Глава четвертая

Глава четвертая

Алджернон проснулся утром от яркого солнечного света и трелей птиц, распевавших на ветвях деревьев… От солнечного света? Алджернон вздрогнул, вспомнив о том, что это не был солнечный свет. Здесь не было солнца — энергию излучала сама атмосфера. Он откинул в сторону одеяло и, одним махом опустив обе ноги на пол, подошел к окну. Там, за окном, все было таким же ярким и таким же полным жизни, как и вчера… Разве это БЫЛО вчера? Алджернон совершенно потерял представление о времени. Он не знал, был сейчас день или ночь. Казалось, здесь никто не следил за временем. Он вернулся к своей кровати и прилег на одеяло, закинув руки за голову. Лежа в такой позе, он размышлял обо всем, что с ним произошло.

В дверь опять осторожно постучали, и, спросив позволения Алджернона, в комнату вошел мужчина — очень серьезный на вид, — которому, видимо, хорошо были известны его обязанности.

— Я пришел, чтобы поговорить с вами, — сказал он, — поскольку мы опасаемся, что вы испытываете сильные сомнения по поводу того, что с вами происходит.

Алджернон опустил руки вдоль своего тела и, выдавая в себе военную жилку, лег как по команде «смирно», словно он был в полевом госпитале.

— Все, что мне довелось здесь увидеть, сэр, противоречит учению христианской Церкви. Я ожидал, что меня встретят ангелы, я ожидал, что они станут играть на арфах, я ожидал увидеть Райские врата, а вместо этого я оказываюсь в местах, сильно напоминающих милый сердцу Грин-Парк или Гайд-Парк, либо иной довольно ухоженный парк. Подобные галлюцинации, — сказал он, — я мог бы испытывать также и в Ричмонд-Парке.[13]

Этот новый доктор рассмеялся и сказал:

— Да, судя по всему, вы, как я вижу, не такой уж ревностный христианин. Если бы вы были, например, католиком и действительно ВЕРИЛИ, то, прибыв сюда, повстречали бы ангелов. И вы бы продолжали видеть этих ангелов до тех пор, пока по их обманчивой внешности не догадались бы, что они — всего лишь иллюзия, вызванная вашим воображением. Мы же с вами имеем дело с реальностью. Будучи человеком опытным, да к тому же солдатом, которому приходилось видеть как жизнь, так и смерть, вы могли бы захотеть увидеть нас такими, какие мы есть на самом деле.

Алджернон припомнил несколько сцен из своего прошлого.

— Смерть, — сказал он. — Я сам изрядно заинтригован этой материей, поскольку на Земле смерть считают чем-то ужасным. Люди отчаянно боятся умирать. И что мне всегда казалось забавным — так это то, что чем более набожен человек, тем больший ужас он испытывает при одной только мысли о смерти.

Рассмеявшись, он сцепил вместе ладони и продолжил:

— У меня есть один весьма почтенный друг — страстный католик, который всякий раз, когда слышит, что кто-то болен или находится при смерти, говорит, что рад слышать, будто бедному господину Имярек стало лучше и что он пребывает в столь добром здравии! Но скажите мне, сэр, почему, если есть жизнь после смерти, люди так боятся умирать?

Доктор очень хитро улыбнулся ему и сказал:

— Думаю, что человек с таким образованием, опытом и острым мышлением, как у вас, должен был бы знать ответ на этот вопрос. Но коль скоро вы не знаете, то позвольте мне объяснить. Люди прибывают на Землю, чтобы достичь определенных вещей, чтобы изучить определенные вещи, чтобы испытать определенные трудности, дабы очистить и укрепить свою душу или, если угодно, свое Высшее Я. Таким образом, если человек кончает жизнь самоубийством, то это преступление против Программы, против Порядка вещей. И если бы люди смогли понять, сколь естественна смерть и что она есть лишь рождение на новой стадии эволюции, то тогда повсеместно они стали бы желать смерти и цель существования Земли и других миров была бы утрачена.

Конечно, для Алджернона эта мысль была совершенно нова, хотя вполне логична. Но все же ему чего-то недоставало.

— Но тогда правильно ли я понимаю, что страх смерти создается искусственно и является совершенно нелогичным? — спросил он.

