Глава 16. Всевидящие очи, всеслышащие уши…
Глава 16. Всевидящие очи, всеслышащие уши…
Проснулась Манька рано. Так рано, что было еще темно. На ночь ветви неугасимого полена гасли и сумеречного света не давали, врастая в землю корнями. Ей не спалось, мысли были о предстоящей битве с оборотнями. «А может, ее не будет?» — подумала Манька, размышляя: ну с чего оборотням нападать на нее?! Но чем дольше она размышляла, тем крепче становилась уверенность, что битве — быть. А с чего им прощать ее?! Дьявол обмолвился, или Баба Яга проговорилась, что Помазанница была ее дочерью — а раз так, то все основания для мести у нечисти были. Нечисть и раньше ее не жаловала, а теперь подавно невзлюбит.
Дьявол спал. Она не стала его будить, взяла со стенной подставки в форме вазы ветвь неугасимого полена, тихо пробралась к выходу и вышла в ночь. Избушка спала, но дверь отворила быстро и без скрипа.
В горнице Манька от ветви зажгла свечи в канделябрах, и стало светло. В последнее время с веткой неугасимого полена она не расставалось, всюду таская ее с собой, на тот случай, если вампиры нападут внезапно. Крест крестов убрала за пазуху. От него исходило приятное тепло. Перед тем как спрятать, повертела в руках.
Ничего обычного: черно-сероватый камень, очень прочный, будто стальной, волокнисто-стеклянистый, полупрозрачный, с прожилками. И тоже вибрировал в руке. «Движешься, значит, живешь!» — усмехнулась Манька, вспомнив, как Дьявол часто приговаривал ей то же самое, когда она стонала, что дальше идти не может. И сразу натолкнулась на мысль, что буква А в середине круга вполне могла оказаться буквой Д. А может и той и другой… А, Д, АД, ДА…
Она спустилась в подвал, и заметила, что зеркало ее отразило. Но мысли у нее были не веселые, слова АД и ДА, или ДА — АД все еще вертелись в голове, так что отражение могло быть игрой воображения.
«Я красивая, я счастливая, я веселая!» — улыбнулась Манька своему отражению.
Веселость и уверенность в ней самой не появились, но зеркало отразило вымученную улыбку.
Вообще Манька так устала, что спала бы, наверное, сутки, если бы не тяжелые мысли. После засыпки пещеры землей, руки болели от лопнувших за ночь мозолей. Живую воду экономили, отпивая за день не более трети бутыли, и если работа была не тяжелой, этого вполне хватало, чтобы восстановить силы и поправить здоровье. Но перед этим она слишком много потратила воды, чтобы не спать, выискивая в пещере чертей, и не стала тратить ее на мозоли. Наверное, за ночь вода настоялась, но она осталась в предбаннике, а возвращаться не хотелось.
Она пощупала зеркало, попробовала его оторвать от стены, но оно сидело крепко.
И вспомнила, что Дьявол ей говорил о всевидящих очах.
«Путь пока не знают, что зеркало у меня есть», — решила она, набросив на него покрывало.
Теперь, когда ничего не застило глаза, всевидящие очи она увидела сразу же. Смотреть затылком не пришлось. Первое око было прикреплено к стене, почти под потолком, направленное на зеркало. Она сняла со стены око, поднялась в горницу и попробовала рассмотреть его при свете канделябра.
Око имело форму яйца со зрачком и радужкой на одном конце и нервным отростком на другом, который заканчивался небольшой шишечкой. Глаз был живой, и все время следил за ней, поворачиваясь из стороны в сторону, используя отросток как весло. Манька приблизилась к оку и всмотрелась в него, и вдруг поняла, что из глаза на нее смотрят не один, а два нормальных глаза.
Манька глубоко призадумалась над такой штуковиной, озадаченно рассматривая его со всех сторон. Глаз тоже наблюдал за нею, стараясь отодвинуться подальше, или заползти за спину.
И вдруг…
— Скотина ты, тварь безродная, плюю я в тебя, — услышала она из глаза. — Тьфу! Тьфу! Тьфу!
И почувствовала, как харчок плюющего глаза залепил ей правый глаз.
Никакие слюни по ее глазу не текли. Плевок был виртуальный, но цели достиг. Хуже чем черти! — она нерешительно заколебалась, не позвать ли Дьявола или же попробовать разобраться самой, легонько надавила на глаз пальцем, и одурела от боли. «Это что же, я сама себя что ли?!» — изумилась Манька, когда проморгалась и боль стихла. Она заглянула в глаз и заметила, что из глаза за ней тоже наблюдают. Злорадствуя.
«С глазом шутки плохи!» — призналась она себе, расписавшись в полном своем невежестве относительно всевидящего ока. Она закрыла глаз в банку, чтобы не уполз и, неся его на вытянутых руках, отправилась в избу-баньку.
— Дьявол, — позвала Манька, толкая Дьявола в бок. — Проснись! Я знаю, что ты не спишь!
Дьявол протер глаза, уставившись на глаз, будто впервые видел такое чудо.
— Что ты с ним возишься? Дай ему как следует и все дела!
— Ага! Попробовала уже! Он боль обратно возвращает! Что это такое? — Манька брезгливо отодвинула банку с оком от себя.
— Это? Глаз! — ответил Дьявол недоуменно.
— Я вижу, что это глаз! Я спросила, что это такое?! У него внутри кто-то разговаривает… и плюется! — недовольно пробурчала она, встряхнув банку и сунув ему под нос.
Дьявол отвел ее руку, зевнул, вышел наружу, сладко потянулся, и поставил на костер котелок с водой. Манька с банкой ока вышла следом.
Дьявол сел за стол, подозвал ее и вывалил око на столешницу, заглянув в него сам.
