Глава 12 Дареному коню в зубы не смотрят

Глава 12 Дареному коню в зубы не смотрят

Сразу же, как только Дьявол ушел, Манька подозвала избу-баньку и принялась вытаскивать свинью. Вторая изба топталась рядом, и как смогла, она объяснила ей, что перво-наперво приготовит место, где можно поспать, помыться, и согреть воды.

Свинья оказалась не из легких. Пришлось ее распиливать и вытаскивать по частям.

Похоронила сразу же: тушу отдельно, голову отдельно — над тушей свиньи посадила три осины, над головой одну. После этого хорошенько вымыла баню и оставила дверь открытой проветриваться.

Первый день топила снег, заменив воду в бочках и в баке с горячей водой.

На второй день, сообразив, что воды надо много, изба-баня сама сходила на реку и напилась — и вода полилась из шланга. Шланг шевелился, как змей, пуская воду в нужное место. Манька обошла баньку со всех сторон, но так и не нашла, откуда шланг заходит в избу. Но мыться она теперь могла от души, не опасаясь нападения, а спать в предбаннике, устроив себе настоящую постель из матраса с одеялом и простынями, которые нашла там же, в подвале бани.

Благодарная баня на каждый вечер топила себя жарко, собирая хворост в лесу.

А вообще в избах много было странного: будто жил в них некто невидимый и проделывал всю работу, которую обычно делает человек. Так, новый веник уже отмокал в тазу, когда Манька шла в баню. И каждый раз она ломала голову, кто его туда положил. Висело на перекладине чистое полотенце и сменное белье, на подносе лежала мочалка и душистое мыло. И даже ушат с водой разведен был до нужной температуры, чтобы окатить себя.

Быстрый осмотр чердака и подвала избы-бани выявил еще одну странность. На чердаке Баба Яга, как положено, хранила веники, или изба сама их хранила, учитывая ее самостоятельность, но подвал бани озадачил: чистенький, доверху забит полезным хламом. Был он большой, и хранились в нем вещи, которые с Бабой Ягой никак не вязались.

Вряд ли она вообще туда заглядывала…

Покойники бывают во многих домах, но это не повод исторгать все, что в нем имелось… Полезному обычному житейскому добру она порадовалась.

Манька склонилась к мысли, что избу-баню когда-то тоже использовали под настоящую избу и жили в ней. Собранные вещи говорили именно за это. Разглядывать хлам она не стала, обрадовавшись мешкам и ведрам, а так же вилам, лопатам и просыпанному зерну пшеницы. Заметила только и удивилась, что вода в баньке лилась на пол, а в подвале было сухо.

Разобравшись с баней, она сделала повязку на рот, оделась в мешковину, подвязавшись пояском, и спустилась в подвал избы.

Трупов было столько, что освободить подвал полностью удалось лишь на восьмой день.

Она собирала кости, мясо и все, что осталось от людей в мешки и ведра — выносила наверх и сбрасывала с крыльца. Те, что были поцелее, вытаскивала на покрывале волоком.

По мере того, как подвал пустел, он ужимался, принимая нормальные размеры, но запекшаяся кровь и мусор не исчезали — приходилось отскребать лопатой, скребками и всеми подручными средствами.

Трупные насекомые: белые противные черви, и серые пластинчатые, расползлись по всем щелям. И когда на чердаке старшей избы она обнаружила большой запас моющих средств, обрадовалась больше, чем возвращению Дьявола. Дело пошло веселее: она разводила в ведрах порошок, взбивала пену и заливала кипяток в щели. Насекомые тут же выплывали — оставалось только собрать воду обратно в ведра совком.

Пока она бегала туда и обратно, избушки ласково квохтали, выражая свою признательность. Трупы избам не нравились, от каждого брезгливо отходили, пока она ходила за водой или выходила отдышаться на воздух. Манька никак не могла заставить их сидеть на одном месте: человеческие останки валялись по всему полю.

Дьявол повисел в воздухе, посмотрел, немного посидел в предбаннике, принюхиваясь, и опять удалился, уверенный, что она справится без него. Он чертыхался и проплывал над трупами высоко, стараясь не ступать в то место, где мог бы наткнуться на мертвечину.

Манька сделала вид, что Дьявола не заметила.

Еще через два дня Дьявол вернулся к ночи, весь взъерошенный и утружденный, повалился на Манькину постель и застонал об усталости. То ли изображал ее, то ли вправду бегал по делам.

«Он сам по себе, я сама по себе!..» — обиженно подумала она, засыпая.

На поляну слетелось воронье, неизвестно как прознавшее, что тут есть чем поживиться. Громко каркая, большие черные птицы густо усеяли близлежащие деревья. Объяснять воронам, что трупы, возможно, были хорошими людьми и так с людьми поступать не положено, не имело смысла. Наскоро сооруженное чучело не испортило им обедни. Птицам было все равно: хорошим человеком был труп или не очень, главное, что бы был съедобным. Охранять каждый труп она не могла — уж если червям разрешено искать у человека свой законный кусок плоти в последующей жизни, то почему в этом надо отказывать воронам? Вороны отрывали от трупов куски мяса и таскали по всей поляне с драками или с удовольствием, выклевывали через глазницы мозг, у кого он еще сохранился, нравились им кишки, они совали в живот голову и могли залезть внутрь целиком, отталкивая своих соплеменников, не брезговали костями.

Место, при таком раскладе, выглядело более чем зловеще.

