Глава 1 Беслан: возвращение в август. — Деньги не лечат. — «Рухсагу!» — «Папа, я хочу стать террористом». — Жизнь после смерти. — «Лида — сука!» — Второе пришествие и второе вторжение. — Правда земная и правда небесная. — «Открою коридор к усопшим»
Глава 1
Беслан: возвращение в август. — Деньги не лечат. — «Рухсагу!» — «Папа, я хочу стать террористом». — Жизнь после смерти. — «Лида — сука!» — Второе пришествие и второе вторжение. — Правда земная и правда небесная. — «Открою коридор к усопшим»
6 сентября. По дороге из Беслана в аэропорт Минводы нас с фотографом Володей Суворовым пробило на ржачку. Мы то и дело смеялись, а водитель-осетин все больше свирепел. После санитарной остановки у кустика Володя вдруг подумал вслух: «Интересно, а как ходят в туалет космонавты в условиях невесомости?» Этого оказалось достаточно, чтобы мы бились в конвульсиях минут сорок. Таксист реально испугался за наше психическое здоровье. Я сначала тоже подумал: «Что это со мной», а потом вспомнил «Курск» и успокоился. Когда мы три года назад ехали с родителями погибших подводников из аэропорта Мурманска в гарнизон Видяево, некоторые из них тоже смеялись. Психологи мне потом объяснили, что это нормальное явление. Эмоциональная разгрузка. Пройдет.
Уже в Москве мне еще несколько дней после Беслана снились смешные сны. Просыпаюсь от собственного смеха и не помню, над чем хохотал. А когда знакомые просили рассказать, что я видел в Беслане, то я вдруг понимал, что очень многое уже забыл. Остались лишь какие-то обрывки впечатлений — разрозненные, но достоверные. Вообще смех и склероз — главное, что помогает справиться с ужасом. Защитная функция организма. Я, кажется, понял, почему ветераны не любят рассказывать о войне. Они просто ничего не помнят.
5 сентября.Первые похороны. Из любой точки в городе виден хотя бы один гроб. Беслан — хоть и город, но традиции здесь сохранились горские. По традициям, когда в доме появляется покойник, родственники распахивают ворота, выставляют перед домом гроб с телом, садятся возле него и принимают соболезнования. Мужчины молча, женщины кричат, бьют себя по коленям и реально рвут на себе волосы. Осетинкам из мусульманских семей немного легче: они кричат один день. Христианки — три. Уважая традиции, осетины-христиане пропустили осетин-мусульман на кладбище на день раньше. Мать учительницы осетинского языка Алены Зуцевой, Наташа, не отходит от гроба дочери уже два дня и впереди еще целые сутки. «Не ест, только воду пьет, — говорит про нее соседка Вера Цоколаева. — Я боюсь за нее».
Наташа вдруг резко замолкает, отрывается от гроба и, ни слова не говоря, уходит. Она как зомби идет по улице, заходит в одни открытые ворота. Минут через пять выходит и скрывается за следующими открытыми воротами. И так несколько часов подряд. Потом возвращается, садится возле своего гроба и опять начинает кричать. Родственники погибших отрываются от собственных мертвых только для того, чтобы выразить соболезнование таким же, как они. Всем без исключения. Открытых ворот в городе сотни, но люди ходить не устают. Такое ощущение, что они делают это на автомате. Традиции сильнее людей.
В час дня весь город, не сговариваясь, начинает траурные речи. Говорят на осетинском. Потом они поднимают гробы и начинают движение в сторону кладбища. Так же, не сговариваясь. Вместе выходят на главную улицу города. Ощущение такое, что у всех жителей Беслана радиопередатчики, которые позволяют координировать свои действия. На самом деле просто испокон веков здесь хоронили с часу до двух. Похоронная процессия длиной в несколько километров парализует движение на федеральной трассе Москва — Владикавказ. Тут же выстраивается огромная пробка, но обогнать процессию никто не пытается. Встречные машины останавливаются, из них выходят люди, снимают кепки и стоят с непокрытой головой, пока мимо не понесут последний гроб. Поражает всеобщность этих действий. Ни один не обогнал, ни один не проехал мимо, ни один не отсиделся в кабине. Все слепо исполняют какую-то единую волю.
Эту единую волю помню еще утром, в здании школы. Там я увидел оставшиеся от бандитов доллары. Первая подлая реакция — подобрать. Что-то остановило. Вдруг понимаю: если бы наклонился — разогнуться мне уже не дали бы. Эти доллары здесь никто не берет. Омерзение перед купюрами какое-то вселенское. Преодолеть его пришлось лишь работникам прокуратуры, которые забрали купюры на экспертизу. У них работа такая.
С появлением первого гроба на кладбище замолкли 6 экскаваторов, которые за сутки не успели вырыть и половины могил. Когда похоронят всех погибших в теракте, кладбище Беслана увеличится наполовину. К крикам женщин прибавляется рык мужчин. Мужчины здесь не плачут, а именно рычат. Многие украдкой кладут под гроб погибших мешочки с пулями. Это клятва отомстить. Потом на вопросы журналистов они отвечают, что мстить не будут, что не дадут врагам себя перессорить, что мир — это главное. Им верят.