— Это, Манька, глаз, самый настоящий… Достают его у человека, издеваются над ним, а он запоминает и плачет потом все время — еще одна хитрость нечисти… Как бы это сказать… Глаз человека — это мозг, а мозг — фабрика электромагнитных волн. Вот нет рядом Благодетельницы, а для земли она есть. Волны достигают земли, в которых вампир — Царь, а проклятый — убожество. Мы с тобой о древнем вампире разговаривали, и ты даже слышала, как он кричит, но чтобы его услышали вампиры, нужно, чтобы отразился голос от другого человека, вошел в тебя и вышел на другом краю земли. Глаз — то же самое, только он отражает мыслеформу черта. И получается, что черт на землю нападает со спины, а глаз спереди. И так Благодетельница рядом двадцать четыре часа в сутки. А теперь представь, что в глазу у тебя сидит оператор, который глазами твоими правит — и видишь то, чего нет, или уже не видишь то, что есть. А тебе и ответить-то некому! Вроде бы не плевал вампир, а для земли плевал, и раз ты не ответила ему как следует, значит, поклонилась, а если поклонилась, земля попранная уже. И сразу вопрос: а где ей лучше? И все! И нет у тебя земли! И снова вампир на высоте, а ты упала духом.
— Ну уж… одуреть! — Манька оторопела, с опаской поглядывая на глаз. — А как глаз остается живым, если человека нет?
— А человек еще живой, без него глаз смотреть не будет. Вернее будет, но в Аду — и там повернется к человеку и будет против него свидетельствовать.
— А чего мне с ним делать-то? — подивилась Манька новому чуду, которое нечисть приспособила для себя. Хитрости у нечисти оказалось много, чтобы прославить себя перед человеком. — Раздавить его, так это можно самой без глаз остаться!
— Если объяснить глазу, что у него внутри другие люди и закопать в землю, то у безглазого человека глаз снова отрастет, — обыденно сообщил Дьявол, как будто решался производственный вопрос, который вставал перед ними каждый день.
— Да ты что!? — изумилась Манька, придвигая глаз к себе обратно и пристально вглядываясь в те два глаза, которые видела в глазу.
— И вообще, не отрывай меня по пустякам! Попроведаю, что там у нас на повестке дня с землей… Что-то колодец не родится, и дерево не поднялось на поверхность, а нам для стрел заросли нужны! — озабочено обеспокоился Дьявол, проваливаясь сквозь землю вместе с кружкой чая.
Манька потопталась вокруг того места, куда провалился Дьявол, прислушалась, но было тихо, если не считать проснувшихся кузнечиков и пчел, выпушенных избами на волю. Вокруг края луга по опушке за ночь распустилась липа и орешник, и в воздухе витал медовый запах. А еще приятно пахло шиповником. Шиповник рос только в одном месте, но куст был до того ярко-алым, что смотреть на него — одно удовольствие. Солнце, видимо, взошло, над самой поляной небо стало голубым, как летом, а дальше затянутым серой пеленой и шел снег. Гору из-за снегопада было почти не видать. Недалеко от избы она заметила нескольких зайцев, жующих траву, чуть ближе к реке лосиху с только что родившемся лосенком. Лосенок смешно шатался на своих тоненьких ножках, пытаясь удержаться. У самой опушки паслось стадо разномастных оленей и горных козлов. Луг обживало зверье, оголодавшее на зимней бескормице.
Налив себе чая, Манька уселась за стол, придвинув глаз к себе.
Сначала в глазу она видела только направленный на нее взгляд, но потом картинка «отъехала», глаз сфокусировался, и сразу всплыла женщина с искаженным от ненависти и презрения к глазу лицом. А глаз будто смотрел на эту женщину Манькиными глазами. Чем дольше она всматривалась, тем явственней обозначились люди, которые издевались над человеком, кому принадлежал глаз. И видна стала даже комната и место, где тот человек лежал. Прямо перед глазом лежало зеркало — и глаз очень его боялся, потому что в зеркале он видел только черную ночь, как будто огромная яма, в которую, если долго смотреть, начинаешь проваливаться.
И люди, и комната Маньку заинтересовали.
Она даже не удивилась, узнав Бабу Ягу. И, может быть, подумала она, среди них были ее душа-вампир и Благодетельница… Но образы смазывались. Разглядеть вампира и потом опознать, вряд ли смог бы человек, они были много ближе, почти у самого лица, куда человек обычно не смотрит. Глаз слезился — и от плевков, и оттого, что в него тыкали спицей, и что высох. Его стянули, не позволяя моргнуть. Кто-то ради смеха напялил на него очки. Вампиры бесновались и исходились слюной, украшая глаз синяками. Потом и вовсе началось непотребство, когда одна из женщин, а потом другая и третья, садились на глаз, запихивая туда, откуда берутся дети, надавливая на него и получая от этого удовольствие, измазывая своей пахнущей мочой, выделениями пота и смолянистой жидкостью. Некоторые из них разделась донага и сладеньким голосом расхваливали себя, объясняя глазу, какие они хорошие да пригожие, демонстрируя части тела. Мужчины совали глаз в отхожие места, объясняя, что только так он может на себя смотреть, называли женщин святыми, и бессовестно улыбались своими ртами, обнажая острые клыки.
А потом и вовсе стало смешно: вампиры начали причитать о глазе, что якобы его озолотили, а глаз не вернул им долг, пустив по ветру, и выли, сморкаясь в носовики, указывая глазу на то, что он якобы не умеет жить и мешает другим.
Манька никак не могла взять в толк: зачем вампирам надо так издеваться над глазом, но открыла для себя много интересного. Она тоже искала в вампире человека, и многие из них казались ей много совершеннее ее самой, в то время как Дьявол пытался втолковать, что вампир — не человек, и его лицо — маска, а под маской другое лицо, которое противностью своей превосходит любое представление человека о злых демонах.
«Или у меня крыша совсем уехала, — подумала она, рассматривая людей в глазу, — или у них интеллект отмороженный…»
Но, поразмыслив, рассудила, что раз глаз работал по задумке вампиров, получалось, что сами вампиры прекрасно понимали, что делают. Взять ту же мысль, заложенную глазу, что смотреть на себя ему должно через отхожие места вампира… А кто не смотрит? Если бы ей, абстрактно мыслящей, в здравой памяти пришлось вынести такие издевательства, она испытала бы не меньший ужас, который виделся глазу. А что говорить о нем, который объяснить себе ничего не мог, а только жить с этим? Именно страх внушали вампиры земле, чтобы она безропотно служила и приносила им кровь и силу человека.