Но Манька махнула рукой. Со своим ужасом перед трупами она справилась на второй день.

Живая вода помогала держаться, но ум ее окаменел. Сил у нее не осталось даже на то, чтобы думать.

На восьмой день ветка неугасимого полена очистила поляну от снега, хорошенько прогрев землю. Дьявол все еще исчезал, возвращаясь только тогда, когда Манька валилась замертво. И пока, проваливаясь в сон, ворчала, что помощи от него не дождешься — он отвечал, что нет такой головы, которая заставила бы его прикоснуться к трупу, а оживлять их, чтобы побрататься за ручки, времени у него не было, что процесс этот долгий и трудоемкий, а в спешке как раз получается нечисть…

«Опять врет! — раздосадовано злилась Манька, раздражаясь сквозь мертвецкий сон. — Сказал бы, что ручки боится запачкать!»

Но она уже простила его. Ей было жалко избы, не Богу Нечисти. Они не просили его ни о чем, обращаясь не к Дьяволу, а к Манька. Спасибо, что согласился поработать переводчиком, Дьявол избы понимал, как человека.

Еще дня три ушло на то, чтобы начисто отмыть старшую избу.

Когда трупы были вынесены полностью и более или менее избы очищены от скверны, Дьявол решил внести свой вклад, таская взад-вперед ведра. В старшей избе вода была, но холодная. На печи она грелась больше времени, чем Манька успевала теплую воду потратить. И к тому же дымила, чадила, и страшно было слушать завывания в трубе, похожие на стоны. В одном месте из печи капало золото, будто печь была золотой, и когда ее жарко топили, плавилась. Манька не сомневалась уже, что в печи у старухи припрятан клад, но достать его мог бы только печник.

Вытаскивали на воздух все барахло старухи, которое смогли найти, сваливали в одном месте, чтобы не мешало отмыть избу как следует: кровать, шкафы, посуда и одежда. Кое-как вытащили старушечьи неподъемные сундуки. Сначала то, что в них лежало, вынося из дома в узлах, потом и сами сундуки.

Дьявол помогал, но как-то неохотно. Среди прочего хлама попадались интересные вещицы, которые Манька непременно хотела рассмотреть, когда закончит с похоронами, и как только вынесли сундуки, она собрала их обратно и закрыла крышкой, чтобы вороны добро не растащили.

На тринадцатый день Дьявол удовлетворительно крякнул и заметил, что теперь избы можно назвать избами. Баня оставалась баней, но чистой баней, старшая изба блестела. Окна, с новыми цветными занавесками и прозрачными стеклами радовали глаз еще с улицы, до желтизны отдраенные половицы, когда Манька ступала на них, слегка поскрипывали, на вешалках перед печью висели выстиранные рушники и салфетки, на столе новая скатерть, и чуть влажные половики на полу.

В избе было пусто, но зато чисто.

И в предбаннике теперь было уютно. На стол постелили скатерть и разложили салфетки, самовар отполировали и опробовали и убрали в буфет, в котором расставили чистые чашки и заварочные чайники. Посередине предбанника тоже положили половик, и коврик к Манькиной постели.

Следующую неделю копали неглубокие братские могилы.

Посох Маньке сгодился, чтобы долбить землю. Дьявол предварительно прогревал ее костром, в котором горела ветвь неугасимого полена. К работе сразу же подключились избы, и дело пошло веселее. Избушки на раз разгребали землю своими мощными лапами, и могли бы помочь больше, но как Дьявол уперлись, и ни в какую не согласились якшаться с мертвечиной, будто она вытаскивала трупы не из избы, а сама их родила. Но и то хорошо, что рыли могилы и закапывали обратно, доставая деревья на могилу с комом земли. Маньке оставалось уложить трупы, сколько их могло поместиться, в яму, и позвать избу для дальнейшей работы. Она ровняла могилы, утаптывая землю вокруг. Клены и березки на поляне росли в изобилии, но первые листочки распустились лишь спустя неделю. Неугасимое полено тоже не радовалось могилам и грело землю, обходя их стороной.

Манька не горевала по мертвым людям, и когда мучение закончилось, испытала невероятное облегчение.

Избы теперь гордо шагали за ней следом, куда бы она не шла, будто боялись потерять ее из вида. Она чувствовала, что конвоирам нисколько не интересно ее мнение, так что и до ветра приходилось вышагивать строем. Но как бы не пыталась Манька проехать в избах, избы ни в какую не желали быть использованными в качестве перевозочного средства.

К превеликой радости, как только последний труп был похоронен, закончился первый железный каравай, и, наконец-то, подошвы железной обуви обносилась так, что стала видна ступня, а посох стал таким коротким, что не доставал не только до земли, но и до колена. Она переобулась в новое, завязала старые башмаки и остаток посоха в узелок, и собралась уже избавиться от него, но Дьявол ее остановил, заявив, что это не честно, что так можно и от целого башмака избавиться, и что если она не хочет, чтобы оно снова оказалось на ней, то должна сносить и изглодать его на себе полностью.

Он перемолол оставшееся железо в порошок, как железо разбойников, и прилепил его к следующему караваю. И каравай стал вдвое больше.

Манька не обрадовалась, но все же Дьяволу была благодарна. Порошок не ломал зубы, и елся легко, но после страшно болел живот. Опилки втыкались во все внутренности, всасываясь в организм острыми иглами. Зато укатанный в каравай порошок рыхлил остальное железо и после по краям кусался крупными крошками.