— Ну да! — сказал доктор. — Таков уж промысел самой Природы, что каждый должен бояться смерти, каждый должен сделать все, что от него зависит, чтобы его земные испытания продолжались и были доведены до их логического и предопределенного исхода. Поэтому, если человек кончает с собой, он тем самым расстраивает План. Заметьте, — сказал он, — когда наступает пора естественной смерти, то человек не испытывает страха и обычно не испытывает боли, поскольку людям, живущим в иной сфере астрала, известно, что, когда человек должен умереть — или, как мы говорим, осуществить переход, — в это время у него вырабатывается некая форма потери чувствительности, и вместо мучительных приступов душевных страданий в преддверии смерти его посещают приятные мысли, чувство успокоения, мечты о том, чтобы скорее вернуться в свой Дом.

Алджернон даже вскочил от негодования.

— Но это не так! — сказал он. — Ведь умирая, люди часто бьются в судорогах и испытывают сильнейшую боль.

Доктор печально покачал головой.

— Нет, — сказал он, — вы заблуждаетесь. Когда человек умирает, он испытывает не боль, а освобождение от боли. Тело может биться в судорогах, тело может стонать, но это всего лишь автоматическая реакция некоторых возбужденных нервов. Это ничуть не означает, что человек испытывает боль. Постороннему наблюдателю бывает трудно судить о том, что происходит на самом деле. Сознательная часть организма, которой предстоит осуществить переход, отделяется от физической части, которая является просто чем-то животным. Да вспомните сами! — сказал он. — Ведь совершая самоубийство, вы не испытывали никакой боли, не так ли?

Алджернон глубокомысленно потер подбородок, а затем нерешительно ответил:

— Пожалуй, нет, не испытывал. Я не могу припомнить каких-либо чувств, кроме ощущения сильного холода. А потом — ничего. Думаю, сэр, что вы правы: если вдуматься, то я не чувствовал никакой боли. Я был ошеломлен, я был удивлен.

Доктор рассмеялся и, сцепив руки, сказал:

— Вот тут-то вы и попались! Вы признаете, что не испытывали никакой боли, а между тем вы визжали, как резаный поросенок. А ведь в случае с резаным поросенком происходит всего лишь то, что воздух быстро выбрасывается из легких, сотрясая при этом голосовые связки, в результате чего получается резкий визг. Подобная реакция имела место и у вас — длительный резкий визг, прерванный бульканьем вашей крови, которая в обильном количестве появилась в результате глубокой раны на вашем горле. Именно этот резкий визг заставил несчастную горничную броситься в ванную.

Да, теперь все казалось вполне логичным. Алджернон наконец увидел, что это была не галлюцинация, а факт. И тогда он сказал:

— Но я полагал, что когда человек умирает, то его немедленно забирают на суд Божий. И человек тут же увидит Иисуса, а возможно — и Святую Матерь, а также всех учеников.

Доктор грустно покачал головой и ответил:

— Говорите, вы надеялись увидеть Иисуса? А что, если бы вы были иудеем, если бы вы были мусульманином, если бы вы были буддистом? Вы и тогда ожидали бы увидеть Иисуса? Или вы полагаете, что Небеса разделены на отдельные государства, куда направляются приверженцы каждой отдельной религии? Нет, все это абсурд, бессмыслица, преступная глупость, а глупые проповедники на Земле просто засоряют людям мозги своими ужасающими легендами. А потом люди приходят сюда и думают, что попали в ад. Нигде НЕТ ада, кроме как на Земле!

Алджернон так и подпрыгнул на месте. Ему показалось, будто все его тело забилось, словно в огне.

— Так значит, я на Небесах? — спросил он.

— Нет, конечно нет, — ответил доктор. — Такого места не существует. Не существует Небес, не существует Ада, но есть Чистилище. Чистилище — это место, где вы искупаете свои грехи, и как раз этим вы сейчас занимаетесь. Вскоре вам придется предстать перед комиссией, которая поможет определить, чем вам лучше заняться, когда вы вернетесь на Землю. Вы должны вернуться на Землю, чтобы жить по разработанному лично вами плану. И сейчас я пришел сюда именно затем, чтобы посмотреть, готовы ли вы к тому, чтобы быть представленным этой комиссии.

Алджернон испытал приступ страха — словно ледяные пальцы пробежали вдоль его позвоночника. Это звучало хуже, чем армейская медкомиссия, где доктора всегда старались подначить человека. Они задавали самые неприличные вопросы, стараясь выведать его мнение по тому или иному поводу, интересовались его половой жизнью. Они спрашивали, был ли он женат и есть ли у него девушка. Нет, Алджернон не испытывал никакого энтузиазма по поводу предстоящей встречи с комиссией. И что это за комиссия?