Комната в глазу стала темнеть, к глазу приближались, чтобы его выколоть. Он потух.
Наконец, всевидящее око можно было хоронить.
Недалеко от избы-бани, где она брала землю, остался котлован. Избы хотели сравнять его, но Дьявол остановил, будто знал, что пригодится. Для захоронения котлован был как нельзя кстати. Она бросила глаз в яму и отправилась собирать всевидящие очи.
В избушке, только в подвале, Манька собрала всевидящих очей с сотню. Сначала она складывала их в корзину и выносила в горницу, но корзины закончились. Пришлось собирать в мешки, найденные в подвале избы-бани. Глаза были понатыканы повсюду, иногда висели связками.
Иногда она натыкалась на странные ракушки, которые или висели гроздьями на стене, или хранились на полках, уложенные рядами.
Манька исследовала несколько таких ракушек, подозревая, что это всеслышащие уши. Они и вправду походили на человеческое ухо, но не полое внутри. Она поднесла ракушки к уху и послушала: ракушки едва заметно шумели, иногда сильнее, чем другие, но признаки голоса или чего-то подобного не обнаружила, и после недолгих раздумий решила, что это или гриб, который иногда селится на древесине, как чага — но в древесину ракушки не врастали, а были как бы сами по себе, или ракушка и есть, которые или избы, или их прежние хозяева могли насобирать, как память о море-океане. Манька на море-океане была только раз, и не на теплом, а на холодном, и сама видела, что причудливые ракушки там валялись по всему берегу, и некоторые из них очень походили на те, которые висели в избе.
Так или иначе, она решила, что их тоже надо собрать в мешки. Для памяти одной — двух было достаточно, а если это гриб, то избы ей только спасибо скажут — и Дьявол, может быть, похвалит. Когда Манька приняла решение, она почувствовала себя немножко хозяйкой.
Чувство было новое, и противоестественное ее природе. Избы имели богатств, каких у иного человека за всю жизнь не накопилось бы. Не было на земле других таких изб. Но Манька вдруг изобличила себя: у нее или опыта не было быть богатой, или не умела вовсе. Руки сами нашли карманы и спрятались, а голова стала виноватой. И каждой вещи глаза искали хозяина. И попроси у нее кто тот же самостоятельный инструмент, она запросто отдала бы, вместо того, чтобы беречь как зеницу ока. Вампиры лишили ее не только умных мыслей, но и самых простых чувств.
Манька вдруг испугалась саму себя.
«Пусть уж лучше избы будут хозяйками, а она иногда просить их одолжить ту или иную вещь!» — подумала она, отказываясь от мысли быть избам чем-то больше, чем просто друг.
Глаза и странные ракушки были повсюду: в подвалах изб, в горнице, в бане, в предбаннике, на чердаках, на стенах с улицы и под самой крышей. Она собрала их только к вечеру. И неожиданно обнаружила, что там, где глаза и ракушки были убраны, стали вырастать огромные камни-валуны. Чтобы не мешались под ногами, она сносила их в одно место, сдвигая к стене. Камни могли пригодиться, и капусту засолить, и прижать ее до сока — камень нужен, в каменку — для жара, а то сама изба ими кормилась, ведь собирали избы хворост и древесину, копаясь в земле, могли собирать и камни.
Манька перестала сомневаться, что и ракушки избам зачем-то нужны.
На следующий день она вынесла глаза на улицу, поближе к вырытой яме, а ракушки отнесла на чердак, высыпала из мешка на пол, раскатав нетолстым слоем, чтобы не сгнили и не заплесневели. Дьявол встал ни свет, ни заря и опять ушел под землю. Когда он вернулся, Манька уже столько наслушалась и натерпелась от глаз, что совсем забыла доложить о ракушках и камнях. Всевидящих очей было так много, что даже Дьявол вытаращил глаза, когда все мешки были вынесены и свалены у стола.
Четыре дня Манька вглядывалась во всевидящие очи с утра до вечера, с ужасом подсчитывая время, оставшееся до полнолуния. Она торопилась изо всех сил, но пока в глазу хоть кто-то оставался, он оставался живехоньким, и все время норовил уползти. К счастью, к концу второго дня она заметила, что между тем или иным глазом различий было немного. Вампиры не утруждали себя художественными изысками, лепили одно и то же по образу и подобию. Ясно было одно, что всем правым глазам, которые она собрала в старшей избе, вампиры искали унижения, а левым, собранным в избе-бане, сообщали только приятное. Наверное, это было связано с тем, что в избе-бане Баба Яга хранила крест крестов, а в старшей мучались вампирские души.
Левому глазу вампиры предлагали деньги, завидовали, объяснялись в любви, просили денег, мочили его духами и всякими масляными благовониями. Глаз то и дело скрывал от Маньки истину, и ей приходилось подолгу его упрашивать показать вампиров, напоминая, что глаз все-таки хозяину уже не принадлежит, и тот, у кого его вырвали, теперь безглазый. Правый глаз, напротив, устрашали и морили голодом, мочились на него, кормили навозом и помоями. С правым глазом, который унижали, в отличии от левого, работалось быстрее, но он был сильно напуган, и никак не мог поверить, что все это с ним происходило. Но вскоре, как только Манька истрадавшему глазу докладывала, чем его напугали, он сразу же становился студенистым, и можно было отправлять его в яму.
И опять же, к счастью, глаза в основном были только правые.
Левые уместились в одну корзину.
Когда с глазами было закончено, она еще раз обошла обе избы, и заглянула во все углы. Пропустила она немного, всего с десяток глаз. Если бы не Дьявол, который сам указывал, где глаза прячутся, она бы не в жизнь с ними не сладила. Глаза разбегались в разные стороны и выскальзывали из рук, так что приходилось загонять их в угол и накрывать сачком. Были они очень старыми, и выяснилось, что все они были правые, но как бы левые, которым сулили вампиры только радостное и приятное времяпровождение, если глазу посчастливится увидеть вампира и поближе с ним сойтись — и глаза прятали от нее вампиров.