Когда обновленная Манька отдохнула и отоспалась, отправились перебирать старухины пожитки. В сундуках было много чего интересного. Прожила старуха жизнь долгую, и насобирала вещей, которые в наше время ни за какие деньги не купишь, — бессчетное множество. Были там красивые сервизы с царскими вензелями, золотые и серебряные украшения, ковры ручной работы, и ткани, и красивая сабля, украшенная драгоценными каменьями, в золотых ножнах, которую Манька заприметила сразу и положила сверху, чтобы полюбоваться ею, когда освободится, и многие другие вещи, назначение которых не понимала. Много из ее запасов рассыпалась в руках прахом, поеденное молью и проржавевшее насквозь и просто за ветхостью.

— Надо, Манька, тебе такую? — простодушно поинтересовался Дьявол, когда она открыла сундук и первым делом начала рассматривать саблю.

— Красивая, — кивнула Манька, поглаживая ее. Даже взгляд отвести от такой красоты было трудно. Но она не подала виду, понимая, что Дьяволу это вряд ли понравится. — Только мне своего железа нести невмоготу, — как можно более простодушно постаралась произнести она, откладывая саблю в сторону, где лежали полезные и нужные вещи.

— Мань, — обратился к ней Дьявол таким тоном, который Маньке сразу не понравилось, это был признак недоброты, но в последнее время он часто раздражался, когда натыкался на могилу, или когда возвращался неизвестно из каких краев. И плевался, совсем как она. — Возьми-ка ты эту сабельку да подойди к дереву, — посоветовал он и попросил, — и представь, что дерево — это ты сама, то есть не ты, а Манька, и воткни в него сабельку…

Простодушно Манька так и сделала.

Сабля вошла в дерево, как нож в подтаявшее масло, по самую рукоятку.

И Манька охнула, схватившись за горло, и рухнула на землю, закричав от внезапно пронзившей ее острой боли.

В глазах у нее стоял туман, крупные, как градины слезы покатились из глаз. Она не могла ничего сказать и только хрипела, перекатываясь с места на место, и вилась ужом, задыхаясь. А Дьявол злорадно похохатывал скрипучим отрывистым довольным хэ-хэ-хэ, как потусторонняя химера. Манька никогда не видела, чтобы Дьявол смеялся над ее бедой, обычно прискорбно сообщал, что он не в силах… — и заплакала не столько от боли, но от обиды. Она бы снесла издевательство, но смех Дьявола был таким унизительным, будто позарилась на чужое добро.

Но ведь не собиралась брать, посмотреть только — не видала она такой красоты, разве не было у Помазанников еще красивее?!

Сабля, воткнутая в дерево, оказалась сразу не золотой, а железной. И ржавой, но крепкой. Манька встала на колени и умоляюще смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, показывая пальцем на шею.

Дьявол лишь руками развел:

— Не могу, ты же знаешь! — с сочувствием произнес он, пожимая плечами. — Нужная вещь тогда нужная, когда знаешь, для чего она нужная! Вот, и постельная принадлежность уже не понадобится тебе!

Если бы он еще слезу выдавил, она бы не удивилась. Она пересилила боль, поднялась на ноги, и кое-как доковыляла до дерева, схватилась за эфес и потянула на себя. Но сабля застряла прочно. И когда она дергала саблю, почувствовала, как боль внутри нее зашевелилась и начала пульсировать, пробивая токами все ее тело.

Манька взвыла.

Саблю следовало доставать каким-то другим способом, и понятно, что Дьявол знал, как именно. В глазах его все еще прыгали искры веселья, но он сжалился над ней, подошел, похлопал саблю и сказал:

— Правильно, все что от нечисти — утром за здравие, вечером за упокой, — он испытующе наблюдал за нею, пока она стояла и горько плакала, роняя крупные слезы. — Вот так эта сабелька действует на живую плоть. А для нечисти она безопасная, у вампира своей плоти нет. Так что я бы сказал: сабелька чревата смертью! И могу себе представить, как проклятые припадали к ногам Бабы Яги…

— А как ее теперь достать?! — взмолилась Манька, едва пошевелив губами, держась за горло обеими руками.

— Ладно, подскажу, — милостиво согласился Дьявол. — Но я не буду тебя вытаскивать из беды каждый раз, когда ты глупостью забиваешь свою голову.

— А если бы я не сделала, я бы не узнала, какой от нее вред! — оправдываясь, прохрипела Манька.

— Тогда, может быть, привяжешь камень на шею, я могу руки связать для чистоты эксперимента, и прыгнешь в реку? — предложил Дьявол. — Посмотрим-посмотрим, будут ли от этого какой-то вред! Или с сосны прыгнуть вниз? Впрочем, есть места, откуда прыгнуть никому бы не помешало! Ладно, что с тебя взять… — согласился он, вдоволь насладившись Манькиным раскаянием в алчности, и подсказал, недовольно буркнув, будто сама она могла об этом догадаться. — Обороти дерево в Помазанницу, делов-то!

Манька сосредоточилась, схватилась за эфес и потянула на себя. Сабля вышла легко — вылетела, да так, что она не удержалась, свалилась на спину и кубарем прокатилась по земле.

Боль сразу же прошла, будто ее не было.

— Надо уничтожить эту саблю! — решительно произнесла она, как только пришла в себя.

— Надо, — согласился Дьявол. — Но как? Она не убьется просто так! Не простая это сабелька! Уж придумай какой-нибудь способ.