— Хорошо, — сказал он, — надеюсь, мне дадут какое-то время, чтобы несколько оправиться от той изрядной травмы, которую я перенес при переходе от жизни к Этому состоянию. Понятно, что я прибыл сюда по своей собственной воле путем самоубийства, которое, как оказалось, является столь ужасным преступлением, но я по-прежнему считаю, что мне должны дать некоторое время, чтобы оправиться и подумать, что я хотел бы делать. И, касаясь этой темы, — сказал он, — я хотел бы спросить: как может самоубийство считаться столь отвратительным преступлением, если люди не знают, что они совершают преступление? Я всегда полагал, что, если человек не сознает, что поступает плохо, он не может быть наказан за такой проступок.

— Что за ерунда! — воскликнул доктор. — Вы уподобляетесь тем своим сородичам, которые думают, что поскольку они происходят из высшего класса, то имеют право на особое мнение. Вы стремитесь всему дать рациональное объяснение. Думаю, этим недостатком страдают все вам подобные. Вы прекрасно знали, что самоубийство совершать нельзя. Даже та особая форма религии, которую вы исповедуете, всегда внушала вам, что самоуничтожение есть преступление против человека, против государства и против церкви.

Алджернон угрюмо сказал:

— А что вы скажете тогда о японцах, которые кончают жизнь самоубийством, когда что-то у них идет не так? Если японец считает, что потерял свое лицо, то он публично потрошит себя. Это самоубийство, не так ли? Он делает то, во что верит, разве нет?

Доктор очень сильно огорчился и ответил:

— Суть вопроса не меняется от того, что в Японии стало национальной традицией уничтожать себя, вместо того чтобы встречать трудности лицом к лицу. Позвольте мне сказать вам, позвольте мне вбить в ваше подсознание ту истину, что самоубийство НИКОГДА не может быть оправдано. Самоубийство — это ВСЕГДА преступление. Для самоубийства не может быть смягчающих обстоятельств. Это означает, что человек недостаточно развит для того, чтобы продолжить дело, за которое он принялся по своей собственной воле. Но давайте не будем больше тратить время, — сказал он. — Вы здесь не на отдыхе, а для того, чтобы мы помогли вам прожить вашу будущую жизнь на Земле с максимальной пользой. Идемте!

Он резко поднялся и встал над Алджерноном. Тот жалобно пролепетал:

— Так мне что, не дадут даже помыться? Меня так и уволокут, не дав даже позавтракать?

— Вздор! — раздраженно воскликнул доктор. — Здесь вам не нужна ванна, здесь вам не нужна пища. Вы очищаете себя и питаете себя самой атмосферой. Вы ловчите, задавая этот вопрос, поскольку стараетесь, вести себя не как настоящий мужчина, а как тот, кто хочет уйти от ответственности. Идемте со мной.

Доктор повернулся и направился к двери. Очень, очень неохотно Алджернон медленно встал и последовал за ним. Доктор шел впереди. Они повернули направо и вошли в сад, которого Алджернон прежде не видел. Атмосфера здесь была удивительная: в небе летали птицы, и множество милых животных находилось вокруг. Затем, когда доктор и Алджернон завернули за угол, там оказалось другое строение. Оно напоминало собор и было увенчано высокими шпилями, к нему вела лестница с огромным множеством ступеней. Они поднялись по лестнице и вошли в прохладную тишину громадного здания. Множество людей находилось у входа. Они сидели на удобных скамьях вокруг стен. Здесь в центре вестибюля тоже было нечто вроде круглого стола для приема посетителей. За ним сидели люди намного более старшего возраста, чем все прочие, кого прежде здесь видел Алджернон. Доктор подвел его к столу и сказал:

— Мы прибыли, чтобы предстать перед Консилиумом.

Один из помощников поднялся и сказал:

— Прошу следовать за мной.

Доктор и Алджернон направились вслед за помощником, который показывал им дорогу. После короткой прогулки по коридору они повернули налево и вошли в приемную.

Помощник сказал:

— Подождите здесь, пожалуйста.

Сам он прошел дальше, постучал в одну из дверей и вошел, получив позволение. Дверь закрылась за ним, и послышался еле слышный разговор.

Несколько мгновений спустя помощник вышел, оставив дверь открытой, и сказал:

— Вы можете войти.

Доктор вскочил на ноги, взял Алджернона за руку и ввел его в кабинет.

Алджернон невольно замер в изумлении, когда вошел туда. Это была очень большая комната, и в центре ее находился медленно вращавшийся огромный глобус, покрытый голубыми и зелеными пятнами. Инстинктивно Алджернон догадался, что это был глобус Земли. Он был очарован и одновременно заинтригован тем, что этот глобус вращался без всякой видимой опоры. Алджернону вдруг показалось, что он находится в Космосе и наблюдает оттуда Землю, которую освещает невидимое Солнце.

