Глава 10 И грянул семнадцатый год

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

И грянул семнадцатый год

Масоны в России у власти. — «Импозантная» конспирация. — Главная забота — не дать стране выйти из войны. — Друзья интервентов. — Оправдания Керенского. — Крушение «Верховного совета народов России». — Запрет Коминтерна. — Преследование или поощрение? — Возвращение. — Современные хозяева философского камня.

В феврале (ст. стиль) 1917 года в России в течение восьми дней была свергнута династия Романовых. Произошла буржуазно-демократическая революция. После Февральской революции по всей стране возникли Советы рабочих и солдатских и крестьянских депутатов. Тем временем русская буржуазия стремилась воспользоваться плодами революции в своих целях. Для этого она использовала все силы, включая и масонские организации. Было создано Временное правительство.

Несмотря на сравнительно широкий охват и временами лихорадочную активность, «братьям» удавалось избегать огласки. В 1917 году «общество оставалось сугубо тайным, может быть, даже еще более засекреченным, чем до революции: в первый состав Временного правительства (март — апрель) входили десять «братьев» и один «профан», который многое понимал и о многом догадывался… — писала Н. Берберова. — Это был, конечно, Павел Николаевич Милюков».[153]

Именно он в своих воспоминаниях проговорился о наличии тайной организации.

П. Милюков, историк, бывший лидер партии кадетов, первый министр иностранных дел во Временном правительстве, и в самом деле не был масоном («не люблю мистики», отвечал он на приглашения вступить в «братство»), но, разумеется, как никто другой знал подноготную событий. (А позже, в эмиграции, судя по архивам, тоже вступил в «братство».)

Его мемуары увидели свет в Нью-Йорке в 1955 году, через двенадцать лет после смерти автора.

Отмечая ведущую роль Керенского, Некрасова, Терещенко и Коновалова во Временном правительстве, Милюков писал: «Все четверо очень различны и по характеру, и по своему прошлому, и по своей политической роли; но их объединяют не одни только радикальные политические взгляды. Помимо этого они связаны какой-то личной близостью, не только чисто политического характера, но и своего рода политико-морального характера. Их объединяют как бы даже взаимные обязательства, исходящие из одного и того же источника… Дружба идет за пределы общей политики. Из сделанных здесь намеков, — подчеркивал Милюков, — можно заключить, какая именно связь соединяла центральную группу четырех. Если я не говорю о ней здесь яснее, то это потому, что, наблюдая факты, я не догадывался об их происхождении в то время и узнал об этом из случайного источника лишь значительно позднее периода существования Временного правительства».[154]

Милюков не назвал «масонскую» связь, но в контексте мемуаров она явно подразумевалась. Во всяком случае, те, кому адресовался намек, поняли его сразу и были глубоко взволнованы. Ибо масонские тайны, как бы глубоко и давно они ни были погребены, всегда предмет исключительных забот «братства», стремящегося сохранить в глазах общества свой аполитичный, «гуманитарный» облик.

Из США в Швейцарию, где проживала восьмидесятивосьмилетняя Е. Кускова, срочно прилетел семидесятишестилетний А. Керенский. «Я провела всю пятницу с Керенским, — писала Кускова 20 января 1957 года Л. О. Дан, вдове меньшевика Дана, сестре Мартова. — Нам пришлось обсудить, что делать в связи с тем, что Милюков упомянул о той организации, о которой я рассказывала тебе». Было решено, что Керенский ответит на «туманное замечание» в предисловии к своей книге, «не упоминая никаких имен», «Обязательно нужно остановить, — хлопотала Кускова, — если это возможно, сплетни в Нью-Йорке». И объясняла: «Еще живы люди, больше того, очень хорошие люди, и нужно позаботиться о них». А в письме Вольскому Кускова писала (15 ноября 1955 года): «У нас везде были «свои люди». Такие организации, как «Свободное экономическое общество», «Технологическое общество», были пронизаны ими сверху донизу… До сих пор тайна этой организации не раскрыта. А она была громадной. Ко времени Февральской революции вся Россия была покрыта сетью лож. Многие члены находятся здесь, в эмиграции, но они все молчат. И они будут молчать, ибо в России еще не умерли люди, состоявшие в масонских ложах. (Примерно то же самое Кускова писала Г. Аронсону. Меньшевик, некоторое время масон (в 1913 году его привел на закрытое собрание Витебской ложи, где выступали А. Керенский, Марк Шагал), Г Аронсон в эмиграции выпустил книги «Россия накануне революции», «Книга о русском еврействе». Одним из первых затронул тему масонства в канун революции. Кускова колебалась в письмах к нему. То признавала влияние масонства, то полемизировала с его статьями, считая, что они могут нанести удар по «живым». Ее письма были опубликованы Аронсоном в 1959 году в «Новом русском слове», газете, издающейся в США, уже после смерти (1958 г.) Е. Кусковой. Беседы с Аронсоном явились одним из мотивов, побудивших Н. Берберову заняться более глубоким исследованием данной темы.)

Можно было бы продолжать приводить свидетельства других участников событий, скажем Чхеидзе и Гальперна, князя Оболенского, Николаевского, пусть скупые, но существенные. Но и так очевидно, что в главном они совпадают: «Верховный совет» включал авторитетных по тем временам политических лидеров, денежных воротил. Во все составы Временного правительства были включены ведущие деятели «Верховного совета».