— Ты мне подскажешь? — с сомнением произнесла Манька. — Такую даже в землю нельзя зарыть, а вдруг ее откопают, — Манька с облегчением вздохнула. — Слава Богу, что Баба Яга не надоумилась ее использовать…

Дьявол усмехнулся, повертев саблей в воздухе, но и так Манька чувствовала в себе ее вибрацию.

— Обрадовалась, вот и забыла, — добродушно произнес он. — Мозги подключи, — добавил Дьявол, намекая, что как была она недорослью, так и осталась. Он вдруг стал серьезным. Таким его Манька видела редко.

— Выглядишь на миллион… — пошутила она, чтобы разрядить обстановку. Но Дьявол не заметил ее напряжения.

— Встретится тебе нечисть, я буду на ее стороне, — сказал он задумчиво. — Я боль добуду, если приду к тебе Богом. Вот такую боль. И нет у меня другого. Есть объективные причины. И чтобы добраться до моей руки, надо пройти через нее. А времени не будет. Любимые мои будут рядом и с ними я!

Манька обиделась, почувствовав, как игла снова вошла в сердце. Помазанница у Дьявола продолжала оставаться в фаворе — и не иначе задумала против нее гадость. А она в опале — и сделать уже ничего нельзя.

Она задумалась, разглядывая саблю. Думай, не думай, а благородный поступок открыть двери к сердцу… к любви Дьявола не мог. Сердца он не имел. Сабля казалась тяжелой и давила руку.

Съесть ее, что ли?!. Под золото она, но железная.

И сразу же отказалась от затеи — сабля к ней не приставала, не шла за нею, как ее железо. И оставить такую штуку нельзя — прячь, не прячь, рано или поздно кто-нибудь найдет, а убивать ею можно на расстоянии. Древние вампиры следили за каждым шагом, и, возможно, уже летит весть к Помазаннице, что она легко убивается саблей, доложив, где она спрятана. А она даже всех свойств ее не знала.

Оставалось уничтожить. Но как?

«Ну и дела!» — подумала Манька, почти с ненавистью. Сабелька признавала только силу, а Манька… Манька себя сильной не посчитала бы. Она всегда была глупой и невостребованной. И сама она вряд ли думала о себе лучше, если так легко смогла себя поразить. Добытая из дерева сабля опять стала сделанной из чистого золота. Она блестела в руке, камни, украшающее эфес и ножны, слепили глаза. Попади она в руки человеку, рука бы у него не поднялась на такую красоту…

Пошел бы нечисти показывать, чтобы выменять на нужные вещи, еду, одежду…

И снова сабля вернулась бы к нечисти… И до порога бы не дошел, вернув нечисти все, на что обменял ее…

Манька подивилась, как быстро может соображать.

Именно красота не дали бы человеку очистить землю от скверны. Поломать такую красоту даже сейчас было жалко, когда она знала, для чего сабелька предназначена. А была бы она железной, или другой какой, разве бы стала жалеть? Может, на это рассчитывала нечисть? Значит, легко ее было привести в негодность…

И Манька была деревом на своей земле — а земля не дерево, и живой огонь не дерево, и живая вода…

Торопиться ей было некуда.

Перво-наперво она полила ее живой водой. Эксперимент удался. Золото сошло, сабля стала железной, ржавой. Посыпала землей, и сразу заметила, что земля железо разъедает. Железная пыль стала грязью, отлетая коростами. Внутри сабли осталась тонкая игла, доходившая до конца лезвия.

— Это драконий шип, — объяснил Дьявол. — Он у него на шее растет, и дракон ими метко стреляет. Когда сабля в дерево воткнулась, дракон на человека нацеливается. Он ни рыба, ни мясо, а заколдованный им человек становится ему в пищу. Летит, люди открываются, и вой на земле, а древние вампиры как человек становятся, вселяясь в их тела.

— Поэтому люди дракона приветствовали, а не помнят?

— Поэтому, — кивнул Дьявол.

Манька сунула шип в огонь. С минуту ничего не происходило.

И вдруг начал плавиться, истаивая, золотыми бусинками…

— Пока! Пока! — Манька довольно ухмыльнулась, помахав ему рукой. Оружие у нее было грозное.

Гордая, она повернулась к Дьяволу, но он неопределенно пожал плечами и хмыкнул, вернувшись к сундукам. Манька сразу сникла — он не расстроился. А похвалы от него можно было не ждать. Она уже сомневалась, что Дьявол вообще способен опуститься до человека и радоваться его радостям. И вспомнила, что он умеет читать ее мысли. Получалось, будто напрашивается на хвалебные речи — не больно-то надо! Она так и не сумела его раскусить, говорил одно, а на деле выходило другое. Взять хотя бы его уверенность, что объединится с нечистью, когда нападут на нее… А почему сейчас не с нею, не с нечистью? Придумал, или правду сказал? Почему помог раскрыть секрет сабли, будто к ногам положил, чтобы наступила на нее?

И получалось, что как бы уже не нечисть любит, а ее, бестолковую…

В понимании Дьявола мир состоял из одних грешников и нечестивцев, и он честь честью отдавал должное, и ничуть не тяготился своей обязанностью, понимая, что лучше эту работу все равно никто не сделает. Дьявол на все сто процентов был уверен, что он единственный возможный кандидат, который мог бы быть избран Бытием и Небытием на такую ответственную должность по урегулированию вопросов защиты прав Бытия и Небытия, хотя и считал эту должность, в какой-то мере, проклятой. Но своим избранием на столь высокий пост гордился. Огонь и сера были лишь маленькой толикой возмездия правосудейских мер взыскания, отошедшие в его распоряжении. Кроме всего прочего были и такие, как стихийные бедствия, катаклизмы, болезни различного рода, помешательства и отсутствие какого-либо ума.

