Глава одиннадцатая

Глава одиннадцатая

Мне кажется, что в этой книге мы имеем дело с метафизикой — с духами, призраками и тому подобным. И возможно, вам будет интересно, если я расскажу — не слишком серьезно — историю кота, который жил у хозяина бара.

Этот бармен был весьма хорошим человеком и истинным приверженцем закона. У него был добрый старый кот, который жил у него в течение многих лет. И этот старый кот — думается, это был пестрый кот, или что-то в этом роде, — но, так или иначе, он любил сидеть на прилавке подле кассового аппарата. Так вот, этот кот умер. Хозяин бара, который очень привязался к нему, был совершенно подавлен. И тогда он сказал себе:

«Я знаю, что я сделаю! Я отрежу хвост[33] у моего старого Тома, положу его в стеклянный футляр, и мы будем хранить этот хвост на прилавке в память о нем».

И вот этот хозяин бара попросил своего друга, который был набивщиком чучел, отрезать у старого Тома хвост.

А остальную часть его схоронили в земле.

Старый Том — кот хозяина бара — был при жизни порядочным котом. Он прислушивался ко всему, о чем говорили люди, приходившие в бар. Особенно он симпатизировал мужчинам, которые рассказывали о том, что жены их не понимают, и все такое прочее. И вот старый Том, будучи очень хорошим котом, попал на небеса. Он добрался до Райских врат и постучал в них. И, конечно же, его с радостью впустили. Как вдруг — ах, какая жалость, какой кошмар! — тот Стражник, что стоял у Врат, сказал:

— Ах, боже мой, Том, при тебе ведь нет хвоста. Как же мы можем впустить тебя сюда без хвоста?

Старый Том оглянулся и с ужасом обнаружил, что хвоста у него не было. При этом челюсть Тома упала так низко, что он даже проделал ею борозду в небесной тверди. Но Стражник Врат сказал:

— Знаешь, Том, иди-ка ты обратно, да принеси свой хвост, а мы тебе его приклеим, и тогда ты сможешь попасть на небеса. Но отправляйся сейчас же, а я тебя подожду.

Тут кот хозяина бара глянул на часы, которые были у него на левой лапе, и обнаружил, что уже почти полночь. Он подумал:

«Черт возьми! Надо торопиться, а не то в полночь мой босс прикроет свою лавочку, и все тут. Так что уж лучше я поспешу!»

И он устремился обратно к Земле и понесся в бар. Примчавшись туда, он громко постучал в дверь, но, конечно, бар был уже заперт. Тогда старый Том постучался снова — тем особым стуком, которым, как он слышал, пользовались почетные клиенты этого заведения. Через несколько мгновений дверь открылась, и на пороге появился хозяин бара. Он с ужасом посмотрел на кота и сказал:

— О, Том, что ты здесь делаешь? Мы же тебя сегодня похоронили. Чего это ты надумал вернуться? Разве тебе не известно, что ты умер?

Старый Том грустно посмотрел на хозяина бара и сказал:

— Босс, я знаю, что уже почти полночь и вам пора спать, но я был на небе, и они меня не впустили, поскольку у меня нет хвоста. Поэтому я просил бы вас вернуть мне мой хвост, и если у вас есть что-нибудь покрепче, чем можно было бы хвост приклеить, то накапайте мне пару капель, а то я вряд ли смогу завязать как галстук. А когда я вернусь на небеса, меня там примут.[34]

Хозяин бара взялся за подбородок, как он всегда делал, когда ему приходилось глубоко задуматься. И тут хозяину бросились в глаза часы (но это, конечно, чистая метафора — часы хозяину в глаза, конечно, не бросались, поскольку он бы тогда зрения лишился, да и часы бы разбились). И он сказал:

— Знаешь, дружище Том, я очень сожалею и все такое, но ты ведь знаешь, как сильно я чту закон. Тебе же известно, что сейчас уже поздно, а после закрытия заведения я не имею права отпускать спиртное.

Ну а теперь мы приступим к чрезвычайно важному делу — мы напишем последнюю главу этой книги. Итак:

Благородный господин, житель одной из тех маленьких античных стран, граничащих со Средиземным морем, — Греции, или Рима, или какой другой страны — я не знаю, какой точно, — однако этот господин решил толкнуть свою любимую речь.