Думается, что причиной чрезвычайного волнения Е. Кусковой и срочного прилета из-за океана к ней Керенского были не только и не столько забота о сохранении масонской тайны, как таковой и боязнь, что кому-то из остатков масонства это может повредить. Откровения П. Милюкова были опаснее всего для них самих, ибо рисовали в особом свете деятельность Временного правительства и руководивших им подспудных сил. Милюков поднял вопрос о «взаимных обязательствах» лиц, входивших в русское масонство. Перед кем? Каких? Только ли ритуальных? Вряд ли они так уж были для них опасны. Многие из ритуальных тайн давно перестали быть таковыми.

Нет, речь шла о коллективном обязательстве масонов, объединенных в «Верховный совет народов России», их верхушки, называвшей себя «конвентом», хранить верность Великому Востоку Франции. А первейшей была, как пишет Н. Берберова, «масонская клятва русских Великого Востока ни при каких обстоятельствах не бросать союзников…».[155]

Россия переживала неимоверные страдания в навязанной ей мясорубке, изнемогала от империалистической бойни. Не только народные массы, но и многие из высших кругов отдавали себе отчет в том, что нужно положить конец войне. Правительство, не способное дать народу мир, было обречено.

Но Керенский и его «команда» старались до последнего. Одним из первых понял бессмысленность и опасность продолжения войны П. Милюков. 30 апреля 1917 года он покинул правительство. «…Этот уход был вызван совместными усилиями Керенского и Альбера Тома», — писал в своих воспоминаниях «Далекое и близкое» Б. Нольде, дипломат, член ЦК партии кадетов, масон 33-й степени. У Милюкова хватило перед самой развязкой мужества заявить, что «пора свернуть с путей классического империализма». «Или разумный мир, или торжество Ленина», — сказал он в конце сентября 1917 года.

Кто говорит, что среди масонов мало компетентных, серьезных людей? Они были, есть и, наверное, будут. Но не им принадлежало решающее слово. За них решали другие. Им же потом, когда все кончилось для «временных» плачевно, зарубежные хозяева припомнили «нелояльность». Нольде позже «ушли» из масонства, невзирая на его высший ранг.

Итак, Милюков ушел с поста министра иностранных дел Временного правительства. Его заменили членом «Верховного совета» и «конвента» М. Терещенко. Михаил Иванович Терещенко, киевский сахарозаводчик, товарищ председателя Военно-промышленного комитета (при П. Рябушинском), владелец издательства «Сирин», друг многих писателей и поэтов, знаток и любитель балета, с поста министра финансов перешел руководить внешней политикой России. Один из руководителей кадетской партии В. Набоков (родственник будущего писателя) удивлялся: «Французские и английские дипломаты относятся лучше к Терещенко, чем к Милюкову. Почему?» Французский посол (в то время Нуланс): «Терещенко каждое утро собирал у себя послов Франции, Англии и Италии».

Наконец, посол США Д. Фрэнсис: «Вскоре после того как его назначили министром иностранных дел, я устроил себе встречи с ним ежедневно. В результате мы скоро подружились. Терещенко сохранял верность Керенскому…»

Не точнее ли сказать, Антанте? Он продолжал служить ей и тогда, когда обстановка стала безнадежной. Как свидетельствует военный министр «правительства» Колчака А. Будберг, «Терещенко рассылал нашим послам самые успокоительные телеграммы, когда все трещало». Человек сообразительный, он и сам все видел, понимал, но долг и клятва важнее, чем народ, Россия. А. Блок отмечал в дневнике (еще 7 ноября 1912 г.) это характерное свойство своего знакомого: «М. И. Терещенко… говорил о том, что он закрывает некоторые дверцы с тем, чтобы никогда не отпирать; если отпереть — только одно остается — «спиваться». Средство не отпирать (закрывать глаза) — много дела, не оставлять свободных минут в жизни, занять ее всю своими и чужими делами».[156]

И он вовсю занимался этими, главным образом чужими, делами, чтобы потом «братья» помогли в его делах. А пока его тормошили изо всех сил. И Керенского. Главный толкач по затягиванию петли на шее — Альбер Тома. Один из руководителей французских социалистов, он неоднократно, чуть не каждый месяц, приезжал в Россию, подменял собой посла. Иногда прибывали целые миссии с целью удержать русского солдата в войне (в одну из них, в июле 1917 года, входили Зиновий Пешков, ставший французским военным, и Марсель Кашен, который позже стал коммунистом и порвал с масонством). Выколачивание войск у России продолжалось до конца. Тома и послы угрожали, бесцеремонно требовали. 26 сентября (9 октября) 1917 года тройка послов посетила Терещенко и потребовала немедленно восстановить боеспособность русской армии. Терещенко был «удивлен, возмущен и обижен», но «обещал».[157]

Керенский, Терещенко и иже с ними оставались верными своим тайным обязательствам и тогда, когда все рухнуло. Октябрь победил, большевики взяли власть в свои руки. Главковерх, видя неминуемый крах, бежал в Гатчину, надеясь возвратиться в столицу вместе с имевшимися там войсками и расправиться с социалистической революцией, Лениным.

«Братья» оказались вместе с силами контрреволюции, под крылышком Антанты. Они подались кто куда: одни — на север, другие — на юг, третьи — на восток, но всюду делали одно и то же дело — помогали белой армии, английскому, французскому экспедиционным корпусам, германским и иным интервентам.

Чтобы не быть голословными, пройдемся по приведенному в книге Н. Берберовой списку русских масонов, так сказать, в алфавитном порядке.

— Авксентьев Николай Дмитриевич, правый эсер, министр внутренних дел при Керенском, возглавил контрреволюционную Уфимскую «директорию». Керенский упорно добивался от союзников ее признания в качестве российского правительства. После краха «директории» Авксентьев перекочевал на Юг и возглавил «Союз возрождения» в Одессе (1919 г:).