Здесь также был длинный стол, очень тщательно отполированный, с причудливой резьбой, а в конце стола сидел очень старый седовласый мужчина с белой бородой. Он казался добрым, но в то же время производил впечатление человека строгого. Казалось, что, если того потребует ситуация, он может быть очень жестким.

Алджернон окинул комнату быстрым взглядом и увидел еще восьмерых людей, сидевших за столом. Четверо из них были мужчины, а четверо — женщины. Доктор проводил его к месту в конце стола. Как увидел Алджернон, стол был сделан и установлен таким образом, что все могли видеть его лицо, не поворачиваясь на своих стульях. И он поразился тому мастерству, с каким была решена эта сложная геометрическая задача.

Доктор сказал:

— Это сэр Алджернон Реджинальд Сент-Клэр де Бонкерс. Мы определили, что он достиг состояния обновления, которое позволит ему воспользоваться вашим советом. Я представляю вам Алджернона Реджинальда Сент-Клэр де Бонкерса.

Тот старец, что сидел во главе стола, сдержанно кивнул, предлагая им сесть. Затем он сказал:

— Алджернон Реджинальд Сент-Клэр де Бонкерс, вы находитесь здесь, поскольку совершили такое преступление, как самоубийство. Вы убили себя, несмотря на разработанные вами планы и вопреки Высшему Закону. Вы хотели бы прежде сказать что-либо в свою защиту?

Алджернон откашлялся и поежился, как от холода. Доктор подался вперед и шепнул:

— Встаньте!

Алджернон неохотно поднялся и довольно дерзко произнес:

— Если я намеревался выполнить какую-то задачу, но независящие от меня обстоятельства не позволили мне этого сделать, то, поскольку моя жизнь является моей собственностью, я имею полное право прекратить ее по своему желанию. В мои планы не входило попасть сюда. Я просто хотел прекратить существование моего «я», — с этими словами он шумно опустился на стул.

Доктор грустно посмотрел на него. Сидевший во главе стола старец смотрел на него с глубокой скорбью, а мужчины и женщины взирали на него с жалостью, как будто они уже слышали все это раньше. Затем старец сказал:

— Вы составили свой план, но ваша жизнь — это не ваша собственность. Ваша жизнь принадлежит вашему Высшему Я, которое вы называете душой, и вы причинили вред вашему Высшему Я, поскольку были упрямы и неразумно лишили свое Высшее Я его оболочки. Из-за этого вы должны будете вернуться на Землю, где вам придется опять прожить целую жизнь и позаботиться о том, чтобы не покончить с собой. Сейчас нам предстоит определить наиболее приемлемое время для вашего возвращения и наилучшие условия для вас. Кроме того, нужно будет найти вам подходящих родителей.

Живо зашелестели бумаги, и один из членов консилиума встал с места и приблизился к глобусу. Несколько мгновений он стоял там, взирая на глобус, но ничего не говоря. Затем, все так же безмолвно, он вернулся к своему месту за столом и сделал несколько записей в своих бумагах.

— Алджернон, — сказал старец, — прибыв на Землю, вы попали в условия чрезвычайного комфорта. Вы родились в семействе из старинного рода, где вам были предоставлены все земные блага. Вам оказывались всяческие почести. Деньги не играли для вас никакой роли. Вам были доступны самые лучшие учебные заведения вашей страны. Но разве вы хоть раз задумались над тем, сколько бед вы натворили в своей жизни? Думали вы о жестокости, о том, как часто вы были грубы со своими слугами? Думали вы о молодых служанках, которых вы совратили?

Алджернон в негодовании вскочил со стула.

— Сэр! — запальчиво воскликнул он. — Мне всегда говорили, что девушки из прислуги существуют для удобства неженатого юноши и служат для него игрушкой, чтобы он мог обучаться взаимоотношению полов. Я не сделал ничего дурного, независимо от того, сколько служанок я соблазнил! — Он сел, кипя негодованием.

— Алджернон, — сказал старец, — вам лучше, чем кому-либо, известно, что социальный класс в том виде, в каком вы его представляете, является понятием искусственно созданным. В вашем мире если человек имеет деньги или происходит от старинного и знатного рода, то ему делается множество послаблений. Когда же человек беден и вынужден работать на одну из таких семей, то ему не делают никаких поблажек и считают его существом низшего сорта. Вы знаете закон точно так же, как и кто-либо другой, поскольку вы прожили множество жизней и все эти знания хранятся в вашем подсознании.