Плиний Секундус — так звали этого господина — был, в самом деле, очень умным человеком. Я бы сказал, он был вынужден стать очень умным, поскольку, как вы понимаете, к этому обязывало его собственное имя. Да, Секундус не был первым, но зато он был Вторым. Вам, вероятно, приходилось читать броские рекламные объявления фирм, сдающих в аренду автомобили, которые столь ярко живописуют свои услуги в газетах. Есть среди них и такие, которые заявляют, что они не самые-самые, а вторые, и именно поэтому они работают усерднее других. Так вот, Плиний Секундус делал то же самое. Ему приходилось работать усердней, чтобы стать умнее, чем Плиний Первый.

Итак, он решил толкнуть речь. Я не знаю, кому именно и за сколько он хотел ее толкнуть, поскольку рекламные агенты тех дней еще не предлагали свои услуги ораторам. Однако он толкал свою речь несколько неуверенно, поскольку речь его была слабой, хотя сам Плиний Секундус хиляком не был. Какое-то мгновение он смотрел на окружавшую его безразличную толпу, а потом сказал:

— Друзья, — но никто ему не ответил и никто на него не смотрел. Тогда он вновь раскрыл рот и буквально заорал:

— Друзья, одолжите мне ваши уши!

Он думал, что это очень мудро — одалживать у людей уши, — ведь он прекрасно понимал, что люди не смогут отрезать свои уши, отдать их ему и удалиться по своим делам. Уж если ему удастся заполучить уши, то и сами их обладатели никуда от него не денутся. А ему очень хотелось, чтобы они прислушались к тому, что он хотел сказать.

Но ответа по-прежнему не было. Тогда он снова взглянул на несущиеся мимо него толпы людей, мчавшихся сломя голову туда, сюда и во все стороны. И тут он решил найти к ним свежий подход:

— Друзья, римляне, греки, американцы, — вот тут он сконфузился и замер с открытым ртом, поскольку вдруг вспомнил, что до открытия Америки придется ждать еще много столетий.

Затем, почувствовав, что никто не заметил ошибки, он продолжил свою речь.

— Кстати, я — очень добрый человек. Правда, кое-кто называет меня старым брюзгой, мрачным старым… ну и так далее. Я знаю, поскольку мне об этом пишут и говорят. Но, так или иначе, здесь вы найдете перевод того, что сказал Плиний Секундус. Перевод здесь необходим, поскольку вы бы не смогли бы понять его речь, да и я бы ее не понял!

Не существует такого закона, который бы защитил нас от невежества врачей. Врачи учатся на трепещущих телах своих пациентов, пользуя их на страх и риск самих пациентов. Они безнаказанно убивают и калечат, и при этом еще и обвиняют тех пациентов, которые не желают у них лечиться. Так давайте же что-то делать, чтобы обуздать тех врачей, которые не желают следовать известному изречению «не навреди» и которые забыли, что задача лекаря — утешать, а лечить должна сама Природа.

Приходилось ли вам когда-либо задумываться над тем, какой беспорядок творится в медицине? А ведь в ней действительно творится ужасный беспорядок. Сегодня врач тратит в среднем девять минут на то, чтобы осмотреть пациента, начиная с того момента, как пациент предстает перед врачом, и заканчивая тем моментом, когда пациент покидает медицинский кабинет, — всего девять минут. Не очень-то это много для того, чтобы установить личный контакт, и совсем немного — для того, чтобы узнать пациента.

Да, очень странные дела творятся сейчас. Когда-то считали, что врачи должны изо всех сил стараться помочь страждущим, а сейчас, через пять тысяч лет после возникновения документальной истории медицины, ни один врач не может излечить элементарный насморк. А если врач вдруг возьмется лечить насморк, то, как известно, на это у него уйдет две недели. Но если пациент проявит достаточную мудрость и предоставит самой Природе излечить его насморк, то она сделает это за четырнадцать дней.

Приходилось вам когда-либо думать о том, как среднестатистический доктор определяет болезнь своего пациента? Он пристально смотрит на больного всего одну минуту, пытаясь выяснить, насколько тот осведомлен о своей болезни. Поскольку еще Эскулап Мудрый, живший довольно много лет назад, пришел к заключению, что чем больше пациент знает, тем меньше доверия он испытывает к врачу.