— Алексеев Михаил Васильевич, генерал, член «Военной ложи», стал одним из организаторов Добровольческой армии на Юге России.

— Винавер Максим Моисеевич, член ЦК партии кадетов, депутат Думы, член Временного правительства и один из руководителей «Верховного совета», очутился на Юге и стал «министром иностранных дел» так называемого «Крымского правительства».

— Воронович Николай Владимирович, друг Корнилова, орудовал на Северном Кавказе вместе с бандами «зеленых».

— Вырубов Василий Васильевич, масон 33-го градуса, пытался спасти положение, находясь в штабе при ставке генерала Духонина.

— Головин Николай Николаевич, академик из генштаба, эвакуировался вместе с Врангелем.

— Долгополов Николай Саввич, народный социалист, стал министром здравоохранения у Деникина.

— Долгоруков Павел Дмитриевич, князь, член ЦК кадетской партии, в 20-х годах дважды переходил советскую границу из Польши по делам контрреволюции, был арестован, судим и расстрелян.

— Зеелер Владимир Феофилович, стал министром внутренних дел при Деникине.

— Кроль Лев Афанасьевич, делегат Масонского Конвента в 1916 году, член «Пермского правительства».

— Крым Соломон Самойлович, кадет, член Думы, глава «Крымского правительства» (Крым — псевдоним С. С. Неймана). Как указывает Н. Г. Думова, весной 1918 года он вместе с другими кадетами, В. Д. Набоковым и М. М. Винавером, а также В. А. Оболенским, перебрался в Крым, где «составили влиятельную и авторитетную в крымских буржуазных кругах группу», с которой велись переговоры об участии в угодном германскому командованию правительстве. Переговоры с оккупантами продолжались и после сообщения о революции в Германии. С. С. Крым 5 ноября 1918 года занял свой пост с согласия начальника штаба немецких войск фон Энгелина.[158]

— Лебедев Владимир Иванович, в июне 1917 года заменял Керенского, был у него морским министром, стал членом Уфимского совещания.

— Панина Софья Владимировна, графиня, член кадетской партии, ее салон служил центром заговора против Советской власти. Заговор был раскрыт и обезврежен.

— Петлюра Симон. Был Великим мастером украинского масонства.

— Роговский Евгений Францевич, товарищ председателя Уфимского совещания.

— Слоним Марк Львович, эсер, член Уфимской «директории».

— Федоров Михаил Михайлович, член Думы, кадет. После 1918 года возглавлял так называемый «Национальный центр» на Юге России.

— Чайковский Николай Васильевич, эсер, в 1918 году стал председателем Архангельского правительства, служившего интервентам. Затем вошел в Уфимскую «директорию».[159]

Став на сторону интервентов и белогвардейцев, российское масонство в результате их поражения оказалось за бортом, бежало за границу. Только там, столкнувшись с плохо скрываемым презрением «братьев», перед которыми выслуживались, начали они осознавать, что мишура лож и фартуков нужна была Антанте для достижения политических целей, а сами они попали в разряд проштрафившихся.

Несмотря на выданные им высокие градусы и громкие титулы, российские масоны были лишены даже формальной чести заседать в каких-то международных «конвентах» или «конференциях», быть представленными хотя бы в «ареопагах» Великого Востока Франции. (Керенского, например, не допустили во Всемирный Масонский Верховный Совет, состоящий из «досточтимых» и «премудрых» («Венераблей»), хотя по всем статьям он должен был туда попасть.)

Когда же они пытались как-то заявить о себе, «Великий Восток» пригрозил им «усыплением», закрытием. Так случилось в момент объявления русскими масонами в Париже кампании в пользу «голодающих в России». Их заподозрили в симпатии к Советам! Мануил Маргулиес был потрясен: «Нас обвиняют в распространении ложных слухов, нам нанесли рану, которая не скоро заживет. Мы старались всеми силами вести антисоветскую пропаганду, основанную на фактах, в масонской среде…»

Желание «реабилитироваться» и в то же время не раскрыть до конца свою унизительную роль — вот между какими соснами метались Керенский с Кусковой и их друзья.

Оттого Кускова то и дело меняет свои мнения относительно необходимости как-то объяснить бесславную участь Временного правительства, связав ее с диктатом зарубежных «братьев».

Когда Керенский хочет решиться на откровения, Кускова пугается: «Ваша версия, как Вы сами, вероятно, чувствуете, убийственна для престижа Врем. правительства и ее пока лучше не муссировать, как бы правдива она ни была…» (1956). Но Аронсон уже начинает готовить свои статьи. Керенский опять спрашивает: надо? «На Ваш вопрос отвечаю утвердительно: да, надо. Ведь все равно болтовня идет, не лучше ли дать аутентичную запись нашего прошлого?» (1958 г.).