Одна из сидевших за столом женщин скривила губы так, словно она только что отведала ужасно кислых ягод крыжовника. При этом она недовольно заявила:

— Я прошу занести в протокол мое мнение, что этот молодой человек должен снова начать свою жизнь как представитель менее привилегированной части общества. Раньше у него было все. Я считаю, что он должен начать все сначала в качестве сына мелкого торговца или даже сына пастуха.

Алджернон в ярости вскочил на ноги.

— Как смеете вы говорить подобные вещи! — вскричал он. — Да знаете ли вы, что в моих жилах течет голубая кровь? Известно ли вам, что мои предки участвовали в крестовых походах? Мое семейство — одно из самых знатных.

Его буквально на полуслове оборвал почтенный председатель консилиума, который сказал:

— Ладно, ладно, попрошу не вступать в пререкания. Это вам отнюдь не поможет. Вы лишь усугубите тяжесть своего положения. Мы пытаемся помочь вам, стремясь не увеличивать вашу карму, а уменьшить ее.

— Хорошо! — грубо перебил его Алджернон. — Но я никому не позволю разглагольствовать о моих предках. Я догадываюсь, — сердито направил он палец на недавно говорившую женщину, — что ваши предки заправляли каким-нибудь борделем, служили управляющими в публичном доме или что-то вроде этого. Тьфу!

Доктор крепко сжал руку Алджернона и усадил его на стул, сказав:

— Молчите, вы, шут! Этим вы только делаете себе хуже. Первая заповедь для всякого, кто попадет сюда, состоит в том, чтобы сидеть тихо и слушать, что говорят другие.

Алджернон опустился на стул, думая о том, что и впрямь угодил в чистилище, о чем его уже предупреждали, но затем до него донесся голос председателя, который сказал:

— Алджернон, вы смотрите на нас так, словно мы ваши враги. Но ведь это не так. Поймите, вы прибыли сюда отнюдь не в качестве почетного гостя. Вы находитесь здесь как человек, который совершил преступление, и, прежде чем мы продолжим, я хотел бы прояснить для вас следующее: голубой крови не существует. Не существует таких понятий, как привилегированный класс, каста или статус. Вам просто промыли мозги, и теперь вы находитесь под впечатлением от рассказанных вам легенд и сказок.

Он сделал паузу, чтобы хлебнуть глоток воды, и, окинув взглядом членов комиссии, продолжил:

— Вы должны строго-настрого зарубить себе на носу, что субъекты из многих и многих миров, из многих и многих астральных планов приходят на Землю — в один из низших по своему развитию миров, чтобы учиться через муки, коль они не умеют учиться через добро. И, готовясь ступить на Землю, этот субъект выбирает себе тело, наиболее удобное для выполнения определенной задачи. Если бы вы были театральным актером, то осознали бы, что вы всего лишь человек, актер и что вас, вероятно, пригласили играть множество разнообразных ролей. И на протяжении жизни вам, как актеру, предстоит облачаться в разные костюмы: скажем — принца, короля или нищего. Играя короля, вам, возможно, придется представить, что в вас течет «королевская кровь», однако это всего лишь игра. И все в театре знают об этом. Некоторые актеры — в том числе и вы — увлекаются игрой настолько сильно, что и впрямь верят, будто они принцы или короли, и ни за что не желают выступать в роли нищих. Если вы прибыли сюда, то не имеет значения, кто вы и каков ваш уровень эволюции, поскольку вы совершили преступление. А самоубийство действительно является преступлением. Вы прибываете сюда для того, чтобы искупить вину за свое преступление. Вы прибываете сюда для того, чтобы совместно с высшими астральными планами и с Землей мы могли решить, каким образом вы сможете искупить эту вину.

Вид у Алджернона был отнюдь не веселый.

— Пусть так, — сказал он, — но откуда мне было знать, что нельзя кончать жизнь самоубийством? И что вы скажете о японцах, которые считают суицид делом чести? — спросил он с прежней агрессией в голосе.

Председатель сказал:

— Самоубийство ни в коем случае не может считаться правильным поступком. И столь же неправильно поступают буддийские или синтоистские монахи, когда занимаются самосожжением, выпускают себе кишки либо бросаются вниз со скал. Искусственно созданные законы никогда не смогут попрать законы Вселенной. Но послушайте меня.

Председатель заглянул в свои бумаги и продолжил:

— Вы собирались дожить до определенного возраста, но закончили свою земную жизнь на тридцать лет раньше срока. И поэтому теперь вы должны вернуться на Землю, чтобы прожить там тридцать лет, а затем умереть на Земле. И тогда две жизни — та, которую вы прекратили, и та, которую вам предстоит прожить, — зачтутся вам как одна. И мы назовем эту жизнь… Давайте-ка назовем ее учебной сессией.