Если бы в этом мире все шло, как следует и если бы царствование богини Кали,[35] поддерживаемое слишком энергичными подростками и поборницами женских прав, не было столь успешным, в медицине происходили бы великие свершения. Например, можно было бы получать фотографические снимки ауры, благодаря которым любой специально обученный человек мог бы осуществлять диагностику болезней задолго до того, как эти болезни обрушатся на тело человека. А затем, применяя колебания необходимых частот, вибрации, или циклы — называйте их как хотите, — можно было бы, так сказать, исцелять пациентов еще до начала болезни.

Но мне не удалось собрать достаточно средств, чтобы провести необходимые исследования. Смешно сказать — какой-нибудь плохонький адвокатишка может заломить цену в сотню долларов за один час своего труда. Не только заломить, но и получить! А машинистка, которая печатает на машинке, требует, чтобы ей заплатили три доллара за коротенькое письмо в одну страничку. И она получает эти деньги. Люди в несметных количествах платят наличными за напитки, развлечения и т. п. Но когда речь заходит о том, чтобы помочь в научных исследованиях, — нет. Обычно в таких случаях можно слышать «у нас у самих не густо» или что-то вроде того. Так что наука чтения ауры не получит своего продолжения, и я зря надеялся. Я могу видеть ауру в любое время, над любым человеком. Но ведь это я ее вижу, а не ВЫ — не так ли? И ваш врач ее не видит, правда? А ведь я трудился, мечтая о том, чтобы любой из вас, вооружившись специальной аппаратурой, был способен видеть ауру человека.

Люди, способные видеть ауру, могут наблюдать, как двоится человек, страдающий шизофренией. Это все равно, что взять продолговатый воздушный шар, надуть его и сдавить пополам так, чтобы получилось два шара. А еще можно наблюдать, как к человеческому телу подкрадывается раковое заболевание — конечно, тоже через ауру, — а затем, применив нужное противоядие в виде вибраций, цвета или звука, можно было бы остановить опасную болезнь прежде, чем она овладеет телом человека. И еще очень многое можно было бы сделать, чтобы помочь пациентам.

Наверное, одной из самых больших неприятностей, которые могут случиться с людьми в наши дни, является нехватка денег. Если ваши дети учатся в школе или колледже, то, делясь мнениями со своими сверстниками, они могут определить, какое занятие — юриспруденция, религия или медицина — может принести им максимальный доход при максимальном количестве свободного времени. И в наши дни среди медиков больше всех зарабатывают, пожалуй, дантисты!

На нынешнем этапе жизненного цикла очень важно, чтобы врачи по-настоящему преданно служили людям. Они не должны помышлять о деньгах. Фактически это должны быть «монахи» и «монахини» от медицины, единственным стремлением которых было бы оказание помощи их ближним — мужчинам и женщинам. Обеспечивать их обязано государство, удовлетворяя все их разумные потребности. Их следовало бы освободить от подоходного налога и от подобных сборов. И тогда они всегда будут готовы принять нас в своих кабинетах или прибыть к нам по вызову.

Приходилось ли вам когда-либо думать о том, что, приходя к врачу, пациент вынужден ожидать его часами, хотя сам прием длится не более девяти минут? Как же врач может успеть подробно ознакомиться с историей болезни пациента? Откуда врач сможет узнать о наследственных факторах этого пациента? Да и сами контакты врача и пациента нельзя назвать полноценным общением — это скорее напоминает конвейер в какой-нибудь ремонтной мастерской, куда попадают пришедшие в негодность вещи. Эти взаимные контакты совершенно обезличены, и если врач видит, что пациент намерен отнять у него больше положенных ему девяти минут, то он просто спровадит беднягу в больницу — а это то же самое, как если бы нуждающуюся в ремонте вещь положили на полку дожидаться своей очереди. Вся структура нашей медицины построена неправильно. А в Золотом Веке она будет представлять собой примерно то, о чем я уже говорил, — врачи будут чем-то вроде монахов или рыцарей религиозного Ордена. Эти преданные своему делу люди всегда будут наготове, работая строго по сменам. Ведь нельзя ожидать, что они станут трудиться по двадцать шесть часов в сутки. Но людям необходимо, чтобы врачи работали не по шесть часов в день, как это практикуется сейчас, а постоянно.