Наконец, когда Дьяволу возня надоела, он каждый глаз по очереди накрутил на вилку, и несколько раз постучал им об столешницу — глаза сразу присмирели, открывая истину.
— Тебе не больно? — с сочувствием спросила Манька, вспомнив, как наказала себя саму.
Дьявол хитро ухмыльнулся.
— А у меня глаз нет! — ответил он с ехидцей. — Зацепиться-то им не за что! Я ж голое сознание!
Среди вампиров, которые последнему десятку глаз пришлись по вкусу, она не увидела знакомых, искалечивших предыдущие глаза. Эта несхожесть натолкнула на мысль, что изба побывала еще в чьих-то «заботливых» руках. Дьявол косвенно подтвердил ее мысль, заметив, что ампутация — ампутация, и глаза у человека нет, не важно, вырезали его с благочестивыми помышлениями или без оных.
Когда глаза закончились, Манька облегченно вздохнула, но радость была недолгой.
Стоило ей войти в избу, она почувствовала, что к трупному запаху разложения, который все еще копился в избе при закрытых дверях, добавился странный запах горелости, точно жарили шашлык, жгли волосы и кости… Манька расстроилась вконец, страшно обозлившись. До полнолуния оставались две недели, а у нее все еще не было укрытия — и избы, в случае ее смерти, не оставались здоровыми, чтобы помянуть добрым словом и, на худой конец, предать останки земле…
Она прошла вдоль стен, простукивая и прощупывая избы, но звук был обычный.
И все же запах просачивался меж бревен — она была уверена. Проверила затылочным зрением — безрезультатно. Пока она искала источник, запах стал явственнее. У Маньки опустились руки. Затылочным зрением она не видела стену, но и ничего, что могло бы указывать на пожар или скрытое помещение.
Такой ее застал Дьявол. Он выглядел на этот раз счастливым и возбужденным. Увидев Маньку, он ничуть не расстроился.
— Брось, пока глаза у слепых не отрастут, тебе к ним не пройти, — сказал он беззаботно. — Несколько дней еще есть. У нас сегодня праздник! Роды у нас!
— В смысле? — удивилась она. Манька Дьявольского оптимизма не разделяла.
— Земля колодец рожает! — ответил Дьявол и исчез, не воспользовавшись как обычно дверью.
При последних словах Дьявола Манька почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног.
Изба, которая никогда не поднималась, пока Манька была в ней, на этот раз изменила правилу и побежала вслед Дьявола, и Манька, во-первых, поняла, что не без оснований люди пугаются землетрясений, во-вторых — в избе нельзя делиться секретами… Она полетела с одного конца на другой, ударилась головой о стену, отскочила, и снова полетела, как мяч, не успев подняться на ноги. Спасло ее лишь то, что ногами избы до колодца был один шаг, не считая, пока изба топталась на месте.
Манька открыла дверь и отпрянула назад.
Лестница болталась в воздухе, но отойти от двери она не успела: изба как раз нагнулась над новорожденным колодцем, чтобы получше его разглядеть. Через открытую дверь Манька выпала и полетела вниз с высоты двадцати метров… Ноги у изб были длинные, а это она еще присела!
Спасло ее чудо…
Или Дьявол, который чуть замедлил время, как в болоте, когда она увидела посох, который проваливался в ил — она успела перевернуться в воздухе и приземлиться, как он ее учил, прокатившись кубарем и растянувшись плашмя. Дьявол согнулся пополам, сжимая живот от хохота, тыча в нее пальцем… Манька, убедившись, что ничего себе не сломала, тоже захохотала, сначала мелко, потом громче, потом надрывно гогоча. Изба изменилась в окнах и бревна у нее покосились.
Дьявол тыкал пальцем уже не в Маньку, а в избу…
Новорожденный колодец был совсем маленький, на длину руки от плеча в диаметре. Бревна, покрытые росписью, едва достигали размера жерди. Родниковая вода — чистая, прозрачная — тоненькой струйкой лилась через край.
— Вырастет быстро, — заверил Дьявол, похлопав по перекладине. — Очень кстати. Когда полезешь в огонь, тебе понадобится ванна с живой водой. Надо прокопать канал и вырыть водоем…
Манька замерла, услышав про огонь, хотела что-то сказать, но рот ее так и остался открытым.
Дьявол вставил челюсть в исходное положение двумя пальцами и отправился за лопатами. Далеко идти не пришлось. Избы все еще топтались около колодца. Одну лопату он вручил ей, расчищая дерн и обозначая будущий овраг. Избы, заметив намечающиеся раскопки, заинтересовались, и через десять-пятнадцать минут Маньке и Дьяволу осталось лишь выровнять и уплотнить дно будущего водоема, укрепив береговую насыпь.
По случаю рождения колодца предполагался праздничный ужин, но на ужине Манька была задумчивая и молчаливая. Она никак не могла забыть о том, что сказал Дьявол. Человеку нельзя залезть в огонь и не умереть — умереть без ожогов исстари считалось легкой смертью, тогда как в огне смерть была мучительная. Многие люди после ожогов искали смерть полегче. Конечно, живая вода могла или продлить ее мучения, или срастить обратно, если выберется из огня хоть чуточку живая, и рождение колодца было как нельзя кстати — но кто вытащит ее из огня?
Спала Манька как угорь на сковородке, снилось ей всякое, от чего только морщилась и не могла понять: спит она или нет. Снились ей черти, оборотни, пожары и наводнения, то она проваливалась во тьму, то сидела на двух аршинах, охраняя свою землю и с тоской наблюдая, как за кладбищенским забором проносятся железные колесницы, с запертыми внутри лошадями, тянущими повозки, в небе пролетают железные птицы и драконы, похожие на змея с перепончатыми, как у Дьявола, крыльями. И она никак не могла перелезть через забор, чтобы дойти и помешать избам, пасущимся у дворца с высокими башнями, вокруг которых обвивались драконы, когда внезапно дворцы исчезли и вместо них она увидела кучу лохмотьев, железо и блевотину смешанную с фекалиями, которые избы собрались есть.