Одна из женщин вскинула руку вверх, чтобы привлечь к себе внимание председателя.

— Да, сударыня? — спросил он. — Вы хотели бы что-то добавить?

— Да, сэр, — сказала она, — я думаю, что этот молодой человек не до конца осознает свое нынешнее положение. Он считает, что обладает огромным превосходством над другими. Полагаю, нам следует рассказать ему о тех смертных случаях, причиною которых он стал. Я полагаю, ему бы следовало узнать побольше о своем прошлом.

— Да-да, но как вам должно быть хорошо известно, он сможет увидеть свое прошлое в Галерее Воспоминаний, — несколько раздраженно сказал председатель.

— Но, господин председатель, посещение Галереи Воспоминаний обычно следует позднее, а мы хотели бы, чтобы этот человек благоразумно выслушал нас сейчас, если этот молодой человек вообще способен быть благоразумным, — сказала она, бросив на Алджернона мрачный взгляд. — Я думаю, ему следовало бы получше узнать о своем нынешнем положении.

Председатель вздохнул, пожал плечами и сказал:

— Ну что ж, коль таково ваше желание, то мы изменим ход нашей процедуры. Поэтому я прошу, чтобы этого молодого человека сейчас же доставили в Галерею Воспоминаний. Может, тогда он поймет, почему нас отнюдь не восхищают его своеобразные убеждения.

Послышался шум отодвигаемых стульев, и члены комиссии поднялись со своих мест. И доктор тоже встал, пребывая в некотором смятении. Он сказал:

— Ну что же, Алджернон, ты сам напросился на это.

Алджернон с молчаливым негодованием окинул взглядом каждого из присутствующих и прошипел:

— Пусть так, но я не напрашивался приходить сюда. Не понимаю, из-за чего вся эта шумиха. Если я должен вернуться на Землю — так отправьте меня, да и дело с концом.

Председатель сказал:

— Сейчас мы проводим тебя в Галерею Воспоминаний. Находясь там, ты сможешь судить, превышаем ли мы свои полномочия, как тебе могло бы показаться, или, напротив, относимся к тебе снисходительно. Идем! — с этими словами он повернулся и повел присутствующих из огромного зала снова на улицу.

А там было так хорошо! Живая атмосфера, птицы и дружелюбные пчелы, которые с жужжанием пролетали мимо. Здесь не было кусачих и приставучих козявок, но были лишь те насекомые, которые радовали слух звуками, которые можно было бы назвать знакомой музыкой природы.

Председатель и другие члены Совета чинно шествовали впереди.

«Будто школьники на прогулке, — подумал Алджернон. — Что-то мне невесело от такой прогулки!»

Затем, бросив косой взгляд на доктора, он спросил:

— Вас приставили ко мне тюремным надзирателем?

Доктор ничего не ответил. Вместо этого он лишь еще крепче взял Алджернона за руку, и так, вместе, они проследовали дальше.

Вскоре они подошли к другому зданию. При виде него Алджернон воскликнул:

— О, Альберт-Холл![14] Неужто мы опять вернулись в Лондон?

Доктор рассмеялся. Это его действительно позабавило.

— Это не Альберт-Холл, — сказал он. — Обратите внимание на разницу в архитектуре. Эта Галерея ПРЕКРАСНА!

Вместе они вошли в Галерею. Как и говорил доктор, она действительно была прекрасна. Председатель вел их в дальнюю часть Галереи. Судя по времени, в течение которого они находились в пути, Алджернон догадался, что они сейчас были в самом центре здания. Вдруг открыли какую-то дверь, и на мгновение Алджернону стало трудно дышать. Он отскочил от двери с такой прытью, что натолкнулся на доктора, который рассмеялся и сказал:

— О нет, это не край Вселенной, и вы не упадете. Все совершенно нормально. Ну-ка успокойтесь! Ничего опасного не произойдет.

Председатель обернулся к Алджернону и сказал:

— Пройдите вперед, молодой человек, пройдите — вы узнаете, где следует остановиться. И будьте очень внимательны.

Какое-то мгновение Алджернон стоял как вкопанный, и впрямь опасаясь, что он споткнется о край Вселенной и растянется посреди звезд, что были сейчас у его ног. Вдруг, ощутив сильный толчок пониже спины, он двинулся вперед и, сделав шаг, понял, что уже не сможет остановиться.