Одна из самых ужасных вещей, которые имеют место сейчас, состоит в том, что сейчас у врачей может быть сразу несколько отдельных кабинетов для обследования. Доктор может сидеть в своем кабинете в одном конце коридора, а вдоль одной из стен этого коридора стоит ряд из четырех, пяти или шести маленьких кабин, в каждой из которых находится пациент. Врач поспешно беседует с пациентом, а затем направляет его в кабину. Пока этот пациент раздевается или готовится к осмотру, доктор торопливо заглядывает в соседние кабины.

Это очень сильно напоминает серийный конвейер или птицефабрику, где выращивают бройлерных кур. Там куры сидят в клетках — клетка за клеткой и ряд за рядом, — где их кормят, а они набирают вес. При этом корм поступает в клетку с одной стороны, а яйца, которые несет курица, двигаются из клетки в другую сторону. Примерно так же обстоит дело и с пациентами. Мудрые слова доктора вливаются в больного с одной стороны — то есть в уши, а деньги, поступающие от медицинской страховки или от самого пациента, стекаются в один непрерывный поток. То, что мы видим сейчас, — это не медицина.

Врачи не всегда следуют своей клятве. Часто какой-нибудь доктор, бывая в клубе, может позволить себе обсуждать состояние здоровья своей пациентки, мисс Такой-то, или посмеиваться вместе с друзьями по поводу того, что некий старый хрыч пытался сделать нечто, да у него ничего не вышло. И куда ему еще жениться? Да вы и сами знаете, как это бывает!

У меня создается впечатление, что, получив лицензию на занятие медицинской практикой, врачи закрывают свои учебники, чтобы никогда их больше не открывать, и дальнейшее их обучение осуществляется лишь посредством бесед с рекламными агентами фармацевтических фирм, которые идут от одного врача к другому, интересуясь лишь объемами продаж своих лекарственных средств. Агент, конечно, рекламирует все благоприятные эффекты, обеспечиваемые медикаментами его фирмы, но он никогда не станет говорить о фатальных последствиях, к которым они могут привести. Вспомнить хотя бы тот случай в Германии, когда страшный наркотик предписали беременным женщинам. В результате дети стали рождаться искалеченными — без рук, или без ног, или без чего-либо еще.

То же самое происходит с противозачаточными таблетками. Женщины одурманивают себя и легко поддаются гипнотическим внушениям о том, что если любишь кататься, то саночки возить не обязательно, если, конечно, вовремя принять противозачаточные пилюли. Но практические результаты обследований показали, что эти таблетки производят серьезный побочный эффект: они могут стать причиной онкологических заболеваний, вызывают тошноту и прочие подобные неблагоприятные последствия. Поэтому сейчас фармацевтические фирмы прикрыли свои яркие рекламные кампании и пытаются разработать иные средства, угнетающие активность спермы, не позволяя ей заключить в свои объятия яйцеклетку.

Наступит время, когда на смену этим средствам придет совершенно надежный метод регулирования рождаемости — нет, я не имею в виду воздержание! Это будет самый настоящий медицинский метод — нечто вроде ультразвукового излучателя, который можно будет точно настраивать на частоту определенного мужчины или определенной женщины. Излучаемые колебания будут как бы оглушать сперму, не давая ей развиваться. Фактически, ультразвуковые частоты способны нейтрализовать активность спермы и яйцеклетки. Если делать это умело, то такая операция никак не повредит ни «ему», ни «ей». Но это будет осуществимо лишь в Золотой Век, если он, конечно, наступит.

Боль — ужасная вещь, не правда ли? И, по существу, врачи и фармацевты до сих пор не нашли действительно эффективного средства от боли. Несколько таблеток аспирина здесь не помогут. Димедрол ослабляет боль на очень короткое время, да еще и возможны побочные эффекты. А ведь есть еще морфий, к которому можно легко пристраститься. Но я полагаю, что исследователи должны в первую очередь принять во внимание теорию, которая утверждает, что головную боль испытывают лишь существа, обладающие нервной системой. Поэтому необходимо изобрести нечто такое, что позволяло бы установить барьер между источником боли и нервными рецепторами.