Она просыпалась, ворочалась, кляла себя за то, что не может уснуть, и только вроде бы заснула совсем, как Дьявол заставил ее подняться виртуальным пинком, которым умел поднять только он, не утруждаясь уговорами.
Все тело ныло, точно по нему проехали катком, плечи, спина и поясница отваливались, настроение было никакое. Проснулась она злая и ворчливая. Утро показалось ей безотрадным. Но у Дьявола настроение было преотличное. Он проверял заросли неугасимого полена, которые поднимались из земли как раз в том месте, где он глубоко зарыл толстенную рогатину из двух сросшихся поленьев.
— Представляешь, — весело отрапортовал Дьявол, расправляя загнутый сук и любуясь пучками неугасимых ветвей, — это крона поднимается, а ствол у дерева еще долго будет под землей! А когда оно поднимется… — Но, заметив, что глаза у нее красные и сама она смотрит на него мрачно исподлобья, махнул рукой в сторону бани. — Иди, подлечись! Баня живой водой всю ночь запасалась!
После парной, после крепкого свежего веника, исхлестанного о спину до половины листьев, после того, как Манька раза три нырнула в холодную реку и, обмотавшись полотенцем, вышла к завтраку, доброе настроение начало возвращаться и к ней.
— Люди в баню ходят с вечера, а я с утра! — заметила она, попивая чай из брусничных и смородиновых листьев на живой воде. Впервые после долгого перехода воду можно было не экономить. Колодец за ночь подрос и был уже в половину колодца. Чай взбодрил ее — от ночных переживаний остался только осадок. Ей хотелось подремать еще минут двадцать, но признаваться Дьяволу, что она всю ночь не могла справиться со своими страхами, не хотелось. Дьявол был уверен, что бессонницы бывают только у ненатруженного тела, и когда человек не ищет черта — и на ночь обязательно заставит сделать лишний круг по краю опушки.
— Почему же, — буднично заметил Дьявол, — некоторые люди и с утра ходят. Просто ночью не топят, вот и не моются! Нырнула в реку, прошлась веничком — и никаких мыслей лишних не осталось, все вылетело. Ну, время еще есть, минут двадцать, пока обсыхаешь. Чай прогонится по телу, быстро хандра пройдет.
Манька мысленно поблагодарила Бога за то, что Дьявол умел ненавязчиво читать мысли, так что ей не приходилось лишний раз просить его о чем-то — сам догадывался!
Она ушла в предбанник, свернулась калачиком и тут же заснула.
На этот раз сон у нее был крепкий и сладкий, и за двадцать минут успела отоспаться за всю бессонную ночь. Слово свое Дьявол сдержал, разбудив ни минутой раньше, ни минутой позже. Но теперь тело было легким, и она встала совсем другим человеком.
За ночь в избушке накопился такой смрад, что даже распахнутая настежь дверь не выветривала его. Дым стоял коромыслом. Синие языки пламени вырывались из-под бревен, но снаружи ничего не горело и внутри избы ничего не занималось пожаром.
— У нее бревна необычные, противопожарные, — объяснил Дьявол. — Много воды она в себя принимает, да только пламя ей не потушить, оно в таком месте, где избе его не достать.
— Что, спиной становиться? — спросила Манька, понимая, что тушить пожар придется ей — больше некому.
— Нет, глазами будем смотреть, только так смотреть, как затылком. Что-то должно щелкнуть, чтобы ты поняла, что у тебя включился передний привод. Надеюсь, глаза у погребушек прорезались.
— У погребушек?
— Ну, а как их еще, погребенных заживо, назвать?
— А куда смотреть? — поинтересовалась Манька, пробуя свои силы.
— Лучше по сторонам, — посоветовал Дьявол.
Манька пялилась во все глаза, сверлила стены взглядом, но передний привод не щелкал. Даже Дьявол устал ждать: он посматривал в окно и на часы, и Манька понимала, что он отсчитывает, сколько времени ей осталось до смерти.
— Ладно, давай по-другому, — предложил Дьявол и вывел ее на улицу. — Закрой глаза, а теперь опиши мне небо.
— Хмурое немного, солнце светит, но сквозь тучи, — продекларировала Манька из того, что она помнила. Что-то она не удосужилась сегодня посмотреть на небо… — Наверное, будет дождь… Или снег…
— Тогда так, скажи, в каком месте от тебя находится моя рука? — спросил Дьявол.
— Слева, — не задумываясь, ответила Манька. Слева от нее промелькнула какая-то тень, как будто пятно темное.
— А теперь? — спросил Дьявол.
— У меня перед правым глазом, — опять, не задумываясь, ответила Манька. В этом месте были видны даже дьявольские пальцы.
— А сейчас? — поинтересовался Дьявол.
— Со спины на уровне поясницы, немного сдвинута влево.
— Нельзя, Манька, доверять только глазам, надо уметь видеть во тьме! — назидательно сказал он, и Манька поняла, что ошиблась. — Оборотни и вампиры днем на людей не нападают… И уж спереди — никогда в жизни! А нападать будут со всех сторон, и ночью, так что смотреть надо любым зрением, с любого угла, в любом направлении.
— Разве можно смотреть во всех направлениях сразу? — жалобно простонала Манька, — Я же не утыкана глазами со всех сторон! Человеку, наверное, для того и даны два глаза, чтобы он ими смотрел только вперед.
— Не-е-ет, Манька! — самодовольно изрек Дьявол. — Это еще посмотреть надо, почему голова у людей бедна мышлением и памятью. Они объяснения чертей принимают за свою голову! Давай так, посмотри на любой предмет, который увидишь глазами, отвернись и попробуй прочувствовать его всем своим существом, всей своей кожей. И если не сможешь, значит, нет у тебя памяти, и нет у тебя ощущения пространства, ограничено оно глазами и объяснениями нечисти. Ты должна понимать, что земля может помнить все вокруг тебя. И при этом пространственно, будто слепок снимает. На этом стоит нечисть, когда сама себя в пространство засовывает. Не сможешь научиться смотреть во все стороны за считанные часы — голова твоя летит с плеч. И даже я тебе не смогу ничем помочь.