Алджернон шел вперед, движимый какой-то неведомой силой, природа которой была ему непонятна. Постепенно тени становились все плотнее, пока наконец он не наткнулся на некую явную преграду. Он остановился и замер, хотя понимал, что опять действует вопреки своей воле. Он оглянулся по сторонам, пребывая в некотором замешательстве, и тут чей-то голос сказал: «Приступим». И опять, без всяких сознательных усилий со своей стороны, Алджернон подался вперед и прошел сквозь то, что казалось ему непреодолимой стеной. У него вдруг возникло жуткое, леденящее душу ощущение, будто он куда-то падает. Затем Алджернону показалось, будто его освободили от телесной, материальной оболочки. Откуда-то сверху он стал наблюдать за возникшей перед ним сценой. Вот кормилица прижимает к себе младенца, которого только что принесли от его матери. Какой-то свирепого вида джентльмен взглянул свысока на младенца, а затем, резким движением принявшись крутить свой ус, обратился к кормилице:

— Хм-м, отвратительное маленькое существо, не так ли? Он скорее напоминает мокрую крысу, чем того, кого, я надеюсь, можно будет назвать человеком. Ладно, нянька, заберите его.

Сцена закружилась вихрем, а затем Алджернон увидел себя в классной комнате, где с ним занимался репетитор. Алджернон увидел себя, строящего низкие и подлые каверзы своему наставнику, который не мог пожаловаться его отцу, поскольку тот был чрезвычайно деспотичным аристократом. Он считал наставников и гувернанток, как и всех работавших у него людей, своими холопами, которые, по его мнению, были недостойны даже его презрения. Алджернон с ужасом взирал на поступки, которые он некогда совершил и которые теперь заставляли его краснеть.

Затем появилась другая картина. Ему сейчас лет четырнадцать — как он сам определил — где-то между четырнадцатью и пятнадцатью. Он увидел себя, украдкой наблюдающего через щель дверного проема той части их фамильного дома, которая обычно была пустынна. Вот появилась хорошенькая молодая служанка, и Алджернон отпрянул назад. Но как только она прошла мимо двери, он выскочил из своего укрытия, обхватил рукой служанку за горло и поволок ее в комнату. Он быстро запер дверь на ключ и, все еще держа служанку за горло, чтобы она не кричала, сорвал с нее платье. Сейчас Алджернона бросило в жар при мысли о том, что он совершил.

И вот уже новая сцена. Он стоит в кабинете отца. Здесь же находится плачущая служанка. Отец Алджернона крутит усы и слушает то, что говорит ему девушка. Затем он смеется и резко говорит:

— Боже мой, женщина, неужто ты не понимаешь, что юный джентльмен интересуется вопросами секса. А ты думаешь, для чего мы тебя нанимали? Если тебя не устраивают подобные мелочи, то изволь убираться вон из моего дома!

Властным жестом он вскинул руку и ударил девушку по лицу. Она повернулась и рыдая выбежала из комнаты. Отец обратился к Алджернону и сказал:

— Х-мм! Так значит, она окропила тебя своей кровью, и теперь ты уже не девственник, а? Молодец. Так держать! Тебе нужно больше практиковаться. Я хочу увидеть множество своих внуков до того, как покину этот мир.

Сказав это, отец жестом позволил Алджернону удалиться.

Одна картина сменялась другой. Итон — студенты на реке занимаются греблей. Оксфорд, армия, солдаты выполняют упражнения, а затем — зарубежный поход. Война с бурами. Алджернон с ужасом всматривался в мелькавшие перед ним эпизоды. Он видел себя отдающим приказы своим солдатам и требующим расстрелять беззащитную перепуганную семью. Эти люди не сделали ничего плохого и были повинны лишь в том, что не понимали по-английски, поскольку говорили на языке африкаанс. Он видел тела, брошенные в придорожную канаву, и себя, жестоко смеявшегося в тот момент, когда юную девушку ударили штыком в живот и отшвырнули в сторону.

Картины шли чередой. Алджернон обливался холодным потом. Его тошнило, и ему сильно хотелось вырвать, но он не мог. Он видел общее число своих жертв: семьдесят, семьдесят четыре, семьдесят восемь. Семьдесят восемь смертей, а затем, в то самое время, когда он собирался убить свою семьдесят девятую жертву, другой человек — снайпер — вскочил и выстрелил в Алджернона, который после этого перестал быть мужчиной.

Картины все еще мелькали перед его глазами, но Алджернон уже не мог вникать в их смысл. Он пошатнулся и оперся о стену, а затем, сам того не осознавая, без всякого изъявления собственной воли, он вновь оказался в компании доктора и членов Комиссии. Они насмешливо смотрели на него, и лишь на какой-то момент тень сострадания пробежала по лицу председателя. Но он просто сказал:

— Хорошо, давайте вернемся к нашему обсуждению.