4 сентября. Опознание трупов. Их выложили во дворе Бюро судмедэкспертизы во Владикавказе. Этот двор превратился в аквариум со смертью. Журналистов, которым удается перелезть через забор, не трогают, но через пять минут они уже сами карабкаются обратно с такой быстротой, как будто по ним стреляют. Я стою у забора зажмурившись и пытаюсь дышать через ворот куртки. Не помогает. Затыкаю нос и дышу ртом. Вечером очень сильно об этом жалею, потому что мясо есть не могу. Видеть свое тело тоже не могу. Очень странно, что оно шевелится. Зачем я спрыгнул сегодня с забора в этот аквариум — все равно описать, что там видел, невозможно. Чтобы справиться со страшным привкусом во рту, напиваюсь водки и засыпаю. Ничего не снится.
3 сентября. До часу дня все относительно спокойно. Утром в Доме культуры перед родственниками заложников выступил доктор Рошаль, чуть раньше осколком от подствольной гранаты ранило в ногу милиционера, и заграждения отодвинули от школы еще метров на 100.
В час дня в городе вдруг нажали какую-то кнопку. Толпы женщин хлынули от центральной площади, толпы мужчин ринулись к ней. Первые несколько минут было даже непонятно, чего это все вдруг всполошились: звуки взрывов и пулеметных очередей не было слышно, их заглушали клаксоны машин, которые на бешеной скорости рванули к центру. Через 20 минут, когда на площадь стали выносить первых освобожденных заложников, толпа мужчин стала буквально сметать неудачно припаркованные автомобили, чтобы дать проехать «Скорой помощи». Машины переворачивали, не разбирая, что это — «БМВ Х5» или «Запорожец». Никто потом не предъявлял никому никаких претензий. Владельцы покореженных авто тут же садились за руль, чтобы отвезти в больницу раненых детей. Вся площадь стала местом какой-то организованной мужской силы. Все происходило стихийно, но слаженно. Одни, не обращая внимания на кордоны и блокпосты, бежали к школе, забирали свою порцию уцелевших детей и несли их к площади, другие подхватывали освобожденных, сажали в машину и мчались в больницу. Третьи уже сооружали искусственную переправу через железнодорожные пути, чтобы машины с ранеными не делали крюк до переезда и быстрее добрались до врачей. Выпадали из общего движения только те, кто уже увидел своих детей мертвыми. Глаза у них были стеклянные, ноги ватные, а кулаки в крови. Кулаками они в ярости били об стены домов.
По площади пронесся слух: поймали боевика. Толпа куда-то побежала, увлекая меня, как в воронку. Очередь из автомата — и толпа расходится. Оказывается, никакого боевика не было. Произошло следующее. В Беслане есть один глухонемой. У него борода. Он, как и все мужчины, тоже пришел на площадь. Вид у глухонемого уж больно ваххабитский, поэтому его окликнул милиционер, чтобы проверить документы. Глухонемой не слышит, идет дальше. Милиционер кричит: «Стоять!» и бежит за ним. Толпа отреагировала: видит — идет бородач, за ним бежит милиционер. Значит, боевик. Все побежали на помощь милиционеру. Глухонемой увидел погоню и побежал. Толпа уже нависла над ним, чтобы разорвать на части, когда наперерез выбежал другой милиционер, дал залп в воздух и повел глухонемого для выяснения в штаб.
Примерно в это же время из окна школы выпал настоящий раненый боевик. Об этом мне рассказал фотограф Миша Климентьев. Миша не успел прицелиться из фоторужья, как боевика не стало. Толпа, бросившаяся на него, просто втоптала его в землю. Люди прыгали у него на голове, у боевика хрустели кости. Если бы под ним была не земля, а асфальт, его просто растерли бы по асфальту. Миша говорит, что в этот момент не испытывал к нему ни малейшей жалости.
2 сентября. В городе для журналистов большая проблема — негде пожрать. Все кафе и рестораны открыты, в них сидят работники и хозяева, но нигде не кормят.
Мы сами уже второй день не едим и не можем смотреть, как другие едят, — объяснил повар кафе "Хаш» Аслан Дударов.
А зачем тогда на работу выходите?
Положено — выходим. Но работать мы не можем, и хозяин нас понимает. У него у самого племянник там.
Вообще город разделился на «там» и «здесь». И все, что «здесь», не имеет ни малейшего значения. Когда 3 сентября начался штурм, Аслан побежал к школе, даже не заперев кафе. Никто ничего не украл.
Для сравнения «Курск». В августе 2000 года Мурманск живо откликнулся на гибель моряков-подводников. К приезду небедных журналистов со всего мира таксисты подняли цены втрое, менялы установили грабительский курс валюты, местное телевидение резко пересмотрело тарифы на перегон картинки. Когда я открыл дверь номера в гостинице «Арктика», первое, что увидел, — россыпь визиток на полу. Силуэт женского тела, телефон и надпись: «А мы уже здесь».
В Беслане мне в первый же день стало стыдно за русских. По сравнению с осетинами мы во время терактов выглядим бледно. На площади Дома культуры ни одного пьяного. Местные жители пускают журналистов на ночлег бесплатно. Улыбка воспринимается как оскорбление, смех — как пособничество террористам.
Для сравнения — «Норд-Ост». В ноябре 2002 года окрестности ДК Шарикоподшипникового завода превратились в место массовых гуляний. Люди приходили глотнуть воздуха исторического события. Сфотографироваться на фоне кордонов. Смех и улыбки. Молодежь заставила все окрестные дворы пустыми бутылками из-под пива. Если бы события развивались так же, как в Беслане, никто спасать заложников не побежал.