Манька посмотрела на первое попавшее на глаза дерево, отвернулась и начала представлять.
И вдруг поняла, что что-то зацепилось за ее память.
Она явственно ощутила темное пятно впереди себя, в области над левым глазом, будто дерево провалилось туда, и его унесло ветром. Сначала оно в памяти стало так далеко, что она не могла дотянуться до него взглядом, а потом и вовсе пропало, и сколько бы Манька не пыталась его представить, вместо него появлялось нечто скользкое и щекочущее. Манька стала смотреть на это пятно, и первое, что пришло ей на ум, была рука.
И сразу заболела голова.
Рука то гладила ее, то что-то сжимала, и вдруг Манькина память будто проснулась и приоткрыла завесу черного полотнища, застившего и глаза, и ум: далекие воспоминания ее детства, когда она лежала в горячке в беспамятстве, а бабка, у которой она жила, костерила ее на чем свет стоит, и требовала у нее ответа, почему мамка, бросив ее, не придушила, а только бросила…
Рука бабки дотрагивалась до ее лба.
«Блин, Благодетельница нашлась!» — подумала Манька с неприязнью и оглядкой на Дьявола: сочтет ее неблагодарной.
Но Дьявол привычно ее поймал:
— Маня, посмотри на свой ум! Разве бабка Благодетельницей была? Проверь ее со всех сторон и поймешь, какими чертями у нее голова работала. А ведь она тебе кучу денег должна и компенсацию за моральный вред! В пять лет ты отработала ей весь хлеб, который съела за тринадцать: воду ведрами носила, какие маленькому ребенку разве можно дать? Огород поливала, копала, полола, дрова пилила, стирала, убирала, любимой ее считала, а Благодетельница твоя хоть раз погладила по голове? Один единственный, да и то — температуру проверила! Ведь не похвалила ни разу, выставила из дома, опорочив перед людьми. Ты в солому плакала, обидно тебе было, но зла не держала, все думала: как могла она, какой головой думала?! Как-как, да так! Что ни черт, так у нее голова поклоны бьет! Все житье ее было чертями изрыто! Но ведь черта люди лепят! Что же за человек такой, если человеку противостоять не может?!
Перестань искать в нечисти хоть что-то человеческое: глазами будут смотреть, не увидят ни доброты, не красоты, ни силы духа, которые вампиров заставляют штаны мочить, и не жди ничего — не дождешься. Ее нет ни на земле, ни на небе, только в твоей памяти. И только ты одна ее помнишь, а все, перед кем кланялась, давно забыли!..
Господи, ну зачем мне такое убожество? Что за сокровище, чтобы я собирал его и наделял бессмертием? А теперь снова посмотри на дерево, полюбуйся, какое оно красивое и поймешь, что делать.
И вправду, как только выбросила из головы опекуншу, у которой она жила до тринадцати лет, пока старушенция не сподобилась продавать ее своим дружкам-алкоголикам, которые засматривались на нее, дерево предстало перед Манькой во всей космической красе — и увидела она его кожей. Кривовато, правда: дерево уменьшилось, и стояло где-то не в той стороне, и прогнулось слегка, будто видела его Манька в кривом зеркале, и многие ветви его были размазанными, но прав был Дьявол, увидеть — можно!
Она поймала себя на мысли, что ей в первые в жизни удалось разорвать завесу…
— Ух ты! — с восхищением размечталась Манька, рассматривая все, что у нее было за спиной. Немного, лес… да, лес, черное неровное пятно, но лес оказался живым: кто-то копошился, скакал, перепрыгивал с ветки на ветку… С неодушевленными предметами было хуже, их она почти не видела. Но те, что двигались, он чувствовала и не знала, как это у нее получалось.
И вдруг все пропало.
— Пока и так сойдет, — примирительно сказал Дьявол, заглянув в Манькины размазанные мысли. — Пять-десять лет упорных тренировок, и будешь как само пространство! Я, конечно, сам показал, но земля человека именно так должна смотреть. Искать то место в избе нужно точно так же, как ты бабку нашла. Объект, который умеет мыслить, разглядеть проще.
— Почему проще? — поинтересовалась Манька, вприпрыжку следуя за Дьяволом в горящую избу.
— Материальные неодушевленные предметы имеют застывшую форму, разглядеть их можно, если только научиться сканировать плотность пространства. Другое дело мысли, у них всегда есть источник, который разбрасывает вокруг себя всякие волны, которые не надо искать, они сами тебя находят. Нет человека, который бы не чувствовал их совсем, а для вампиров и оборотней такой источник — маяк в ночи, кусок мяса перед носом.
Дьявол поставил Маньку посреди горницы, лицом к стене, в которой была пещера с чертями, спиной к двери.
— Давай так, — приказал Дьявол. — Представь, что тебе надо выйти на улицу, и ты хочешь проверить, не притаился ли там оборотень! Если притаился, и ты его не почувствовала, уже никто не вспомнит, что ты жила на белом свете. Последнее слово останется за оборотнем! Тебе нужно найти все объекты, которые тебе мешают.
— Так мне на улице смотреть, или пещеры искать?
— И то и другое.
Манька вперилась взглядом в стену, пытаясь разумом проникнуть за пределы ее.
Она хмурилась, жмурилась, но человек ли то?
Огня она не чуяла, хотя шел оттуда и смрад, но пламени не было. И объектов как таковых тоже не было, но только она вдруг ясно расслышала голоса, которые шли из-за стены:
— О, горюшко мне, помоги любимая, подай мне рученьку свою белую, горю я в пламени, золотко мое ненаглядное! — услышала она горестные причитания.
— Да разве подаст она рученьку? Посмотри: глаза бесстыжие горят, как очи Дьявола — вся-то из себя железная, ленивая да бестолковая, света белого ей не выдадим! — вторил ей другой.
