен. Шланги пожарных машин растянулись через все дороги, что не позволяло врачам использовать свои машины.

Та ночь была лунной, но свет луны не мог пробиться из-за красного дыма, клубившегося над пожарами. Искры вихрем носились вокруг, и постоянно слышался адский вой падающих бомб. Хвостовые стабилизаторы некоторых бомб были оснащены сиренами, чтобы усилить шум и панику. Алана можно было видеть повсюду: он помогал извлекать тела, которые находились под обломками зданий, и ходил по подвалам домов, где были бомбоубежища, неся успокоение измученным телам тех, кто находился внутри. В ту самую ночь Алан стоял переводя дух и попивая чай возле одной из полевых кухонь. И вдруг — фью-у!

Стоявший рядом с ним начальник местной службы ПВО сказал:

— Совсем рядом прошла.

Алан посмотрел назад и увидел, что весь горизонт был в огне. Повсюду бушевало море дыма. А над всем этим слышалось «Трам-трам-трам», — это неровно гудели моторы немецкого самолета.

Время от времени до ушей доносилось: «Тах-тах-тах», — это стреляли британские ночные истребители. Они вели огонь по самолетам захватчиков, которых с земли освещали лучи прожекторов.

И вдруг послышалось резкое «Бух!» — и показалось, будто весь мир содрогнулся. Целый дом вдруг подпрыгнул в воздух, распался и рассыпался на куски. Алан испытал чувство сильной агонии. Командир ПВО, который остался невредим, огляделся и прокричал:

— Боже мой, доктор ранен!

Бойцы ПВО и спасатели отчаянно пытались убрать куски каменной кладки, чтобы высвободить живот и ноги Алана. А самому Алану казалось, будто он попал в море огня. Все его существо было объято бушующим пламенем. Вдруг он открыл глаза и сказал:

— Не трудитесь, ребята. Со мной все кончено. Лучше оставьте меня и поищите тех раненых, которые не так безнадежны, как я.

С этими словами он сомкнул глаза и лежал так какое-то время. Казалось, он пребывает в особом состоянии экстаза.

«Это не боль», — подумал он про себя.

И вдруг ему показалось, что у него начинаются галлюцинации, поскольку он почувствовал, что плывет над самим собою, зависая вниз головой. Он видел голубовато-белый шнур, соединявший его висевшее в воздухе тело с тем телом, что лежало сейчас на земле. И это лежавшее на земле тело было разворочено от пупка донизу. Потом он сделался маленьким, словно пятнышко, — словно капелька малинового джема распростерлась на земле. И вдруг его мозг, словно молния, пронзила мысль о том, что ведь как раз сегодня он должен был отметить свой тридцатый день рождения. При этой мысли ему показалось, что серебристый шнур начал вдруг уменьшаться и таять. И Алан вдруг стал взмывать кверху — словно он был одним из тех заградительных аэростатов, что висели над Лондоном. Поднимаясь все выше и по-прежнему зависая лицом вниз, он видел под собой землю. Внезапно ему показалось, что он натолкнулся на темную тучу. И на какое-то время все исчезло из виду.

— Пятьдесят-Три! Пятьдесят-Три! — прозвучал в его голове чей-то голос. Он открыл глаза и оглянулся, но кругом все было черно. Казалось, он находится в сплошной черной мгле. И про себя он подумал: «Странно, но все это кажется мне очень знакомым. Где я? Наверное, мне ввели обезболивающее или что-то вроде того».

А пока он так думал, черная туча стала серой, и теперь он мог различить какие-то образы, цифры. Вдруг ему стало ясно: он находится в астрале. И тогда он улыбнулся. А пока он улыбался, тучи и туманная мгла таяли все сильнее. И он увидел все величие реального астрального плана. Вокруг него столпились друзья — ведь только друзья могут окружать человека в этом плане. В какое-то мгновение он с ужасом оглядел себя, а затем, не задумываясь, вообразил на себе ту одежду, мысль о которой первой пришла ему в голову. Он вспомнил о том белом одеянии, какое носил в больнице Сент-Мэгготс. И тут же оказался одетым в белое. Но вдруг его испугали донесшиеся до него взрывы смеха, которые явно адресовались ему. Еще раз, взглянув на себя, он увидел, что его белое одеяние достает ему всего лишь до талии. Ведь именно такой фасон ему, как специалисту, было положено носить в больнице.

Реальный астрал оказался местом весьма и весьма приятным. Друзья с радостью доставили Алана в Дом Покоя. Здесь он получил премиленькую комнату, из которой мог наблюдать прекрасные кусты и деревья в парке. Таких красивых растений он никогда прежде не видел. Повсюду здесь летали птицы и гуляли ручные животные. И ни одно существо не причиняло вреда другому.

Алан скоро оправился от душевной травмы, перенесенной им в связи со смертью на Земле и возрождением в астрале, а затем, неделей позже, как это здесь было принято, ему пришлось посетить Галерею Воспоминаний. Сидя здесь, он увидел все, что случилось в его прошедшей жизни. В конце сеанса, длительность которого невозможно было бы измерить, чей-то добрый голос сказал ему:

— Ты достиг успеха. Ты все сделал правильно. Ты искупил свою вину. Теперь ты можешь отдохнуть здесь в течение нескольких столетий, прежде чем составишь план своих будущих действий. Здесь ты можешь заняться наукой или всем, чем только пожелаешь. Ты показал себя молодцом.

На выходе из Галереи Воспоминаний Алана вновь встретили его друзья. И вместе они направились искать жилище, в котором Алан мог бы насладиться временем, проведенным наедине с самим собой, и поразмышлять над тем, что ему больше всего хотелось бы совершить в будущем.

Я полагаю, что всех людей, кто бы они ни были, нужно приучить к мысли о том, что смерти нет — есть только смена астральных планов. И когда наступает час такой смены, доброжелательная Природа облегчает нам путь, ослабляет нашу боль и погружает в состояние покоя тех, кто ВЕРИТ.