Кускова умерла, Аронсон разразился серией статей, а Керенский все еще был охвачен гамлетовскими сомнениями. Он обращается за советом к своим близким друзьям и знакомым — Я. Г. Фрумкину, еще петербургскому другу, Я. Л. Рубинштейну, бывшему юристу Лиги наций, и др. Фрумкин отвечает (Париж, 16 ноября 1960 г.):

«…Вы спрашиваете меня об иностранных масонах. Вам известно, что в Россию в 1917 г. приезжали иностранные масоны. Я всегда избегал касаться в разговорах с Вами и в письмах к Вам этой темы, зная, что Вы к ней аллергичны. Несколько был удивлен тем, что Вы сами ее коснулись в письме ко мне, в связи со статьей Аронсона. Поразительно, и, я бы сказал, импозантно, в какой мере в России масонство сумело сохранить конспирацию. Не знали о роли масонства очень многие, вне масонства. Но это было давно, а теперь уже многое известно. Известно даже и то, что Вы настояли на том, чтобы Ек. Дм. [Кускова] все, что она знала, оставила под замком на 50 — кажется — лет после ее смерти. Имеется и ответ Чхеидзе ЦК меньшевиков с объяснениями, почему он примкнул к масонству. Не секрет больше, что масонами были не только Вы, но и Некрасов, Коновалов и мн. др… А покойный Давыдов — масон высокой степени — мне сказал, что русские масоны были не масонами, а заговорщиками, вся деятельность которых противоречила тому, что и как должны были поступать… При этих условиях не понимаю, как Вы можете игнорировать то, что многое известно, и делать вид, что все это фантазия, и что Вы вообще не знаете, о чем идет речь».[160]

Керенский старался конспирировать даже тогда, когда, наконец, тайна стала рассеиваться и сам факт участия масонов, в том числе иностранных, стал секретом полишинеля. Но так хотелось поджарить яичницу, не разбив яйца. И даже когда он решается что-то написать, это делается с теми недомолвками, которые мы уже отмечали. (Забавно, что в книге «Russia and History’s Turning Point» — «Россия и поворотный пункт истории», вышедшей в 1966 году, где Керенский упоминает о своем масонском деле, хранившемся в полиции, он дает номер 171902, на самом деле относящийся к обществу «розенкрейцеров», где главой был великий князь Александр Михайлович.)

И все-таки совсем не сказать о том, что его «поддели» те самые иностранные масоны, тот же Тома и компания, с которыми он до конца был тесно связан, он не мог. Да, прямо об этом в его писаниях не сказано. Как пишет Н. Берберова, он «обошел молчанием причины, по которым между январем и августом 1917 г. в Россию приезжали члены французской радикально-социалистической партии, которая во Франции в это время быстрым шагом шла к власти. Эти люди приезжали к нему напомнить о клятве, данной при принятии его в члены тайного общества в 1912 г., в случае войны никогда не бросать союзников и братьев по Великому Востоку, тем самым не давая ему абсолютно никакой возможности не только стать соучастником тех, кто желал сепаратного мира, но и обещать его».[161]

Умный враг Советской власти, шпион и заговорщик Локкарт высказал в своих воспоминаниях предельно ясно то, чего не решался произнести вслух А. Керенский: «Он выжил бы только при одном условии: если бы французское и британское правительства летом — осенью 1917 года дали ему возможность заключить сепаратный мир… Чтобы скрыть свою связь с масонами и сдержать клятву, данную Великому Востоку, Керенский говорил после 1918 года в Лондоне, что он потому хотел продолжать войну, что якобы царский режим хотел сепаратного мира. Мельгунов считает, что царский режим этого никогда не хотел, но выдумка Керенского очень удобно помогла ему скрыть действительную причину желания продолжать войну во что бы то ни стало: связь с масонами Франции и Англии и масонская клятва».[162]

Упомянутый здесь С. П. Мельгунов — историк, выпустивший в годы Первой мировой войны цитировавшийся нами сборник «Масонство в его прошлом и настоящем». После Октябрьской революции он эмигрировал. За границей много писал. Знал лично ведущих участников событий того времени.

Что касается самого Локкарта, то в его компетентности не приходится сомневаться, так же, как и в знании персонажей данного повествования. Достаточно сказать, что он сыграл решающую роль в спасении самого Керенского, дав ему летом 1918 года сербский паспорт для переезда в Архангельск, а оттуда в Англию, уберегая от ареста.

Не в силах сказать, что у него вертелось на языке, Керенский прибег к любопытному приему. В своей последней книге («Россия и поворотный пункт истории») он ссылается на книгу Ф. Гренара, французского разведчика и друга Локкарта, «Русская революция» («La Revolution russe»). Керенский приводит из нее следующую цитату:

«Союзники России были ослеплены своим желанием держать Россию в состоянии войны, не заботясь о том, сколько это будет ей стоить. Они были не способны судить, что было возможно, что было невозможно в это время. Они только помогали Ленину в его игре с целью изолировать главу правительства от народа все больше и больше… Настаивая без передышки на своих требованиях, почти приказаниях, обращенных к Керенскому, о том, чтобы страна вернулась на нормальный путь, они не принимали во внимание обстоятельства, в которых ему приходилось работать, и фактически только еще усиливали тот хаос, с которым ему приходилось бороться. Брюс Локкарт, работавший во время войны в Английском консульстве в Москве, был такого же мнения о политической роли союзников, которую они играли в то время».

Приводя этот отрывок из книги Керенского в своем переводе, Н. Берберова пишет: «Этого абзаца в книге Грёнара… нет, и имени Локкарта — тоже нет. Откуда Керенский взял этот абзац, из чьей книги — неизвестно. В книге Керенского он напечатан на стр. 385–386».[163]

Вот такая странная история. Похоже, что руководитель Временного правительства унес ее разгадку в могилу. Но если попытаться строить гипотезы, то самой простой может быть такая: не хотелось одному делить бесславие краха. Мужества сказать эти слова от себя не хватило, но он их написал — от лица других!