— Дай-ка я посмотрю, с чем она тут к нам прийти собралась! — едва слышно промычал голос, однозначно принадлежавший мужчине. — Фу! Идите сюда! Топями сирыми, но тропка там есть, чахлая березонька путь укажет, проходит тропинка через каменный лог, до самой горы, а в горе ущелье, вот туда и направляйтесь! За озером мы, на берегу реки, и вот она — Манька в избушках Бабы Яги! Сейчас она в избе, но спит в бане, и никого рядом нет, но часто разговаривает сама с собой… Не вижу ее, но слышу хорошо!
«Е-мое, шпион!» — похолодела Манька, покрываясь испариной — под самым носом!
Врагов наводит!
И где та голова, которая идет по ее душу наставлениями нечисти?
Ужас наваливался со всех сторон.
Не человеком было беззлобное существо, посылая кому-то свои сочинения.
— А я-то… я-то… глаза им возвращала! — задохнулась Манька от возмущения.
— Он разве видит тебя? Он не видит! И правильно, что вернула! А если бы уши еще у нечисти забрала, так и не слышали бы! Забыла ты, Маня, что нечисть честно биться не умеет! На то она и нечисть, чтобы злом побеждать! — проворчал Дьявол, довольно усмехаясь.
Удивить Маньку Дьяволу удалось. Приходилось признать, что учиться уму разуму было куда. Манька диву далась, сколько надо знать, чтобы управиться с нечистью, которая могла жить в избе рядом с человеком, испытывая его терпение и строя разные козни.
— Подскажи, что делать-то с напастью? — взмолилась она.
— Не достанете, не достанете! — быстро-быстро начал передавать шпион сведения, умоляя кого-то искать ее быстрее. — Слышу, просит она учить извести нас!
— Нет, нет, — откуда-то издалека прилетело, — кто может учить ее? У нее никого нет, вот увидите! Чем она занимается?
— Я не могу посмотреть, глаза мои она утащила куда-то, слышу только, да мыслями избушечьими то ведаю…
— И опять ты, Манька, забыла, что радио достает великую даль! — напомнил ей Дьявол. — Подумай, где у них может быть оборонное средство?
— Ну, если слышит он нас, уши, наверное, где-то заныканные! — презрительно бросила Манька в сторону шпиона.
— То-то и оно, глаза собрала, а уши оставила. Пойдем, посмотрим, где они могут быть. — сказал Дьявол, осматривая стену. — Ты в подвале и в баньке посмотри, а я на чердаке и тут проверю. Они по форме напоминают ракушки с парафиновыми начинками. Ракушка собирает все звуки, а парафин пропускает только ту волну, которая нужна нечисти. Нечисть это ухо у людей вырезает, что бы человек слышал только про себя злое, а про нечисть доброе. А если парафин вытопить, да открыть уху мучителя, и похоронить в земле, то у человека новое отрастет, лучше прежнего!
— Так я на чердаке их сложила, по всем стенам и перекладинам развешанные весели! — Манька радостно улыбнулась во весь рот. — И еще в подвале на полке… Для красоты положила, думала, мало ли что избам в голову взбрело, хобби такое, память… Я послушала, голосов не было… И шумят как морские! Да ведь они и камней насобирали! — пожаловалась она, пожимая плечами, и тут же пожалела, прикусив губу.
Дьявол посмотрел на нее как-то слишком строго и осуждающе.
— Ох, Манька, врагами разжиться ты хотела! — обличил он ее с укором. — Нельзя ничего брать у нечисти: волосинку свою сожги да выброси вон, коли в руках врага побывала!
Слава Богу, камнями Дьявол занялся сам, помогая перемолоть их избам через мельничные жернова в подвале. Избы стонали, будто ветер выл. В труде гудело, и половицы скрипели, как никогда. Но дробили они их быстро. А она сходила на чердак, собрала ушные раковины и вернулась. Принесла из подвала старшей избы и из избы-баньки. Мешки вынесли на улицу.
Дьявол поставил на огонь котел с водою. И когда вода нагрелась, он выгреб угли, оставив только самую малость.
— Нам их перегреть нельзя, — объяснил он, — вареное ухо по человеку раздать не сможем…
Пришлось ждать, пока парафин расплавиться в чуть теплой воде и всплывет на поверхность. Манька орудовала шумовкой, поливая сверху холодной водой и вычерпывая застывший парафин и воск. Пока ждали, стал накрапывать дождик, но зато Дьявол принес стакан парного лосинного молока. Молоко было чуть горьковатое и жирное. Ломоть железного каравая, смоченный в молоке, не скрипел на зубах, а таял, как сахар, который Манька впервые попробовала, когда соседский мальчишка при ней засахаривал малину в трехлитровом бидоне, разбивая комочки пестиком. Тот самый, сопливый — ставший впоследствии оборотнем…
«Ну, не ври! — сказала ей бабка.
Бабка присматривала за ней как опекун. А досталась она ей из детского приюта, где ее побили и сломали руку. Она долго лежала без сознания. И чтобы случай не стал достоянием общественности, ее удалили из списка сирот и сбагрили бабке, сунув немного денег и наказав тихонько похоронить в укромном месте, не сомневаясь, что ребенок умрет.
Но Манька выжила. И рука срослась.
Она так и не решила до конца, где бы ей было лучше: в приюте, в котором ее побили один раз, или у бабки, которая била ее каждый день.
Бабка прищурилась зло и подозрительно: — Умный парень, да чтобы с дурочкой якшался! Сознавайся, приживалка беспризорная, сахарок мне просили передать? Так я и знала… Позолотили, называется, ручку! Выкормыш обворовывает! Падина!» — закричала бабка и с размаху ударила поленом по голове…
Сахар выпал из ее рук прямо в грязь… — именно таким запомнился ей сладкий белый кусочек…
Свое непростое сиротское житье-бытие она вспоминала нечасто, но пока вытапливался парафин из ушей, голова была свободной. Слова Дьявола запали ей в сердце. Наверное, он судил о бабке, как чужой человек, но у Маньки ближе никого не было. Не было у нее, наверное, матери, думала она, принес аист, не донес до места, увидел лягушку, кинулся ловить, а про нее забыл…
А может, охотники подбили…
Ее подобрали на Мутных Топях — и долго поминали этот случай, чтобы знала свое место.