1 сентября, 9 утра. Я нахожусь возле школы на празднике начала учебного года. Перед школьным крыльцом куча детей и родителей, выступление первоклашек, первый звонок и все такое. Номер школы — 157, и находится она не в Северной Осетии, а в Киеве. Я приехал сюда сделать смешной репортаж о том, как мастер косноязычия Виктор Степанович Черномырдин дает украинским детям первый в этом году урок. Про Беслан я знаю только то, что это город, в котором делают средней паршивости водку и шампанское.
Тема черномырдинского урока звучит так: «Человеческая жизнь — это высшая ценность».
Я уже было совсем поверил, что так оно и есть, когда позвонили из редакции и сказали, что нужно ехать в Осетию.
Вместо урока Черномырдина я получил урок Беслана. Теперь я точно знаю, что человеческая жизнь вовсе не высшая ценность. Теперь я знаю, что европейский постулат о высшем смысле человеческой ценности и есть та зараза, которая разъедает и Европу, и Россию. Если высшая ценность — твоя собственная жизнь, то единственный смысл этой жизни — получить от нее максимальную дозу удовольствия. А человек, получающий удовольствия, — это слабый человек. Очень слабый.
Теперь я точно знаю, что высшая ценность — человеческая смерть. И смысл жизни — в смерти. Не в том, чтобы срочно умереть, а в том, чтобы знать, за что эту свою жизнь можно отдать не задумываясь. Смысл любого действия в том, что заставляет отказаться от бездействия. Формула поступка — отказ. Чтобы встать, нужно отказаться от состояния покоя. Чтобы прыгнуть с парашютом, нужно отказаться от состояния безопасности на борту самолета. Чтобы жить полнокровной жизнью, нужно изначально отказаться от нее, отдать ее в заложники высшей воле и жить по этой воле и умереть по ней, если потребуется.
Я вспомнил, что мне приснилось той ночью, когда я смеялся. Мне приснилось, что человек на самом деле сам себе не нужен. Абсолютно. Всю жизнь он мается одной заботой — кому бы подарить свою собственную жизнь. Он. и хочет этого, и боится. Это очень смешно.
Умеющих убивать могут победить лишь умеющие умирать. Террористы научились убивать. Мы не умеем ни того, ни другого. Поэтому мы проигрываем терроризму.
После Беслана я почувствовал смертельную усталость от той системы равновесных ценностей, в которой мы живем. В которой грех не грешнее святости, а святость не круче греха. Впервые пожалел, что не родился веке в XVI или XV. Когда мир был строгим, жизнь не кончалась смертью и люди боялись только Бога — живого и настоящего.
Я ни к чему не призываю. Я просто описываю состояние человека после Беслана. Возможно, до следующего августа это пройдет. Склероз умеет.
* * *
Через два месяца после теракта меня снова командировали в Северную Осетию. На этот раз в «мирный» Беслан. Я должен был сделать заключительный репортаж нашей акции «Дети Беслана». Весь сентябрь и октябрь «Известия» публиковали истории выживших детей, бывших заложников. Указывали номера их банковских счетов для пожертвований. Тогда мы еще не знали, что существенная часть этих денег станет добычей хлынувших в город сектантов. Тогда мы просто решили найти ответ на непростой вопрос: что еще нужно пострадавшим в теракте, кроме материальной помощи.
Когда я приехал, вся республика отмечала неделю Святого Георгия — Джоргуыба. На протяжении многих веков последняя неделя ноября считалась главным праздником осетинского народа. Непременным атрибутом застолий в эти дни считаются три осетинских пирога. Они символизируют солнце, землю и большого Бога. В 2004 году впервые в истории Северной Осетии жители Беслана приготовили на Джоргуыба не три, а два пирога. Впервые в истории Северной Осетии неделя Святого Георгия была не праздничной, а траурной. Лишним оказался тот пирог, который символизирует солнце. Когда солнце для человека гаснет, ему остается только Бог и земля. Для многих жителей Беслана солнце померкло 3 сентября. Спустя 3 месяца им не стало светлее. Деньги, которые стекаются в этот город со всей планеты, помогают, но не лечат. Еще больше, чем материальной помощи и сочувствия, людям Беслана не хватает правды. Пока нет одной правды на всех, каждый ищет ее по-своему.
Если бы кто-то попал в Беслан, не зная, что в нем случилось три месяца назад, он бы подумал, что в этом городе живут очень странные люди. У них черные одежды и серые лица. Их бесплатно возят на такси, причем водители сразу выключают в салоне музыку. Хотя можно и не выключать. Люди Беслана очень плохо слышат. Они не реагируют на сигнал клаксона, когда переходят дорогу. Город как будто оглох и замер. По улицам ходят в основном женщины. Мужчины стоят. Просто стоят на месте и о чем-то думают. Стоять на месте в Беслане для многих стало главным занятием.
В городе есть места, где можно увидеть особенно много просто стоящих мужчин. Среди них — Новое кладбище. Оно занимает ровно столько же места, сколько старое. Три месяца назад, после похорон, здесь были только грязь и цветы. Теперь — асфальт и гранит. На некоторых могилах кресты (это осетины-христиане), на некоторых — просто гранитные столбы (это осетины-мусульмане), но на всех написано «Рухсагу!» — царствие небесное. Местами попадаются пустые ямы — это или для тех, кто еще не опознан, или для тех, кто все-таки выжил. Многие из тех, кто все-таки выжил, свои ямы не зарывают. Они хотят, когда умрут, быть похороненными здесь и только здесь.