Мой личный опыт пациента не позволяет мне восхищаться миром медицинской науки, потому что однажды меня забрали в больницу, когда я тяжело заболел и испытывал сильные боли. И мы оказались в чрезвычайно трудном положении, поскольку в ближайшей больнице проходила забастовка не то специалистов, не то медсестер, не то кого-то еще и поэтому они не принимали пациентов. Поэтому Мама Сан Ра-аб вызвала скорую помощь.

И как я уже говорил, службу скорой медицинской помощи города Калгари можно с уверенностью назвать непревзойденной. Здешние санитары прекрасно обучены и вежливы. Но дело не только в этом. Они также проявляют большую заботу о пациентах. Я не имею возможности щедро отблагодарить наших санитаров. Но я уверен, что Клео и Тедди Рампа должны были бы расцеловать каждого из них, и тогда эти люди могли бы похвастать тем, что были расцелованы сиамскими кошками, что должно принести им благословение. Разве я не прав?

Скоро послышался вой сирен скорой помощи, который резко умолк, как только санитарная машина затормозила у порога моего дома. Очень быстро вошли два санитара, в руках у которых были две большие черные сумки. Это были не обычные санитары, а лучшие из лучших — врачи скорой помощи. Они задали мне несколько вопросов, но не поторопились открыть свои сумки, а вместо этого ввезли в комнату носилки и поставили их рядом с моей кроватью. С великой осторожностью меня переложили на носилки, а затем на лифте мы направились вниз, на улицу, где почти так же быстро, как я сейчас об этом рассказываю, они поместили меня в карету скорой помощи. Мама Сан Рампа села на переднее сиденье рядом с шофером, а другой врач сел рядом со мной. Мне повезло — карета скорой помощи оказалась совсем новой. Это был ее первый выезд, и она все еще немного пахла свежей краской и свежим дезинфектантом.

Скажу лишь, что мы ехали по улицам Калгари, но название больницы сообщать не буду, поскольку, по-моему, это наихудшая больница в Альберте.[36] Поэтому назовем ее Сент-Догсбодиз. Плохое ли, хорошее — а все-таки имя. Я мог бы придумать название и почище, но не хотелось бы вводить в краску моего Уважаемого Издателя (интересно, а МОЖНО ЛИ вогнать в краску Издателя?) — все равно потом он бы заставил меня изменить название.

Вскоре карета скорой помощи подъехала к чему-то, что можно было бы назвать унылой, мрачной пещерой. С моей точки зрения — а я лежал на боку — могло показаться, что меня подвезли к какому-то недостроенному фабричному зданию с погрузочной площадкой в торце. Внутри площадки было чертовски холодно. Но как только наши глаза привыкли к царившей там темноте, санитары извлекли меня из машины. Поставив носилки на колеса, они повезли меня вдоль мрачного коридора, и каждый человек, которого мне довелось встречать по дороге, казалось, пребывал в глубокой тоске. Я подумал: «О боги! Должно быть, меня по ошибке доставили в морг».

Мама Сан Ра-аб исчезла в каком-то убогом кабинете, где ей пришлось дать обо мне подробный отчет, а затем меня втолкнули в отделение неотложной терапии, которое оказалось длинным залом, который был разделен брусками с металлическим покрытием. На брусках крепились шторы, которые не всегда удавалось раздвинуть. И здесь, в отделении неотложной терапии, меня перенесли и уложили на нечто такое, что напоминало детскую кроватку.

Один из врачей скорой помощи, зная о моих проблемах, сказал:

— Медсестра, этому больному нужна трапеция.

Кстати, трапеция — это такая штуковина длиной более трех футов, которая крепится над изголовьем. От нее на небольшой цепи свисает треугольная металлическая конструкция, покрытая пластиком. Она служит для того, чтобы люди, страдающие, как и я, параличом нижних конечностей, могли приподниматься и принимать сидячее положение. В свое время, когда я в течение многих лет лежал в больницах, у меня было такое приспособление, но сейчас, когда доктор заговорил о нем, мне был нужен совсем небольшой брусок. Медсестра посмотрела на меня взглядом кислее кислого и сказала:

— Трапеция, говорите? Да где же он ее здесь НАЙДЕТ?

С этим она повернулась и вышла из моей маленькой кабинки. Два врача скорой помощи сочувственно посмотрели на меня и, покачав головами, сказали:

— Она всегда такая!