Так, по крайней мере, он говорил сам о себе.

Маньке, не сведущей в каких либо философских и прочих науках, это было непонятно, сложно и запутано, и она сомневалась в его повествованиях о своих героических буднях, но не говорила об этом вслух и даже старалась не думать, зная, что он читает мысли, чтобы не расстраивать своего спутника. И когда он повернулся и вернулся к сундукам, не обмолвившись с ней, не обиделась. В масштабах вселенной ее радость у Дьявола ни в одном глазу не отразилась. Поменяй она орбиты, он и то вряд ли заметит…

Манька поплелась за Дьяволом.

Но скрыть радости не смогла. Это было ликование во славу себя, так что Дьявол вроде как бы ни при чем. Она с сожалением подумала, что радоваться о себе самой тоже неплохо, но с кем-нибудь — все же приятнее…

Среди вещей Бабы Яги нашлось много диковинных вещей, но испытывать их действие на себе Манька уже не рискнула. Она бы и оставила что-то, но Дьявол мягко посоветовал предать земле все культурное наследие нечистой силы. Особенно то, которое казалось уж очень соблазнительным: тарелка-шпион, разведчик-невидимка, сытый враг.

— А уж земля, вода и огонь, — сказал он, — разберется, что к чему!

И посоветовал предавать вещицы с просьбой разобрать потенциальный вред от таких изобретений.

А еще заметил, что диковинки тем более опасны, чем меньше она знает их назначение.

Жизнь у старухи была не только долгая, но и поганая, и, отнимая жизни, она совершенствовала свое мастерство. Не только вражеские изобретения старуха копила, но прятала от людей достояние человеческое: живую воду, которая для нечисти смерть, а для Маньки оказалась сущим лекарственным средством от всех хворей. Или те же неугасимые поленья. Наверное, и среди вещей были такие, которые человек придумывал с любовью. Манька с доводами Дьявола сразу же согласилась.

Над каждой вещью она надолго задумывалась и вертела ее в руках.

Сгорела скатерть-самобранка:

— От скатерти один соблазн… Вот иду я, — рассудила она, — и жую железные караваи, и обрела землю, обрела товарища. А была бы у меня скатерть-самобранка, окружали бы меня люди жадные и до чужого завистливые. А попади скатерть к врагам, сытые нагонят меня в одночасье, потому как время будут экономить, на ходу перекусывая. У меня еще два железных каравая не съедены, так не враги ли мне ее подбросили, чтобы не шла я дальше? Человек себя как-нибудь прокормит, а нечисть и без того сытая. Интересно, а откуда на скатерти еда берется? — не желая с ней расставаться, поинтересовалась Манька у Дьявола.

— Если в одном месте не убудет, в другом не прибудет! — ответил он уверенно. — Ворует! Мало разве людей еду готовят? Скатерть в сундуке лежала, не в ходу была у Бабы Яги, а Баба Яга не дура. Если бы с нее пить-есть можно было, неужто бы не пила и не ела?

— А какой подвох? — не унималась Манька, продолжая держать скатерть-самобранку в руках. Она встряхнула ее и разослала на земле. И сразу наполнилась скатерть-самобранка богатой снедью, и вином, и заморскими фруктами… — Она и воду живую, наверное, не любила…

— Но вот смотри: кубки дорогие, вся посуда злато-серебро, икорка красная и черная, осетрина и поросенок в сметане с яблоками… Богатого человека обидела или вампира разорила? Склоняюсь к первому, но не исключаю второе. Видишь, на каждом кубке корона царская? Первое, таких царей, чтобы человеком был, уже нет, тогда скатерть во временном пространстве шутки шутит. И получается, что прахом она тебя кормит! — Дьявол встряхнул скатерть, и еда исчезла. — Думаешь, в животе у тебя кроме земли что-то осталось бы? Это вампиру прах съедобен, а у человека силу отнимет… и время.… Если второе, то вампиры могут и яду подсыпать…

— Сам бы поел с нее и понял, как она работает! — возмутилась Манька.

— Это ты к чему? Травиться мне землей предлагаешь? Или Богу Нечисти с руки нечисти вкусить?! Как мне ее потом судить? — поперхнулся Дьявол, опешив. Ее предложение оскорбило его до глубины сознания.

— Понять! — уперлась Манька, заворачивая скатерть. — Дело разве, что у тебя под носом творится, бог знает что! Может, я хорошую вещь изведу, а потом раскаиваться придется! Сам же потом варваром назовешь!

— Всегда будешь! — уверенно ответил Дьявол. — Где ты еще такую найдешь? Каждый раз, как железный каравай в руки возьмешь! Уже раскаиваешься! А найдет на тебя чирей, не спрашивай потом, откуда взялся! Полено и вода нерукотворные, а скатерть — рукотворная, и еду свою не в земле берет, со стола! Откуда знать, кто стол этот готовит? Ты над огнем ее расстели и поймешь, примет ее огонь, или оставит…

Манька тяжело вздохнула и поняла, не было у нее скатерти и не будет. Расстелила ее над костром, и сразу заметила, что краска со скатерти тоже сошла, а сгорела она не сразу, сначала расплавившись, как драконий шип.