Как непохожи были люди на Дьявола! Раньше она хоть как-то умела придумать им оправдание, но после встречи с Дьяволом все изменилось. С Дьяволом было не то, что бы весело, но забыла Манька свои обиды. Помогал иной раз, слушал, старался понять, а и то на душе теплело. И не пришлось бы идти в такую даль, если бы хоть один человек оказался похожим на него.
Манька достала освободившееся ухо из воды:
— Дай, ну хоть маленечко дай, помоги, вот я, интересная, помоги, только меня, меня поминай, любимой меня назови! — уговаривали правые уши женскими голосами. — Я ласковая, добрая, посмотри, какой нежной и славной могу быть…
— Ты никогда никаким людям не давай — по рогам не начнешь ходить! Зла не держи на меня, пусть они отойдут к жизни вечной, а мы с тобой проклянем их! — вторили голоса мужские. — Меня цени, со мною делись! — наставляли они. И посмеивались.
— Бред какой-то! — слушая, брезгливо отодвинула Манька от себя ухо.
— Бред не бред, а люди глухие, только то и слышат! — ответил Дьявол, ничуть не улыбнувшись. — Такие уши отравляют внутренность человека и землю. А тут уж смешного мало. Страшные это люди — слуги нечисти. Не приведи Господи с таким встретиться. Они отрезают головы гаражными кооперативами, закатывая людей в бетон. Показалось такому, что деньга у человека завелась, и пока морок в ухо летит, он пойдет за человеком, доставая для нечисти кошелек.
— Получается, что я ворам и убийцам уши возвращаю?! Недостаточно мне головной боли?! — возмущенно, с некоторой пришибленностью уставилась Манька на Дьявола.
— Не ворам и убийцам, а человеку, который без этого уха разобраться в себе не сможет, — ответил Дьявол. — Ум человека слаб, моими знаниями нечисть обращает его в раба. А человек от моих знаний давно отказался. А если добром знания кто не ищет, он ум не делает себе, и костер ему светит — так Господом заведено! А я, Дьявол, понимаешь ли, не выше Бога! Господь над людьми Бог, а Дьявол над нечистью. Хоть и обидно мне, никто тяжелую работу вместо меня не сделает.
— А где он Бог-то?! — возмущенно отозвалась Манька. — Тебя вижу, а Бог разве смотрит за человеком? Куда не посмотришь, кругом одна нечисть! Ведь тоже мог бы поговорить…
Дьявол хитро прищурился.
— И сказал Господь: оставлю Себе Сад-Утопию, не надо мне людей! Посмеяться что ли над собой, если человек возомнил себя Венцом творения, как будто уж и не превзойти Господу Себя в земных творениях! Синее небо над землей краше, чем любой из них. Хоть бы амебой, говорит, какой думать научились! Обиделся он. И чтобы не мог человек надоедать ему причитаниями, развел такую бюрократию, что ахнуть: посредник на посреднике, посредником погоняет. Раньше хоть что-то через пророков говорил, а теперь молчит, как воды в рот набрал, а вместо него к человеку обращаются сынки, матери, девы, архангелы, ангелы, апостолы, святые, мученики, великомученики… Я уже и сам запутался, кому какое звание присвоено!.. Посмотрел я на все на это и понял: нет Бога на земле! И в небе только я…
Манька посмотрела на грустного Дьявола и согласилась: нет Бога на земле, и не спросишь, кому дать денег, чтобы люди поняли, что и у тебя должен быть кусок хлеба.
— А я слышала, будто восстал ты, будто сброшенный ты?
— Да как тут не восстанешь, если Бездна недееспособная? Но ведь и то правда, что Она мне Отец. Одним местом мы с нею мазаны — и в больнице никогда не лежали. А тут человеческой головой высмеиваться начинаем, и Закон, написанный Небытием с Бытием, человек пытается перекроить на свой лад. Вселенские масштабы человеческой головой не объять, сколько мыслей там вложено. Вроде и прост Закон, а знания надо иметь нечеловеческие. Вот атом, и зрит его человек, но разве спрашивает: как это протон смог родить себя, и как электрон нашел его и стал маленьким противовесом. Или откуда у бедного протона столько разрядиков, которые питают его силой, и как нейтрон вдруг становится протоном и электроном. Вот ты, Манька, много бы человеческими понятиями с нечистью справилась? То-то и оно!
Дьявол выловил шумовкой очередную партию ушей, разложил их на левые и правые, орудуя шумовкой и вилкой. Манька придвинула уши к себе, приложилась к каждому своими ушами, бросая свернувшиеся в трубочку в ведро.
Правые уши читать было приятнее, чем левые. Правые иногда хвалили ее, говорили много такого, о чем она никогда бы не посмела о себе подумать, левые, напротив, сильно ругались и прочили беду, проклиная само ее существование. Что до самих ушей, как и до всего прочего, связанного с мертвечиной, Дьявол так и не дотронулся, и сколько бы Манька не думала, что мог бы и он уши послушать, чтобы быстрее, надеясь, что он прочитает ее мысли и совесть у него проснется — она в нем не проснулась.
— Они всегда так? — брезгливо бросая в ведро очередное ухо, спросила Манька.
— Нет, иногда нечисть наоборот их раскладывает, — ответил Дьявол, помогая Маньке дотащить ведро с ушами до ямы, которая на четверть была уже заполненной.
Манька читала уши весь день, и на следующий день, а на третий день разразился настоящий ливень, который хлестал, как из ведра, мечась из стороны в сторону под порывами холодного ветра, который спускался с гор и достигал поляны от покрытой снегом земли. Где-то там, за пределами Манькиной земли, бушевал настоящий ураган, и неугасимое полено не успевало согревать капли дождя, пока они были еще в воздухе.
Не успела Манька выйти до ветру, как тут же промокла до нитки, и когда вернулась, первым делом ей пришлось переодеться. Хуже, что из-за свиста ветра услышать ухо было уж совсем невозможно.
Пришлось перебраться в старшую избу.