Женщины на Новом кладбище не просто стоят. Они воют. Подойти к ним — нет ни сил, ни совести. «Здесь постоянно находится человек 30, — рассказывает начальник бригады строителей из Ставрополья, которые строят вокруг кладбища кирпичную ограду. — Многие, похоже, вообще отсюда не уходят. Мы прекращаем работу, когда темнеет, — они еще здесь. Приходим в 8 утра — они уже здесь. Я когда-то в Афгане служил, но столько горя не видел».
От бригадира пахнет спиртным. «Вообще-то у нас на работе всегда сухой закон, но здесь без водки работать невозможно», — признается бригадир.
Перед входом на кладбище — самодельный плакат. На нем нарисованы два террориста-палача в красных балахонах, между ними — котел на огне, а в котле — дети. «Дяди в погонах, вы что спасовали? — написано буквами, с которых капает нарисованная кровь. — Жизни детей террористам отдали!»
К кладбищу подъезжает «Мерседес» с тремя семерками. Из него выходят трое мужчин. Они около часа стоят возле могилы. Один из них — полковник милиции, своей фамилии он просил не называть. Девочка, которая лежит в могиле, — его дочь. Полковник просто молчит. Говорят два его друга, Алан и Артур, — тоже работники правоохранительных органов. Алан говорит, что если встретит здесь хоть одного ингуша, задушит собственными руками. Если ингуш будет вместе с детьми, то задушит вместе с детьми. «Око за око, — повторяет Алан. — Зуб за зуб. Другой правды здесь быть не может». Полковник не слышит Алана. Он просто стоит и о чем-то думает.
На третий день общения с людьми Беслана я вдруг очнулся перед памятником погибшим в Великой Отечественной войне. Фотограф сказал, что я уже минут 15 просто стою и о чем-то думаю. На монументе длинный список из 345 человек. Это всего на 14 человек больше, чем погибло 3 сентября. Я понял, о чем думают люди Беслана, которые просто стоят. Они ни о чем не думают. Они замерли, потому что не видят смысла передвигаться по земле. Они не различают очертаний этого мира. Им нужна ясность.
— Я тебя сейчас подниму, переверну вниз головой и разобью об землю», — это говорит один ребенок другому ребенку. Оба играют в детской комнате психологической реабилитации, организованной для бывших в заложниках детей. Дети повторяют друг другу слова, которые слышали от террористов. В день здесь бывает человек по 30, из них не меньше 10 новеньких. У новеньких, когда их подзываешь к себе, взгляд такой, как будто я в него сейчас выстрелю.
— Если ты мне не купишь «Сникерс», я тебя убью, — говорит 10-летний Давид Фидеров своей матери.
Координатор психологической службы Беслана Валерий Юханов считает, что это нормально: «У них огромное количество подавленной агрессии. Это как гной. Он или разрушает человека изнутри, или вырывается наружу. Их поведение сейчас проявляется в двух крайностях: бурные эмоции сменяются полной замкнутостью, середины нет. Наша задача — в игровой форме заставить детей выплеснуть эту подавленную агрессию. Им нужно как можно больше активности — как физической, так и творческой. Иначе начнутся психосоматические явления — вплоть до отказа органов и выпадения волос.
Валерий показал рисунки, которые рисуют дети Беслана. Рисунок первый: дом без фундамента и крыши, из окна смотрит человек с черным лицом и красными глазами, подпись: «Мама». Рисунок второй: на черном фоне много-много разорванных сердец, подпись: «Наши сердца». Рисунок третий: просто красная мазня и подпись: «Кровь». Речку и радугу у этих детей получается нарисовать только через 2 недели регулярных занятий.
Они очень быстро повзрослели, — продолжает Валерий Юханов. — 12-летние стали 15-летними. Их уже не заставишь ходить в музыкальную школу. Они говорят: «Я лучше буду боксом заниматься». Многие на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечают: «Террористом». Это тоже объяснимо. Увидев своих родителей в беспомощном состоянии, они инстинктивно пытаются заменить их особой, стараются стать сильнее отцов. А так как именно террористы пошатнули в их глазах родительский авторитет, они ассоциируют эту силу именно с боевиками.
Параллельно мы сейчас организовываем группу поддержки для взрослых, — продолжает Галина Самарская, руководитель мобильной группы психологов из Ростова. — Если ребенок видит, как рушится внутренний мир его родителей, то его собственный внутренний мир рушится в 4 раза быстрей. Уже сейчас у нас весь день загружен. В основном, работаем по вызовам: у многих бывших заложников развилась боязнь открытого пространства и они просто не выходят из дома. Кроме того, после теракта в городе сложилась непростая социальная обстановка, традиционные взаимоотношения между людьми пошатнулись: одни испытывают страшное чувство вины, что остались живы, другие — наоборот, чувство мести к тем, кто был внутри и не смог спасти их детей. Во взрослых людях тоже кипит подавленная агрессия, которую они не знают, как выплеснуть. Для них сейчас ключевая потребность — это потребность в ясности. Кто виноват? К кому испытывать ненависть? Им не обязательно мстить, хотя этот обычай — тоже способ избавиться от подавленной агрессии, для них главное — до конца понять, что произошло. Ненавидеть какую-то одну сторону психологически легче, чем всех и никого. Им сейчас бессмысленно говорить, что терроризм не имеет национальности, что не бывает плохих народов и так далее. Требовать от них толерантности сейчас — это значит заставить их ненавидеть весь мир.
На прием заходит очередная посетительница — Фатима Калоева. Она привела свою дочь Элину. Фатима — троюродная сестра того самого Виталия Калоева, который спустя год после столкновения самолетов над Боденским озером нашел и зарезал швейцарского диспетчера.