Первое время масоны, бежавшие из России преимущественно в страну, которая дала им крещение, — Францию, действовали энергично. К 1927 году в одном Париже имелись четыре русские ложи Древнего и Принятого шотландского Устава, насчитывавшие 250 членов, в том числе 60 — высшего градуса, а 10 февраля 1927 года была открыта особая Русская Консистория 32-го градуса. Она получала права возведения русских масонов вплоть до предпоследнего, 32-го, градуса. Председателем ее стал Л. Кандауров, 33 градуса, его заместителем Слиозберг (тоже 33-й градус). Своей задачей Консистория ставила «введение в подходящее время в Россию шотландского масонства». Она объявляла свою преемственность с русским капитулом Астрея, который до этого был высшим органом русского масонства за рубежом. Еще до сотни человек состояли в ложах, подведомственных Великой ложе Франции, рассеянные по разным городам Франции и Европы. Одна ложа осталась верной Великому Востоку Франции, радикального направления. Где еще создавались русские ложи? В Берлине русская ложа «Великий Свет Севера» была подведомственна прусской Великой ложе «Трех глобусов». В Лондоне под эгидой Великой ложи Англии в 1924 году действовал русский Литературный кружок. Приведенные выше данные заимствованы из его публикаций. Наконец, в Александрии была образована русская ложа «Астрея» под юрисдикцией Великой Национальной ложи Египта.

Дальнейшая жизнь остатков «Верховного совета народов России», протекавшая в эмиграции, весьма горестна. Во Франции последовали преобразования «совета» в ложу «Свободная Россия», дробления (пытались выделить «кавказцев» в отдельные ложи, но те не ужились между собой), слияния, сидения на званых обедах и ужинах, позже полуголодное существование и угасание.

К этому добавлялась и психологическая несовместимость с руководителями французского Великого Востока, которые не понимали русских, придававших слишком большое внимание словам и лозунгам масонских уставов, призывавших к доброжелательности, взаимопомощи в беде. С большой силой об этом написал в своей повести «Вольный каменщик» (М., 1992) один из лидеров российского масонства Михаил Андреевич Осоргин. Хотелось бы привести его строки, проникнутые острой ностальгией по России: «Я не люблю природы Франции, она кажется мне истощенной и худосочной. Мне смешон лес, который тянется на несколько километров, река, которую можно переплыть, горы, на которые взбираются розовые альпинисты. В заповедной стране, куда не пускают свободомыслящих, — да будет она не за это благословенна, — в родной моей стране, за заставой моего родного города (Пермь. — Л.З.) хвойный лес начинался, чтобы не кончаться, моя родная река была широка и бездонна, горы не исхожены и не обследованы в их выси и недрах. В ней лето сжигало леса, зима замораживала дыханье, и в ней была нескончаемая весна во всех стадиях ее благодатного творчества.

Русское начало на чужой земле столкнулось с сытым мещанством и не находило себе места. В начале 70-х годов русская ложа в Париже не насчитала минимально необходимых для «работ» семи членов и была закрыта.[164]

Несколько лет спустя, однако, работы русских масонов в Париже были восстановлены. К этому, кроме всего, толкали события, развивавшиеся в Советском Союзе. Но об этом позже.

Сподвижник В. И. Ленина В. Бонч-Бруевича в своих «Воспоминаниях о Кропоткине» (Звезда. 1930., № 4) замечал:

«Любопытно отметить, что А. Ф. Керенский был вспоен и вскормлен масонами и был специально воспитываем ими на роль политического руководителя во время предстоящего движения за свержение самодержавия, а после — для борьбы с Советом рабочих и солдатских депутатов».

Это признавал сам Керенский, и это подтвердилось большим числом свидетельств. После этого вряд ли имело смысл утверждать, как это делал И. Минц и ряд близких ему историков, что «никакого масонства» в России не было. В своей книге «Масоны и революция» (М., 1990) А. Я. Аврех, например, заключал (с. 342): «Вывод о масонах как quantite negligeable (ничтожная величина) в предфевральских и постфевральских событиях 1917 г. останется неизменным. Чего не было — того не было. (Касаясь такого подхода, Н. Берберова замечала: «Минц писал о масонстве, которое то ли было, то ли нет, а если и было, то никакой роли не играло. Он тем не менее цитирует воспоминания И. В. Гессена, где бывший лидер кадетов, не масон, писал, что «масонство выродилось в общество взаимопомощи…» Справедливые слова. Но Минц их понимает так, что масонство вообще было явлением незначительным… всерьез принимая… утверждение (Кусковой. — Л. 3), что «русское масонство с заграничным ничего общего не имело» (типичный масонский камуфляж и ложь во спасение) и что «русское масонство отменило весь ритуал». Мы теперь знаем… что это все неправда. Минц также твердо уверен, что никакого «Верховного Совета Народов России» никогда не было… Позиция Минца — не только преуменьшить масонство в России, но и осмеять тех, которые думают, что «что-то там было». Заранее предвзятая позиция никогда не придает историку достоинства» (с. 267).)

Да нет, было, это очевидно… Но, конечно, хотя Кускова и утверждала, что сетью лож была «покрыта вся Россия», реальный вес их был ограничен. Как показали дальнейшие события, Керенский и его сподвижники были сметены бурей событий и на сцену выступили реальные силы, совершившие Октябрьскую революцию.

Революция в России оказала гигантское влияние на весь мир, пробудила всеобщие надежды на избавление от системы эксплуатации, насилия, неравенства. Лозунги «свобода, равенство, братство» зазвучали на одной шестой части мира в своем новом значении. Вряд ли это могло оставить равнодушными и тех, кто помнил их начертанными на знаменах французской революции, поднятыми на баррикадах Парижской коммуны. Среди тех, кто потянулся к новым партиям, были и масоны. Многие, надо полагать, вполне искренне разделяли цели русской революции. Некоторые вступали в ряды коммунистических партий, надеясь не упустить возможности повлиять на движение.