Потом настал период ожидания. Меня воткнули в эту одноместную кабинку, но со всех сторон меня окружали другие койки. Я так и не смог сосчитать, сколько тут было коек, но я слышал множество голосов. Здесь каждый был вынужден на людях обсуждать свои проблемы и получать консультации. Некоторые шторы нельзя было задернуть, и, в любом случае, они оставляли открытое пространство сверху и снизу. Ни о какой конфиденциальности не могло быть и речи.

Вспоминается один ужасно забавный случай — забавный для меня. На соседней койке справа лежал какой-то старик. Его только что подобрали на улице. Войдя к нему, врач сказал:

— Боже мой, дедушка, неужто это ОПЯТЬ вы? Я же просил вас воздержаться от спиртного. Если так будет продолжаться и дальше, то однажды вас привезут сюда мертвым.

Послышалось громкое брюзжание, бормотание и ворчание, и наконец старик зашелся криком:

— Я не желаю, чтоб меня лечили от пьянства. Лучше полечите меня от похмелья!

Доктор безнадежно пожал плечами:

— Хорошо, я сделаю вам укол. На какое-то время он вам поможет, но НЕ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ СЮДА СНОВА.

Несколько минут спустя, когда я уже лежал на своей больничной койке, в наш коридор влетела какая-то раздраженная сестра. Ворвавшись в мою открытую кабинку и не говоря мне ни слова — даже не потрудившись узнать, кто я такой, — она сорвала с меня простыню, спустила с меня пижамные штаны и всадила укол в мой ничего не подозревавший зад. Затем, почти не сбавляя темпа, она выдернула иглу и, развернувшись на пятке, выскочила вон. Я уверяю вас, что все так и было. С тех пор я все думаю, не всадила ли она мне как раз тот укол, который предназначался для того старого пьяницы, который лежал на соседней койке. Никто не говорил мне, что со мной собираются делать, никто не обмолвился со мной ни единым словом. Единственное, что я знаю, — это то, что мне ввели НЕЧТО прямо в мою… Милые дамы, прошу меня извинить. В общем, вы поняли, куда мне всадили укол.

Некоторое время спустя появился санитар, который без единого слова схватился за один конец моей детской койки и куда-то меня поволок.

— Куда вы меня везете? — задал я вполне логичный, как мне казалось, вопрос.

Но он лишь посмотрел на меня исподлобья и покатил вдоль длинного коридора.

— Там увидишь, — сказал он. — И учти: я здесь не работаю, а просто помогаю. Работаю я в… — и он сообщил мне название того отделения, в котором работал.

Я всегда верил, и мне всегда говорили, что одна из обязанностей доктора или медсестры, или кого-либо, кто связан с медициной, состоит в том, чтобы сообщать пациенту о том, что с ним собираются делать и зачем. Ведь это серьезное дело — воткнуть больному иголку в зад, а потом оставить его в недоумении.

Когда мы двигались по коридору, с нами вдруг поравнялся какой-то священник. Увидев меня, он сделался похожим на робота с деревянным лицом, которое он отвернул от меня в сторону. Я, видите ли, был ему неровня. И поэтому он поспешил в одну сторону, а меня покатили в другую. Когда кровать-носилки остановились, чей-то писклявый голос спросил:

— Это он?

Носильщик только кивнул в ответ и ушел, а я остался лежать снаружи того, что оказалось рентгеновским кабинетом.

Через некоторое время кто-то пришел и потащил мою кровать — как локомотив тянет вагоны, — и я вкатился в рентгеновский кабинет. Кровать подвинули к столу, и мне сказали:

— Полезайте туда.

Ладно, кое-как я ухитрился переложить на стол верхнюю половину своего тела, а затем обратился к стоявшей в кабинете юной девушке. Я посмотрел на нее и удивился, что может делать в таком месте столь юное создание. На ней были белые чулки, а ее мини-юбка, которую скорее можно было назвать микро-мини-юбкой, доходила ей как раз до того места, куда мне только что сделали укол. Я сказал:

— Вы не могли бы поднять мне ноги? Самому мне этого не сделать. Она обернулась, посмотрела на меня и удивленно раскрыла свой ротик. Затем она очень надменно произнесла:

— Ах, нет! — и внушавшим благоговение и почтение тоном добавила: — Я же СПЕЦИАЛИСТ. Я не обязана вам помогать!