Он повернулся и повел присутствующих за собой — из Галереи Воспоминаний обратно в Зал Заседаний.

Когда все вернулись туда, председатель сказал:

— Вы просмотрели фрагменты своей жизни. Вы видели, что, независимо от того, голубая или алая кровь течет в ваших жилах, вы совершили множество преступлений, последним из которых стало самоубийство. Теперь нам предстоит решить, или, вернее, мы должны помочь вам решить, занимаясь каким ремеслом, вы могли бы искупить те преступления, которые совершили во время войны, как и то преступление, что называется суицидом. Есть ли у вас какие-либо мысли по поводу того, кем бы вы хотели быть?

Алджернон испытывал угрызения совести. Он ощутил всю шаткость своего положения. Ему никогда еще не было так тошно. Он обхватил голову руками и облокотился на стол. В зале воцарилось безмолвие. Полное безмолвие. Алджернон сидел и бесконечно долго перебирал в памяти все, что он увидел. Но больнее всего ранили его мысли о том, что он совершил. Он размышлял над тем, кем ему быть. Ему подумалось, что он мог бы стать священником, духовником, а возможно, даже епископом. Тогда, благодаря чьей-либо поддержке, он мог бы даже дорасти до архиепископа. Но вдруг непонятно откуда к нему пришло такое сильное чувство отвращения, что он поспешил изменить ход своих мыслей.

Может, ему стать ветеринаром? Но нет — он не настолько сильно любил животных. Да и так ли это почетно — быть ветеринаром? Для человека его круга, думалось ему, стать ветеринаром означало бы упасть в глазах общества.

Вдруг ему показалось, что он слышит тихий смех. Кто-то явно насмехался над ним. Этот смех намекал на то, что он все еще находится на ложном пути. И тогда он решил, что станет врачом, светским лекарем. Он станет пользовать знатных людей, и, возможно, за время своей карьеры ему удастся спасти семьдесят или восемьдесят жизней. И тогда, после этой надвигающейся на него жизни, последует другая, которую он начнет с чистого листа.

И тут впервые заговорил один из мужчин:

— На нашем шаре мы можем видеть ваши мысли, — и он указал на придвинутый к столу хрустальный шар, которого Алджернон до этого не видел, поскольку тот был скрыт от его взгляда. Теперь же шар сиял и выявлял все мысли Алджернона. И когда Алджернон покраснел, увидев, что все его мысли очевидны, — вместе с ним покраснел и шар.

Председатель сказал:

— Да, я бы настойчиво рекомендовал вам стать врачом, только отнюдь не светским доктором. Вот такой план я рекомендовал бы принять в вашем случае.

Председатель замолчал ненадолго, порылся в бумагах, а затем продолжил:

— Вы надругались над жизнью, вы искалечили и изуродовали многих людей.

Алджернон взвился с места:

— Нет! Я не калечил и не уродовал…

Председатель перебил его:

— Да, но по вашим приказам людей убивали, людей калечили и уродовали. И вы несете такую же ответственность, как и те люди, которые непосредственно совершали эти преступления. Но вам надлежит выслушать меня, и выслушать внимательно, поскольку я не стану повторять сказанного дважды. Вы станете доктором, но только доктором, который будет лечить людей, живущих в бедном районе. Таким образом, вы будете лечить бедняков. И жизнь свою вы начнете в бедности, теперь уже будучи не аристократом, а человеком, которому придется самому торить свой жизненный путь. А на тридцатом году ваша жизнь закончится, и вы вернетесь сюда, если вновь совершите самоубийство. А если нет — тогда вы перейдете на более высокий астральный план, где вас подготовят исходя из того уровня, которого вы достигнете в жизни, которая вам сейчас предстоит.

В течение некоторого времени велась оживленная дискуссия, после которой председатель ударил молотком по столу и сказал:

— Мы соберемся на следующее заседание, чтобы утвердить кандидатуры ваших будущих родителей, определить регион и дату вашего рождения. А пока вы можете вернуться в Дом Покоя. В заседании объявляется перерыв.

Алджернон и доктор угрюмо брели по дорожкам парка. Никто из них не проронил ни слова. Придя в Дом Покоя, доктор нашел там для Алджернона подходящую комнату и сказал:

— Я вернусь за вами позже. Так мне было приказано.

Едва заметно кивнув, он повернулся и вышел. А Алджернон остался сидеть на стуле, обхватив голову руками. Являя собой запечатленное страдание, он размышлял обо всем увиденном и обо всем содеянном. И ему подумалось:

— Да, если это — чистилище, то слава Богу, что нет ада!