Как ни странно, труднее всего сейчас тем матерям, которые не были там со своими детьми, — продолжает после осмотра Фатимы Галина Самарская. — Даже тем, у которых дети остались живы. 3 сентября, когда эти матери узнали, что дети живы, они испытали сильнейший психологический шок.
3 сентября? Может, 1-го, когда узнали, что дети в заложниках?
Нет. 1 сентября эти матери умерли. Психологически умерли. Знаете, как солдат, когда идет в атаку, он психологически умирает. Ему уже не страшно. И они успели закрепиться в состоянии психологической смерти. А 3-го вдруг выяснилось, что надо жить. Воскресать из мертвых. Жить после смерти[1].
Школьный переулок — самое страшное место в городе. Только из двух домов — 37-го и 39-го — после теракта вынесли 33 гроба.
— Раньше это было самое шумное место в Беслане, а теперь ни одного ребенка здесь не осталось, — говорит жительница Школьного переулка Маргарита Басаева. Маргарита сразу оговаривается, что никакого отношения к тому Басаеву не имеет. — В Осетии много хороших Басаевых, и большинство из них родом из Куртатинского ущелья, того самого, откуда в XVIII веке к русской царице направилась делегация с просьбой о присоединении Осетии к Российской империи. У меня самой там никто не погиб, но когда я возвращаюсь домой, ощущение такое, как будто у самой дом пуст. Говорят, что время лечит боль, но теперь я в это перестала верить. Я вижу этих людей каждый день — боль у них только усиливается. Те, кому за 40, — я уверена — не снимут траур уже до самой смерти.
Школьный переулок называется так потому, что рядом с ним та самая школа. Сейчас она превратилась в стихийный мемориал, который стал выразительнее рукотворного. Весь спортзал — в пепле и цветах. Цветы стоят в бутылках с «Мириндой», «Фантой» и прочей химией, но почему-то не вянут неделями. На стенах спортзала надписей нет — на стенах бумажные ангелочки с именами погибших. Их сотни. Надписи появляются дальше, в коридорах самой школы: «Мама! Я не могу без тебя жить. Найдись, пожалуйста», «Руководство — сами бандиты. И Аушев», «Альфа, Вымпел — спасибо, ребята!», «Россия — Родина, Осетия — колыбель», «Отомстить никогда не поздно», «Молодежь! Почему молчите за детей», «Бесланцы, мужества вам и терпения. Да поможет вам Бог!», «Мы скорбим по погибшим людям. Молимся за тех, кто их спасал. Проклинаем тех, кто их убивал» и вдруг: «Лида — сука!»
Надписей про какую-то Лиду — одна страшней другой — особенно много на втором этаже, где легче написать что-то, будучи незамеченным. Лида — это директор школы № 1 Лидия Цалиева. Она тоже была в заложниках. Чтобы узнать, почему ее так невзлюбили жители Беслана, я отправился в школу № 6. Здесь во вторую смену весь второй этаж занимает школа № 1. Когда мы пришли, должен был идти второй урок, но занятия еще не начинались. Все учителя сидели в учительской и рыдали. Сегодня местная газета «Голос Беслана» опубликовала письмо местных жителей, которые обвиняют учителей в том, что те не смогли уберечь их детей. Пришлось мне прийти в школу на следующий день, когда учителя немного успокоились.
— Сейчас в городе сложилось такое мнение, что те, кто погиб, — герои, а кто выжил — трусы и подлецы, — опять едва сдерживает слезы и.о. директора 1-й школы Ольга Щербинина. Вместе с ней в учительской сидят еще 5 учителей, которые полностью с ней согласны. — Сначала во всем обвиняли милицию, а примерно месяц назад пошел накат на учителей. Больше всего досталось бедной Лиде. Там, в спортзале, боевики заставили ее выполнять роль посредника между ними и заложниками. Требовали от нее дисциплины, тишины в зале, иначе — угрожали расстреливать детей. Ради нашего же спасения она умоляла ребят и их родителей вести себя тихо, иногда нервы сдавали, и она срывалась на крик. Из-за этого у некоторых сложилось ощущение, что она с боевиками заодно. Теперь обвиняют уже и всех оставшихся в живых учителей — почему мы не спасли детей? Причем в основном обвиняют те, кто там не был. Потому что те, кто там был, понимают, что там был ад. Самый настоящий ад. Если Хиросима и страшней, то не намного. Там возможности спасти не было ни у кого.
В учительскую зашел ученик 4-го класса Александр Агаев. Дождавшись, когда он вышел, Ольга продолжила:
— Вот, у Саши брат погиб, мать ранена. Неужели, если бы она могла, она бы не спасла своего ребенка?! Это было просто невозможно. И таких случаев десятки. Учителя не спасали свою шкуру! Ни один учитель не убежал со школьной площадки, когда случился захват. А многие родители убегали! Ни один из нас не убежал из зала, когда начался штурм. А многие родители убегали. Мы были с детьми до конца — кто в столовой, кто в подвале. Меня, например, альфовцы вынесли без сознания.
В учительскую принесли на подпись обращение жителей Беслана к президенту России: «Чувство вины перед нашими детьми делает нашу жизнь кошмаром и не дает нам права молчать! Мы требуем тщательного и объективного расследования всех обстоятельств, способствовавших совершению теракта. Очень хочется верить, что ПРАВДА восторжествует. И знайте, господин президент, если Россия после этой трагедии не изменится, то у нее нет будущего».