— Вот видишь! — пристыдил ее Дьявол. — Ума у тебя нет! Скатерть из драконьей шерсти соткана! С нее только вампиру есть или оборотню. А человек или душу убьет, или сам внутренности лишится!

— Резонно! — сказала она, помирившись с Дьяволом, стараясь о скатерти не думать.

Туда же отправились сапоги-скороходы: можно было и обувок не сносить, и врага проскочить, а врагу в таких сапогах Манькины ноги нипочем не страшны. У врага ноги и без того были скорые — но предсказуемо. Сапоги оказались из драконьей кожи.

Не раздумывая, отправилось в землю блюдечко с голубой каемочкой, по которому катилось золотое наливное яблочко, и все царство-государство как на ладони просматривалось. Все, да не все! Блюдечко ни в какую не пожелало показать Благодетельницу и ее дворец. Не блюдечко, а настоящий шпионский жучок избирательной направленности. Не желало оно признавать существование вампиров, в упор их не видело. Накаливание блюдечка над огнем выявило, что сделана она из когтя дракона. Блюдечко сначала разошлось на три отполированные части, ровно подогнанные друг к другу, и только потом расплавились.

И шапка-невидимка, наверное, тоже из драконьей кожи и шерсти, которую он сбрасывал раз в сто лет. Враг мог стоять за спиной, а она бы не увидела. А к нечисти с такой лучше не соваться. У оборотней нюх был, как у волка — шапкой-невидимкой их не проведешь.

Отправила Манька в землю часы, которые могли на один час в радиусе километра обездвижить всякое живое существо из крови и плоти. Так и прятаться не надо: пришли, забили насмерть и ушли. Вампиры так и делали: обездвиживали и пили кровь, а после человек ничего не мог вспомнить.

Манька вдруг поняла, что именно часами остановили время, когда она потеряла сознание в конторе шахты. Очнулась, времени вроде мало прошло, думала обед, а пришла домой и ахнула — вечер поздний!

Диадема, украшенная всякими камнями самоцветными.

И так понятно, для чего держала ее у себя Баба Яга. Она видела, что у некоторых покойников уж очень ровненько была срезана черепная коробка — и холодно стало руке. Хирургический инструмент сразу начал вибрировать и все пытался поворотить вокруг оси. Он на раз вскрывал человеку прикрытое костью серое и белое вещество, где хранилась разная информация — полезная и не очень.

Обручальные перстень с печатью льва и кольцо поменьше на внутренней стороне с шипами.

Кольца Маньке показались удивительно знакомыми, будто она носила такое. Палец вдруг заболел, отзываясь на память болью. Манька попыталась вспомнить, но кроме боли в пальце на ум ничего не пришло. Но на всякий случай боль свою взяла на заметку.

Зеркальце, которое твердило замученным голосом, что нет на свете красивее и желаннее девушки по имени мечта. И что живет та девушка в высоком тереме в палатах белокаменных. Манька сразу поняла, что это не о ней. «На кой черт такое зеркало, в которое не посмотреться?!» — подумала она, кидая его в костер.

И вдруг зеркало стало ругаться мужским голосом, открывая в ней кучу мерзости из неблаговидных поступков. И пока не сгорело, она стояла на вытяжку руки по швам и хлопала глазами, слушая о себе правду. Расслабиться она смогла, только когда зеркало треснуло сразу в нескольких местах, и тоже начало плавиться, оставив вместо себя много черного пепла, который еще долго чадил и летал над поляной.

Ковер самолет — он стоял в углу на чердаке, перевязанный подарочной перевязью. Был у ковра порядковый номер и опознавательный знак, с управлением пилот-автомат. И три обычных ковра Бабы-Яги, серых и с кровью. Ковры были вышиты шелковыми и шерстяными нитками, местами изъедены молью, краска с них сошла.

Дьявол попытался вмешаться и определить их происхождение, заметив на одном ковре интересные похождения некой девушки, обутой в железные башмаки, но Маньку сравнение не растрогало, и она напомнила Дьяволу, что ничто на земле не вечно, и отмыть их уже, наверное, никто не смог бы. И ткнула в место на ковре, где девушка кланяется старухе-горбунье, которая подает ей то самое блюдечко, гребень, и какой-то клубок.

— Я смотрю и понимаю, что упустила свой шанс! Ни Бабы Яги нет, ни зеркальца, ни блюдечка… — она залезла в сундук, вытаскивая ворох вещей. — Где этот гребень?.. А, вот он! Тут еще веретено, украшено не хуже сабли… Не думаю, что найдется принц, чтобы меня разбудить! Если бы я во дворце лежала, а то в лесу! Разве что Благодетельница соблазнится всеми этими побрякушками…

— Ну, правильно! — засмеялся Дьявол. — Потому что Баба Яга ее мать, и все, что у Бабы Яги — ее наследственная доля. Вот уж я порадуюсь, когда она предъявит тебе счет за порчу!

Манька закусила губу. Получалось, что она разоряла Благодетельницу, вместо того, чтобы повеситься. Волосы встали дыбом.

Заметив ее бледность, Дьявол не удержался, похлопав ее по плечу.

— Я тебе удивляюсь! Ты бедствуешь в ее поисках, и перепугалась насмерть, когда представился шанс поворотить обстоятельства наоборот — она бы тебя искала! Но тебя не удивляет, что Баба Яга столько всего хранила, о чем люди только в сказках слыхали? И многие истории умалчивают о многом, о чем могла бы поведать сама Баба Яга…

— Удивляет! Но Бабы Яги нет, чтобы спросить, откуда она это все взяла!