Влияние масонов в социалистическом и профсоюзном движении, особенно стран Южной Европы, стало заметным.

Один из ветеранов Итальянской коммунистической партии Джузеппе Берти вспоминал, что в довоенной (перед первым мировым конфликтом) Италии трудно было стать лидером профсоюза, не будучи масоном. А когда в 1914 году на съезде социалистической партии было решено объявить несовместимым для социалистов пребывание в масонстве, в одном Неаполе из почти двухсот членов партии осталось не более тридцати![165]

Вопрос о «совместимости» встал и перед коммунистами. Его подняли перед Коминтерном французские и итальянские коммунисты. Руководство Французской компартии настаивало на том, что масонство и коммунизм близки и совместимы по установкам и что следует разрешить коммунистам состоять в ложах. Представитель Итальянской социалистической партии Грациадеи 29 июля 1920 года выступил на II конгрессе Коммунистического Интернационала против «двойной» принадлежности, которую предлагали представители из Франции. Он напомнил о принятом его партией в 1914 году на Анконском съезде решении о запрещении одновременного пребывания в двух организациях. «Через несколько месяцев вспыхнула война, — сказал Грациадеи. — Теперь мы вполне уверены, что без этого постановления наша партия никогда не смогла бы занять такой непримиримой позиции по отношению к войне. Во всяком случае, она раскололась бы в один из самых трудных моментов…».[166]

Грациадеи обратил внимание, что франкмасонство служит буржуазному строю как в национальном, так и в международном масштабе. Его влияние может быть еще более опасно ввиду того, что оно является тайной организацией.

«…Этот вопрос, — утверждал итальянский делегат, — не интересует русских, но имеет громадную важность в латинских странах, в Англии и Америке. Франкмасонство пользуется довольно большим влиянием в этих странах. Оно является политической организацией, стремящейся к завоеванию и удержанию власти; оно группирует промышленников, ученых, дельцов. Эта организация основывается на мировоззрении, резко противоречащем социалистическому, марксистскому мировоззрению. Франкмасоны пытаются затушевать различия между классами, прикрываясь абстрактным и формальным пониманием теоретических прав. Вдобавок, эта организация тайная… Товарищи, примыкающие к франкмасонству, могут нас контролировать, в то время как мы не имеем возможности контролировать их в их организации».[167]

Выступление Грациадеи было выслушано с вниманием, однако решения по этому вопросу не было принято. К нему вернулись на IV конгрессе Коммунистического Интернационала. Он проходил с 5 ноября по 5 декабря 1922 года. На этот раз делегаты одобрили резолюцию «Франкмасонство. Лига прав и буржуазная печать».

В ней пояснялось:

«II конгресс Коммунистического Интернационала не присоединил к условиям вступления в Интернационал особого пункта о несовместимости коммунизма с франкмасонством только потому, что считал это само собой разумеющимся и, как явствует из протоколов, не допускал самой мысли о возможности одновременной принадлежности к партии пролетарской диктатуры и к чисто буржуазной организации, прикрывающей избирательно карьеристские происки формулами мистического братства…

Принимая во внимание, что самый факт принадлежности к масонству, независимо от того, преследовались ли при этом в данном случае те или другие материальные, карьеристские и другие порочащие цели, свидетельствует о крайней неразвитости коммунистического сознания и классового достоинства, IV конгресс признает необходимым, чтобы товарищи, которые принадлежат до сих пор к масонству и которые ныне порвали с ним, не могли в течение двух лет занимать ответственные посты в партии. Только напряженная работа на пользу революции… может вернуть этим товарищам полноту доверия и восстановить их права на занятие в партии ответственных постов».[168]

Вторая часть резолюции касалась необходимости выхода для коммунистов и из Лиги защиты прав человека и гражданина. Она была связана с первой частью, поскольку Лига эта, подобно «Альянсу», в котором состоял Бакунин, была филиалом масонства.

Пребывание в «братстве» приравнивалось к враждебной деятельности против партии. «Утайка кем-либо своей принадлежности к масонству, — говорилось в резолюции IV конгресса, — будет рассматриваться как проникновение в ряды партии вражеского агента и наложит на соответственное лицо пятно бесчестия перед лицом всего пролетариата».[169]

Там же содержалось обращение к Компартии Франции «не позже 1 января 1923 года ликвидировать все связи партии, в лице отдельных ее членов и групп, с франкмасонством».

Среди тех, кто сделал свой выбор в сторону коммунизма и заявил о разрыве с масонством, был бывший радикал-социалист Марсель Кашен. Остался в компартии, скрыв свои связи с масонством, Андре Марти. Впоследствии он был исключен из партии. Такие лица из руководящего состава ФКП, как Ш. Люсси, А. Моризе, А. Коэн, выбрали масонство. А. Коэн в 1956 году стал Великим мастером Великой ложи Франции.

С докладом на конгрессе выступил Л. Троцкий. И выступил весьма решительно. «Масонство, — как он выразился, — орудие обхода революции, буржуазное орудие, усыпляющее сознание пролетариата, и рычаг буржуазного механизма». В свое время сам он очень интересовался проблемой масонства, написал, будучи в заключении, книгу, рукопись которой позже была утеряна. Есть сведения, что сам Троцкий в Париже вступил в одну из лож («Art et travail»), но впоследствии не возобновлял в ней работу. На IV Конгрессе Коминтерна заходил разговор о масонстве Радека и Троцкого, но последний отшутился. Однако его личный секретарь Ф. Зеллер стал не просто одним из руководителей французского масонства, а Великим мастером Великого Востока страны. И занимал этот пост в течение шести лет. Предполагается, что связи с влиятельной организацией у троцкистов имелись, вопреки уверениям самого Троцкого.