Звенит звонок. Перемена. Вся школа торопится в спортивный зал. В другой спортивный зал. В него заходят 11 здоровых парней, их встречают бурными аплодисментами. Это взрослый состав футбольной команды «Алания». Они пришли поддержать оставшихся в живых учеников школы № 1. Вселить в них надежду, что можно жить и побеждать не только на войне. После знакомства вся толпа идет на городской стадион, где маститые футболисты дадут ребятам мастер-класс. На стадион торопится и ученик 10-го класса Азамат Циноев. У него из кармана торчит пистолет Макарова. Настоящий. Азамат этого не скрывает. Азамат говорит, что он теперь не один такой.
То, что жители Беслана нуждаются не в деньгах, а в правде, понял не только я. Уже в те дни нетрудно было заметить, что правда, земная и небесная, потихоньку становится в городе ходовым товаром. Еще не было комитета «Матери Беслана», но то и дело некоторые журналисты предлагали жертвам трагедии подписать какие-нибудь воззвания или обращения. Глядя в честные глаза гостей из Москвы, люди подписывали, особо не вдаваясь в детали того, что подписывают. Потом в центральных СМИ появлялись сенсационные статьи о том, что жертвы трагедии выступили с коллективным обращением «против» или с коллективным обращением «за» (темы самые разные). Местные собкоры получали от своих работодателей втык за то, что не заметили новость, собкоры бежали опрашивать бесланцев, и выяснялось, что «коллективное воззвание» подписали три с половиной человека и те уже об этом не помнят.
Пройдет еще пара месяцев, и котировки «правды о Беслане» поднимутся на порядок. Появятся «биржи», торгующие правдой о Беслане, появятся брокеры, будет игра на повышение и игра на понижение. Просто сказать в этих условиях правду о Беслане будет очень трудно. Никто не захочет верить, что ты просто сказал правду.
Но о «правде земной»… — чуть ниже. Сейчас — о «правде небесной»…
В современном обществе это вообще очень дефицитный товар и поэтому крайне дорогой. Общество потребления, в котором мы уже живем, почему-то предоставляет человеку максимальный выбор во всем, кроме этого. Свободная любовь? — пожалуйста! Аборт? — говно вопрос! Легализация легких наркотиков? — давно пора! Хочешь? — бери. Не хочешь? — имеешь право! Ты свободный человек. Делай, что хочешь, бери от жизни все.
Так можно прожить всю жизнь и не пожалеть о ней. Но вот в жизни человека случается Беслан, «Курск», «Норд-Ост», Каширка, 11/09, Мадрид, Катрина. Или просто попадает под машину сын (дочь, муж, жена, мать, отец). Или близкий человек садится на наркотики. Или человек просто достигает такого возраста, когда понимает, что у него в жизни нет чего-то главного, и его начинает одолевать депрессия.
Повезло тому, для кого этот момент не настал. Но их немного. Гораздо больше тех, кто впал в это состояние нищеты духа. Их миллионы. Эти люди уже не могут находить ответы на все вопросы в телевизоре. Они вдруг понимают, что до сих пор были золотыми рыбками в охраняемом аквариуме. Что на самом деле мир огромней и сложнее, чем они думали раньше. И теперь они этот мир не понимают. Они очень хорошо знают, КАК устроена жизнь на планете, но они не знают, ЗАЧЕМ она устроена. И они не могут больше жить, не поняв этот мир. Им нужна ясность. Какая-то страшная вселенская ясность.
Эту потребность современная идеология потребления не удовлетворяет. Возможно, недооценивает, возможно, сознательно игнорирует — этого мы здесь обсуждать не будем. Факт в том, что, случись Беслан в современной Саудовской Аравии или России XVI века, эту трагедию люди пережили бы легче: Бог дал — Бог взял. Почему? На том свете узнаем. Недолго ждать осталось. В обществе с доминирующей идеологией люди знают ответ на этот вопрос.
Европейская система ценностей не признает доминанты. Больше религий, хороших и разных. Ты Христос? Нет проблем, только зарегистрируй свою контору в Минюсте. Религия стала таким же бизнесом, как любой другой. Но коль скоро возможен сам факт существования «рынка святости», то стоит ли удивляться, что в Беслане очень скоро появились люди Грабового.
Перевод собранных по всему миру пожертвований на личные счета пострадавших начался в конце ноября, спустя 3 месяца после трагедии. Размер выплат составлял от 350 тысяч рублей тем, кто получил легкие ранения, до 1 миллиона рублей за гибель родственника. Кроме того, к тому времени жители Беслана уже получили компенсации от государства: традиционные 100 тысяч рублей за погибшего и 50 тысяч за раненого. По законам бизнеса в ожидании резкого увеличения денежной массы в убитый горем город со всего мира слетелись проповедники различных религиозных сект.
Работник Министерства труда Северной Осетии Жанна Гецаева, когда соглашалась заняться выплатой компенсаций жителям Беслана, и подумать не могла, что увидит такое:
— Пришли ко мне за компенсациями два человека, мужчина и женщина, — рассказывает Жанна, — мужчину зовут Таймураз Тотиев, женщину — Фатима Цомаева. Мне они сразу показались странными. У нас тогда еще не кончились сороковины, а они оба были не в трауре: она — в разноцветной одежде, а он — гладко выбритый. У нас принято мужчинам не бриться все сорок дней после смерти, а у Таймураза, судя по документам, в школе погибли четверо детей: Борис, Лариса, Любовь и Альбина, и еще одна — Мадина — получила серьезное ранение. Таймураз получает свои 450 тысяч и тут же отдает их Фатиме. Это потом мои коллеги мне сказали, что он обратился в баптисты, а тогда я особого значения этому не придала: подумала, что родственница какая-нибудь, или на сохранение отдает, или должен. Но дальше началось уже неладное. Таймураз достает доверенность на имя Цомаевой и хочет получить компенсацию своего брата Константина, чтобы тоже отдать ее этой Фатиме. А доверенность подписана не Константином, а им самим. Мы, конечно, тут же доверенность оспорили, чем вызвали у него страшный приступ гнева. Таймураз стал кричать, кидаться на нас, пытался вырвать у нас эту доверенность. Мы вызвали милицию, и они его задержали. Теперь против него прокуратура возбудила уголовное дело за хулиганство.