— А ты попробуй по коврам разобрать, что там на них напечатано?

Манька расстелила три ковра в ряд и облив их пенной водой, долго шоркала щеткой, пока рисунки не стали читабельными. И увидела, что на каждом ковре была рассказана история.

Первую историю она знала, вот только «жили долго и счастливо», несомненно, к истории приложил народ. Девушка встретила старуху-горбунью, низко ей поклонилась, и дала она девушке блюдечко с голубой каемочкой, гребешок, цены немалой, зеркальце, клубок перед нею бросила. И пришла она во дворец, и положила глаз на доброго молодца, который в первой части полетел от нее израненный, обронив по дороге перо. Но он ее или не узнал, или видеть не пожелал, а только посмотрел холодным взглядом и выставил из дворца, потому что все, что у него было, принадлежало Благодетельнице.

На втором ковре та же девушка идет по белому свету, роняя слезы, а вокруг всякая нечисть увивается и козни ей строит. И приходит она в место, где горит неугасимое полено, а над ним Дракон — голодный и злой. И заключают они с той девушкой договор, что помогает ей убить и Благодетельницу, и ее благоверного, а она за это избавляет его от соседства рядом с поленьями. Девушка с радостью соглашается. И пока она несет полено, бредет за нею избушка на курьих ножках. И девушка не смогла придумать ничего лучше, чем схоронить полено в этой избе.

На третьем ковре вдруг появляется добрый молодец, не забытый героиней ковровой трагедии, чтобы упросить ее уговорить дракона послужить ему и Благодетельнице, которая в это время наблюдает за избушкой на курьих ножках со своею свитой из кустов. И раздевает девушка молодца, и прикладывает к сердцу крест, а потом еще для надежности протыкает сердце осиновым колом. И выносит мертвое его тело и бросает Благодетельнице, которой ничего не остается, как с этим телом убраться восвояси.

И на последнем рисунке, в самом углу, сидит девушка и ткет ковер…

— Не хило!.. Это баба Яга о себе поплакалась? — разочарованно выдавила Манька из себя, когда прочитала три печальных повести.

— Теперь ты знаешь, откуда взялся огонь неугасимый и избы на курьих ногах.

— Не знаю! — не согласилась Манька. — То есть знаю, но откуда взялось полено и изба? Так вот, значит, откуда она узнала про железо и про вампиров!

— Ну, тогда еще много об этом было литературных произведений. И посидела, и подумала, что вампиром надо быть, а не ловить синюю птицу в небе. Но душу-то сгубила, и не вернешь уже, чтобы сгубить, как положено. И стала она по белу свету собирать разные безделицы и налаживать контакты с вампирами…

— Да уж… В памяти народной Баба Яга именно такой персонаж — и хороший, и плохой. Половина говорит одно, половина другое. Не буду портить ей репутацию, — решила Манька, свернула все три ковра и бросила их в огонь.

— Замечательно, — проворчал Дьявол. — Вот была бы у тебя голова, да разве сожгла бы ковер, может быть, цены немалой? На тебя так добра не напасешься! Откуда добру взяться, если у тебя копеечка к копеечке не прикладывается?! И правильно о тебе говорят! Вот вампир, например, умеет о произведениях искусства порадеть! Взять икону Йесиной Матушки, от которой он отказался, с младенцем Йесей на руках… Хранит ее в подземелье, за пуленепробиваемым стеклом, при температуре и влажности, которая даже от дыхания кодируется…

— Эта та икона, на которую все помолились, и Золотой Орден повернул вспять?

— Она самая… Видишь ли, Пророк Отца тогда еще не набрал силу. Золотой Орден заправлял миром. Дело было к зиме. И на что ему нести просвещение, если просвещение уже состоялось? Коленопреклоненный народ был явным тому доказательством. Но как показала история, от крепостнического рабства икона не бунтовала, и против греха оказалась бессильна… Но как вампир может не чтить икону, которая вывела его в люди?

— Меня эти ковры в люди не выводят, — отрезала Манька.

Ступу с метлой избы прежде в щепу разбили сами, по очереди на ней потоптавшись.

Но ящик с инструментами, которые враз сделали Маньке скамейку и стол, и новую кровать, и всякие кухонные шкафчики, да так умело, будто лучшие мастера трудились, отправить в землю не дали.

И как увидела Манька, что стоило избе квохнуть, инструмент сам собой уложил себя в ящик и полетел через чердачное оконце в избу, она догадалась, что набор «умелые руки» Бабе Яге не принадлежал, а прикладывался к избам.

Это было хорошо!

Никто бы инструменту не обрадовался больше, чем она: в жизни могла больше не искать ни слесаря, ни плотника, ни прочий рабочий люд, который переводил ее материал и путем делать ничего не хотел. И вскоре он ей очень пригодился. Подобрали избы ткацкий станок, и прялку, и кухонные принадлежности: поддоны для выпечки, ножи и чугунки, и глиняные горшки, и сами сундуки, украшенные такой же резьбой, как колодцы с живой водой…

— А что с избушками делать? — спросила Манька, когда они собрались в путь и вышли из дома. Она оглянулась и заметила, что избы встряхнулись, поднялись на ноги и тоже засобирались. И тут была Манькина земля. Ветви неугасимых поленьев пустили корни, обогрели землю, но как-то по-осеннему. Нерадостно. — За нами увяжутся?