К оценке франкмасонства нередко возвращались руководители ряда коммунистических партий. Антонио Грамши, находясь в фашистском заточении, набрасывал эскизные заметки о масонстве, как западноевропейском, так и американском. Грамши находил «очень интересным и, по-видимому, достаточно объективным» суждение ватиканского органа «Чивильта каттолика» о том, что после первой мировой войны имела место попытка реорганизовать силы франкмасонства под руководством франко-бельгийского и патронатом американского масонства.[170]

Рассматривая религиозный аспект проблемы, А. Грамши называл масонство «позитивистской церковью и светской религией мелкой городской буржуазии, к которой большей частью примыкает так называемый анархо-синдикализм».[171]

Подмечал он и эволюцию масонства от первоначальных его воззрений к идеологии «избранных» развитого капиталистического общества. «Теизм «иллюминатов» являлся религией европейского масонства, но без символического и космического аппарата и с той разницей, что религия «Ротари» не может стать универсальной: она свойственна избранной аристократии (избранному народу, избранному классу), которая преуспела и продолжает преуспевать, ей свойствен принцип отбора, а не обобщения, наивного и примитивного мистицизма, характерного для тех, кто не думает, а действует, как американские промышленники».[172]

Ряд этих мыслей перекликается с теми, которые в 1935 году высказал Пальмиро Тольятти, выступая в Москве с упоминавшимися ранее «Лекциями о фашизме».

В своих воспоминаниях затрагивает тему масонства и Долорес Ибаррури, отмечая, что «в важнейшие моменты современной истории Испании влияние масонов приобретало решающий характер». Ветеран коммунистического движения указывает на буржуазный характер течения «каменщиков»», в котором либеральные, антифеодальные тенденции сменялись все более антипрогрессивными («масонство превращалось в один из каналов для проникновения идеологического влияния буржуазии в ряды рабочего класса»)».

«Президент республики Мануэль Асанья и лица из его ближайшего окружения были масонами, — пишет Д. Ибаррури. — Но значительная часть «братьев» перешла к мятежникам. Когда начался военно-фашистский мятеж, часть армии, а следовательно и часть офицерского состава, прежде всего представители высшего командования, принадлежавшие к масонским организациям, стала на сторону Франко».

По мере ухудшения положения и та часть офицеров-масонов, которая первоначально была на стороне республиканцев, стала менять свои позиции, содействовать тому, чтобы создавать «на болотистой почве антикоммунизма блок пораженцев…»

Автор пришла к недвусмысленному выводу о роли масонов в поражении республиканцев: «Приняв участие в интригах и махинациях, сплетенных за пределами нашей страны, они превратились в силу, оказывавшую отрицательное влияние на судьбы республики».[173]

Таким образом, различные оттенки масонства, его роль интегратора интересов крупной буржуазии в капиталистическом обществе не ускользали от внимания и анализа представителей коммунистического движения.

Некоторые рассматривают решения IV конгресса Коминтерна как третье запрещение масонства в истории нашей страны. Так оно и было. Но практическая история запрета растянулась на несколько лет. Правда, Н. Берберова в своей книге «Люди и ложи. Русские масоны XX века» утверждала: «50 % масонов Ленин ликвидировал в первые же годы после революции, часть он выпустил на Запад, а остальные были прикончены Сталиным в процессах, начиная с 1920-х годов. Задача масонства — влиять на внешнюю и внутреннюю политическую жизнь мира — русскими никогда не могла быть осуществлена». С этим можно согласиться только частично. Действительно, большая часть русских масонов эмигрировала, а ряд крупных представителей культуры и философии, тяготевших к масонским доктринам, выехали по распоряжению правительства на так называемом пароходе философов. (Кандидатов на высылку подбирал лично один из шефов ОГПУ Я. Агранов.)

Но и после решений Коминтерна масонский архипелаг продолжал в России существовать, и свидетельства этого рассыпаны как в мемуарах эпохи, так и в архивных документах. Иначе почему бы Кусковой в пятидесятых годах бить тревогу по поводу того, что раскрывать масонские тайны преждевременно, поскольку кто-то из «хороших людей» в России до сих пор жив?

Где же сохранялись масонские группы? Прежде всего, в той среде, на которую указывала Берберова, — среди интеллигенции. Продолжались масонские «радения» как на квартирах, переоборудованных под ложи, так и в театрах, церковных помещениях. Ибо наряду с театралами, художниками, философами, масонские веяния были сильны и в околоцерковной среде.

Духовенство нередко поддавалось соблазну масонских доктрин еще во времена Новикова. Тем более что русское масонство в своих доктринах, а также русское «розенкрейцерство» отдавали немалую дань традициям православия и философской мысли отцов русской церкви. На международной конференции «Новиков и русское масонство», проходившей в связи с 250-летием нашего «розенкрейцера» в Коломне в мае 1994 года, итальянская участница Рафаэлла Фаджонато отмечала близость стиля заседаний русских масонов-новиковцев церковному богослужению. «Московское розенкрейцерское собратство — говорила она, более походит на религиозно-монашеский Орден, чем на масонское общество в той форме, в которой оно развивается на Западе».[174]