Жанна достает из папки доверенность. Следы борьбы за документ до сих пор видны невооруженным глазом.
— Но на этом наше общение с Фатимой не закончилось, — продолжает Жанна, — Через несколько дней Цомаева приходит опять, теперь уже с братом Таймураза Константином. Он, оказывается, все это время был в Америке по приглашению этих самых баптистов. Расписывается за свои 150 тысяч — у него погибла дочь Анна и ранен сын Азамат — и даже не притрагивается к ним. Деньги опять забирает Фатима. Тут мы уже ничего не могли поделать. Я только напоследок спросила у этой женщины: «Скажите, вам ваша религия позволяет так себя вести?» Она ничего не ответила. Улыбнулась и ушла.
Листовки баптистов-евангелистов в те дни можно было обнаружить в любом почтовом ящике города. По словам настоятеля храма Георгия Победоносца в Беслане отца Сергия, здесь есть постоянно действующая община, которая после теракта стала активно пополняться. Кроме того, в Беслане на постоянной основе действуют еще пять религиозных объединений: Свидетелей Иеговы, пятидесятников, адвентистов седьмого дня, осетинской евангельской церкви «Амонд» и корейской пресвитерианской церкви «Янг-Гок». Последняя в прошлом году была официально запрещена в Моздокском районе республики, но продолжает действовать в Беслане.
— Но с местными сектантами все же проще, чем с приезжими, — рассказал «Известиям» руководитель Общественного совета города Маирбек Туаев. — Мы им сказали прямо: «Хотите оставаться на территории района — сидите в своих молельных домах и не высовывайтесь. Если кто к вам сам придет — это другое дело. А по улицам и квартирам ходить не смейте». Гораздо сложнее с приезжими гастролерами.
Первая массовая атака сектантов на Беслан со стороны была предпринята сайентологами[2]. Они начали действовать в городе по отработанной схеме. Местным властям и средствам массовой информации представлялись как психологи-добровольцы, и поначалу это сработало. Единственным, кто сразу распознал волков в овечьей шкуре, оказался настоятель церкви Георгия Победоносца отец Сергий.
— У них хватило наглости прийти ко мне за благословением, — до сих пор возмущается батюшка. — Открываю дверь, а они стоят, ручки сложили и даже свои традиционные желтые балахоны не сняли, Я наложил на них крестное знамение и говорю: «Благословляю вас покинуть этот город в течение трех часов, а в течение трех суток — пределы России. Во имя отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».
Но отца Сергия хаббардисты не послушались. Уже через несколько дней на одном из их сайтов в Интернете было опубликовано письмо из Беслана «добровольного священника» Владимира Широкова. «С пятью сотрудниками мы нашли хорошее жилье — интернат школы № 1[3]. Интернат пустовал из-за отсутствия детей. Я договорился сегодня с директором местного ДК о предоставлении нам помещений для одитинга и проповедей. Завтра заключаем договор о безвозмездной и бессрочной аренде этого ДК. Мы создаем здесь Центр духовной помощи».
Первыми забили тревогу психологи настоящие — специалисты Института имени Сербского, которые в те дни несли дежурство в Беслане.
Под их особым воздействием в людях проявилась повышенная агрессия, — рассказал мне психолог «горячей линии» Лариса Касаева. — Возникли неадекватные реакции на окружающее, взрослые и дети стали подверженными негативным эмоциональным всплескам. Парадокс в том,
что к профессиональным психологам местные жители идут крайне неохотно, а к религиозным шарлатанам тянутся.
Как это можно объяснить?
Менталитет такой. Если ты идешь к психологу — значит, ты вроде как псих. Больной. Люди будут на тебя пальцем показывать. Некоторые к нам по вечерам приходят, чтобы никто не видел. А если ты во что-то поверил — это уже религия, это вроде как дело благородное, зов души Над этим смеяться нельзя. Этим миссионеры-самозванцы и пользуются.
Чтобы выгнать сайентологов из Беслана, парламенту республики пришлось в срочном порядке принять специальный «Закон о миссионерской деятельности». Это случилось перед ноябрьскими праздниками. Теперь каждый, кто планирует заниматься миссионерской деятельностью в Осетии, должен иметь специальное разрешение, подтверждающее его полномочия и компетентность. Кроме того, закон определяет места, где можно проводить «миссионерскую деятельность».
Но даже после этого выковыривать из Беслана сайентологов местным властям пришлось несколько дней.
— Когда мы пришли в их центр, я лично увидел там двоих пятнадцатилетних подростков в состоянии гипнотического транса, — рассказывает председатель городского общественного совета Маирбек Туаев. — Я этих желторубашечников спрашиваю: «Это что такое?!» А они отвечают: «Вы ничего не понимаете! Это мы им психологическую помощь оказываем!» Я им говорю: «Значит, так! Чтобы через сутки эту психологическую помощь вы оказывали друг другу где-нибудь высоко в горах и не в нашем районе, ясно?!» Но им все равно было неясно, они меня еле оттуда выпустили. Все пытались чего-то доказать.