— До конца леса, может, и проводят, так нам же веселей! — сказал Дьявол спокойно. — Избушки от Бабы Яги независимые были, плененные просто. Так что ты для них избавительница от тяжкого рабства. В лесу они все стежки-дорожки знают, как свои куриные три пальца. Болели они, помощи искали. Да ты за них не переживай! Дальше леса не пойдут, они к полену привязаны. А теперь, когда поленья в земле, они одной ногой на моем поле пасутся! — Дьявол посмотрел в небо, которое было на удивление ясным. — Скоро полнолуние начнется, а мы все еще из леса не вышли, — он с тревогой покачал головой. — Нам бы до гор добраться, там бы затерялись. Пропадем тут… Сразу после Нового года и пропадем!

— А что полнолуние? — беззаботно спросила Манька, но если Дьявол озаботился полнолунием, то, наверное, была причина. И тревога зашевелилась где-то в чреве. — Мы же пережили, которое три дня назад закончилось!

— Оборотни могут напасть. Мы пока хоронили, бегал тут один, все вынюхивал. Думаешь, избам было интересно смотреть, как ты испражняешься? Они тебя прикрывали. Был он тут недолго, ушел быстро, далековато мы от жилищ. Человеком он не быстрее нас до них доберется, а зверем за одну ночь.

— Оборотни?! — Манька застыла, посерев. Она минуту молча взирала на Дьявола, пожирая его глазами. — Наверное, Бабу Ягу искал, она что-то говорила про охотников… — расстроилась она.

— Не мудрено. Так что на следующее полнолуние надо ждать всю стаю… — ответил Дьявол. — Вампиры не знают, что случилось, и поэтому не думаю, что отряды оборотней будут такими подготовленными, как если бы знали. Скорее, соберется всякий сброд из местных, у которого нет постоянного хозяина. Мы попробуем занять оборону, но где и как, я пока думаю. Жаль, что не добрались до гор. Рано или поздно тебе придется с ними столкнуться. А убиваются они только серебром и живой водой. Вода есть, но как заставить ее пить? Да и на сколько оборотней хватило бы твоей бутыли? А серебра у нас нет. Хотя… если они на тебя в чистом поле нападут, никакое серебро тебе не поможет. М-да… — Дьявол с тоской посмотрел в сторону запада, там где должны были быть горы.

— Стаю? — голос куда-то пропал, и из горла вырвался сдавленный хрип. Рука ее так и осталась приподнятой, взгляд устремился в ту же сторону.

На карте горы разделали государство на две части, одну обжитую, цивилизованную, а вторую дикую, где водились только звери и необразованные люди, которых в цивилизованной части не просто не любили — презирали. Нищее народонаселение за глаза и в глаза называли или рабами, или лимитой. Так оно и было. Например: написал человек книжицу, или изобрел что-то, или произвел. Народ из цивилизованной части выкупал достояние за гроши — и вдруг становилось его достоянием почти государственным, но только человеку уже не принадлежало, а числилось славой и почетом именно тому, кто купил его.

Цивилизованную часть, особенно столицу, как женщину, покорять приходилось. Прославиться можно было только оттуда. В цивилизованной части за горами тоже была река, которая разделяла ту часть вдоль, и поговаривали, такая же глубокая и широкая, как та, что разделяла государство надвое здесь, в нецивилизованной части. Цивилизованная часть была в половину меньше — ибо половина ее была таким же белым пятном на карте, как перешеек. Горами была занята одна четвертая часть государства, они начинались сразу за рекой.

По карте до гор, если по снегу, оставалось чуть больше трех недель пути. За день она примерно преодолевала километров десять — пятнадцать, при хорошем раскладе, при твердом насте и голому льду тридцать, а то и сорок, но погода то и дело менялась в худшую сторону — все же заканчивался ноябрь, и начиналась самая что ни наесть зима. Где-то там, у подножия их, были дорога и люди — но с чего людям прятать ее от оборотней?! И как бы она там затерялась, если древние вампиры вокруг вьются и за каждым шагом следят, докладывая Благодетельнице?

Или Дьявол думал, что путь их будет лежать через горы?

Разглядывая карту, Манька вдруг удивилась: они находились почти посередине государства. Волосы на голове зашевелились: о горах ходило много легенд, и мало кто вернулся оттуда. Поговаривали, что за первой горой еще много гор, и каждая хуже первой. Что было за второй горой, толком никто не знал.

И даже если бы они спрятались в горах, могли ли горы укрыть ее?

Разве что набредут на серебряные рудники, где все стены пещеры сплошь серебряные. Вряд ли оборотней остановила бы какая-то гора, если они могли за ночь преодолеть такое расстояние, чтобы добраться до селений, которые находились не ближе трех — четырех сотен километров. Чтобы оборотни ее не нагнали, она должна была уйти так далеко, как другие не ходили, а до полнолуния оставалось чуть меньше месяца.

С избами она возилась долго, почти весь ноябрь.

Возможно, именно по этой причине Дьявол не слишком обрадовался, когда она взялась за лечение изб. Но Манька не корила себя: и она, и избы чувствовали боль одинаково. Если ей суждено бить убитой, стоило ли жалеть о том, что она перед смертью помогла хоть кому-то?

Она вопросительно посмотрела на Дьявола, но он неопределенно кивнул, и по его расстроенному виду Манька поняла, что прятаться в горах тоже было негде.

Он думал о том же.