Ее слова вызвали во мне жгучую боль — боль, которая была сродни агонии, — но я сумел ухватиться за свои лодыжки правой рукой и перетащить их на стол.

Без единого слова СПЕЦИАЛИСТ лишь клацала своей рентгеновской машиной, нажимая какие-то кнопки, а затем сказала:

— Вдохните и НЕ ДЫШИТЕ! Выдохните.

Я прождал на столе примерно десять минут, пока проявляли мою пленку. Потом кто-то вошел и опять придвинул мои носилки к столу.

— Перекладывайтесь, — сказала эта девица.

И опять, с невероятным усилием, я ухитрился погрузить себя на больничную койку, после чего эта особь женского пола выволокла мою койку из рентгеновского кабинета и толкнула ее к стене.

И опять мне пришлось ждать, пока, наконец, кто-то пришел за мной, глянул на карточку с именем, что висела на койке, а затем без единого слова повез меня обратно в отделение интенсивной терапии, где меня вновь втолкнули в кабину, словно корову в загон.

Наконец, после трех или четырех часов, которые я провел в больнице, меня посетил лечащий врач. Но как выяснилось, здесь никто не мог мне ничем помочь — в больнице не было свободных коек, за исключением одной — в женском отделении. Мое заявление о том, что это меня устраивает, было понято неправильно.

Тогда мне предложили вернуться домой, поскольку никто не мог мне ничем помочь, а дома мне «будет лучше».

— Дома и уход получше, чем здесь, — сказал мне кто-то из персонала.

И поверьте, меня не пришлось долго убеждать.

Все это время Мама Сан Ра-аб просидела на жестком сиденье в холодном-прехолодном приемном покое, как потерпевший кораблекрушение на необитаемом острове. Но, наконец, ей позволили войти в отделение интенсивной терапии, после чего приехала скорая и увезла меня домой. Расстояние от моего дома до больницы Сент-Догсбодиз составляет полторы мили. Прибавив к этому дорогу обратно, получим три мили. Всего три мили, если я правильно посчитал. Но это маленькое бесполезное путешествие обошлось в семьдесят долларов. И в этом не было вины врачей — столько стоит вызов кареты скорой помощи.

Так что теперь я ищу другое место — за пределами Калгари, предпочтительно в какой-нибудь другой провинции, поскольку я изнурен тем, как поставлено дело лечения людей в Калгари. Я потрясен ценами на медицинские товары и услуги, которые существуют в Калгари.

Это наводит меня еще на одну мысль. Я полагаю, что медициной должны заниматься преданные ей люди. Я также полагаю, что из больниц необходимо вышвырнуть тех трутней и сачков, которые прикидываются больными, поскольку некоторые пациенты любят посещать отделения неотложной помощи при больницах и сидеть там, в коридоре, словно это какой-нибудь сельский клуб. Тем более что ни в одном сельском клубе нет таких неудобных сидений. Я также полагаю, что врачи и медсестры — да, и даже носильщики — должны больше заботиться о пациентах, если они помнят и хотят следовать Золотому Правилу, которое гласит: «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы они поступали с тобой». И тогда мир станет не так уж плох. Разве нет?

Я бы также хотел, чтобы в отделениях неотложной помощи соблюдалась конфиденциальность, поскольку мне вспоминается история одного старика, который однажды сидел там справа от меня. А еще я помню истории девушки, которая сидела слева. У этой девушки были, если говорить изящно, половые проблемы с ее мужем. Он ее, как бы вам сказать… немного порвал. А доктор, который ее консультировал, ничуть не беспокоясь о конфиденциальности, громким голосом давал ей советы и тем же громким голосом расспрашивал о самых интимных вещах. И я уверен, что девушка чувствовала себя в этой ситуации столь же неудобно, как и я.

Но, опять вернувшись, домой, я благодаря Маме Сан Ра-аб, Лютику, Роузи, Клео и Тедди услышал «голос», побудивший меня взяться задело и написать еще одну книгу — семнадцатую — под названием «Я верю». И знаете, я полагаю, что на этой приятной мысли я мог бы закончить свою книгу. А как полагаете вы?