— Слушай, я таких наглых людей еще нигде не видел, — рассказал сотрудник вневедомственной охраны УВД Шамиль Тетов. — Им человек в погонах говорит: «Иди на х…!» А они не идут. Им прокурор говорит: «Иди на х…!» А они не идут. Им все жители говорят то же самое. А они опять не слушаются. Пока молодежь на улицах не начала на них физическое воздействие оказывать, не ушли. Что за люди!
После эпопеи с хаббардистами слово «сайентолог» в Беслане стало нарицательным и заняло место где-то между олигархами и «ваххабистами». Этим словом теперь называют всех непрошеных проповедников. Встретить их по-прежнему можно в Беслане легко. На очередных «сайентологов» я наткнулся в школе № 6, где сейчас во вторую смену временно учатся оставшиеся в живых ученики школы № 1.
Миссионеры пока называют себя «просто американцами». Их семеро человек. Предводитель — Джордж Брайсон из штата Калифорния. Джордж носит ковбойскую шляпу, сапоги и гитлеровские усики. Вместе с ним еще четверо волонтеров из Америки, русский парень Михаил Андронов из Нижнего Новгорода в роли переводчика и даже подполковник Российской армии. Военный, правда, тут же слинял из кадра и попросил его не фотографировать, потому что использовал свой отпуск, чтобы подработать, а это строго-настрого запрещает Военный устав.
Из школы «просто американцы» направилась в городскую поликлинику. Здесь работает детская комната, организованная местными властями для психологической реабилитации бывших в заложниках детей. Через 5 минут стены комнаты уже были увешаны плакатами, которые подготовили для детей соратники Джорджа в Америке и России. «Мы молимся за вас!», «Иисус вас любит!», «Бог вас благословит», — было написано на плакатах по-русски и по-английски. На плакаты дети не смотрели. Им понравилась ковбойская шляпа Джорджа Брайсона. Когда пришло время уходить, он долго искал ее по всей комнате, но все же нашел.
Ни о чем плохом мы бы не подумали, если бы вечером в ресторане гостиницы «Владикавказ» Джордж в разговоре с нами сам не проговорился, что представляет международную организацию церквей «Часовня на Голгофе»[4].
Кроме крупных жуликов международного масштаба в Беслане накануне выплат компенсаций расплодилось множество мелких магов и чародеев. Объявления о предоставлении магических услуг можно было легко найти почти на каждом столбе. Особой популярностью пользовалось «предоставление контакта с умершим родственником». Вот, пожалуйста, одно из них: «Открою коридор к усопшим». По указанному телефону оказался офис некой вещуньи Маргариты.
— Возьмите с собой вещь любимого человека, которой он касался незадолго до смерти, и две свечи — черную и красную — и приходите в 9 вечера к 1-й школе, Маргарита будет проводить обряд там, — сказала по телефону какая-то девушка. Пауза. — И денег сразу принесите. — Пауза. — 500 рублей.
Маргаритой оказалась женщина лет пятидесяти. Собрав деньги, вещунья попросила своих «клиентов» идти за ней и приготовить принесенные с собой свечи. Красную надо было держать в правой руке, а черную — в левой. Однако общения с духами в этот вечер не получилось. На подходе к спортзалу, месту, которое навсегда останется самым страшным местом в Беслане, одна из женщин забилась в истерике. Возможно, подсадная. Пока другие пытались ее успокоить, колдунья Маргарита исчезла. Вместе с деньгами. Вот еще один «ловец человеков». Возле Дома культуры Беслана стоит некто со значком на груди. «Братство памяти» — написано на значке. Человек подходит ко всем прохожим, что-то им втирает, раздает листовки.
Некто представился Петром. Просто Петром. Не апостолом.
— Для меня главное — донести до людей истину, которая изменит их жизнь. — Глаза у просто Петра сияют нездоровым блеском. — Все наши беды происходят из-за римской католической церкви. В первые годы христианства она обманом канонизировала не те Евангелия. Если все будут следовать ее учению настоящего Евангелия от Иосифа, не будет ни бед, ни горя.
— Что-то я не понял. В первые годы христианства не было католической церкви. И православной не было. Была единая апостольская церковь. Раскол случился позже.
— Да что вы спорите, приходите сегодня вечером на собрание, все поймете.
Собрание состоялось в двухместном номере гостиницы «Беслан». Из семи участников двое были пострадавшими во время трагедии в 1-й школе. У Ахмета Галаева погибла шестилетняя дочь, а Рауф Зейминов потерял сестру Таю Ногаеву.
Петр раздал какие-то «амулеты со святой земли» — тряпочки, в которые были завернуты небольшие камешки. Рассказал, что эти камни спасут от любого горя. Потом предложил гостям чай, а после спросил, не готовы ли они помочь ему материально. Деньги, по словам Петра, нужны не ему, а братству. Почти все присутствующие раскошелились на 200 — 300 рублей.
Впрочем, не все жители Беслана были так добры. Некоторым мессионерам возмущенные осетины сильно попортили внешность. Например, пророку из секты «Светлая паства» оренбуржцу Виталию Толокнову. Свою благую весть он пронес недалеко: его избили прямо возле гостиницы. Возможно, поэтому представителями Грабового в Беслане оказались сплошь представительницы слабого пола и преклонного возраста. Осетин женщину не обидит. А осетинка не тронет старушку.