А на грани столетий колебания между догмой и ересью усилились и охватили ряд направлений, где оказалось немало властителей умов. В 1920-х годах в Петрограде действовало «Братство Святой Софии». Имелось оно и за рубежом. В Праге 31 января 1924 года собрались учредители «православного братства во имя св. Софии премудрости Божией». Устав «софиологов» был утвержден митрополитом Евлогием. Числились среди учредителей столь известные фигуры богословия и им сопутствующие как С. Булгаков, (от увлечения марксизмом перешел к «человекобожию», «софиологии»), Г. Вернадский, познания которого в масонстве мы отмечали, доцент Киевского университета В. Зеньковский (позже преподавал философию и психологию в Православной богословской академии в Париже, сторонник теории о «божественной Софии» и «тварной Софии»), П. Новгородцев, специалист по философии права, Г. Флоровский, выпускник Одесского университета, с 1925 года профессор патристики в Православной богословской академии в Париже, автор работ «Человеческая и Божественная мудрость», «Пути русского богословия» и др. Н. Семеникин в книге «Философия богоискательства» (М., 1986) отмечал, что члены софийского «братства» «интересовались историей тайных обществ, способами связи и соподчинения внутри них. В частности, в этом плане они проявляли интерес к масонству. Они мечтали о “корабле непотопляемом” в житейском море» (с. 162–163).

Неподалеку от них обосновались сторонники «антропософии», утверждавшие, что, развивая внутри себя скрытые возможности личности, человек может овладеть секретами природы и мироздания и управлять ими. Опирались они на учение Рудольфа Штайнера, основавшего «Всеобщее антропософическое общество». Он написал немало трудов по медитации и другим сторонам развития тайных свойств в человеке, в том числе труд «Тайная наука». Его сторонники обосновались после его смерти, к которой, как полагают, были причастны нацисты, в Дорнахе (Швейцария), создав там свой центр «Гетеанум». Одним из сторонников «антропософии» был Максимилиан Волошин, поэт, мыслитель, художник, в свое время в Париже вступивший в масонство. Правда, его взгляды выходили далеко за привычные рамки западной «антропософии». Целью человека, по его мнению, было разгадать «творческий замысел истории» и соединить «аналитический ум» с «глубоко религиозной верой в предназначенность своего народа и расы. Потому что, — пояснял поэт, — у каждого народа есть свой мессианизм, другими словами, представление о собственной роли и месте в общей трагедии человечества». Элементы тех же доктрин, со ссылкой на мудрости Востока и особый исторический путь России, содержались в разновидностях русского «евразийства», которое также не сводилось к повторению западных масонских доктрин, отрицавших самобытность России и ее народа. Тесные связи с Р. Штейнером поддерживал известный писатель А. Белый, автор «Петербурга», актер М. Чехов, М. Сизов и другие.

К этому прибавлялись своеобразные фигуры ученых, литераторов, в которых сочетались самые противоречивые увлечения. Одним из таких людей был В. Шилейко, поэт и ассиролог, второй муж Анны Ахматовой, около которого группировались работники музеев, более всего привлеченные его богатой эрудицией. Другим был Б. Зубакин, археолог и литератор. В 1927 году он выезжал вместе с Анастасией Цветаевой в Сорренто к Горькому. М. Горький так отозвался о нем в одном из писем: «Сей профессор археологии, епископ церкви Иоанновой, каббалист, хиромант, иерофант, по натуре своей удивительно талантлив. Но это, прежде всего, чудовищно невежественный человек. Он исповедует какую-то религию, в которой совершенно отсутствует этика. Свято чтит Франциска Ассизского и — так же свято — Игнатия Лойолу».

На самом деле Б. Зубакин был одним из лидеров ордена «розенкрейцеров» и способствовал принятию в орден большого числа деятелей культуры. В августе 1920 года в Минске им был принят в «розенкрейцеры» будущий известный кинорежиссер, С. М. Эйзенштейн. Б. Зубакин оказал влияние и на почитателей Н. Рериха, объединенных в группу «Амаравэлла».

Целью визита в Италию Зубакин поставил «примирить католицизм и франкмасонство». Горький, видимо, слегка лукавил, не уточняя понятие «церкви Иоанновой». Масонство вполне подходило сюда по своей родословной, вобравшей в себя орден иоаннитов (мальтийцев) А сам Горький и его окружение были неплохо знакомы с тем, что это такое. С легкой руки маститого писателя в русской (советской) литературе создалось течение «Серапионовых братьев». Оно довольно ярко проявило себя на ниве творчества. Тут были известные писатели, поэты и критики Л. Лунц, М. Слонимский, В. Шкловский, В. Каверин (Зильбер), а также Вс. Иванов, Н. Тихонов, С. Маршак, М. Зощенко, К. Федин, Е. Замятин и другие. Горький проявлял о них большую заботу, а «Серапионовы братья» считали его своим вдохновителем и даже поставили специально к приезду писателя в Ленинград пьесу «На дне», в которой отразились некоторые «богостроительские» настроения, особенно в монологе Сатина, где тот перечисляет «озаренных» мыслителей и пророков прошлого.

Название «Серапионовы братья» происходит от одноименного сборника рассказов Эрнста Теодора Амадеуса Гофмана, где фигурирует пустынник Серапион, появляющийся как бы сквозь века (он рассказывает, что жил в древней Александрии во времена тирана Деция). Вдохновляя других героев, уверяет, что они способны одним своим духом усваивать то, что происходит во времени и пространстве.

Из сборника были почерпнуты сюжеты балетов «Щелкунчика», «Коппелия», «Сказки Гофмана». Мотивы творчества Гофмана, его восхождение от обыденной жизни к медитациям, «лестница на небо в фантастический мир», во многом созвучны с построениями типа «химического венчания» «розенкрейцеров» — этого мистического ядра масонства начала XVI века.